Текст книги "Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата"

Глава 9

Однажды утром, сразу после того, как мы миновали покинутую деревню, до нашего слуха донесся странный шум. Он напоминал рев мощных двигателей, или далекие раскаты грома, или грохот металлических цилиндров, катящихся по асфальтовому шоссе. Мы поспешили к обочине дороги и легли на землю за кустами. Все растерялись и с недоумением переглядывались. Даже Канеи, который, казалось, был опытнее и знал больше нас, не мог объяснить природу этих звуков. Ребята выжидающе смотрели на него, но лицо его выражало лишь озадаченность.

– Надо выяснить, что это, иначе мы не сможем двигаться дальше в Йеле, – прошептал наконец он и пополз вперед. Мы последовали за ним, стараясь поменьше шуршать прошлогодней листвой, которой была покрыта земля. Шум усиливался. Подул ветер, верхушки деревьев закачались. Подняв головы, мы увидели вдалеке лишь лазурное небо и больше ничего. Канеи нерешительно приподнялся и сел на корточки, из-за кустов озирая окрестности.

– Там вода, много воды, целый океан! И песок, много песка! – сказал он, продолжая вглядываться в даль.

– А откуда такие звуки? – спросил Альхаджи.

– Я ничего не вижу, кроме песка и волн, – отозвался наш «вожак», а потом махнул рукой, чтобы мы подползли ближе. Мы уселись на корточках рядом с ним и некоторое время глазели вправо и влево, пытаясь отыскать источник громовых раскатов. Не сказав ни слова, Канеи вышел из-за кустов и пошел по песку к кромке воды.

Перед нами лежал Атлантический океан. То, что мы приняли за рев двигателей, оказалось шумом прибоя. Я раньше бывал на побережье, но в маленьких бухтах. Такого широкого и протяженного берега я еще не видел. Песчаная полоса тянулась вдаль. Пронзительно синее небо на горизонте сливалось с водой. Мои зрачки расширились, губы сами собой растянулись в широкой улыбке. Даже после того кошмара, который пришлось пережить, душа не разучилась восхищаться красотой природы. Забыв о своих бедах, я с восторгом любовался открывшимся передо мной зрелищем.

Мы подошли ближе к воде и глядели на океан. Штормило: мощные валы накатывали один на другой. Вот первый из них ударился о берег с такой силой, что, наверное, мог бы переломать ноги любому из нас. Следующий был еще выше и еще сильней. А третий оказался настолько огромным, что мы отскочили назад. С грохотом волна обрушилась на песок, так что его частички взметнулись высоко в воздух. Мы сделали несколько шагов вперед и посмотрели, что выбросило на берег штормом. Здесь были водоросли и мелкий мусор, а также довольно крупные крабы. У них, наверное, не хватило сил, чтобы зацепиться за океаническое дно, но при этом они не погибли от удара.

Решено было идти дальше вдоль берега. Все это напоминало спокойную прогулку, потому что здесь нам, скорее всего, не грозили никакие опасности. Мы резвились, играли в салки, кувыркались на песке. Потом взяли старую рубашку Альхаджи, скомкали и обвязали веревкой, сделав из нее некое подобие мяча, и принялись гонять в футбол. Всякий раз, когда кто-то забивал гол, он исполнял импровизированный танец-соукоус[12]12
  Соукоус – современный танец, в котором сочетаются африканские, бразильские и джазовые ритмы. – Ред.


[Закрыть]. Мы кричали, смеялись, распевали песни, которые когда-то разучили в школе.

