Текст книги "Горцы. III том. По тропам абрека"

II

Этот разговор у них произошел в начале весны, а спустя несколько месяцев в наш аул снова прибыл балкарский старец. Заходя во двор Кучука, он громко крикнул:

– Где ваш чеченец? Я ему волчонка принес!

Все высыпали на улицу. Маьхьди тоже оказался дома. Горцы подумали, что старый балкарец решил подшутить над ними, но когда он развязал мешок, из которого на них посмотрели яркие и полные особенной дерзостью глаза маленького волчонка, все поняли, что старик оказался прав. Злым рычанием волчонок не подпускал никого к себе близко.

– В наших горах из-за сильных дождей вышедшая из берегов река, кажется, смыла их логово. Этого волчонка нашли одного на берегу реки. Я специально приехал сюда, чтобы отдать его тебе. Вырасти его и посмотри что у тебя получится. Волк обязательно поймет волка. Никто на этой земле еще не смог приручить волка и ты тоже не сможешь, но если он увидит в тебе волчий характер, он поймет, что ты не хочешь сделать из него раба, и тогда он станет для тебя верным другом. А ты, будучи чеченцем, никогда не будешь подавлять волчью волю, так как знаешь цену свободе…

Маьхьди осторожно взял на руки волчонка и пристально посмотрел ему в глаза. И в этих глазах одинокого мстителя горела одна единственная просьба – помоги мне отомстить за невинно пролитую кровь чеченцев. Ты же волк! В тебе же живет душа моего народа, так встань вместе со мной на этот путь, благослови меня на возмездие!

Борзак… – так назвал Маьхьди свою неожиданную находку, стал для чеченца практически смыслом жизни. Он ухаживал за ним словно мать за новорожденным, отдавая всю свою заботу и тепло. Маьхьди ни разу не ругал волчонка, не повысил на него голос, так как знал, что волк – это не собака, и он никогда не простит даже косой взгляд в свою сторону. Для одинокого абрека, в одночасье лишившегося всей своей семьи, этот такой же, как он одинокий волчонок стал единственным смыслом жизни.

Прошел ровно год. Борзак взрослел. И каждой ночью Маьхьди слышал тоскливый вой молодого волка, который пронимал его до костей. Борзак был очень привязан к Маьхьди. Когда его не бывало дома, он даже не притрагивался к еде и очень сильно тосковал по нему, а Маьхьди не знал что делать. И днем, и ночью он думал о Борзаке, а его этот тоскливый вой постоянно звенел в его ушах, словно укор. Чеченец считал себя виноватым перед волком, и в один из дней, наконец решился отпустить его на свободу.

На рассвете вместе с горцами из аула Кучмазукино Маьхьди выехал в горы, чтобы навсегда отпустить Борзака.

Они дошли до густого предгорного леса. На арбе послушно сидел в деревянной клетке сидел Борзак, горделиво оглядывая все вокруг себя, словно чувствуя эту скорую встречу со свободой. Маьхьди осторожно открыл клетку и сказал:

– Уходи, Борзак, ты теперь свободен! Прости меня, если сможешь!

Молодой волк соскочил с арбы и дико оглядывался вокруг, словно не мог даже поверить, что он действительно на свободе, будто не мог надышаться этим чистым горным воздухом. Он беспокойно оглядывался вокруг, не зная какую выбрать для себя из тысячи опасных троп Кавказа, раскинувшихся перед ним.

– Уходи, Борзак! Пусть будут свободны твои дороги! – печально крикнул Маьхьди, словно навсегда расставался с единственным другом.

Волк медленно пошел в сторону леса, а потом, сделав несколько шагов оглянулся.

– Уходи, Борзак! Уходи! Ты свободен! – снова крикнул ему Маьхьди и молодой волк исчез в густом предгорном лесу Кабарды. Маьхьди долго смотрел ему вслед. Сколько мыслей витало в его голове. Как же он завидовал этому волку – свободному и молодому, ведь он уже давно был скован цепями собственной клятвы…

Проводив молодых горцев, Маьхьди вместе с Кучуком решили навестить своего кунака, который жил отсюда неподалеку. Друзья прекрасно провели у него время и на следующее утро возвращались домой. По традиции кунак решил их проводить. В его сопровождении они выехали на конец села. Маьхьди и Кучук только хотели распрощаться со своим кунаком, как услышали людские крики. Недолго думая, всадники повернули коней. Через некоторое время они увидели бегущего на встречу пацаненка.

