Текст книги "Женщина – не мужчина"

В окошке им сказали, что виза будет готова уже через десять дней. «Теперь Якуб может устраивать свадьбу», – думала Исра, когда они после консульства пошли прогуляться по Иерусалиму. В лабиринте узких улочек Старого города Исру ждало невероятное множество впечатлений. Из открытых брезентовых мешков, выставленных перед магазином специй, пахло ромашкой, шалфеем, мятой и чечевицей, а из ближайшего духана веяло сладким ароматом свежевыпеченного кнафе. Перед лавкой мясника стояли клетки с цыплятами и кроликами, а в витринах бутиков лежали россыпи позолоченных украшений. На углах старики в куфиях торговали пестрыми платками. Женщины в черном с головы до ног спешили по улицам. На некоторых были вышитые хиджабы, обтягивающие штаны и круглые солнечные очки. На других вообще хиджаба не было – израильтянки, сообразила Исра. Их каблуки стучали по неровным тротуарам. Свистели мальчишки. Машины петляли по узеньким улочкам, сигналя и оставляя за собой шлейф выхлопных газов. Израильские солдаты патрулировали улицы, у каждого поперек стройного торса висела винтовка. Воздух был полон пыли и шума.

На обед Адам купил сэндвичи с фалафелем у торговца, расположившегося со своей тележкой у мечети Аль-Акса. Пока они ели, Исра благоговейно рассматривала позолоченный купол.

– Красиво, да? – спросил Адам с набитым ртом.

– Очень, – отозвалась Исра. – Никогда ее раньше не видела.

Адам уставился на нее:

– Правда, что ли?

Она кивнула.

– Но почему?

– Сюда сложно добираться.

– Я так давно здесь не был, что уже и забыл, каково это. Нас, наверное, на десятке застав остановили. Дурдом!

– А когда вы уехали из Палестины?

Адам ответил, не переставая жевать:

– Мы перебрались в Нью-Йорк в семьдесят шестом, мне тогда было шестнадцать. С тех пор родители пару раз сюда наведывались, но я с ними не ездил – должен же кто-то был оставаться в отцовском магазине.

– А ты когда-нибудь был в этой мечети?

– Конечно. Много, очень много раз. Я ведь хотел стать имамом, когда вырасту. Священником. Однажды летом я провел здесь целый Рамадан. Выучил наизусть весь Коран.

– Правда?

– Ага.

– Так вот чем ты занимаешься в Америке? Ты священник?

– Да нет…

– А что же ты тогда делаешь?

– Управляю магазином.

– Но почему ты не стал имамом? – расспрашивала Исра, окрыленная тем, что разговор складывается так хорошо.

– Я не мог стать имамом в Америке.

– Как так не мог?

– Нужно было помогать отцу в семейном бизнесе. Тут не до духовной карьеры.

– А-а, – пробормотала Исра. – Вот уж не думала…

– Чего не думала?

– Мне всегда казалось… – она запнулась, засомневавшись – может, лучше этого не говорить.

– Что?

– Ну, что ты свободен делать что хочешь.

Он удивленно взглянул на нее.

– Ты ведь мужчина.

Адам ничего не ответил, но глаз с Исры не сводил. Наконец сказал:

– Я и свободен. – И отвернулся.

Исра разглядывала Адама еще долго после того, как они доели сэндвичи. Она не могла забыть, как лицо мужа словно окаменело, когда он упомянул свою детскую мечту. Эта натужная улыбка… Она представила себе его в мечети во время Рамадана: вот он руководит вечерней молитвой, а вот читает Коран – громким, мелодичным голосом. В ее душе что-то дрогнуло, когда она вообразила, как Адам стоит за кассой, считает деньги и расставляет продукты на полках, хотя мечтал стать главным священником в мечети. И в этот миг, сидя рядом с ним, Исра впервые подумала, что, возможно, ей не так уж трудно будет его полюбить.

