Текст книги "Женщина – не мужчина"

Дейа
Зима 2008 года

– Только что звонила мать Насера, – сказала Фарида Дейе, когда та пришла из школы. Бабушка светилась от радости. – Он зайдет к нам завтра.

Дейа налила Фариде чашку чая и отнесла в залу, слушая вполуха. Все ее мысли занимала женщина из «Книг и кофе». Прогулять уроки, чтобы встретиться с ней? Но вдруг кто-нибудь из учителей позвонит Фариде и скажет, что Дейи не было в школе? А вдруг она заплутает в поисках этого книжного? А вдруг с ней что-нибудь приключится в метро? Дейа слышала предостаточно историй о том, какое это опасное место: в темных углах подземки женщин грабят, насилуют, даже убивают. О такси и речи быть не может – не на те же гроши, которые Фарида им дает на снеки из автомата. Но попытаться нужно – Дейа должна узнать, что загадочная женщина жаждет ей сообщить. Ей не будет покоя, пока она этого не выяснит.

– Удивительно даже, что Насер захотел встретиться с тобой еще раз, – продолжала Фарида, шаря вокруг в поисках пульта. – Ты ведь умудрилась распугать всех женихов, которых я в этом году находила! Что-то парень за твоими глупостями разглядел.

– Надеюсь, ты счастлива, – сказала Дейа.

– Конечно, счастлива! – Фарида принялась скакать по каналам. – Хороший жених – чего еще можно желать для девушки?

– А для своей дочери ты тоже этого желала? Хоть и пришлось с ней навсегда расстаться?

Фарида выдала Сару замуж в Палестину, когда Дейа была еще совсем маленькая, и с тех пор девочки тетю не видели.

– Это другое дело, – отрезала Фарида. Руки у нее задрожали, и она отложила пульт. Она всегда начинала нервничать, стоило упомянуть Сару. – Ты выйдешь замуж здесь же, в Бруклине. Тебе не придется никуда уезжать!

– И все же, – настаивала Дейа, – неужели ты по ней не скучаешь?

– Скучаю, не скучаю – какая разница? Она уехала, и ничего тут не поделаешь. Я сто раз просила не напоминать мне о моих детях! Неужели это так сложно?

Дейа отвела взгляд. Ей хотелось топать ногами, пинать двери и стены, бить окна. Хотелось наорать на Фариду. «Я не буду тебя слушаться! – крикнула бы она. – Пока не расскажешь правду о моих родителях!» Но стоило набрать в грудь воздуха, как все гневные слова куда-то делись. Она достаточно хорошо знала бабушку, чтобы понимать: правды Фарида никогда не скажет. Если хочешь найти ответы на свои вопросы, придется искать самостоятельно.

Следующим утром, стоя на автобусной остановке, Дейа наконец решилась. Была не была – она поедет в книжный.

– Слушайте, – сказала она сестрам. – Я сегодня в школу не пойду.

– Куда это ты собралась? – поинтересовалась Нора. Она с любопытством глядела на Дейю. А Лейла и Амаль вытаращились на старшую сестру, словно не верили собственным глазам.

– Есть у меня одно дело. – Она нащупала краешек визитки в кармане платья-джильбаба. – Очень важное.

– Что еще за дело? – не отставала Нора.

Срочно требовалась правдоподобная отмазка.

– Поеду в библиотеку, заполню документы на поступление в колледж.

– Без бабушкиного разрешения?

– А если это выплывет наружу? – встревожилась Лейла. – Фарида тебя убьет!

– Как пить дать, – согласилась Амаль. – По-моему, это плохая идея.

Дейа отвернулась. Школьный автобус как раз подъезжал к остановке.

– Не беспокойтесь за меня, – сказала она. – Я знаю, что делаю.

Когда автобус исчез за углом, Дейа выудила визитку из кармана и перечитала адрес: 800, Бродвей, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк 10003.