– Что там случилось? – крикнул ему Кучук.

– Волка поймали! – бросил на ходу мальчишка.

Маьхьди словно обдало жаром. Обжигая коня ударом хлыста, он вихрем помчался в ту сторону, где он как понял, приключилась беда с его верным другом. За ним поскакали и друзья. В окружении торжествующих от удачной травли горцев, лежал весь окровавленный Борзак, который из последних сил скрипел зубами, давая понять, что воля его не сломлена, сколько бы ран ни было на теле.

– Борзак! – крикнул Маьхьди, врываясь в толпу. Услышав родной голос, волк забился, пытаясь встать, но снова обессиленный рухнул на землю.

– Придержите своих собак! – прикрикнул на людей Кучук, а Маьхьди осторожно опустился рядом с раненым волком. Он быстро осмотрел тело волка, пытаясь оценить степень тяжести его ран.

– Что здесь произошло? Зачем вы сотворили над ним такое? Он же совсем молодой! Почти щенок! Чем он мог вам помешать? – со злостью спросил Кучук у людей, окидывая взглядом каждого.

– Вчера его учуяли собаки на окраине села. Он разорвал двух собак. Мы даже удивились, что волк так близко подошел к селу, и думали, что он убежит в лес. Но сегодня на рассвете собачий лай поднял на ноги все село, поэтому мы и вышли, чтобы устроить засаду незваному гостю. Мы-то думали, что это видавший виды, матерый волк, а на деле оказался почти щенок – виновато опустив голову, ответил один из горцев.

Кучук протянул ему руку:

– Не переживай. Вы ни в чем не виноваты. Если вы позволите, мы бы забрали его отсюда.

– Конечно! Нет проблем – обрадовался кабардинец.

Борзак еле дышал. Учитывая сколько ран, было на его теле, не было даже крохотной надежды, что волк может выжить. Горцы завернули раненого волка в тряпку и передали его, сидящему на коне Маьхьди. Он бережно взял этот сверток и словно ребенка прижал его к сердцу. Борзак смотрел на него потухшими глазами.

– Сейчас ты поймешь меня, Борзак. Сегодня сплелись воедино наши с тобой жизненные дороги. Вот так и мне когда-то судьба преподнесла свою горькую чашу, которую мне до сих пор приходится пить. Знаешь, сколько раз в этой жизни вокруг меня смыкался круг голодных собак, и я оставался один на один с лицом своей жестокой судьбы. Поэтому я так сильно нуждался в тебе, но ты меня не понял. Ты был слишком молод, тебя звала свобода, и потому тебе казалось, что я держу тебя в неволе. Каждую ночь ты так тоскливо выл, что я, не выдержав натиска твоей боли, решил отпустить тебя, но судьбе видимо было угодно вновь свести нас на жизненной арене. Прошу тебя, не умирай! Тебе нельзя умирать! Из последних сил цепляйся за эту несправедливую, коварную жизнь. И я знаю, что ты победишь, что ты будешь жить, потому что ты, как и я обязан отомстить, а это мой друг, очень серьезный повод, чтобы любить жизнь. Желание отомстить – это самое сильное на земле лекарство, которое может вернуть к жизни даже того, кто стоит на краю бездны своего конца – Маьхьди разговаривал с волком словно с человеком, и кажется тот его действительно понимал, ведь как говорил балкарский старец, лишь волк поймет волка…

Маьхьди все свои силы начал отдавать, чтобы вернуть молодого волка к жизни и ему это по воле Аллаха удалось. Однако Маьхьди все равно не знал, что на душе у волка, и каким будет его следующий выбор – безграничная свобода или верность человеку, спасшему его жизнь?

Снова собрались горцы во дворе Мисоста где жил Маьхьди. Окрепший Борзак внимательно окидывал всех своим гордым, дерзновенным взглядом, словно действительно был готов к принятию самого важного решения в своей жизни.

Маьхьди опять открыл деревянную клетку:

– Борзак, уходи, если хочешь. Я снова оставляю тебя свободным! – сказал Маьхьди.