Последний вечер в Бирзейте Исра провела восседая на золотом стуле: губы накрашены темно-красной помадой, кожи не разглядеть под слоями белой фаты, волосы высоко зачесаны и опрысканы блеск-спреем. Казалось, комната вращается вокруг нее. Стены то росли все выше и выше, так что Исра становилась почти невидимкой, то опять оседали, словно норовя раздавить ее. Вокруг плясали женщины в пестрых нарядах. Дети толкались по углам, ели пахлаву и пили пепси. Музыка грохотала, как фейерверк. Все весело хлопали в такт ее колотящемуся сердцу. Исра кивала и улыбалась в ответ на поздравления, а сама боялась, что вот-вот расплачется. Ее мучил вопрос: понимают ли гости, что происходит на их глазах, осознают ли они, что всего через несколько часов она поднимется на борт самолета с мужчиной, которого едва знает, и улетит в совсем чужую страну?

Адам сидел рядом – в новом черном костюме и белой рубашке с пуговицами на воротнике. Он был единственным мужчиной в помещении. Остальные праздновали в другой комнате, подальше от пляшущих женщин. Даже младшие братья Адама, Омар и Али, которых Исра впервые увидела за пару минут до свадебной церемонии, сюда не допускались. Она не знала точно, сколько им лет – похоже, чуть за двадцать. Время от времени кто-нибудь из них просовывал голову в дверь – посмотреть, как танцуют женщины, – но его тут же выгоняли обратно. Исра огляделась в поисках своих братьев – они-то еще малы сидеть с мужчинами. Вон они, резвятся в дальнем углу. Увидит ли она их еще когда-нибудь?

Если мерить радость громкостью, то больше всех радовалась мать Адама. Фарида была женщина крупная, широкоплечая, и Исре казалось, что даже танцпол сжимается в ее присутствии. Фарида нарядилась в красно-черную тобу с рукавами, расшитыми восточными узорами, а внушительную талию украсила широким поясом из золотых монет. Свои маленькие глаза она подвела черным кайалом. Фарида лихо подпевала каждой песне, вращая в воздухе длинную белую трость. Чуть ли не каждую минуту она подносила руку ко рту и издавала зугрету – громкий, пронзительный звук. Ее единственная дочь, Сара, лет одиннадцати на вид, бросала на сцену лепестки роз. Вылитая мать, только юная и стройная: темные миндалевидные глаза, буйные черные кудри, пшенично-золотистая кожа. Исра живо представила себе ее через несколько лет: миниатюрная фигурка, тонущая в белом свадебном платье, сидящая, как сидит сейчас Исра. Ее передернуло.

Исра поискала глазами собственную мать. Притулившись в углу, она то сплетала, то расплетала пальцы. С самого начала торжества мама еще ни разу не вставала с места. «Почему она не танцует?» – задумалась Исра. Может быть, ей слишком грустно, чтобы танцевать? Или боится, что ее не так поймут? В детстве Исра не раз слыхала, как женщины осуждали мать невесты за то, что та слишком буйно веселится на свадьбе, слишком радуется, что наконец-то сбыла дочь с рук. Неужели мама втайне тоже рада от нее избавиться?

Адам ударил в барабан дарбуку. Вздрогнув, Исра оторвала взгляд от мамы. И увидела, как Фарида передала Адаму белую трость и потащила сына на танцпол. Он принялся отплясывать с тростью в одной руке и с дарбукой в другой. Музыка гремела так, что можно было оглохнуть. Женщины вокруг хлопали, с завистью поглядывая на Исру, как будто она завладела чем-то таким, что по праву принадлежало им. Она почти слышала их мысли: «За что дурнушке такое везение? Лучше бы моя дочка уехала в Америку!»

Пришло время жениху и невесте станцевать вместе. Танцевать Исра не очень-то умела. Хотя мама вечно ворчала, что на праздниках надо плясать, чтобы создать о себе хорошее впечатление, чтобы на нее обратили внимание матери женихов, Исра никогда ее не слушала. Она не могла так свободно двигаться, так выставлять себя напоказ – все ее естество противилось этому. Но Адам, похоже, никакой неловкости не ощущал. Он скакал на одной ноге, заведя одну руку за спину, а в другой сжимая трость, рассекающую воздух. На шее у него был палестинский флаг, на голове красная бархатная шапка-тарбуш – Исре подумалось, что Адам похож на султана.

– Двигай руками, – беззвучно шепнул он.

