Текст книги "Ивовая свирель. Шесть книг в одной"

Послесловие

 
Всех листьев кленовых с земли не собрать.
Листву ворошу, словно жизни страницы.
Душа моя, ты – перелётная птица,
к грядущему ты устремилась опять.
 
 
Так в поиске вечном вся жизнь и пройдёт.
Опять непонятной тоской изнывая,
как листьев осенних крылатая стая,
куда ты стремишь свой упорный полёт?
 
 
Душа моя – слабое пламя свечи,
погасит тебя непогода любая.
Ведь ты не паломница и не святая,
ты – бедная странница в тёмной ночи.
 

1987

«Скрипач на крыше»

 
I
 

Друг, надо сохранить свечу,

чтоб не погасла до рассвета.

Жизнь не прошла, и песнь не спета,

и я допеть её хочу.

Пока играет мне скрипач

и над заснеженной дорогой

звезда горит, как дар от Бога

надежды в море неудач.

Спасая от тоски и бед,

правдиво, искренно и честно,

идёт от сердца к сердцу песня

и, как свеча, нам дарит свет.

Скрипач на крыше – ты не зря

во тьме играешь ночью снежной.

Моя звезда горит над бездной,

пронзая сумрак января.

1987—2005

 
II
 
 
Скрипач играет над судьбой,
но мы не слышим.
Похож бывает он порой
на дождь на крыше,
 
 
порой приходит в новый год,
как голос вьюги…
Ты знай: скрипач к тебе придёт,
поднимет руки,
 
 
по скрипке проведёт смычком —
как сон забытый,
скрипичным маленьким ключом
вся жизнь открыта.
 
 
Придёт со скрипкою своей,
поднимет руки,
и в небо вознесётся с ней,
как эти звуки.
 
 
Пусть не подняться с ним тебе —
не надо жалоб.
Ты слышал музыку с небес —
и то немало.
 
 
Лишь душу правильно настрой —
и ты услышишь:
скрипач играет над судьбой…
Послушай! Тише…
 

1987—1988

 
Скрипач дождя играл всю ночь,
держа в озябших пальцах скрипку.
Как будто мне хотел помочь,
моей тоски развеять пытку.
Пока струне его звенеть —
моей душе не умереть.
 
 
Скрипач дождя совсем продрог,
и воротник поднял промокший.
Бедняга – он так одинок,
под душем ледяных горошин.
Он так устал и хочет спать,
но не перестаёт играть.
 
 
Я вновь одна в своём дому.
Притихший город засыпает.
Чтобы развеять ночь и тьму,
один скрипач во мгле играет.
И некогда уснуть ему
во тьме ночной лишь одному.
 
 
Но если скрипки звук умолк,
куда в тиши от муки деться,
Звенит не сломанный смычок —
разбилось трепетное сердце.
Ведь пело – на одной струне,
и оттого так больно мне.
 
 
Скрипач придёт и в тяжкий год,
когда беда погасит свечи,
и ночь, крадясь, как чёрный кот,
внезапно падает на плечи.
Смолкает музыка и речь,
корабль мечты постигла течь.
Когда тебя покинут все:
друзья, любовники (вариант для мужчин – любовницы) и музы,
судьба на чёрной полосе,
разорваны былые узы,
и далеко до новых встреч,
и луч надежды не сберечь.
 
 
Скрипач приходит – знает сам,
что нам без музыки не выжить.
И всей земле, и небесам
играет он на мокрой крыше.
И будет мир стоять, пока
не дрогнула его рука.
 

1993

Эпилог

 
Была дорога моя светла…
Свой путь земной проходя, как мост,
я долго странствовала, была
дождём, и ветром, и светом звёзд.
 
 
Я над землею летящий лист,
я птица, и не подбей меня!
Исчезну, дымом взвиваясь ввысь:
я – искра гаснущего огня.
 
 
Я – голос скрипки, летящий вверх,
едва коснётся её смычок.
Играет скрипка, но не у всех,
а нет маэстро – она молчок.
 
 
Я плачу, словно месяц октябрь:
о, мой любимый, ты вдалеке.
Побыть бы немного с тобой – хотя б
слезинкою на твоей щеке.
 
 
Я раковина, таю внутри
жемчуг, сокрыта от всех на дне,
закрытых створок не отворить,
не найти на большой глубине.
 
 
Начав свой путь как родник у рек —
когда-то к морю он дотечёт,
я забывала, что человек,
себя увидев кем-то ещё.
 