К океану мы вышли ранним утром, еще до рассвета, а к полудню набрели на небольшую рыбацкую деревушку. Когда, прибавив шагу, мы приблизились к ней, нас охватила тревога. Все лачуги были пусты. Создавалось впечатление, что люди только что их покинули. В очагах догорал огонь, кругом валялись перевернутые ступки с рисом, опрокинутые ведра с водой. Первое, что пришло нам в голову, – здесь побывали повстанцы. Пока мы гадали, куда все подевались, из-за домов появились рыбаки, вооруженные ножами и гарпунами. Наготове у них были сети, чтобы схватить и связать непрошеных гостей. От удивления никто из нас и не пытался бежать. Мы стали кричать на всех известных нам племенных наречиях (на семерых у нас было восемнадцать языков): «У нас нет оружия! Мы не причиним вам никакого вреда, позвольте нам идти дальше своей дорогой!» Но нас схватили, бросили на землю, связали руки и повели к старосте деревни.

Оказывается, рыбаки заранее узнали о нашем приближении. Они решили, что к ним направляются боевики, и предприняли меры, чтобы защитить себя, свои семьи и дома. Ничего удивительного в такой реакции не было, но мы не ожидали, что столкнемся с ней здесь, в относительно спокойном районе страны. Нас подробно и с большой подозрительностью допросили: откуда мы родом? Куда идем и почему выбрали именно эту дорогу? Альхаджи (он был самым высоким из нас, поэтому его нередко принимали за самого старшего) попытался объяснить старосте, что мы просто беженцы. После этого мужчины сняли с нас изорванные и стоптанные кроссовки, развязали руки и вытолкали вон из селения, крича, улюлюкая и потрясая гарпунами вслед нам.

Мы припустили что есть духу, чтобы поскорее удалиться от негостеприимных рыбаков на безопасное расстояние. Лишь позже стало понятно, какую пытку они нам уготовили. Идти босиком по раскаленному песку было просто невозможно. Солнце стояло в зените, воздух прогрелся до пятидесяти градусов, деревья, дающие тень, в окрестностях не росли. Ступни невыносимо жгло, будто идешь по горячему, только что уложенному асфальту. Останавливаться тоже нельзя было, иначе ноги совсем бы обуглились, приходилось все время двигаться вперед, полагаясь лишь на то, что со временем привыкнешь к жару. Пробовали шлепать вдоль прибоя – не получалось: штормовые волны не давали удержать равновесие, мокрый песок проваливался под тяжестью тела. Несколько часов я выл от боли, а потом ступни онемели. Мне пришлось идти на деревянных ногах.

До самого заката мы брели по палимому солнцем побережью. Пожалуй, никогда в жизни я так не жаждал приближения ночи. Хотелось верить, что с ее наступлением мои мучения кончатся. Но как только спала жара, вернулась чувствительность. Каждое движение причиняло боль, песчинки забивались под распухшую от ожогов кожу, усугубляя страдания. Я с трудом преодолел еще несколько километров пути, уже не веря в то, что останусь жив после такого марш-броска. По лицу струился пот, тело содрогалось от боли. Наконец мы дошли до одинокой хижины, стоящей прямо на песке. Войдя в нее, ребята молча расселись на бревнах вокруг очага. Мы были не в силах говорить. У меня в глазах стояли слезы, но от жажды и усталости я не мог даже плакать по-настоящему. Взглянув на своих спутников, я понял, что они тоже беззвучно рыдают.

Я нерешительно глянул на свои ноги. Со ступней свисали лоскуты кожи с прилипшими к ним сгустками запекшейся крови и песчинками. Выглядело это так, будто кто-то намеренно лезвием ножа счищал кожу и отрезал куски плоти на участке от пятки до носка. В тоске я, стараясь не думать о своих ранах, поднял глаза к небу, которое виднелось сквозь маленькое круглое отверстие в соломенной крыше.

Мы сидели некоторое время в тишине, и тут в лачугу явился ее хозяин. Он молча посмотрел на испуганные лица незваных гостей и собирался уже выйти, как вдруг заметил наши увечья. Муса в этот момент как раз пытался удалить со ступни песок. Остальные сидели, обхватив колени руками и подняв ноги так, чтобы они не касались земляного пола. Хозяин сделал знак Мусе, чтобы тот прекратил свое занятие, покачал головой и ушел.

