Текст книги "Шопенгауэр"

Свободен!

Мать Артура Иоганна Шопенгауэр переселилась в Веймар в один из самых драматических моментов немецкой истории: 14 октября 1806 года в битве при Йене прусская армия была разбита Наполеоном и в панике бежала; в Веймар вступили французские войска. Иоганна в письме к сыну так описывает свое прибытие в Веймар: «...Я не могла избежать этого ужаса, который вначале показался не таким страшным. Позднее буря обрушилась на нас со всех сторон, так что никто не знал, где искать спасения. К тому же нельзя было достать лошадей, на улицах стало опасно; никто не мог указать мне, где можно укрыться; никто не предполагал, что битва разыграется столь близко от города, а затем на нас обрушится такой ужас.

Те, кто бежал в понедельник и вторник, в дни сражения оказались среди отступавших и преследуемых войск; их грабили, отнимали лошадей, бросая на произвол судьбы в смертном страхе. По здравом рассуждении, я это предвидела, потому решила остаться дома... Теперь здесь все спокойно, у нас есть французский комендант и небольшой гарнизон для охраны порядка; только когда видишь раненых, сжимается сердце, но их ежедневно отправляют дальше. Наш чудный край похож теперь на обширное кладбище! Мертвые обрели покой, только нам, живым, выпали повседневные тяготы...

Благодаря всем этим бедам я сразу почувствовала здесь себя более дома, чем когда-либо в Гамбурге. У меня тотчас возникли знакомства и, так как мне посчастливилось оказывать другим маленькие услуги, которые вовсе не были для меня обременительны, меня полюбили и окружили заботой и дружбой...» (135. S. 22-23).

Отклик 18-летнего сына на невзгоды матери выдержан в тонах его будущего учения. В письме к ней от 8 ноября 1806 года он пишет: «Забвение сильнее отчаяния. Такова странная черта человеческой натуры: нельзя поверить тому, чего сам не испытал. Это прекрасно выразил Тик, сказавший: „Мы стоим и горюем, вопрошая звезды, был ли кто-либо несчастнее нас, а из-за нашей спины тем временем выглядывает насмешливое будущее, с ухмылкой наблюдая за преходящими бедами людскими...“ [слова В. Ваккенродера, а не И. Л. Тика. – Авт.].

Но иначе и быть не может; ничто не может удержаться в преходящей жизни: нет бесконечной боли, нет вечной радости, нет неизменного настроения, нет непрерывного восторга, нет окончательных решений. Все исчезает в потоке времени. Минуты, эти атомы мелочной жизни, разъедают, как черви, все мудрое и великое. Чудище будней клонит долу все, что стремится ввысь. Значительного в жизни нет, ибо прах ничего не значит.

 
Что стоят вечные страсти перед лицом тщеты?
Life is a jest and all things show it:
I thought so once and now I know it (135. S. 24).
[Жизнь – водевиль, и все говорит об этом.
Раньше мне так казалось, а теперь я это знаю].
 

Артур цитирует английского поэта и драматурга первой половины XVIII века Джона Гея. Пребывание в Англии не прошло даром. К тому же английский афоризм соответствует духу немецкой романтики, и суть романтического мировоззрения схвачена Артуром верно; все письмо пронизано мыслью о тщетности земного бытия, о времени, как потоке забвения. И уже в этом настроении видится предвосхищение его будущего главного труда.

Другое его письмо к матери дополняет это чувство: «Как небесное семя могло взойти на нашей суровой земле, где господствуют бедность и неизбежность? Первородный дух сослал нас сюда, и нам не дано к нему пробиться. Несчастный род наш безжалостно приговорен испытывать нужду, нищету и утраты, которые требуют от нас всех сил, препятствуя любому порыву. И лишь утомленный, ослабленный и обессиленный дух осмеливается поднять очи горе. Не укоряй несчастных, когда, копошась во прахе, они мечтают о радости. О Боже, их следует прощать, когда они обращаются к злу; ибо Небо для них закрыто и к ним прорывается лишь слабый его отсвет. И только ангел сострадания вымаливает для нас небесный цветок, сияющий в своем великолепии на этой горестной земле. Ритмы божественной музыки не умолкают, несмотря на столетия варварства, и мы слышим в них отзвук вечного, что делает понятным любой смысл, возвышая над пороком и добродетелью» (135. S. 25).