 
Пускаясь в самый последний путь,
присев, как водится, – в синей мгле
припомню, может, когда-нибудь,
как я странствовала на земле.
 
 
И, покидая порог земной,
я оглянусь, и в последний раз
увижу мир за моей спиной,
мой город, полный огней, как глаз.
 
 
Пускай я боль свою не могу
забыть, душа сожжена дотла —
промолвлю, глядя в ночную мглу:
«Была дорога моя светла».
 

1987

2 КНИГА «ЭПИГРАФ К СУДЬБЕ»
1988 – 1990

Вступление

 
Пускай мы живём бестолково,
надрывно и трудно дыша,
пусть в кровь разбивается снова
об острые камни душа,
 
 
заплатим слезами и потом
за счастье на мизерный грош —
но и за такие расчёты:
такое не больно найдёшь.
 
 
Живём, будто срок наш бессрочен,
и к смерти придём, как к судье.
Но наши останутся строчки
эпиграфом к чьей-то судьбе.
 

1989

 
Ещё ты молод, и не трудно
даётся первая строка,
а жизнь раскрыта, как этюдник,
но недописана пока.
 
 
Бросаем мы гроши минут —
а вот уж года нет в помине,
живём, как будто жизнь – этюд
к какой-то будущей картине.
 
 
Но вот погаснет рампы свет:
этюды – есть, картины – нет.
 

1988

«Вновь полёт мне приснится…»

 
Вновь полёт мне приснится,
только выйду из снов —
и подстреленной птицей
упаду я на дно.
 
 
Но, презрев неудачи
и падения в грязь,
сердце мячиком скачет,
вверх – чтоб снова упасть.
 
 
Сердце всё же летает,
пусть крыла и грязны,
и давно уже знает,
чем кончаются сны.
 
 
Пусть устало стучаться,
только песней живёт.
Только б сон не кончался,
не прервался полёт.
 

1988

«Верст нехожено, немерено…»

 
Верст нехожено, немерено,
все чащобы да дубы.
Я – поваленное дерево
на тропинке у судьбы.
 
 
Кажется, судьба безрадостна,
за грозой опять гроза,
но вокруг звучат так сладостно
птиц поющих голоса.
 
 
Сила злая или добрая
правит миром, где порой
без разбора в кучу собраны
счастье пополам с бедой?
 
 
Где средь пенья соловьиного,
без пощады и не раз,
жизнь, покруче ветра сильного,
как стволы, ломает нас.
 

1988

«Как долго осенью до рассвета…»

«Свеча горела на столе…»

Борис Пастернак

 
Как долго осенью до рассвета,
и в стуже корчится вечер тёмный.
Когда под этим осенним ветром
один ты в доме – то как бездомный.
 
 
А нам ведь надо совсем немного:
чтоб чья-то нежность ладони грела,
чтоб кто-то ждал тебя у порога,
тьму побеждая, свеча горела.
 

1988

Снежные вершины

Написано на Эльбрусе

 
Потрескивает печка,
и в доме тишина.
В ночи, при свете свечки,
жизнь кажется слышна.
 
 
Чиста и так прозрачна,
что горных рек вода.
И зваться неудачной
не может никогда.
 
 
Со склонов гор отвесных
ты видишь, не боясь:
не так уж много места
в ней занимает грязь.
 
 
Потоком всё смывая,
как душем тени с век,
затопит жизнь до края
тобой прожитый век.
 
 
Когда-нибудь лавиной
она к тебе придёт,
как снежные вершины,
пространство и полёт.
 

1989

На склоне гор

«На склоне гор, на склоне лет»

Шаламов

 
«На склоне гор, на склоне лет»,
мудрей мы станем и светлее.
Страдание преодолея,
уйдем туда, где мир виднее,
откуда ближе звёздный свет.
 
 
Смотрю на жизнь я без прикрас,
печаль и радость – всё приемлю.
Но легче здесь во много раз:
здесь звёздный свет, летя на землю,
быстрее достигает нас.
 
 
«На склоне гор, на склоне лет»
нам будет ближе звёздный свет.
 
 
2
 

«В пути на горную вершину,

в пути почти на небеса…»

Шаламов

«На свете счастья нет,

а есть покой и воля».

Пушкин

 
«В пути на горную вершину,
в пути почти на небеса»,
над нами коршуны кружили
и пели чьи-то голоса.
 
 
И был почти что бесконечен
наш путь на склоне гор и лет,
мы пили воду горных речек
и думали, что смерти нет.
 