Только сейчас, вглядевшись в мелкий шрифт, она сообразила, что находится искомый книжный не в Бруклине, а в Манхэттене. Дейю замутило от страха. В Манхэттене она была считаные разы, и то видела его с заднего сиденья дедовой машины. Как же она доберется туда в одиночку? Она глубоко вдохнула. Придется спрашивать у прохожих – собственно, как она изначально и собиралась. Ну так и какая разница, Бруклин или Манхэттен? Она дошла до ближайшей станции метро на Бэй-Ридж-авеню и спустилась вниз по темной лестнице. Сердце колотилось как сумасшедшее: тук-тук-тук. Кругом замелькали чужие физиономии, и на миг Дейю охватило желание развернуться и броситься домой. Но она застыла на месте, глядя, как люди ломятся мимо, слушая, как пищат проездные, когда их прикладывают к турникету. В конце платформы виднелась стеклянная будка, за стойкой маячила мужская макушка. К будке Дейа и направилась.

– Простите, сэр. – Она прижала визитку к стеклу: – Не подскажете, как добраться по этому адресу?

– На Бродвей? – порядком удивился дежурный. – Вам нужен поезд R до Манхэттена.

Дейа непонимающе смотрела на него.

– Сядете на поезд с буквой R, – повторил дежурный помедленнее. – Поедете в сторону центра, Форест-Хиллз – Семьдесят первой авеню. Выйдете на станции Четырнадцатая улица – Юнион-сквер.

Поезд R. В сторону центра. Станция Юнион-сквер. Дейа судорожно старалась все это запомнить.

– Спасибо, – пробормотала она и полезла в карман, где лежал ворох долларовых купюр. – А почем билет?

– На две поездки?

Она не поняла, о чем он.

– Две поездки?

– Да.

– Нет, я только один раз…

– Вам в центр и обратно?

– А-а. – Дейа почувствовала, как загорелись щеки. Он, наверное, принял ее за полную дуру. Но она же не виновата. Откуда ей знать эти американские выражения? Все детство дедушка с бабушкой разрешали им смотреть только арабские каналы.

– Да, – сказала Дейа. – На две поездки, будьте добры.

– Четыре доллара пятьдесят центов.

Почти половина суммы, которую ей выдают на неделю! Дейа просунула теплые купюры в окошко. Хорошо еще, что большую часть карманных денег она откладывает. Тратит только на книги, которые находит на развалах, заказывает по школьным каталогам, даже скупает у одноклассников, которые давно приноровились сбывать ей то, что сами уже прочитали. Конечно, они ее жалеют: у нее ведь нет нормальной семьи.

Издалека донесся грохот. Вздрогнув, Дейа схватила горчично-желтый проездной и бросилась к турникетам. Тут опять раздался грохот, еще более грозный. Вокруг Дейи все пришло в движение, и она поняла, что это грохочут поезда, а к ним рвутся люди. Она тоже заторопилась и, подражая небрежной манере окружающих, постаралась одним плавным движением провести проездной через металлический паз. Карта не считалась, Дейа провела снова, на этот раз аккуратнее. Пип. Сработало! Она протиснулась сквозь турникет.

На полутемной платформе Дейа принялась грызть ногти, тревожно озираясь и подскакивая каждый раз, когда раздавался гул подходящего поезда. Ее внимание привлек мужчина, отошедший в самый конец платформы. Он расстегнул штаны, и на пути полилась струя. Дейа даже не сразу сообразила, что он мочится. Часто задышав, она отвернулась и стала следить за крысой, перебегающей рельсы. Вскоре опять раздался гул, затем далекий свист. Подняв голову, она увидела, что из тоннеля в конце платформы вырывается яркий свет. Шел поезд R. Дейа глубоко вздохнула, когда он прогремел мимо и, дернувшись, замер.

В вагоне было шумно, на Дейю со всех сторон навалился нью-йоркский трудовой люд. Пассажиры с отсутствующим видом пялились в пространство или в свои телефоны. Тут были итальянцы, китайцы, корейцы, мексиканцы, ямайцы – любые народности, какие Дейа только могла себе вообразить, – но в них во всех сквозило что-то очень американское. Что же это было? Может, манера разговаривать – очень громко, по крайней мере, громче, чем она привыкла. А может, уверенные позы – эти люди не стеснялись занимать места в вагоне.