Борзак осторожно вышел из клетки и полной грудью вдохнул чистый горный воздух, в котором витал этот необъяснимый вкус дикой свободы, а потом, подойдя к Маьхьди, сел рядом с ним, уткнувшись мордой в его ноги. Все поняли, что волк сделал свой выбор в пользу чеченца. Маьхьди опустился рядом со своим другом и, прижав к себе его лохматую голову прошептал:

– Не унывай, Борзак! Мы с тобой еще заставим трепетать сердца врагов. Я ведь тоже также свободен и одинок как и ты!

– Эх чеченцы! Не зря же нарекли вас волками! – засмеялся Атажуко. В тот вечер кабардинцы устроили большой пир в честь дружбы волка и чеченца.

III

Через несколько лет Борзак стал матерым волком. Он действительно оправдал доверие Маьхьди и стал для него верным другом и братом. Многим врагам устраивали они вместе засады, многим смог отомстить Маьхьди, благодаря волку. Русские узнали про Борзака. Они мечтали избавиться от него даже больше чем от Маьхьди. Власти даже установили цену за его голову, которая ничем не уступала цене за голову самого рьяного абрека. Всю свою жизнь, молодость, душевный покой, физическое здоровье – все отдал Маьхьди, чтобы отомстить каждому, кто отдавал приказы истребить его село в тот роковой вечер, когда он в одночасье лишился жены и пятерых детей. В течение тридцати лет всех нашел Маьхьди и всем отомстил как и давал слово самому себе. Остался один лишь казак майор. Маьхьди даже в город Царицынь отправился в поисках него.

Майор оказывается и не был так далеко от своего преследователя, вышедшего на тропу народного мщения. Военному деятелю, с честью исполнившему свой долг, выделили земельный надел на Юге России. Так, майор поселился жить в Кубанской станице. Он теперь был полностью свободен от военных обязательств и с головой ушел в семейные заботы, всецело наслаждаясь домашним уютом на той земле, которую он и его сотоварищи так щедро облили кровью.

Но однажды поздним летним вечером, возмездие постучало в его двери – Маьхьди вышел на его след. Это был последний, финальный шаг на тридцатилетнем пути отмщения чеченца. Маьхьди высоко задрав голову, пристально посмотрел в небо, усыпанное мириадами звезд, словно умоляя его благословить себя с честью завершить задуманное. Вместе со своими верными друзьями, Маьхьди зашел во двор. В тот вечер с ним был и двоюродный брат Нохмарза. В окне майора горел свет. Он лежал, развалившись на мягкой постели, готовый отойти к ночному сну. Вокруг него ходила молодая, миловидная женщина, а с соседних комнат раздавались полусонные детские голоса. Не было в этом ничего особенного или сверхъестественного – так живут на земле тысячи семей, так жил когда-то и Маьхьди. За тридцать лет окаменевшее сердце чеченца, не дрогнуло, не сжалось, не заплакало от боли, увидев сегодня счастье врага, который когда-то лишил его счастья…

Он возведя курок, медленно вошел в дом. По всему телу разлилась какая-то приятная истома, от осознания того, что в эти минуты он окончательно исполнит данное Богу и самому себе слово, которое он пронес на протяжении тридцати лет. Кабардинцы, которые были с Маьхьди окружили дом майора. Когда Маьхьди вошел – вооруженный, с диким, блуждающим взглядом, словно зверь, учуявший запах крови, майор все понял. Он понял, что пусть и через долгие годы, но час расплаты все же настал. Облокотившись о стену, стояла, побелевшая от страха его жена, притихли испуганные дети. Ни кровник, ни враг не выронили ни слова и молча смотрели друг на друга. Майор был лишь удивлен, как так бесшумно зашел чеченец, что даже собаки не учуяли его. Маьхьди поднял ружье, но ситуация изменилась в доли секунды – в комнату вошел самый младший сын майора. В его синих, словно небо бездонных глазах не было ни капли страха. Он был слишком мал, чтобы понять происходящее и взобравшись на колени к майору, стоявшему на шаге от смерти, так сильно прижался к его груди, будто не мог насытиться отцовским запахом, а потом улыбнулся Маьхьди, который Божьей карой вошел в их дом в этот безмятежный летний вечер. Глаза ребенка смотрели прямо в душу чеченцу, и он понимал, что огонь, горевший в его сердце на протяжении тридцати лет, тушит эта чистая синева детских глаз…