 
Но только стало счастье сниться,
покой и воля, тихий дом —
как пролетающая птица,
она нас тронула крылом.
 

1989

Музыка в ладонях

 
Как друг до друга донести
немного музыки в ладони?
И в сильный ветер – не уроним,
хоть трудно удержать в горсти.
 
 
Друг другу музыку дарить —
предназначенье человека.
Для этого, душа-калека,
шлифуй себя, как янтари.
 
 
Хоть каплю музыки дарить —
трудней любого в жизни дела,
и, чтоб душа твоя сумела, —
о, как должны мы стать добры!
 
 
И в этом смысл любви, мой друг:
приходит, светом мир наполнив,
и музыку – в свои ладони
берёшь ты из любимых рук.
 
 
Но как не расплескать в пути,
не замутить на горных склонах,
немного музыки в ладонях
как друг до друга донести?
 

Ц1988

Цикл «Золотая скрипка»
1982 – 1988

Разбитая скрипка

 
Голос осени – жалобный голос поломанной скрипки,
что разбилась на множество маленьких жёлтых осколков.
По печальной земле, посмотри, их рассыпано сколько,
только ветер уносит мелодии грустной обрывки.
 
 
Ветер будет лететь, задевая за крыш черепицу,
флюгерами вертя, на столбах обрывая афиши.
И встревожимся мы, в вышине её голос услышав,
не поймём, кто зовёт, и куда нам на зов устремиться.
 
 
Или голос судьбы, только он почему-то печален,
или музыка эта звучит в нашем сердце, быть может.
Как прожитую жизнь, не вернуть эту осень, но всё же
наша жизнь не бесследна, и ждут корабли у причала.
 
 
Можем мы сохранить отголоски мелодии в сердце,
нашей музыкой станут, песней, стихом вдохновенным.
Эта осень тогда, как судьба наша, станет нетленной.
Осень – жёлтый костёр, где душа наша может согреться.
 
 
На мелодию эту стихом отозваться попробуй,
пусть всё дальше по свету ветер осколки уносит.
Голос осени нас сохранит среди бед и не бросит,
он спасёт от тоски, от отчаяния и от злобы.
 
 
Не поймём до конца, что поёт нам осеннее скерцо,
но повериться вдруг: ведь и правда, раз жизнь полосата,
что в заветную гавань корабль приплывёт наш когда-то,
сердце – ключ золотой, и найдётся волшебная дверца.
 
 
В небеса поднимаясь, мелодия осени тает.
Словно путь нашей жизни, в конце манит светом аллея.
Но всего не сказать, потому-то мы так сожалеем:
на поломанной скрипке никто никогда не сыграет.
 

1986—2005

Осень

 
Падают первые жёлтые листья,
зреют рябины красные гроздья —
первые весточки, первые письма,
первые письма осени поздней.
 
 
Над горизонтом закат догорает,
клёна сердечки ярко алеют.
Ленточкой узкой жизнь убегает
в даль голубую – словно аллея.
 
 
Сердце коснётся вдруг грусть отчего-то,
сердце тревожно бьётся всё чаще:
что с нами будет – там, за поворотом
нашей судьбы, аллеи шуршащей?
 
 
Слышишь, шагая дорогою длинной,
странные звуки ветер приносит:
шорох шагов на аллее пустынной…
Кто там прошёл? Судьба? Или осень?
 

1982

Осенние этюды

 
Становится музыка тише,
окончен осенний бал.
В осенние дни я слышу,
я слышу, как дышит судьба.
 
 
И чувствую за спиною
её осторожный шаг.
Во всём осенней порою
чудится тайный знак.
 
 
            * *  *
Когда твоя кончается заветная тетрадь,
и птицей год уносится
из вздрогнувшей руки,
душа тоскует горестно:
ей не переписать
судьбу свою печальную,
как старые стихи.
 
 
         *  *  *
 
 
Газоны пахнут запахами трав.
Стоит октябрь, и небо стало мглисто.
Как звуки из-под пальцев пианиста,
взлетают листья, время обогнав.
 
 
У музыки осенней жёлтый цвет —
цвет старых клавиш чёрного рояля.
Мне страшно, милый:
вновь мы потеряли
часть бытия – её, как звука, нет
Вдыхаю горечь с запахами трав,
душе звук жёлтой музыки несносен.
К нам как палач всегда приходит осень,
не головы – но годы отобрав.
 
 
И есть такой жестокости предел
в ежегодичном повторенье казни,
что не могу я видеть без боязни,
как лист опавший с дерева слетел.
 