Через несколько минут он вернулся с корзиной, наполненной какими-то растениями. Не проронив ни звука, он развел огонь, подержал над ним эти лекарственные травы, а затем разложил под нашими поднятыми ступнями. Дым от тлеющей зеленой массы окутал наши ноги, и вскоре боль утихла. Хозяин снова покинул свое жилище и чуть позже принес нам рыбный суп, рис, бидон воды и сделал приглашающий жест, предлагая подкрепиться. Потом он опять появился перед нами, но на этот раз с сетью, веслами и большим фонарем.

– You peekin dem dae fell betteh, right?[13]13
  Ноги уже стали получше, правда? (крио)


[Закрыть] – спросил он с широкой улыбкой и, не дожидаясь ответа, сообщил, что уходит в море на всю ночь ловить рыбу, а потом указал, где лежат матрасы. Его не интересовало, откуда мы и как нас зовут. Думаю, в тот момент это было неважно. Он дал нам специальную мазь и велел обязательно смазать ею ступни перед сном. Мы тут же молча улеглись и провалились в забытье.

На следующее утро незнакомец опять принес нам еды и с улыбкой заметил, что рад видеть нас чуть окрепшими. Правда, нормально ходить еще было трудно: на улице мы не показывались, а коротали время, ковыляя по хижине из угла в угол и потешаясь над собственной неуклюжестью.

Канеи похвастался, что он, мол, отличный футболист. На это Муса кинул ему пустую скорлупу от земляного ореха. Канеи уже собирался отбить пас, но тут же решил, что удар, пожалуй, причинит ему боль, и поспешно отдернул ногу. При этом он ушиб ступню о камень, обхватил ее руками и принялся дуть.

– Что же ты за футболист, если боишься ореховой скорлупы? – засмеялся Муса. Мы все тоже рассмеялись.

Муса был коренастый крепыш с круглой физиономией и маленькими, такими же округлыми, как лицо, оттопыренными ушами. Его черные глаза навыкате загорались веселым огнем и почти выпрыгивали из орбит всякий раз, когда он пытался нас в чем-то убедить.

Канеи, напротив, был худым парнем с вытянутым лицом, всегда сохранявшим выражение спокойствия. Он очень тщательно ухаживал за своими короткими и очень темными волосами. Каждое утро или в другое время суток, когда мы оказывались у реки или ручья, он мыл голову и тщательно приглаживал прическу.

– Ты что, на свидание собираешься? – подначивал его Альхаджи.

Голос у Канеи был негромкий, но он говорил с большим достоинством. И вообще он лучше всех нас умел находить выход из критических ситуаций и разумно решать возникающие проблемы.

Альхаджи всегда бурно жестикулировал. Он простирал свои длинные руки к собеседнику, как бы пытаясь схватить его за грудки. Альхаджи был очень дружен с Джумой: они обычно шли рядом и беседовали. Джума все время кивал, как бы соглашаясь со всем, что говорит его долговязый приятель. Сам он мало жестикулировал. У него была стариковская привычка держать руки сцепленными за спиной. Он всегда покачивал головой из стороны в сторону, в такт произносимым словам.

Саиду и Мориба были почти такими же малоразговорчивыми, как и я. Они часто сидели вместе в сторонке от компании. Саиду страдал одышкой – ему тяжело было долго шагать. У него были большие уши: когда он прислушивался, они будто бы вставали торчком, как у испуганного оленя. Мориба при этом всегда замечал, что у его друга, должно быть, обостренный слух.

Я, как уже говорилось, был самым тихим в этой компании.

Канеи, Альхаджи и Муса учились со мной в средней школе, но мы редко вспоминали прошлое и особенно старательно обходили темы, касающиеся семьи и родственников. Помимо текущих вопросов, связанных с нашим путешествием, мы почти ничего не обсуждали. Лишь пару раз говорили о футболе и о школьной жизни.