Разглядывая окружающих, Дейа в который раз осознала, что значит быть изгоем. Она не могла избавиться от ощущения, что все вокруг смотрят на нее свысока, будто судьи. «Ты кто такая? – наверняка думают они. – Почему так одета?» В их глазах стремительно зрел приговор. Конечно, со стороны видно, как она испуганно жмется, как от всех шарахается – да еще это ее одеяние, – вот люди и делают скороспелые выводы. Все с ней ясно: жертва деспотической культуры, носительница варварских традиций. Необразованная, неотесанная – никто и звать никак. А может, даже экстремистка, террористка. Целый народ со своей культурой и историей, воплощенный в одной-единственной судьбе.

Беда в том, что как бы окружающие ее ни воспринимали, сколько бы нехорошего о ней ни думали, в собственных глазах Дейа представала немногим лучше. Ее душа разрывалась надвое, колеблющаяся и скованная. Что там, что здесь – все одно: нигде она не была своей.

Дейа чуть ли не пять минут протискивалась сквозь толпу в поисках свободного места. Наконец какая-то женщина сдвинула свой кожаный портфель, чтобы она могла сесть. Дейа загляделась на соседку. Сияющая кожа. Медового оттенка волосы. Идеально круглые очки в черепаховой оправе. Крошечное черное платье. А до чего уверенный вид! Ноги длинные, стройные. На Дейю повеяло ее духами – цветочными. Несомненно, это какая-то важная особа. Если бы она, Дейа, тоже могла стать важной особой! Сколько всего ей хочется сделать, сколько мест посмотреть! Но она – пустое место, и для нее подвиг даже прокатиться на поезде, которым куча народу преспокойно пользуется каждый день.

Женщина тоже взглянула на нее. Дейа изо всех сил постаралась улыбнуться. В этом мире таким, как она, трудно было даже в джинсах и футболке, не говоря уж о хиджабе и джильбабе. Ужасная несправедливость – жить в вечном страхе перед окружающими, перед тем, что они подумают, посмотрев на нее. Теперь-то Дейа поняла, почему Фарида запрещает им носить хиджаб вне школы, почувствовала, как страх может заставить человека отречься от самого себя.

Несколько раз глубоко вдохнув, Дейа украдкой огляделась. Куда ни повернись – отовсюду пялятся. И опять в груди стало подниматься то самое чувство. Дейа сглотнула, стараясь затолкать его обратно, но оно растопырилось в горле. Она отвернулась к темному окну. Почему же она так пуглива, так чувствительна, так беззащитна перед этим миром? Вот бы стать сильной, уподобиться тем людям, которые не плачут, услышав грустную песню, и не трясутся, прочитав что-нибудь ужасное в новостях, – людям, не принимающим ничего близко к сердцу. Но тогда это будет уже не она…

Поезд R, казалось, тащился целую вечность, останавливаясь на бесчисленных станциях. Дейа смотрела в окно и по три раза перечитывала название каждой станции, боясь пропустить свою. Четырнадцатая улица – Юнион-сквер. На Корт-стрит машинист объявил, что это последняя остановка в Бруклине, и Дейа поняла, что поезд вот-вот въедет в тоннель под Гудзоном. Мысль о том, что она сейчас окажется под водой, и напугала, и взбудоражила. Как это вообще возможно – проложить подводный тоннель, – какие выдающиеся люди это придумали? Дейа попыталась представить себе, что тоже создает нечто прекрасное и хоть самую малость, но меняет мир, – и не смогла. Скоро она выйдет замуж, и что тогда? Какая у нее начнется жизнь? Раз и навсегда определенная, сплошь состоящая из обязанностей. Дейа стиснула визитку. Может, Фарида все-таки права. Может, у нее все будет иначе, чем у Исры. Может, Насер позволит ей стать той, кем она хочет. Может, выйдя замуж, она наконец-то обретет свободу.

Исра
Осень 1990 года

Хмурым ноябрьским утром, за три недели до срока, у Исры начались схватки. Адам и Фарида отвезли ее в роддом, но в палату идти отказались. Заявили, что не переносят вида крови. Когда ее завезли на каталке в палату и оставили одну, Исру охватил несказанный ужас. Она однажды видела, как рожала мама. Вопли боли отпечатались в памяти навсегда. Но все оказалось еще хуже, чем она предполагала. Схватки становились все сильнее и чаще, казалось, что внутри ее совершается что-то преступное. Хотелось закричать, как мама, но Исра даже рта не могла раскрыть. Она не хотела выдать свою боль даже звуками. Только скрипела зубами и плакала.