Даже после такой боли и горя, оказывается, не окаменело сердце Маьхьди. Перед его глазами встал тот роковой летний вечер, который навсегда перевернул его жизнь – эти маленькие ручки его пятерых детей, которые так и окоченели вцепившись в холодеющее тело матери, улыбки, навсегда застывшие на их круглых лицах, этот черный дым, застилавший предгорные холмы родного Довта-Мартана, повсюду валявшиеся тела его односельчан. Интересно, что было на сердце его семьи в тот момент? Кричали ли они его имя в предсмертном бреду? Просили ли милости у врага? Его жизнь ведь тоже была когда-то такой же благодатной и счастливой. Сколько раз он спешил к дому после тяжелых полевых работ, и сердце как в первый раз так радостно билось, видя этот маленький огонек в окне его дома, через которое он различал очертания красавицы жены, суетящейся по дому, слышал родные голоса сыновей и дочерей. Но все это в один момент рухнуло, превращая всю его, некогда спокойную жизнь в одно дикое желание отомстить. На протяжении этих долгих тридцати лет скитался он по всему Кавказу, уничтожая одного за другим тех, кто отдавал приказы на эту карательную экспедицию в Довта-Мартан. Оставалось лишь сейчас взвести этот курок и та тяжелая ноша мести свалится с его плеч, и он в назначенный срок с чистой совестью уйдет в Праведный мир, чтобы увидеть там отмщенных жену и детей. Но в глубины его истекающего кровью сердца, смотрели эти синие глаза ребенка. Он все сильнее и сильнее прижимался к отцу, словно чувствуя скорую разлуку, не мог насытиться его теплом. Вдруг неожиданно для всех, приводя в изумление самого майора, его жену, и наблюдавших с улицы за этой картиной, кабардинцев, чеченец опустил оружие. Он подошел к сидящему на коленях майора ребенку, и погладил его по русым волосам. Ребенок смеялся, застенчиво пряча свою головку на груди отца…

Маьхьди вышел. Никто в доме не шелохнулся с места, лишь выглянувший в окно майор увидел как его двор покидают несколько всадников, а среди них, словно жеребенок, ластящийся к кобылице, подпрыгивая, бежал какой-то зверь.

– Неужто волк? – изумился майор, а потом убедился в своих догадках, вспомнив, что ни одна собака не издала даже писка, когда незваные гости заходили в его двор.

Небо было чистым и звездным, словно ничего и не произошло, а Маьхьди в ту ночь окончательно завершил свой тридцатилетний путь возмездия. В его душе прощение оказалось сильнее жажды мести. Из чего было сделано его такое крепкое, но при этом умеющее прощать и любить сердце?

Через несколько лет русские убили Борзака. Вот так и остался Кута твой отец без верного друга и собрата, а этот эпизод из его жизни я запомнил навсегда. Как же не случайно в этой жизни твое мужество. Ты семя достойного племени! – старый Жанхот встал, завершая свой рассказ. За ним встали и остальные горцы.

– Сколько планируешь у нас пробыть? – спросил Жанхот.

– Я планирую сегодня уехать. Я увидел вас всех, отведал вашего хлеба, а вечером можно и тронуться в путь.

– Сегодня мы не отпустим тебя. Скоро лекарь придет, чтобы осмотреть твою рану. А завтра на рассвете мы вместе выедем из Кабарды. Со мной будут Тембот и Тан. И мы вместе проводим тебя до твоего друга Хапагожа. – сказал Мисост. Жанхот кивал головой, одобряя его предложение.

– Передай большой салам нашим братьям черкесам, и обязательно, по обратной дороге заезжай в Кушмэзыкъуей! – сказал старец, называя свой аул настоящим названием на кабардинском языке.

Хапагож

I

После утреннего намаза, наскоро позавтракав, наслаждаясь прохладой синего рассвета, друзья выдвинулись в путь. В окружении кабардинских князей из рода Кушмэзукъуевых, Куте было не так опасно передвигаться днем перед неожиданной встречей с казацкими конными передвижными отрядами, которые патрулировали окрестности этих краев. С плотно натянутым на глаза башлыком его бы никто и не узнал, а кабардинцы, которые были рядом с ним, пользовались большим уважением в своем крае, и даже за пределами.

Когда сумерки начали окутывать вершины гор, друзья без каких либо препятствий заехали в черкесский аул. Кута хорошо знал эту местность, потому что много раз здесь бывал. Доезжая до ворот Хапагожа, горцы спешились. Молодой черкес, что вышел им открыть ворота, сразу узнал чеченского абрека.