Она подняла обе руки выше талии, выгнула запястья. И заметила, что Фарида одобрительно закивала. Их окружила стайка женщин, поводящих руками в такт дарбуке. На них были красные узорчатые тобы, на бедрах звенели золотые монеты. Некоторые держали горящие круглые свечи. Другие продели все десять пальцев в дужки подсвечников – в воздухе мельтешили мерцающие руки. Одна женщина водрузила на себя целую корону из свечей – казалось, голова у нее в огне. Танцпол сверкал ярче любой люстры.

Музыка смолкла. Адам взял Исру за локоть и повел ее прочь с танцпола. Фарида последовала за ними с белой корзиной в руках. Исра надеялась, что сможет вернуться на свое место, но Адам остановился посреди сцены.

– Повернись к людям, – велел он.

Фарида открыла корзину и показала гостям: внутри были россыпи золотых украшений. По толпе пронеслись охи и ахи. Фарида принялась передавать Адаму по одному украшению, а он надевал их на Исру. Исра смотрела на его руки. Пальцы были длинные и толстые, она едва сдерживала себя, чтобы не отшатнуться. Скоро ее шея была увешана тяжелыми ожерельями, крупные монеты холодили кожу. Браслеты опутали ее запястья, как веревки, кольца унизали пальцы, серьги-монеты больно оттягивали мочки ушей. Отдав сыну двадцать седьмое украшение, Фарида подбросила пустую корзину в воздух и издала очередную зугрету. Толпа разразилась воплями ликования, а Исра стояла перед ними, вся в золоте, не в силах пошевелиться, как манекен в витрине.

Она не знала, что готовит ей судьба, и узнать было не в ее власти. При мысли об этом она содрогнулась от ужаса. «Но это не навсегда», – напомнила Исра себе. Наверняка в будущем она сможет лучше распоряжаться своей жизнью. Скоро она окажется в Америке, стране свободных людей, где ее, возможно, ждет любовь, о которой она всегда мечтала, где она сможет жить лучше, чем мать. Исра улыбнулась, окрыленная надеждой. И может быть, годы спустя, если Аллах дарует ей дочерей, они тоже смогут жить лучше, чем их мать.

Часть I

Дейа
Бруклин
Зима 2008 года

Дейа Раад стояла в своей комнате у окна, прижав ладони к стеклу. На дворе был декабрь, и все запорошило снегом: шеренги старых кирпичных домов, жухлые лужайки, голые платаны, растущие у тротуара, машины, припаркованные вдоль Семьдесят второй улицы. Да и в комнате яркого только и было что корешки книг да малиновый кафтан. Это платье, с богатой золотой отделкой на груди и рукавах, ее бабка, Фарида, сшила специально для случаев вроде сегодняшнего: в зале Дейю дожидался жених. Уже четвертый за этот год. Первый двух слов связать не мог по-английски. Второй недавно развелся. Третьему нужна была грин-карта. Восемнадцатилетняя Дейа еще училась в выпускном классе, но бабушка с дедушкой считали, что хватит уже откладывать то, чему ей предстоит посвятить жизнь: замужество, детей, семью.

Не притронувшись к кафтану, она вместо него натянула серый свитер и синие джинсы. Три младшие сестры пожелали ей удачи; бодро улыбнувшись, она вышла из комнаты и отправилась наверх. Когда ей делали предложение в первый раз, Дейа попросила бабушку, чтобы сестры тоже при этом присутствовали.

– Незачем мужчине видеть четырех сестер сразу, – возразила тогда Фарида. – Старшая должна выйти замуж первой.

– А если я не хочу выходить замуж? – спросила Дейа. – Почему вся моя жизнь должна вертеться вокруг мужчины?

Фарида даже не подняла глаз от чашки кофе.

– Потому что ты должна стать матерью и родить детей. Можешь ворчать сколько угодно, но что ты будешь делать в этой жизни, если не выйдешь замуж? Если у тебя не будет семьи?

– Мы не в Палестине, тета[1]1
  Бабушка


[Закрыть]. Мы в Америке живем. Тут для женщин много возможностей.

– Чушь. – Фарида вгляделась в гущу на дне чашки. – Какая разница, где мы живем! Главное – хранить наши обычаи. Единственная твоя забота сейчас – это найти хорошего мужчину, кормильца для тебя и твоих будущих детей.