Родилась девочка. Впервые взяв ее на руки, Исра погладила нежную кожицу и приложила новорожденную дочку к груди. Сердце заходилось. «Я теперь мама, – думала она. – Я мама».

Наконец в палате появились Фарида и Адам и, глядя в пол, тихо пробормотали: «Мабрук». А Исре так хотелось, чтобы Адам сказал ей что-нибудь ласковое, выразил радость.

– Всю жизнь мечтали, – буркнула Фарида, качая головой. – Девчонка.

– Не сейчас, мать, – осадил ее Адам. И послал Исре извиняющийся взгляд.

– А что? – ощетинилась Фарида. – Как есть, так и говорю! Как будто нам нужна еще одна балва, как будто у нас и без нее забот мало!

Это слово ударило Исру в самое сердце. В ушах словно раздался мамин голос. Она часто называла дочку балвой – проблемой, обузой. Если до этого мгновения у Исры еще оставалась хоть какая-то надежда, что в Америке будет лучше, чем в Палестине, то теперь она растаяла. Женщина всегда остается женщиной. Мама была права. Дочери Исры предстоит повторить ее судьбу. Ей показалось, что белые больничные полы и стены сочатся разъедающим душу одиночеством.

– Мать, пожалуйста, – сказал Адам. – Тут ничего не поделаешь.

– Тебе легко говорить! Ты хоть знаешь, как трудно вырастить девочку в этой стране? Знаешь? Ты скоро будешь волосы на голове рвать! Тебе нужен сын, помощник. Тот, кто фамилию нашу потомкам передаст. – Фарида уже громко всхлипывала, и акушерка протянула ей коробочку с бумажными платочками.

– Поздравляю, – сказала акушерка, приняв слезы Фариды за выражение счастья. – Такая радость!

Фарида покачала головой. И, встретившись с Исрой взглядом, прошептала:

– Запомни мои слова, вдень их себе как сережки в уши: если не родишь мужчине сына, он найдет женщину, которая сделает это вместо тебя.

– Ну, хватит, мать! – воскликнул Адам. – Вставай, пойдем. Исре нужен покой.

Он направился к дверям и через плечо бросил взгляд на Исру:

– Не переживай, – сказал он. – Будет у тебя сын, иншаллах[4]4
  «Медикейд» – американская государственная программа медицинской помощи малообеспеченным лицам


[Закрыть]. Ты совсем молоденькая. У нас еще куча времени.

Исра слабо улыбнулась в ответ, еле сдерживая слезы. Как сильно она хотела им угодить! Как страстно жаждала их любви! В палате играла спокойная музыка – акушерка включила ее во время родов. Исра только сейчас это осознала, и мелодия подействовала на нее умиротворяюще. Она попросила акушерку поставить музыку еще раз и спросила, как она называется. Лунная соната. Под неторопливую, убаюкивающую мелодию Исра закрыла глаза и сказала себе, что все будет хорошо.

– Бинт, – говорила Фарида по телефону всякий раз, когда им звонили с поздравлениями. Девочка.

Исра делала вид, что не слышит. Дочка была чудо как хороша. Кофейные волосы, светлая кожа, а глаза – глубокие и темные, словно полночное небо. Славный ребенок. Спокойный, но не вялый. Исра песней будила ее и под колыбельную укачивала – щека к щеке, сердце к сердцу. В такие моменты она чувствовала, как по телу разливается доселе неведомое тепло – так палестинское солнце ласкало ее лицо, когда она собирала фиги. Она назвала дочку Дейа. Свет.

Рождение Дейи и вправду осветило жизнь Исры. В считаные дни после выписки из роддома любовь к девочке охватила ее, как лесной пожар. Все засияло новыми красками. Дейа стала ее насибом. А материнство – смыслом жизни. Вот ради чего она вышла замуж за Адама, вот ради чего переехала в Америку. Ради Дейи. В душе у Исры воцарился мир.

Она всегда представляла себе любовь такой, какой писатели изображали ее в книгах, а Руми и Хафиз воспевали в своих стихах. Никогда ей не приходило в голову, что ее насиб – это любовь материнская. Может быть, из-за отношений с собственной матерью: все детство ей отчаянно не хватало любви, и она боролась за каждую ее крупицу. А может, из-за того, что Исра всю жизнь полагала, будто любовь – как и все остальное – способен подарить только мужчина.