Ожоги зажили на четвертый день нашего пребывания на побережье. В тот же вечер мы в первый раз вышли на улицу, чтобы обследовать окрестности хижины. Оказалось, что она находится всего в полумиле от деревни. Ночью был хорошо виден дым над крышами кухонь.

Прошла неделя. Хозяин домика приносил нам воду и еду утром и вечером. На вид ему было чуть больше двадцати лет. Он всегда ходил без рубашки. Помню, что у него были очень белые зубы, а как-то утром я заметил, что он жует кусочек мягкой древесины. Когда я поинтересовался, как его зовут, он тихо рассмеялся и сказал:

– Не важно. Так будет спокойнее и вам, и мне.

На пятый день наш спаситель повел нас прогуляться вдоль побережья. По дороге мы разговорились. Оказалось, что он принадлежит к народу шербро – одному из многих населяющих Сьерра-Леоне племен. Когда мы рассказали ему о своем бегстве из Маттру Джонга, ему это показалось невероятным. Он слышал что-то о войне, но не мог поверить в то, что люди способны совершить такие страшные преступления против своих же сограждан. Он сам родился и вырос в близлежащей деревне и никогда не покидал ее. Все необходимое для жизни сюда привозили торговцы: они выменивали одежду, рис, другие продукты на рыбу и соль, так что местным жителям не нужно было ехать на рынок. А еще он с большим воодушевлением сообщил, что собирается вскоре жениться.

На вопрос, почему его хижина находится в стороне от селения, он ответил, что она используется только для хранения рыболовных снастей и для вяления рыбы во время сезона дождей.

Мы достигли уютной бухты, где не было большой волны. Наш провожатый велел нам сесть у прибоя и опустить ноги в воду. Он пояснил, что морская соль полезна для заживления ран и действует как болеутоляющее и обеззараживающее средство. Сам он устроился в сторонке и внимательно смотрел на нас. Я время от времени оборачивался и встречался с ним взглядом. При этом он улыбался, так что зубы сверкали белизной на его смуглом лице. Прохладный ветер с океана смешивался с теплыми сухими воздушными потоками с континента. Сидеть так было очень приятно. Мне ужасно хотелось узнать имя нашего благодетеля, но я сдерживал свое любопытство.

– Вам, ребята, нужно приходить сюда каждый вечер. Ванны с морской водой способствуют исцелению, так что менее чем через неделю вы будете совершенно здоровы, – сказал мужчина.

Он посмотрел на небо и увидел, что стремительно набегающие облака почти закрыли звезды.

– Мне надо пойти за лодкой, – сказал хозяин хижины, – а вы отправляйтесь домой, потому что скоро пойдет дождь. – И он побежал в направлении деревни.

– Какой счастливый, довольный жизнью человек, – вздохнул Альхаджи. – Ох, если бы я мог быть на его месте!

– Да, очень хороший человек. Хотелось бы знать, как его зовут, – тихо отозвался Канеи.

Мы все согласились с ними, а потом каждый снова погрузился в свои мысли. Из задумчивости нас вывели крупные капли дождя, упавшие с неба. Мы и забыли, о чем предупредил нас наш новый друг. Пришлось бегом возвращаться в хижину, где мы расселись вокруг костра, чтобы просушить мокрую одежду, а потом принялись ужинать вяленой рыбой.

Две недели мы прожили в рыбацком домике на берегу океана. Мы почти поправились. Но как-то рано утром в дом вошла пожилая женщина и сказала, что нам немедленно надо оставить это жилище. Это была мать хозяина. Как я понял, она давно знала о том, что тот приютил нас, а вот обитатели деревни узнали об этом только что.

– Они бегут сюда, чтобы схватить вас, – предупредила женщина.

Она дала нам с собой воды и вяленой рыбы. У нас не было времени, чтобы толком поблагодарить ее и сына за гостеприимство. Но, кажется, она понимала наши чувства и в тот момент беспокоилась о нашей безопасности больше, чем о чем-либо другом.