1985—1986

Сентябрь

 
Самый ласковый и нежный,
самый светлый месяц года,
месяц грусти и надежды —
как я жду его прихода!
 
 
Месяц золотого цвета,
месяц ласкового света.
Словно имя счастья это:
бабье лето, бабье лето.
 
 
Счастье хрупко, словно льдинка
на заре истает ранней,
и сентябрь, как невидимка,
бродит, затаив дыханье.
 
 
Город, словно тёплым светом,
нежностью моей окутан,
оттого, что ты мне где-то
улыбнулся на минуту.
 
 
Сердце бедное во власти
тихой грусти безотчётной:
осень так же, как и счастье,
пролетает мимолётно.
 
 
Потому полны печали
дни из ласкового света.
Но как счастье я встречаю
с каждым годом бабье лето.
 

1982

Октябрь

 
Октябрь – и небо словно дно колодца,
Садовник-дождь нам поливает крыши.
Пятнистым барсом тротуар крадётся,
пытаясь к дому подойти неслышно.
 
 
Пружинисто его ступают лапы,
а ветка дрогнет – целый мир услышит.
Когтями веток небо оцарапав,
деревья кажутся без листьев выше.
 
 
А небо – как раскрытая страница,
хранит стихов невидимые строчки.
Им суждено когда-то проявиться,
и ты их перепишешь на листочек.
 
 
Не свыше ли нам посылают осень?
Откуда возникает в сердце слово?
Иль ветер вместе с листьями приносит
слова, сорвав их с неба голубого?
 
 
Чей промысел октябрь, что за спиною
его стоит поэзия, подкладкой
ко всей вселенной, и, как дно двойное,
из каждой мелочи глядит украдкой?
 

1988

Сыграй мне осень, музыкант

 
Сыграй мне осень, музыкант,
из ноты радости и боли.
Храни же бережно, с любовью,
тебе дарованный талант.
Ты от него уйти не волен.
Ты счастьем музыки богат.
 
 
Припев:
Сыграй мне осень, шум дождя,
и шорох листьев в жёлтой чаще,
и ветер, флейтою звучащий, —
прощальный ветер сентября.
 
 
Сыграй мне осень, музыкант,
чтоб улетели все печали,
и мы надежду повстречали,
держи нас, музыки канат.
Нас музы с осенью венчали
под звуки ливневых сонат.
 
 
Те узы крепче брачных уз,
Так примем их без сожалений.
Дарован свыше – нет сомнений
искусства с осенью союз.
От всех житейских треволнений
спасёмся мы под сенью муз.
 
 
Одной надеждой лишь живя,
что не навеки солнце скрылось
(в канун ненастья – так случилось —
одной надеждой счастлив я),
прошу судьбу одну лишь милость:
опять дожить до сентября.
 

1987—1999

Тверской бульвар

«В определённом возрасте время года совпадает с судьбой»

И. Бродский

«Но равносильна судьбе осень в России…»

Е. Бунимович

 
А жизнь иначе выглядит, когда
в неё войдёшь с осеннего бульвара.
Полезен воздух осени всегда,
он – как глоток целебного отвара.
 
 
Не зря твои печали и труды,
всё, словно солнца луч, полно привета,
когда листва на чёрные пруды
летит потоком золотого света.
 
 
Как благовестный звон, летит листва:
«Рожденье слова – мира сотворенье»,
и слово без печати волшебства
теряет смысл и право появленья.
 
 
Но нам была дарована печать,
инстинкт, сильнее продолженья рода,
чтоб каждый год всё заново начать
находим силы мы, как мать-природа.
 
 
Пройду бульвар, как жизнь за годом год,
пройду – и словно духом вновь воскресну,
вливаюсь в городской водоворот,
вновь силы есть продолжить путь свой крестный.
 
 
Там кажется – грядущее идёт,
нежданное, желанное – навстречу,
а вместе с ним Тверской бульвар течёт,
как жизнь, мгновенен он и бесконечен.
 
 
Там счастье, словно детство, оживёт,
зажжёт свои пленительные свечи,
нас за руку возьмёт, и поведёт,
расправив горем согнутые плечи,
 
 
в путь – из Никитских призрачных ворот,
где в золоте листвы – лазури просинь.
Всю жизнь мы ждём, когда судьба придёт.
Судьба приходит. И зовётся – осень.
 

1988—2005

Золотая скрипка

 
Листву ветра уносят…
Остановись, постой:
в лесу играет осень
на скрипке золотой.
 