«Стыдно!» – корила себя Исра. Какой она была эгоисткой – не ценила милость Аллаха, не верила в свое предначертание. А ей выпало такое счастье. Счастье быть матерью, счастье – об этом она постоянно себе напоминала – жить в своем доме. Многие семьи в Палестине до сих пор ютятся в лагерях беженцев, в контейнерах, понатыканных в двух футах один от другого. А у нее – целый цокольный этаж. У нее и у Дейи. Редкая удача.

Укладывая дочку спать, Исра чувствовала, как сердце наполняется надеждой. Она раскатывала коврик для молитвы, читала священные суры и отмеряла поклоны, благодаря Аллаха за все, что он ей даровал.

Часть II

Фарида
Весна 1991 года

Фарида настояла, чтобы Исра не кормила Дейю грудью. Ведь грудное вскармливание препятствует беременности, а Адаму нужен сын. Исра подчинилась без единого возражения и принялась каждый день разводить на кухне детское питание, надеясь – Фарида это понимала – вернуть ее расположение. При взгляде на налитую грудь невестки у Фариды под ребрами начинало копошиться что-то вроде чувства вины. Что-то вроде воспоминания: она ведь это уже видела… Но Фарида гнала непрошеное чувство прочь. «Нет смысла зацикливаться на прошлом», – твердила она себе.

Расчет оправдался. Четыре месяца спустя Исра снова забеременела.

Они ехали домой от доктора Джабера, Фарида сидела на переднем пассажирском сиденье. Халед барабанил пальцами по рулю, мурлыкая под нос песню египетской исполнительницы Умм Кульсум. В зеркало заднего вида Фарида хорошо видела Исру: та сидела, крепко прижимая к себе Дейю, и смотрела в окно на голубей, клюющих крошки на тротуаре. Фарида повернулась к невестке:

– Ну, что я говорила? Бросишь кормить – и тут же забеременеешь.

Исра улыбнулась:

– Надеюсь, Адам обрадуется.

– Конечно, обрадуется!

– Но вдруг он не хочет сейчас еще одного ребенка?

– Чушь. Дети – это клей, который скрепляет брак.

– Но вдруг… – Исра запнулась и, набрав в грудь побольше воздуха, выпалила: – Вдруг опять девочка?

– Да ну нет, быть того не может. – Фарида откинулась на спинку сиденья. – На этот раз будет мальчик. Мне чутье подсказывает.

Халед скептически поднял бровь:

– Чутье, говоришь?

– Да, чутье! Женский инстинкт.

– Ну да, ну да, – со смехом отозвался он. – И что тебе втемяшились эти сыновья? Альхамдулиллах, у нас и своих хватает!

– Да неужели? – Фарида повернулась к нему. – Что-то ты не был таким добреньким, когда я ходила беременная! Забыл, как измывался надо мной?

Халед, побагровев, отвел взгляд.

– Правда глаза колет, да?

– Бикафи. – Халед сверкнул на жену глазами. – Хватит.

Фарида покачала головой. Как можно остаться таким бесчувственным бревном после стольких лет, после всего, через что ей пришлось пройти по его милости? После всего, что она сделала для него? Ради него! Она вздохнула, стараясь прогнать незваные мысли. Фарида знала свое место в этом мире. Детские горести – нищета, голод, издевательства – научили ее, что все беды на свете неразрывно связаны. Она не удивлялась, когда отец приходил домой и нещадно лупил детей – ведь в его крови бурлила трагедия Накбы. Не удивлялась, когда он выдал ее замуж за человека, который тоже стал ее бить. Как он мог не бить, если они были так бедны, что вся их жизнь состояла из одних сплошных злосчастий? Фарида знала, что страдания женщин берут начало в страданиях мужчин, что рабство одних порождает рабство других. Стали бы мужчины колотить ее, если бы их самих не колотили? Вряд ли – и именно понимание того, что за болью стоит боль, годами давало ей силы сносить истязания Халеда и не падать духом. Что толку ныть? Она давным-давно решила, что внимания достойны лишь те вещи, на которые она в силах повлиять.