Здесь выражено зерно метафизики Шопенгауэра – мысль о тщетности мечты человеческой познать высший небесный смысл, собственно, сущность мира, которую обычно связывают с платонизмом Шопенгауэра, с кантовской вещью самой по себе, с восточными культами. Эти мысли отчасти выросли спонтанно, отчасти порождены освоением романтической школы. Здесь уже произнесено и заветное слово – «сострадание», которое затем ляжет в основу шопенгауэровской этики.

Между тем мать Артура продолжала радоваться жизни и на метафизические мрачные письма сына не откликалась. Она гордилась тем, что муж в незапамятные времена получил от короля Польши (страны, которой уже не было на карте Европы) звание надворного советника, которым он никогда не пользовался и которое теперь пришлось ей очень кстати. Вскоре ее дом превратился в салон; два раза в неделю здесь устраивались чаепития, в которых принимали участие придворные веймарского герцога и выдающиеся деятели культуры.

Все началось с того, что Иоганна сумела подружиться с великим Гете, который в дни бедствий решил узаконить отношения со своей давней подругой, простой женщиной, с которой прожил 18 лет и которая родила ему сына. «В воскресенье, – писала Иоганна сыну, – Гете обвенчался со своей старой возлюбленной Вульпиус... Он сказал, что в мирное время на законы можно не обращать внимания, но в такие дни, как наши, их нужно почитать. День спустя он прислал ко мне доктора Римера, воспитателя его сына, чтобы узнать, угодно ли мне принять его, чтобы представить мне свою жену. Я приняла их, как будто мне было невдомек, кем она была прежде.

Я решила, что, если Гете дал ей свое имя, мы вполне можем угостить ее чаем. Я заметила, как обрадовала его моя любезность. У меня были еще несколько дам, которые поначалу держались натянуто, а затем последовали моему примеру. Гете оставался в течение двух часов, был так разговорчив и мил, каким его не видывали годами. Кроме меня он никому еще ее не представлял, полагая, что я, уроженка другого города и чужой человек, скорее отнесусь к его жене достойным образом. Она была весьма смущена, но я ей помогла: в моей ситуации и при той приязни и любви, которую я здесь за короткое время приобрела, я могу облегчить ей ее светскую жизнь. Гете этого хочет и доверяет мне, и я это, конечно, сделаю. Завтра я нанесу ответный визит...» (135. S. 27).

Удивительная женщина, Иоганна Шопенгауэр... Такое впечатление, что она обращается не к сыну, который живет в одиночестве далеко от нее, а ко всей читающей публике. Она живо описывает вторжение французов и обстоятельства личной жизни великого немца и не проявляет никакого интереса к делам собственного сына. А он тем временем в письмах к матери настойчиво твердит о том, что единственной его радостью остается чтение научных книг, что его влечет только наука, что во время работы он тайком читает и посвящает чтению все свободное время. И Антиму, прибывшему в Гамбург из Гавра, не удается его вовлечь в светскую жизнь и разгульные приключения. Артур подчиняется ему с большой неохотой. Но ему все еще не приходит в голову ослушаться воли покойного отца: он продолжает следовать его завету.

В конце концов мать все же вняла чаяниям сына. 28 апреля 1807 года он получил от нее письмо, которое перевернуло его жизнь: «Твои дела я принимаю близко к сердцу, мой Артур, я долго и много думала об этом, но все же не смогла найти приемлемого решения. Вполне естественно, дорогой Артур, что мне очень трудно вникнуть в твою ситуацию, особенно учитывая различия в твоем и моем положении и в наших характерах. Ты по природе своей нерешителен, я, быть может, слишком стремительна в решениях, выбирая путь, который мне представляется лучшим, как это было при определении моего местопребывания: вместо того чтобы направиться в родной город, к родным и близким, как поступила бы любая на моем месте, я выбрала совершенно чужой мне Веймар.