– Ассаламу Алайкум! – обнял он Куту! А еще больше обрадовался, когда Мисост заговорил с ним на черкесском. Гости зашли к Хапагожу. Черкесский абрек пытался встать с постели, чтобы приветствовать названого брата, который прибыл к нему вместе со своими кабардинскими друзьями.

– Ассаламу Алайкум! Мы не разрешаем тебе вставать! – Кута от души обнял своего черкесского брата. Хапагож был счастлив видеть и кабардинцев, так как был хорошо знаком с Мисостом – один раз он бывал у него дома с ночевкой вместе с Кутой.

– Дорогой Хапагож! Мы не захотели отпускать Куту одного. А когда узнали, что он едет навестить раненого тебя, тем более захотели сопроводить его. А это наши братья Тан и Тембот! – познакомил Мисост Хапагожа со своими родственниками.

– Я безгранично рад видеть вас всех. Как же прекрасно, что вы не отпустили моего брата одного – поблагодарил Хапагож кабардинцев. Кута присел рядом с черкесом.

– В каком меcте ты ранен? – Кута пытался понять степень тяжести его состояния.

– Чтобы запутать наших преследователей, мы вместе с балкарцами проскакали в сторону станицы Майская. Оттуда они должны были поскакать в Верхнюю Балкарию, а мы через Исламей, податься в Черкесию. Когда мы, обогнув Майский, поскакали дальше, за нами погнался казачий отряд. Я с еще четырьмя горцами остался в засаде, чтобы их остановить. Когда они поравнялись с нами, мы залпом открыли по ним огонь, в результате чего несколько человек слетело с седел. Мы еще несколько раз произвели выстрелы, и пока казаки были в замешательстве, мы поскакали вслед за своими. Вдогонку нам начали стрелять и казаки, вот и задела пуля левое плечо. Чуть пониже могли бы и сердце достать. Но на этот раз пронесло! – улыбался Хапагож.

– У каждого из нас на земле свой срок отведенный Аллахом, поэтому в Праведный мир мы никогда не опоздаем, но и не попадем туда раньше времени. – сказал Мисост, хлопая аккуратно черкеса по плечу.

Кута, где будет лучше вам накрыть стол? – спросил Хапагож.

– Стол лучше, конечно, накрыть в твоей комнате. Ты ведь тоже захочешь вместе с нами за чашкой чая провести время – посоветовал Мисост.

– Ничего! Через два дня вернется моя жена, тогда она будет нас баловать разными кушаньями. Она поехала погостить в отчий дом – сказал черкес.

– Кута, Хапагож! Мы сейчас совсем не голодны. Мы хорошо отдохнули, поэтому думаю, будет правильно, если мы не задерживаясь уедем обратно в Кабарду. Наш чеченский брат теперь в надежных руках, поэтому мы можем смело уйти с вашего позволения – начал разговор Мисост.

– Об этом и речи не может быть! Будто вы не знаете, что я вас не отпущу! – недовольно посмотрел на кабардинцев Хапагож.

– Мисост! Хапагож прав! Я тоже не хочу, чтобы вы обижали моего брата. Вы впервые у него в гостях, поэтому будет не по-кавказски, если вы покинете его очаг, не переночевавши – поддержал Кута Хапагожа.

– Мы даже и в мыслях бы не допустили бы обидеть тебя и твоего друга. Поэтому простите нас оба. – сказал Мисост, с большим теплом принимая то братство и дружбу, предложенные им черкесом. – Но у нас возник один вопрос! Почему Хапагож для Куты названый брат, а мы всего лишь близкие друзья? – внимательно посмотрел Мисост на чеченского абрека, и горцы громко рассмеялись…

– Уважая права хозяина дома, хочу, чтобы сам Хапагож рассказал непростую историю нашего братства. Кроме того, это было его желание вывести нашу дружбу на этот высокий пьедестал кровного братства! – предупредил Кута своих друзей.

Черкесский абрек Хапагож

Хапагож улыбнулся. Все поняли каким святым и ценным было для него то воспоминание, которое он должен был сегодня поведать для своих друзей.

– Это самый яркий и незабываемый фрагмент из моей жизни. В его корне лежит великое братство и культура поведения народов Кавказа, которой все мы обязаны следовать – сказал Хапагож, чуть приподнимаясь с кровати, чтобы опереться о подушку, лежащую за его спиной. – Со дня своего совершеннолетия я веду неравную борьбу с нашими врагами. В семнадцатилетнем возрасте я был тяжело ранен. С тех пор остался хромым, за что в народе и прозвали меня хромой Хапага – засмеялся черкесский абрек, а потом внимательно окинув взглядом гостей, начал свой рассказ.