– Но есть ведь и другие пути, тета. И потом, мне не понадобится никакой кормилец, если ты разрешишь мне поступить в колледж. Тогда я смогу сама себя обеспечивать.

Тут Фарида уставилась на нее:

– Рехнулась? Нет, нет, ни в коем случае! – Она с отвращением потрясла головой. – Ни о каком колледже и речи быть не может! Да и кто захочет жениться на девушке, которая учится в колледже?

– А что в этом такого? Или мужчинам нужна дурочка, которой можно будет командовать?

Фарида тяжело вздохнула:

– Пойми, так устроена жизнь. Так было всегда. Спроси кого хочешь, тебе любой человек скажет. Самое важное для женщины – это замужество.

Всякий раз, прокручивая в голове этот разговор, Дейа представляла, что ее жизнь – это просто такая книга: есть сюжет, конфликт, напряжение постепенно нарастает, но в конце все счастливым образом разрешится, пусть пока хеппи-энда и не видно. Она часто так фантазировала. Гораздо легче было считать жизнь вымыслом, чем принять ее такой, какая она была, – лишенной свободы. В вымышленной истории перед Дейей открывалось бесчисленное количество возможностей. В вымышленной истории она решала сама за себя.

Дейа долго стояла и, колеблясь, смотрела в темноту лестничного пролета, пока наконец не поднялась – очень медленно – на первый этаж, где жили бабушка с дедушкой. На кухне она заварила в кувшине ибрике мятный чай. Разлив его по пяти стеклянным чашкам, поставила их на серебряный поднос. Еще в коридоре Дейа услышала из залы голос Фариды, провозглашающей по-арабски:

– Да она готовит и убирается лучше, чем я!

В ответ раздался одобрительный гул. Бабушка то же самое говорила и другим женихам, да только это не помогало. Все они, познакомившись с Дейей, шли на попятную. Каждый раз, поняв, что свадьба не сладилась, что не насиб, не судьба, Фарида принималась хлестать себя по щекам и разражалась бурными рыданиями – она нередко устраивала такие театральные сцены, чтобы добиться послушания от Дейи и ее сестер.

Дейа несла поднос по коридору, стараясь не глядеть на свое отражение в развешанных по стенам зеркалах. Бледная девушка с угольно-черными глазами и губами цвета инжира, грива темных волос разметана по плечам. В последнее время ей казалось, что чем больше она вглядывается в свое лицо, тем меньше видит. Впрочем, так было не всегда. Когда Фарида впервые заговорила с ней о замужестве – давным-давно, еще в детстве, – Дейа восприняла это как нечто само собой разумеющееся. То, что бывает со всеми девочками, когда они вырастают и становятся женщинами. Тогда она еще не знала, что это значит – стать женщиной. Не понимала, что это значит – выйти замуж за едва знакомого человека, не понимала, что в замужестве, и только в нем, заключено ее предназначение. Только став старше, Дейа по-настоящему осознала свое место в обществе. Она усвоила, что есть определенный образ жизни, ей предписанный, определенные правила, которым она обязана следовать, и что, будучи женщиной, она никогда не получит законного права распоряжаться своей судьбой.

Натянув на лицо улыбку, Дейа вошла в залу. Там царил полумрак, все окна были занавешены толстыми красными шторами, которые Фарида сшила в тон к бордовому диванному гарнитуру. Дедушка и бабушка сидели на одном диване, гости – на другом, и Дейа поставила сахарницу на столик посередине. Ее взгляд был устремлен в пол, на красный турецкий ковер, который лежал в доме дедушки и бабушки с тех пор, как они переехали в Америку. По краю ковра шел орнамент: золотые завитки без начала и конца, сплетающиеся в непрерывный узор. То ли орнамент со временем стал крупнее, то ли сама она стала мельче. Запутавшись в завитках взглядом, Дейа почувствовала, как закружилась голова.

Жених, когда Дейа подошла, поднял глаза и уставился на нее сквозь мятный пар. Она подавала чай, не глядя на него, хотя чувствовала на себе его неотрывный взгляд. Его родители и ее дедушка с бабушкой тоже следили за ней. Одновременно ее пронзали пять пар глаз. Что они видят? Тень человека, кружащую по комнате? Может, и того меньше. Может, вообще ничего не видят – только поднос, который парит в воздухе и подплывает поочередно ко всем гостям, пока не опустеет чайник.