Но в настоящий момент я хочу отвлечься от всего этого и сообщить тебе только то, что подсказывают мне рассудок и житейская мудрость, которую я обрела благодаря богатому жизненному опыту. Я давно знала, что ты недоволен своим положением, но это меня не особенно беспокоило, и тебе известно, чему я приписывала твою неудовлетворенность; к этому следует добавить, что я отлично понимаю, как мало в тебе было юной радости жизни и как много ты унаследовал от отца тягостных раздумий.

Меня это всегда беспокоило, но изменить я ничего не могла и мне приходилось с этим мириться и надеяться, что время, которое так много меняет, может быть, изменит и тебя. И вот пришло письмо от 29 марта [оно, как и многие другие письма Шопенгауэра, не сохранилось. – Авт.], серьезный и глубоко спокойный тон которого повлиял на мое настроение, и я потеряла покой. Неужели ты действительно занимаешься не своим делом?! Тогда я обязана сделать все, чтобы, по возможности, спасти тебя. Я знаю, что значит жить жизнью, которой противится все твое существо. И если это возможно, я хочу от тебя, моего дорогого сына, отвести эту беду.

Ах, милый, милый Артур, почему мой голос значил так мало, когда дело касалось того, чего ты сейчас желаешь? Ведь тогда это было мое самое горячее желание, и я так старалась осуществить его, но все мы жестоко обманулись; лучше помолчим об этом, запоздалые жалобы не помогут. Несмотря на все препоны, я все же пробилась.

Обеспокоенная твоей судьбой, не зная, что предпринять, я не видела иного выхода, как обратиться за советом к своему другу, которому доверяю, особенно в этом случае, поскольку в свое время он был в таком же положении. При весьма неблагоприятных обстоятельствах, ибо он был очень беден и на 4 или 5 лет старше, чем ты теперь, он решил учиться в университете, правда, он знал латынь и его школьные познания были больше, чем твои» (135. S. 29-31).

Речь идет о Карле Людвиге Фернове, известном в то время искусствоведе, постоянном посетителе салона фрау Шопенгауэр. Сын крестьянина, лишь в зрелом возрасте, неустанными трудами он смог постичь науки и получить известность как знаток итальянской живописи, теоретик эстетики и философ, как издатель полного собрания сочинений И. И. Винкельмана. Ознакомившись с письмом Артура, он написал своего рода заключение, содержащее программу подготовки к университету, и подобрал гимназию, где Артур мог бы учиться.

Эти соображения Фернова мать приложила к своему письму и так напутствовала сына: «Воистину, дорогой Артур, я не хочу мешать твоему счастью, но искать и выбирать свой путь должен ты сам. А я помогу тебе, чем смогу. Итак, сначала уясни для себя, что тебе подходит. Достаточно ли велико твое стремление к науке, чтобы в течение 5-6 лет напряженнейшей работы отказываться от упоительных развлечений, а затем, достигнув цели, вести размеренную, наполненную трудами жизнь, без пышности, в тиши, может быть, в безвестности, воодушевляясь только прилежанием и мыслью о лучшем будущем.

Ради этого ты должен отказаться от надежды стать богатым и, может быть, почитаемым, жить в большом городе, приобретя известность в Европе. Выбирай, стань врачом или юристом. Выбери способ зарабатывать на хлеб не столько для того, чтобы обеспечить себя, ибо ты никогда не будешь достаточно богатым, чтобы жить на одну ренту, сколько для того, чтобы у тебя была цель, ради которой ты станешь трудиться, ибо только такая твердая позиция делает счастливым...

В качестве коммерсанта ты можешь сделать бесконечно много добра; ты можешь украсить мою старость, помочь обеспечить Адель, так, чтобы я спокойно оставила попечение о ней тебе, если умру прежде, чем она будет пристроена. Но теперь речь идет не обо мне и не о ком другом, только о тебе. Милый Артур, тщательно взвесь все и сделай выбор, но затем будь тверд; никогда не теряй выдержки – и придешь к цели; выбирай, чего ты хочешь...