– Дети мои, вам надо спешить. В добрый путь! – Голос ее дрожал. Утирая слезы, она вышла и поспешила обратно в деревню.

Но далеко убежать мы не успели. Двенадцать мужчин догнали нас, повалили всех семерых на землю и связали нам руки. По правде говоря, я догадывался, что так все и кончится, поэтому остановился, подошел к одному из преследователей и сам протянул руки, чтобы тот скрутил их. Он с недоверием смотрел на меня и даже дал знак спешившему за ним товарищу, вооруженному палкой и мачете, чтобы он был настороже. Пока мужчина затягивал веревку на моих запястьях, он на секунду встретился со мной глазами. Я вложил всю свою душу в этот взгляд, пытаясь дать ему понять, что я всего лишь двенадцатилетний мальчишка. Но по его лицу было понятно, что он не знает жалости, а беспокоится лишь о своей безопасности и спокойствии своих сородичей.

Нас привели в деревню и усадили на песок во дворе возле дома старосты. Я уже бывал в такой ситуации, но для моих спутников все это, вероятно, было внове. Я заметил, что они всхлипывают и с трудом сдерживают слезы. Мне было не по себе: в прошлый раз меня спасло то, что в деревне нашелся мальчишка, ходивший в нашу школу и потому знавший меня. Но сейчас Маттру Джонг остался далеко позади. Слишком далеко!

Большинство деревенских рыбаков ходили без рубашек, но староста был одет очень богато. На нем красовался традиционный хлопковый балахон; замысловатый вышитый узор желтого и коричневого цвета покрывал грудь и кайму выреза. На ногах были совсем новые коричневые кожаные сандалии, а в руках – посох с искусной резьбой, изображавшей лодки, птиц, разных животных. Посох был увенчан набалдашником в виде львиной головы.

Некоторое время старейшина внимательно рассматривал нас. Когда его взгляд остановился на мне, я попытался выдавить из себя нечто, похожее на улыбку. Но он лишь раздраженно сплюнул листья колы, которые жевал, как жвачку, и произнес сурово:

– Вы, дети, совсем отбились от рук и превратились в маленьких дьяволят. Но не на тех напали! – Он указал на нас посохом. – Ваша песенка спета. Мы утопим вас в океане. Даже такие мерзавцы и плуты, как вы, не смогут выбраться из пучины живьем. Разденьте их, – скомандовал он поймавшим нас мужчинам.

Я дрожал от страха, но плакать не мог. Альхаджи тоже весь трясся, но попробовал что-то сказать. При этом старик разгневался еще больше. Он ударил палкой о ножку скамьи, на которой сидел, и закричал:

– Не хочу слушать возражений из уст этого чертова отродья!

Приютивший нас рыбак и его мать стояли в толпе. Всякий раз, когда староста называл нас дьяволятами и повышал голос, женщина в страхе хватала сына за руку. Когда с меня стаскивали одежду, из кармана выпало несколько кассет. Их подняли и передали главному. Он внимательно изучил лица рэперов на обложках. Его явно озадачила фотография группы Naughty by Nature: трое крепких насупившихся парней воинственного вида стоят среди груды камней, а вдали за ними – фонарный столб. Староста потребовал, чтобы принесли магнитофон. Один из жителей предположил, что эти записи могли попасть к подросткам только двумя путями: либо мы их украли, либо мы иностранные наемники[14]14
  На стороне ОРФ в боевых действиях принимали участие многочисленные иностранные наемники, особенно на начальном этапе гражданской войны в Сьерра-Леоне. – Ред.


[Закрыть]. Старейшина, похоже, склонялся к первому варианту и совершенно проигнорировал второй. Он показался ему глупым.