Она подумала о своих родителях. Что бы они делали, если бы были сейчас здесь, с ней? Улыбались бы, представляя ее в белой фате? Настаивали бы, как дедушка с бабушкой, чтобы она повторила их путь? Дейа закрыла глаза в надежде ощутить их рядом – но кругом была пустота.

Дедушка Халед резко повернулся к ней и откашлялся.

– Может, пойдете посидите на кухне? – предложил он. – Узнаете друг друга получше.

Сидевшая рядом Фарида бросила на Дейю тревожный взгляд. На лице у нее было написано: «Улыбайся. Веди себя как подобает. Не спугни его, как других».

Дейе вспомнился последний жених, отказавшийся от своего предложения. Он заявил дедушке и бабушке, что она держится слишком дерзко и задает слишком много вопросов. Мол, не так должна вести себя арабская девушка. Ну, а на что рассчитывали дедушка с бабушкой, переезжая в чужую страну? Что их дети и внуки вырастут настоящими арабами? Что Америка не оставит на них отпечатка? Не ее вина, что она ведет себя не совсем по-арабски. Она всю жизнь прожила на перепутье двух культур. Вот и не стала толком ни арабкой, ни американкой. И там чужая, и здесь. Поди разбери, кто она такая.

Вздохнув, Дейа встретилась взглядом с женихом.

– Пойдем.

Только когда они уселись за кухонный стол друг напротив друга, она наконец-то его разглядела. Высокий, полноватый, на подбородке щетина. Золотисто-коричневые, как орех пекан, волосы зачесаны ото лба набок. «Этот посимпатичнее предыдущих», – подумала Дейа. Он открыл рот, словно бы намереваясь заговорить, но не издал ни звука. Но несколько секунд спустя все же откашлялся и представился:

– Насер.

Она зажала ладони между колен, стараясь вести себя как подобает.

– Дейа.

Повисло молчание.

– Я, эм-м… – Он запнулся. – Мне двадцать четыре. Учусь на врача. Пока доучиваюсь, работаю у отца в магазине.

Она медленно, неохотно улыбнулась. По любопытству на его лице было видно, что Насер ждет от нее того же самого – что Дейа поведает о себе в общих словах, обрисует парой фраз свою жизнь. Но поскольку она молчала, Насер спросил:

– А ты чем занимаешься?

Понятно было, что вопрос задан из вежливости. Они оба знали, что молодая арабская девушка не занимается ничем. Разве что готовит, убирает да смотрит свежие турецкие сериалы. Может, бабушка давала бы им с сестрами больше свободы, живи они дома, в Палестине, в окружении своих. Но здесь, в Бруклине, Фарида только и могла, что держать внучек в четырех стенах и молиться, чтобы они остались порядочными девушками. Чистыми. Настоящими арабками.

– Да так, особо ничем, – ответила Дейа.

– Ну, что-то же ты делаешь. Хобби у тебя, например, есть?

– Я люблю читать.

– И что ты читаешь?

– Да все подряд. Без разбора. Времени у меня навалом.

– С чего это? – нахмурился он.

– Бабушка нам мало что разрешает. Ей и книги-то мои не по душе.

– Почему?

– Она считает, что книги оказывают дурное влияние.

– А-а. – Насер покраснел, словно наконец все понял. И, помявшись, продолжил: – Мать сказала, ты ходишь в исламскую школу для девочек. В каком ты классе?

– В выпускном.

Он снова помолчал. Поерзал на стуле. Почему-то Дейе было легче от того, что он нервничает. Она перестала втягивать голову в плечи.

– Хочешь потом в колледж? – поинтересовался Насер.

Дейа вгляделась в его лицо. Ее никогда не спрашивали о колледже так, как спросил Насер. Обычно этот вопрос звучал как угроза, словно, если она ответит «да», нарушится мировая гармония. Словно ничего ужаснее девушка удумать не может.

– Хочу, – призналась она. – Мне нравится учиться.

Насер улыбнулся:

– Завидую. Я всегда учился не ахти.

Дейа пристально посмотрела на него.

– Тебе не нравится?

– Что не нравится?

– Что я хочу в колледж.

– Нет. Почему мне это должно не нравиться?