Фарида отвернулась от Халеда и снова взглянула в зеркало заднего вида.

– Не слушай его, – сказала она Исре. – Иншаллах, на этот раз у тебя будет сын.

Но Исру это, похоже, не успокоило.

Фарида вздохнула.

– Да даже если девочка – хотя никакой девочки не будет! – но если, не приведи Господь, все же получится девочка, это же не конец света.

Исра поймала ее взгляд в зеркале:

– Правда?

– Правда, – ответила Фарида. – Родишь еще, делов-то.

Все-таки Исре повезло. С Фаридой никто так не миндальничал.

– Пойдем. – Фарида появилась на пороге кухни и нависла над Исрой – невестка в выцветшем розовом халате, стоя на коленях, выметала паутину из-под холодильника. Полы были уже вымыты, тесто замешено, кастрюля окры тушилась на плите.

– Куда? – удивилась Исра.

Фарида расправила край темно-синей тобы, прикрывавшей ее телеса.

– Проведаем мою подругу, Умм Ахмед, – ответила она. – У ее невестки недавно родился мальчик. Первый внук Умм Ахмед.

Руки Исры сами собой рванулись к животу. Она заставила себя опустить их. Фарида знала, что для невестки это больная тема. При виде того, как Исра вцепилась в свой халат, ей даже стало жалко девчонку. Может, не стоит так давить на нее? Но как еще обеспечить продолжение рода в этой стране? Как еще гарантировать себе безбедное существование в будущем? К тому же Исра не единственная женщина в мире, которую шпыняют за то, что она родила девочку. «Так было всегда», – сказала себе Фарида. Может, это и несправедливо, но не она устанавливает правила. Они едины для всех. И Исра не исключение.

На улице подмораживало, ветер еще по-зимнему щипал носы. Фарида шагала впереди, Исра шла следом и везла в коляске Дейю. Фарида только сейчас осознала, что они не выходили из дому с тех пор, как ездили к доктору Джаберу. Слишком было холодно. Раз в неделю Халед закупал продукты: в воскресенье по утрам ездил в «Аль-Салям» на Пятой авеню за халяльным мясом, а по пятницам, после молитвы джума, к «Трем парням из Бруклина» за цукини и баклажанами, которые Фарида так любила. Теперь, когда стало теплеть, ей не терпелось поехать с ним. Фарида вряд ли бы в этом призналась, тем более вслух, но за пятнадцать лет, прожитых в Америке, она могла по пальцам пересчитать случаи, когда ходила куда-либо без Халеда. Она не умела водить машину, плохо говорила по-английски, поэтому если и переступала порог дома, предварительно высунувшись наружу и тревожно оглядевшись по сторонам, то только чтобы пройтись по ближайшим улицам, навестить арабских соседок. Даже теперь, хотя Умм Ахмед жила неподалеку, Фарида ловила себя на том, что поглядывает назад, – ее тянуло повернуть домой. Там она все знает: где ее кровать, как включить отопление, сколько шагов от спальни до кухни. Знает, где лежат чистые полотенца, сколько времени разогревается духовка, сколько щепоток тмина бросать в чечевичный суп. Но здесь, на этих улицах, она не знает ничего. А вдруг она заблудится? А вдруг на нее нападут бандиты? Что тогда делать? Прожив в этой стране пятнадцать лет, Фарида здесь так и не обвыклась.

Но все же это лучше, чем лагерь беженцев, напоминала себе Фарида, нервно поглядывая на проезжающие машины и собираясь с духом всякий раз, когда предстояло перейти улицу. Лучше, чем их с Халедом многолетнее прозябание в лачугах. Ей вспоминались разбитые дороги ее детства, вспоминалось, как она целыми днями настирывала с матерью их отрепья, сгорбившись над ржавым баком и закатав рукава до локтей. Как часами простаивала в очереди к ооновскому пункту помощи, чтобы получить пакеты с рисом и мукой или несколько одеял, которые помогут не замерзнуть суровой зимой, – а потом, согнувшись в три погибели, тащила все это к их палатке. Сточные канавы воняли так омерзительно, что она нацепляла на нос прищепку для белья. Там, в лагере беженцев, тревога будто была частью ее тела. А здесь, в Америке, по крайней мере, своя крыша над головой, они живут в тепле и едят досыта.