Со слезами на глазах заклинаю тебя: не обманывайся, реши свою судьбу честно и серьезно. Речь идет о благе всей твоей жизни, о радости моих преклонных лет; только ты и Адель моя награда за пропащую молодость. Я не переживу, если ты будешь несчастен, особенно, если мне придется упрекать себя за то, что я из лишней уступчивости навлекла на тебя беду. Ты видишь, дорогой Артур, что я тебя сердечно люблю, и во всем готова тебе помогать, доверься мне, и когда ты сделаешь выбор, следуй моим советам при его осуществлении и не огорчай меня строптивостью» (135. S. 33-34).

Получив письмо матери, Артур сначала разразился слезами радости, а затем сделал свой выбор: он прекратил коммерческую деятельность и поспешил сообщить об этом матери. Уже в середине мая она поздравила его с жизненно важным решением: «Ты станешь счастливым, если не будешь колебаться и предаваться слабости», – писала она (там же. S. 34-35). Мать сделала все, чтобы облегчить отъезд Артура из Гамбурга. Она написала письма владельцу фирмы и хозяину квартиры, организовала переселение сына, подготовила ему квартиру вблизи Готы, с помощью Фернова выбрала гимназию, в которой он должен был учиться, и обеспечила ему частных преподавателей.

Расставание с Гамбургом не было печальным. Там не было близких Артуру людей, не считая друга детства Антима Грегуара, который через несколько месяцев также должен был покинуть Германию и вернуться в Гавр. Их дружба покоилась скорее на воспоминаниях детства, нежели на житейской и духовной близости. Антим предавался светским развлечениям, Артур углублялся в изучение книг и в размышления. Программу чтения (Гете, Шиллер, Тик, Жан Поль), которую навязывал своему другу Артур, тот осваивал с трудом.

Через десять лет Антим напишет Артуру: «Я живу как настоящий предприниматель, и если бы я раньше кое-чему не научился, я был бы самым невежественным существом в мире». Время от времени они переписывались, но не виделись почти сорок лет. В 1845 году Антим навестил Артура во Франкфурте. Артур был разочарован; он назвал Антима «несносным» и заметил: «Чем старше люди становятся, тем расходятся все больше. И в конце концов становятся одинокими» (133. S. 264).

В конце мая 1807 года Артур покинул Гамбург и направился в Готу.

Глава вторая. Годы учения

Скандал в городе Готе

По совету К. Л. Фернова Артура отправили учиться в Готу, такую же, как Веймар, тихую столицу маленького герцогства. В то время старый город насчитывал всего 1297 домов, располагавшихся у подножия дворца, окруженного парком. Там господствовали очарование и легкость эпохи рококо: «Да здравствует радость!» – гласила надпись на одном из павильонов в парке. Д'Аламбер и Гельвеций были там властителями дум. Несколько лет спустя герцогиня украсила свой салон бюстами французских революционеров, а придворный оркестр исполнял марсельезу.

Несмотря на все эти дворцовые вольности, в городке царили традиционный пиетизм и филистерский дух, который Артур очень скоро после переезда почувствовал, весьма насмешливо описав местного мещанина в стихотворении «Готский филистер»: «Они шпионят, подслушивают, внимательно следят / за всем, что происходит, / кто куда идет, что делает, / кто громко или тихо говорит, / ничто от них не ускользнет... даже кошка не пройдет по крыше незамеченной...» (134. Bd. 1. S. 3).

И тем не менее город был не чужд духовной жизни. Здесь была налажена книжная торговля, имелась библиотека. Город гордился своей гимназией, широко известной в Германии (ее считали почти университетом), куда стремились попасть. Среди преподавателей были знаменитые просветители и специалисты-гуманитарии. К примеру, здесь работал известный профессор классической филологии Фридрих Якобс (он преподавал Артуру немецкий язык), который пытался внедрить новое понимание христианства, называя его «религией свободы и равенства». Якобс входил в круг романтиков, был приятелем Арнима и Брентано, переписывался с Жан Полем, общался с домашним другом Иоганны Шопенгауэр Ферновым.