– В те годы я был очень известным молодым человеком на Кавказе. В один из дней на торжестве, которое проходило у моих родственников по материнской линии в Бесленее, я увидел безумно красивую девушку. Оказывается, это была дочь ногайского князя. Она была очень юна, но ее уже по-женски сформировавшаяся красота, не оставила бы равнодушным никого. Услышав, что я присутствую на этом торжестве, она захотела меня увидеть и попросила, чтобы меня привели к ней. Мне быстро сообщили, что дочь Ураковских князей, известная своей красотой, юная Сююмбике хочет меня увидеть. В этот день мы впервые увидели и узнали друг друга. С тех пор мы иногда пересекались на чужих свадьбах или других торжествах. Если сказать честно, наши сердца тянулись друг к другу и мы это не скрывали. Узнавший об этом отец Сююмбике, заявил, что его дочь может выйти замуж лишь за людей княжеского происхождения, а я как вы все знаете, свободный черкес, не относящий себя ни к какому сословию. В моем роду никогда не было ни рабов, ни князей. Я отчаялся на счастье с любимой, но оказывается Сююмбике не собиралась отступать. Как выяснилось, характер девушки был свободным, словно ветер, гулящий по ногайской степи – засмеялся Хапагож, а в его глазах до сих пор горела, все такая же свежая как в далекой юности, любовь к своей избраннице. В одну из наших последних встреч, я услышал укор от любимой:

– Не ты ли известный на Кавказе абрек, и ты можешь что угодно отбить у врагов, а украденная любимым девушка на Кавказе издревле оставалась в его семье.

Я, недолго думая вместе с друзьями украл Сююмбике. Тогда и началось все. Гонцов, которые отправились к Ураковским князьям с вестью, что Сююмбике по своей воле вышла замуж за Хапагожа, те прогнали и объявили нам вражду. Родственники моей матери – Бесленеевские князья попытались помочь мне, но им ничего не удалось. Ногайцы требовали вернуть им дочь, а Сююмбике ни в какую не хотела возвращаться в отчий дом. Когда мы поняли, что заключить мир с ногайцами не удастся, один старец из Бесленея решил, что нужно попросить помощи у чеченцев. Он отправил гонца с письмом к бывшему наибу Имама Шамиля Эзе из Довта-Мартана.

Ногайский старейшина был близким другом Эзы, часто гостил у чинхоевцев и пользовался среди них большим уважением. Но, к сожалению, Эза не смог к нам прийти сам, а прислал вместо себя своего племянника – известного на Кавказе абрека Куту. – Хапагож с большим теплом посмотрел на чеченца. – Тогда он принес послание от Эзы для старца из Ураковского рода. Тогда я думал что может сделать этот молодой, не имеющий жизненного опыта парень в том вопросе, который не могут разрешить даже Бесленеевские князья. Несмотря на молодой возраст, Куту на Кавказе знали, и особым уважением он пользовался среди адыгов, но и тем не менее я надеялся, что мудрость приобретенная за долгие годы жизни его дядей сыграет более решающую роль, но я, оказывается, ошибался в своих сомнениях. Мало того, что Кута смог примирить с нами ногайцев, ему удалось еще добиться от них решения выделить нашей молодой семье земельный надел. – Хапагож смотрел на чеченца и его глаза, в которых всегда горел огонь злобы и дерзости, сейчас сверкали благодарностью и теплом.

– Я-то не большую роль сыграл в этом деле. Все разрешил мой дядя Эза. Он много лет состоял в дружеских отношениях с ногайцами, потому и не смогли те пойти против его слова – ответил Кута.

Вечер медленно уходил в ночь, а горцы не могли наговориться. Было им о чем вспомнить. Пусть и не были они еще седобородыми старцами, но с лихвой успели насытиться и горестями и радостями на том непростом жизненном пути, который они выбрали себе сами. Таковы они судьбы кавказцев, как неспокойные бурные реки, срывающиеся с горных скал…

После ночного намаза друзья разошлись по своим комнатам, чтобы дать возможность отдохнуть кабардинцам, которым ранним утром нужно было выдвигаться в путь…