Наконец они дошли до улицы, где жила Умм Ахмед. Все дома здесь были одинаковые, и люди, бредущие по тротуарам, тоже казались на одно лицо. И дело было даже не в манере одеваться, которую Фарида считала безвкусной, – драные джинсы, кофты с глубокими вырезами, – а в манере передвигаться. Они неслись куда-то, словно мошкара. Интересно, каково это – быть американцем: выходишь за порог и всегда точно знаешь, куда направляешься и что будешь там делать. Фариду-то всю жизнь куда-то волокли и тащили – с кухни на кухню, от ребенка к ребенку. «Да так оно и лучше», – подумала она. Твердо стоять на земле, знать свое место – а не жить, как эти американцы, в свободном плавании, без якоря, без моральных ценностей. Неудивительно, что они все такие одинокие и только пьют, колются да разводятся.

– Ахлан ва-Сахлан[5]5
  Если Бог даст


[Закрыть], – приветствовала Фариду и Исру Умм Ахмед и проводила их в залу. Там уже сидели несколько женщин. С Фаридой все они были знакомы и поднялись ей навстречу, поцеловались в щечку, улыбаясь и украдкой поглядывая на Дейю. Исра от смущения залилась краской. Многие из этих женщин приходили к ним с поздравлениями, когда Дейа родилась, и отпускали бестактные замечания: мол, как жалко, что не сын. Фарида тогда не раз посылала Исре выразительный взгляд, покашливала и всячески сигнализировала: расслабься. Она хотела, чтобы Исра поняла: подобные замечания – в порядке вещей, не надо принимать их близко к сердцу. Но Исра такая чувствительная, думала Фарида, качая головой. Слишком чувствительная. Мало ее жизнь била.

– Спасибо, что пришли, – сказала Умм Ахмед, наливая Фариде и Исре чай. Поставив на столик фиолетовую коробку «Макинтош», она дождалась, чтобы каждая гостья выудила оттуда по конфетке в сверкающей обертке, и только тогда вернулась на свое место.

– Альф мабрук, – сказала Фарида, разворачивая желтый карамельный батончик. – Тысяча поздравлений.

– Спасибо. – Умм Ахмед повернулась к Исре, задержала взгляд на ее набухшем животе. – Иншаллах, скоро тебя будем поздравлять, дорогая.

Исра кивнула, стиснув зубы. Фариде хотелось, чтобы она была полюбезнее с Умм Ахмед и остальными. Они поди держат ее за дурочку – вечно сидит да молчит. Фарида всегда мечтала о невестке, которой можно будет хвалиться подругам, как браслетом из двадцатичетырехкаратного золота. Да, Исра хорошо готовит и прибирает, но разговаривать с людьми, занимать беседой не умеет. Тоска зеленая, а не девица – и ничего-то тут не поделаешь. Когда придет пора искать жену Омару, нужно будет выбирать потщательнее.

– Ну что ж, рассказывай, – обратилась Фарида к Умм Ахмед, сидевшей в центре комнаты. – Ахмед поди рад без памяти, что подарил родителям первого внука?

– Еще бы, – отозвалась Умм Ахмед, стараясь не встречаться глазами с Исрой. – Альхамдулиллах. Мы все не нарадуемся.

– Здоровенький мальчишка – это такое счастье! – воскликнула одна из женщин. – Дочек, конечно, тоже любишь, но сын – это совсем другое дело.

– Да-да, – согласилась Фарида. Она чувствовала, что Исра смотрит на нее, но отмалчиваться было нельзя – еще завистницей прослывешь. – Адам для нас столько всего делает – и семейный бизнес ведет, и со счетами разбирается! Не знаю, что бы мы делали, родись он девочкой.

Женщины закивали.

– Особенно в этой стране! – воскликнула одна. – Здесь мальчики вдвое нужнее, а с девочками вдвое труднее.

Фарида рассмеялась:

– Вот уж точно! У меня одна Сара, и я уже прокляла все на свете. Да поможет Господь всем женщинам, которые растят дочерей в Америке!