Артур учился со страстью и выказывал незаурядные способности. Фернов – организатор его школьной программы и в некотором роде духовный наставник – привил ему любовь к Петрарке и итальянскому искусству; Якобс был в восторге от его сочинений; Фр. Деринг, известный своими изданиями сочинений Горация и Катулла, частным образом преподавал Артуру классические языки и тоже весьма высоко оценивал его успехи.

Предполагалось, что Артуру понадобится два года, чтобы догнать своих соучеников, но он уложился в один. Своими успехами Артур не преминул поделиться с матерью, на что та отвечала весьма сдержанно (письма от 29 июля и 4 сентября 1807 года): «Как я и ожидала, твои занятия идут хорошо.... Что касается похвалы Деринга, то ты не должен слишком воображать, так как даже в Веймаре известно, что он питает слабость к своим ученикам и чуть что – готов бить в барабан...» (131. Bd. 1. S. 4).

Артур был занят не только учением. С гордостью он повествовал Антиму и матери о своих светских успехах. На Антима это произвело впечатление: он завидовал Артуру, особенно в том, что тому довелось побывать на прекрасном празднике в Тюрингенском лесу и танцевать там с принцессой. Мать была иного мнения: она призывала его не возноситься из-за общения с герцогинями и баронами, ибо на самом деле он ничего для них не значит, поскольку принадлежит к бюргерскому миру и должен оставаться в нем. «Ты должен отказаться от всякой мишуры, если хочешь жить наукой; это скорее обеспечит уважение, чем охота за внешним блеском» (139. Bd. 52. S. 95).

Такая реакция Иоганны имела и определенный подтекст: деньги – тема, которая в дальнейшем рассорит мать и сына. Иоганна постоянно подчеркивала свою бережливость (в поездках ли, в приеме ли гостей, «который подчас ей ничего не стоил, кроме чая и бутербродов») и призывала Артура к бережливости. К примеру, за пять недель он потратил больше 160 талеров – месячный доход высшего чиновника. На одну только увеселительную прогулку в Кенигштайн он израсходовал 10 талеров – месячный доход мелкого ремесленника. Артур нанял верховую лошадь, весьма дорого питался.

Поскольку он еще не был совершеннолетним, мать управляла его частью отцовского наследства и посылала ему деньги на жизнь. Иоганна опасалась, что даже успешная научная карьера Артура не сможет прокормить, что он и его семья, когда она у него появится, должны будут жить на отцовское наследство. Она мечтала, чтобы Артур «скрасил» ее старость; она хотела бы провести свои последние дни в его доме – «с твоими детьми, как положено бабушке»; она надеялась также, что он позаботится о своей младшей сестре Адели, «если я умру прежде, чем она будет пристроена» (139. Bd. 52. S. 109).

Артур в свою очередь был весьма недоволен расточительностью матери, опасаясь за свою долю наследства. Он боялся, что она вступит в новый брак, и мать вынуждена была успокаивать его. Друг дома Фернов, писала она, староват – ему уже больше сорока, он болен и к тому же женат. Что касается других поклонников, то Артур может по их поводу не беспокоиться. Артуру не нравилось, что мать так поглощена собственными успехами. Он хотел, чтобы она посвятила себя служению памяти отца и полностью сосредоточила свою жизнь на заботе о детях.

Мать все еще заботилась о сыне, говорила с ним доверительно и добивалась того, чтобы он принимал ее советы и наставления. Но недоверие росло. Примечательно, что чем большее расстояние отделяло их друг от друга, тем сердечнее были письма матери, и Артур на ее заботу невольно отзывался откровенностью. Но все это закончилось вскоре после отъезда из Готы и переселения в Веймар.

В гимназии успехи Артура были блестящими. Его однокашники восхищались им, прислушивались к его речам, ему подражали; они влеклись к нему и в то же время его сторонились, как об этом свидетельствовали Карл Джон – будущий секретарь Гете, а затем высокопоставленный чиновник цензурного ведомства, и Арнольд Левальд – будущий известный филолог.