Дейа вглядывалась в лицо Насера и никак не могла решить, верить ему или нет. Может, он только притворяется, что не против колледжа, чтобы она подумала, будто бы он не такой, как предыдущие женихи, – более прогрессивный. Может, он говорит ей именно то, что, по его мнению, она хочет услышать.

Дейа выпрямилась на стуле. Не отвечая на вопрос Насера, она, в свою очередь, поинтересовалась:

– А почему ты учишься не ахти?

– Учеба мне никогда особо не нравилась, – ответил он. – Но родители настояли, чтобы после колледжа я поступил в медицинский. Хотят, чтобы я стал врачом.

– А ты хочешь стать врачом?

Насер засмеялся:

– Не очень. Я бы лучше семейным бизнесом занимался. Может, и собственное дело когда-нибудь открыл бы.

– А ты родителям это говорил?

– А как же. Но они заявили, что я должен выучиться – если не на врача, то хотя бы на инженера или на юриста.

Дейа во все глаза смотрела на него. Во время подобных посиделок она не испытывала ничего, кроме злости и раздражения. Один жених только и рассказывал, сколько денег зашибает у себя на заправке; другой устроил допрос с пристрастием: как она учится, готова ли сидеть дома и воспитывать детей, согласна ли носить хиджаб постоянно, а не только в школу?

У Дейи тоже было что спросить. Как ты будешь обращаться со мной, если мы поженимся? Дашь ли мне осуществить мои мечты? Или запрешь дома одну с детьми, а сам будешь пропадать на работе? Будешь ли ты любить меня? Считать своей собственностью? Бить? Она могла бы сказать все это вслух, но знала, что услышит в ответ лишь то, что жаждет услышать. Если хочешь понять человека, надо не слушать слова, которые он произносит, а вглядеться в него попристальней.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросил Насер.

– Да я просто… – Она опустила взгляд на собственные пальцы. – Меня удивляет, что родители заставили тебя пойти учиться. Я думала, они дают тебе свободу выбора.

– С чего ты взяла?

– Ну как же. – Она посмотрела ему в глаза. – Ты ведь мужчина.

Во взгляде Насера мелькнуло любопытство.

– Ты правда так думаешь? Если я мужчина, то могу делать что хочу?

– Так устроен мир, в котором мы живем.

Он подался вперед, опершись на стол. Никогда еще Дейа не оказывалась так близко к мужчине. Она откинулась на спинку стула и крепче зажала ладони между колен.

– Чудна́я ты, – сказал Насер.

Дейа почувствовала, что краснеет, и отвела глаза.

– Только при моей бабушке этого не говори.

– Почему? Я в хорошем смысле.

– Она ничего хорошего в этом не видит.

Повисло молчание. Насер придвинул к себе чашку.

– Ну так что же, – сказал он, отхлебнув чаю. – Как ты представляешь свое будущее?

– Что?

– Чего ты хочешь от жизни, Дейа Раад?

Дейа невольно рассмеялась. Как будто имеет какое-то значение, чего она хочет. Как будто от нее хоть что-то зависит… Будь ее воля, она отложила бы замужество лет на десять. Подала бы документы на зарубежную стажировку, собрала вещи и уехала в Европу – в Оксфорд, например – и сидела бы целыми днями в кафе и библиотеках с книжкой в одной руке и ручкой в другой. Стала бы писательницей, помогала бы людям постигать мир с помощью придуманных ею историй… Но от нее не зависело абсолютно ничего. Дед с бабкой запрещали даже думать о колледже до замужества, а Дейа не хотела с ними ссориться – ведь тогда она на всю арабскую общину прослывет невесть кем. Что она будет делать, если с ней перестанут разговаривать, запретят видеться с сестрами, отлучат от дома и семьи? Другого-то дома и другой семьи у нее все равно нет. Дейа и так ощущала себя одинокой и брошенной – у нее не хватило бы духу порвать последние родственные узы. Она боялась жизни, которую готовили ей дед с бабкой, но еще больше боялась неизвестности. Поэтому задвинула свои мечты подальше и делала что скажут.

– Я просто хочу быть счастливой, – сказала она Насеру. – Вот и все.

– Ну, это дело нехитрое.