Гостьи согласно закивали. Бросив взгляд на Исру, которая не сводила глаз с личика Дейи, Фарида пожалела, что невестке приходится все это слушать. С другой стороны, это ведь чистая правда! И чем раньше Исра ее примет, тем лучше. Пусть убедится, что не только свекровь так считает. Дело ведь не в одной Фариде! Эту правду знает каждая из сидящих здесь женщин – как знали и их родители, и дедушки с бабушками, и все поколения до них. Возможно, если Исра поймет, как важно произвести на свет сына, поспокойнее станет относиться к чужим словам.

Умм Ахмед налила гостьям еще чаю.

– Но все же… – Ее лица не было видно за клубами пара. – Что бы мы делали без дочерей? Фатима и Ханна столько мне помогают! Я бы не променяла их на тысячу сыновей.

– Хм-м, – промычала Фарида и, цапнув еще одну конфету из фиолетовой коробки, закинула ее в рот. Хорошо, что Сары здесь нет и она этого не слышит. – Ахмед наверняка назвал сына в честь своего отца? – спросила она.

– Да, – ответила Умм Ахмед и, поставив чайник на столик, откинулась на спинку кресла. – Ноем.

– А где же малыш Ной? – спросила одна из женщин, оглядывая залу. – И жена Ахмеда где?

– Да, кстати! – подхватила Фарида. – И впрямь, невестка-то твоя где?

Умм Ахмед села поудобнее.

– Наверху – спит.

Гостьи недоуменно уставились на нее. Фарида хмыкнула. От нее не укрылось, как Исра вытаращилась на Умм Ахмед. Поди думает: вот бы мне такую свекровь!

– Да что с вами, – сказала Умм Ахмед. – Неужели не помните, каково это – вскакивать к ребенку всю ночь? Девочка ужасно устала.

– Как же, помню-помню – не помню только, чтобы мне днем поспать удавалось, – отозвалась Фарида. Гостьи захихикали, а Умм Ахмед зажала руки между коленями. – Помню только, как готовила, мыла да прибирала. А Халед являлся домой и требовал, чтобы ему сию секунду подали еду.

От слов Фариды словно огонь вспыхнул в зале. Гостьи затрещали, наперебой вспоминая, как они выбивались из сил и ползали по дому, будто сонные тараканы.

– Конечно, и у меня так было, – сказала Умм Ахмед. – Но сейчас время другое.

– Да неужто? – осведомилась Фарида.

– Если моей невестке хочется поспать, так пусть поспит. Почему я не могу ей немного помочь?

– Помочь? – Фарида на мгновение встретилась глазами с Исрой и тут же отвела взгляд. Еще не хватало, чтобы невестка всего этого наслушалась и раскатала губу! – Разве не она должна помогать тебе?

– Фарида правильно говорит, – вмешалась женщина, сидевшая на диване напротив. – Разве мы для того женим сыновей, чтобы потом помогать их женам? Невестки должны нам облегчать жизнь, а не наоборот!

Умм Ахмед негромко рассмеялась, пощипывая оборку кофты.

– Да бросьте, девушки! – сказала она. – Вы же все помните, каково нам приходилось первое время в Америке. Рядом ни отца, ни матери, только муж и выводок детей на руках! Неужто забыли, каково это – когда муж рано утром уходит на работу, оставив на тебя детей и хозяйство, а ты даже языка здешнего не знаешь? Неужто забыли все наши мытарства?

Фарида молчала. Гостьи прихлебывали чай, поглядывая на Умм Ахмед из-за чашек.

– Моя невестка тут одна-одинешенька, – продолжала Умм Ахмед. – Как и я в свое время. Так я хоть чем-нибудь ей помогу!

«Лучше бы она этого не говорила», – подумала Фарида. Не дай бог Исра начнет ждать подобного обращения. Она всегда терпеть не могла бабьей привычки сравнивать себя с другими – мол, а вот ей-то хорошо! Как бы не пришлось напоминать Исре, что невестка Умм Ахмед, по крайней мере, родила сына! А не еще одну девчонку. Вот только еще одной девчонки Фариде не хватало! В голове мелькнуло серым пятном смутное воспоминание, но она поскорее прогнала его. Она ненавидела вспоминать об этом. Вспоминать о них. Дрожащими руками Фарида стала разворачивать следующую конфету, и шуршание обертки белым шумом отдавалось в ушах. Она сглотнула.