– Посмотри на них, разве эти мальчишки могут быть наемниками? – И он снова принялся рассматривать кассеты. Хорошо хоть, что он назвал нас просто мальчишками и перестал клеймить, как чертенят. Сидеть голым на песке было очень неудобно. Я страшно разволновался: сама мысль о том, что за всем может последовать, сводила меня с ума.

Я, как мог, старался взять себя в руки, чтобы ужас не отразился у меня на лице. Но от этого физиономия моя совсем перекосилась; все мышцы нервно подергивались. Мы ждали вердикта: казнят нас или все-таки помилуют.

И вот принесли магнитофон, вставили кассету и нажали на кнопку с надписью «play». Раздались знакомые звуки:

 
OPP how can I explain it.
I’ll take frame by frame it.
To have y’all jumpin’ shall we singin’ it.
O is for Other, P is for People scratchin’ temple…
 

Все внимательно слушали, подняв брови и качая головами. Люди пытались понять, что это за музыка. Одни стояли поодаль, прислонившись к стенам своих глинобитных жилищ, другие сидели на земле или на перевернутых ступах.

Мужчины задрали низ легких брюк, женщины поправили платки. Дети таращились на нас: кто-то стоял, засунув руки в карманы, кто-то ковырял в носу…

Неожиданно староста остановил песню.

– Поднимите его и подведите ко мне, – приказал он.

Когда я подошел, старик начал расспрашивать, откуда у меня эта кассета и зачем я слушаю эту музыку. Пришлось, как всегда, объяснять, что это называется «рэп» и что мы с братом и с друзьями (не с этими мальчишками, с которыми я путешествую сейчас, а с другими) когда-то любили слушать такие песни и даже исполняли их сами, участвуя в конкурсах самодеятельности. Видно, его заинтересовал мой рассказ – суровый взгляд немного смягчился. Староста велел принести мне мои штаны.

– А ну-ка покажи, как вы с братом и друзьями танцевали!

Снова включили музыку, и я стал подпевать и танцевать под ОРР — здесь же на песке, босиком. Я не испытал ни драйва, ни удовольствия. Нужно было думать о словах и следить за ритмом – раньше все это получалось само собой, и текст мне не приходилось вспоминать. Я прыгал, наклонялся вперед и назад, выделывал сложные движения руками и ногами, всячески стараясь отвлечься от мыслей о том, что смерть совсем близко и вскоре, возможно, меня утопят в море.

Тем временем морщины на лбу сурового старосты разгладились. Нет, он еще не улыбался, но вздохнул так, что я уловил его мысли: «Ох уж эти дети!» – наверное, подумал он. Когда песня окончилась, он почесал бороду, а потом заявил, что ему понравился танец, да и стихи показались ему «интересными». Он попросил поставить другую кассету. И я спел вместе с LL Cool J. песню I Need Love:

 
When I’m alone in the room sometimes I stare at the wall
And in the back of my mind I hear my conscience call[15]15
  Когда я остаюсь один в комнате и сижу, уставившись в стену, иногда на задворках сознания начинает звучать голос совести.


[Закрыть].
 

Все это время старик наклонял голову то вправо, то влево, как бы пытаясь прислушаться и разобрать слова. Я следил за ним, опасаясь, что он опять начнет хмуриться. Но лицо его теперь просветлело. Он был доволен, приказал развязать руки моим друзьям и вернуть всем нам одежду.

После этого староста объявил жителям деревни, что произошла ошибка. Это не бандиты, а всего лишь дети, которые искали безопасное пристанище. Он поинтересовался, проникли ли мы в хижину по собственной инициативе или хозяин пригласил нас пожить в ней и знал о нас все это время. Я уверил его, что мы забрались в дом на берегу сами и ни с кем из деревни не контактировали вплоть до сегодняшнего утра. После этого нас отпустили, но приказали как можно скорее уйти подальше от деревни. Перед тем, как мы оставили ее, старейшина осмотрел следы веревок у нас на запястьях. Он качал головой и посмеивался, но мне показалось, это был смех сквозь слезы.