– Неужели? – Она снова посмотрела ему в глаза. – Тогда как так получается, что я ни одного счастливого человека не видела?

– Да наверняка видела. Взять, к примеру, твоих дедушку и бабушку – они же счастливы.

Дейа с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза.

– Тета целыми днями жалуется на жизнь: мол, дети ее бросили, – а сидо[2]2
  Дедушка


[Закрыть] и дома-то почти не бывает. Поверь мне. Они несчастные люди.

Насер покачал головой:

– Может, ты слишком строго судишь?

– Да разве? Вот твои родители – они счастливы?

– Конечно, счастливы.

– И любят друг друга?

– Конечно, любят! Они женаты больше тридцати лет.

– Это ни о чем не говорит, – хмыкнула Дейа. – Мои бабушка с дедушкой женаты больше пятидесяти – и на дух друг друга не переносят.

Насер промолчал. Судя по выражению его лица, Дейин мрачный настрой ему не нравился. Но что еще ей сказать? Солгать, что ли? Хватит с нее и того, что ее заставляют жить жизнью, которой она жить не хочет. Неужели брак должен начинаться со лжи? Тогда чем он кончится?

Наконец Насер откашлялся.

– Знаешь, – проговорил он, – только потому, что ты не видишь счастья в жизни твоих дедушки и бабушки, нельзя утверждать, что они не счастливы. Счастье ведь у каждого свое. Взять мою мать – она превыше всего ценит семью. Она счастлива, потому что у нее есть муж и дети. Но, конечно, семья нужна не каждому. Некоторые не могут без денег, некоторые – без друзей. Все люди разные.

– А тебе что нужно? – осведомилась Дейа.

– В смысле?

– Что тебе нужно для счастья?

Насер закусил губу.

– Финансовая стабильность.

– Деньги?

– Нет, не деньги. – Он помолчал. – Я хочу устроить себе надежную карьеру и жить с комфортом. Может быть, даже на пенсию уйти пораньше.

Дейа поморщилась:

– Работа, деньги – какая разница…

– Может, и так, – согласился Насер, покраснев. – Ну, а ты что ответишь?

– Ничего.

– Это нечестно! Ты должна ответить. Что тебя сделает счастливой?

– Ничего. Меня ничего не сделает счастливой.

Он удивленно моргнул:

– Как это – ничего? Ну хоть что-нибудь-то должно!

Дейа отвернулась к окну. Насер не сводил глаз с ее лица.

– Я не верю в счастье.

– Неправда. Просто ты пока еще его не нашла.

– Нет, это правда.

– Это из-за… – Он запнулся. – Из-за твоих родителей?

Дейа видела, что Насер пытается поймать ее взгляд, но упрямо глазела в окно.

– Нет, – солгала она. – Они тут ни при чем.

– Тогда почему ты не веришь в счастье?

Все равно не поймет, объясняй не объясняй. Дейа повернулась к нему:

– Просто не верю, и все.

Насер мрачно смотрел на нее. Интересно, что он видит? Догадывается ли он, что если ее вскрыть, то внутри, прямо за ребрами, обнаружится всего-навсего сгусток гнили и грязи?

– По-моему, на самом деле ты так не считаешь, – наконец сказал он и улыбнулся. – Знаешь, что мне кажется?

– Что?

– Мне кажется, ты просто притворяешься, чтобы посмотреть на мою реакцию. Проверяешь, сбегу я или нет.

– Интересная теория.

– А я уверен, что так оно и есть. Подозреваю, ты часто так делаешь.

– Делаю что?

– Отталкиваешь людей, чтобы они не причиняли тебе боль.

Дейа отвернулась.

– Да ладно, брось. Ты не обязана в этом признаваться.

– Мне не в чем признаваться.

– Ну вот и замечательно. Но все-таки можно я скажу тебе одну вещь?

Дейа посмотрела на него.

– Я не причиню тебе боли. Обещаю.

Она улыбнулась через силу. Если бы и впрямь можно было ему довериться! Но она понятия не имела, как это – довериться.