Чувство интеллектуального и социального превосходства вдохновило Артура на опасную шутку. В стихотворении, которое он распространял в кругу друзей, он насмехался над одним из учителей гимназии, который отчитал старших учеников, тиранивших младших. В остальном же этот Кристиан Фердинанд Шульце был человеком кротким, хотя и с неизбежным провинциальным бюргерским тщеславием. Стихотворение гласило:

«Краса на кафедре, радость амвона, / Салонный рассказчик и говорун в [театральных] ложах, / Совершенный Христос, иудей, язычник, /... Мастер семи свободных искусств, / Человек, который может все и все знает, / Цвет и венец прекраснодушия, / Имеет тысячу друзей...»

Сегодня эти стихи воспринимаются как невинная шутка.

Но в Готе шуток не принимали, тем более с налетом насмешки. Решение педагогического совета было суровым: Артура осудили, хотя в гимназии и оставили. Директор школы Деринг, в знак солидарности с коллегами, отказал ему в частных уроках. Гордость Артура была задета. Он написал матери, что хочет покинуть Готу.

Иоганна всполошилась, так как Артур намекнул, что хотел бы приехать в Веймар. Проблема состояла в том, как соединить материнский долг и совместное проживание с сыном в одном доме со свободным образом жизни, неподотчетностью и жаждой житейских радостей. Она понимала, что чувство долга и бытовая рутина, усугубленная постоянным присутствием сына, помешают ей вести привычный образ жизни.

Что до скандала, произошедшего с Артуром в готской гимназии, то мать отнеслась к нему спокойно. Она заметила лишь, что он должен оставить тон превосходства над окружающими, ибо всегда будет вызывать раздражение. Умничание, самоуверенность и заносчивость постоянно будут играть с ним злую шутку. Пользуясь случаем, Иоганна безжалостно рисует портрет сына: «Ты не злой человек. Ты одухотворенный и образованный юноша. У тебя есть все, чтобы стать украшением общества; к тому же я понимаю твою душу и знаю, что мало кто на свете обладает более прекрасной душой; но вместе с тем ты человек тяжелый и несносный, и жить с тобой мне крайне тяжело. Все твои добрые качества меркнут перед твоей мудреностью, неприемлемой для мира, поскольку ты повсюду видишь зло, повсюду не у себя, а у других ищешь недостатки, во всем хочешь быть лучшим и всех и все осуждать без экивоков.

Тем самым ты сердишь людей, которые тебя окружают: никто не в состоянии столь радикально изменить себя или просветиться, по крайней мере, из-за такой незначительной персоны, какой ты все еще являешься; никто не хочет сносить от тебя прилюдно поношение своих слабостей, по крайней мере в твоей уничижающей манере, оракульском тоне, когда то или это провозглашается безапелляционно и не подлежит пересмотру. Если бы ты был менее значителен, ты был бы просто смешон, однако теперь ты в высшей степени раздражающ. Люди, как правило, не злы, если не злить их. Ты мог бы, как тысячи других, спокойно жить и учиться в Готе, имея личную свободу, какую допускает закон, и уверенно пройти свой путь... Но ты этого не хочешь, и вот тебя выталкивают...» (139. Bd. 52. S. 107).

Косвенным образом Иоганна формулирует здесь свою эгоцентричную жизненную максиму: чтобы жить в обществе, не выпадая из него, нужно чувствовать себя на своем месте; а так может быть только тогда, когда каждый идет своим путем, заботясь о том, чтобы на пути не было помех, и потому нужно приспосабливаться, чтобы никого не раздражать. Артур из-за своего характера сам препятствует движению по избранному пути. Ей были памятны капризы и выходки Артура при редких посещениях Веймара. В канун одного из посещений Артуром матери она его предупреждала: «привези с собой добрый юмор и оставь дома дух раздоров, ибо мне нет нужды в том, чтобы весь вечер браниться о художественной литературе или бороде императора» (там же. S. 95).