Фарида влетела на кухню, едва Насер ушел. Ее миндалевидные карие глаза были широко распахнуты и вопрошали: понравился ли жених Дейе? понравилась ли она ему – как ей показалось? согласна ли она принять его предложение? Дейе уже не в новинку было отказывать женихам, «нет» вертелось у нее на языке. Но обычно жених ее опережал. Когда родители вежливо сообщали, что свадьбы не будет, Фарида сперва рыдала и хлестала себя по лицу, но потом принималась за дело с еще большим остервенением. Несколько телефонных звонков – и к концу недели уже находился следующий кандидат.

Но в этот раз все вышло иначе.

– Кажется, он тебя не испугался, – с ухмылкой заявила Фарида с порога кухни. На ней было красное с золотом платье, которое она всегда надевала, когда приходили женихи, голова небрежно обмотана кремовым платком. Она подошла к внучке. – Его родители сказали, что хотели бы в скором времени прийти еще раз. Что скажешь? Насер тебе понравился? Передать, что ты согласна?

– Не знаю, – сказала Дейа, бросая на стол мокрое полотенце. – Мне нужно время подумать.

– Подумать? Да о чем тут думать-то? Ты радоваться должна, что у тебя еще выбор есть! Некоторым девушкам везет куда меньше – вот как мне, например.

– Это не выбор, – пробормотала Дейа.

– Ну, здрасте! А что же это еще такое? – Фарида провела пальцами по столешнице, чтобы убедиться, что она чистая. – Меня родители не спрашивали, хочу ли я замуж за твоего деда. Сказали: иди, и я пошла.

– Но у меня-то родителей нет, – отозвалась Дейа. – Ни дядь, ни теть – никого, кроме сестер!

– Глупости. У тебя есть мы, – отрезала Фарида, но в глаза Дейе предпочла при этом не смотреть.

Дед с бабкой растили Дейю и трех ее сестер с тех пор, как Дейе исполнилось восемь. Уже много лет они жили всего-то вшестером, а не большой многопоколенной семьей, как принято у арабов. Дейю часто грызло одиночество, особенно во время Ураза-байрама, когда они с сестрами сидели дома, зная, что никто в этот большой праздник не придет к ним в гости. Одноклассницы наперебой хвастались, кто как отмечал, кому сколько подарков и денег перепало от родственников, – а Дейа лишь улыбалась, как будто и у них с сестрами все точно так же. Как будто у них тоже есть дяди, тети и другая любящая родня. Как будто у них есть семья. Но на самом деле никакой семьи у них не было, и они понятия не имели, каково это. У девочек были только они сами да дедушка с бабушкой, которые растили их из чувства долга.

– Насер будет хорошим мужем, – сказала Фарида. – Станет врачом. Будешь как сыр в масле кататься. Надо быть полной дурой, чтобы ему отказать. Такие предложения не каждый день делаются!

– Но мне всего восемнадцать, тета. Я еще не готова идти замуж.

– Да как будто я тебя в рабство продаю, ей-богу! Любая мать стремится выдать дочерей замуж. Вот скажи мне, ты знаешь хоть одну девушку, чья мать не озабочена поиском жениха – в точности как я?

Дейа вздохнула. Тут не поспоришь. Большинство ее одноклассниц за месяц успевают посидеть с несколькими женихами, и никто из них, похоже, не против. Они красятся, выщипывают брови и, похоже, ждут не дождутся, когда за ними явится суженый. Некоторые уже помолвлены и через не хочу дотягивают последний год в школе. Словно есть в грядущем замужестве что-то настолько увлекательное, что никакое образование и в сравнение не идет. Дейа часто смотрела на них и думала: «Неужели вам больше ничего не надо? Ведь должно же быть в жизни что-то еще!» Но потом мысли сворачивали в другое русло, ее охватывали сомнения. Дейе начинало казаться, что, может быть, одноклассницы и правы. Может быть, и впрямь кроме замужества в жизни ничего нет.

Фарида нависла над ней, качая головой:

– Ну почему ты все усложняешь? Чего тебе еще надо?

Дейа посмотрела ей в глаза:

– Я тебе уже говорила! Я хочу поступить в колледж!

– Аллах милосердный! – бабушка отшатнулась. – Снова-здорово! Сколько раз тебе повторять? Никакого колледжа, пока ты живешь в этом доме! Если муж разрешит тебе получить образование после свадьбы, его право. Но мой долг – позаботиться о вашем будущем, пристроив вас с сестрами замуж за хороших людей.