 
Звучит мотив нетрудный,
без нотного листа,
дождя повисли струны,
как золото, блестя.
 
 
Лишь осенью бывает
лазурной синь небес.
И миражом растает
в туманной дымке лес.
 
 
Вдруг ангел пролетает
над жёлтою листвой,
послушать: кто играет
на скрипке золотой?
 
 
В той музыке звучали,
пусть прост её мотив,
надежды и печали,
с мечтою о любви.
 
 
И вериться, и мниться
в свершенье всех начал,
мечта осуществится
и улетит печаль.
 
 
Роняет дождик редкий
слезинки на плечо.
И обернулся веткой
оброненный смычок.
 

1997—2005

Цикл «Дорога к храму»
1987—1989

Вступление

 
В двадцатом веке родиться
нам довелось, и нигде
нас не учили молиться,
путь находить по звезде.
 
 
И путь наш теперь без света.
Все странники на Руси,
Когда заблудимся где-то,
нам некого звать: «Спаси!»
 

1987

Картина Васильева

 
Идём ли мы, блуждает мысль —
мы странники во тьме дорог.
Паломничество наше – жизнь,
но скрыт от нас святой порог.
 
 
* * *
 
 
Нам светит луч из облаков.
Часовня в поле. Вдаль – дорога.
Мы ищем Бога, ищем слов —
ведь слово – это СЛОВО БОГА.
 
 
Но как же жребий наш жесток:
мы слепы, но с душой крылатой,
и перекрёстками дорог
мы на всю жизнь свою распяты.
 
 
Пускай душа стремиться ввысь —
но нам с креста не вознестись.
 

1987

Дорога к храму

 
Мы пустились в путь утром рано,
и до первой звезды мы шли.
Мы искали дорогу к храму,
мы искали, но не нашли.
 
 
Нас вели и звери, и птицы,
звали нас мудрецы: идём!
В вещих снах он порою снится,
и природа шепчет о нём.
 
 
Всё нам грезился луч из чащи,
всё казалось: вот-вот найду…
Да дороги не настоящи:
никуда они не ведут.
 
 
Словно кто-то нас в путь направил,
заблудившихся и без сил —
как детей, нас в лесу оставил,
и покинул нас, и забыл.
 

 
То ли поздно уже, то ли рано,
окончанье, начало пути?
Я стою на ступеньках храма
и не смею туда войти.
 
 
А у входа на страже звери,
и блестит в окне огонёк.
Только кажется мне, что двери
крепко заперты на замок.
 
 
Ну, а впрочем, в замке ли дело?
Есть, наверно, ответ простой —
я стою у дверей несмело:
вдруг увижу, что храм пустой?
 

1989

«Двух палочек перекрещенье …»

 
Двух палочек перекрещенье —
таков до нас дошедший знак
надежды вечной на спасенье,
не умирающей в веках.
 
 
Когда повсюду лжи потоки,
я знаю: только ты не ложь.
Но в этом мире – злом, жестоком —
ужель и ты не сбережёшь?
 

1991

Заключение

 
Душа небесною томима жаждой,
пытаясь вспомнить сны при свете дня,
но забывает больше с мигом каждым,
где там, во сне, скиталась без меня.
 
 
Покуда вновь те страны не отыщет,
она вовек не обретёт покой.
Моя душа пред Богом словно нищий
стоит во тьме с протянутой рукой.
 
 
И глядя в ночь, тоскующе и слепо,
не плачет – лишь вздыхает тяжело.
И просит неба – так, как просят хлеба,
пока рука не прорастёт в крыло.
 

1989

Воздушный замок

 
Замок воздушный
кнопкой приколем к стене.
Вот это мой дом настоящий,
пусть он нарисован.
Я здесь родилась,
и не надо мне дома другого,
а тот, что из камня —
он выстроен был не по мне.
Ты можешь подумать:
жила я там только во сне,
тогда почему
наяву всё как будто знакомо.
Я в гости зову вас
под кров настоящего дома.
Он кнопкой приколот
к ненастоящей стене.
 

1988

Сказка

 
Я вечером зимним одна,
печалюсь в синюю мглу.
Мой ангел глядит из окна,
бес притаился в углу.
 
 
Как Золушка тоже на бал
не взята, мою паркет.
Не фея приходит – слова,
прекрасней которых нет.
 
 
Пускай это только слова,
но с ними во тьме светло,
от бед и невзгод укрывал
меня мой ангел крылом.
 
 
Но хохотом злобным впотьмах
уснуть не давал мне бес.
В корзинке для старых бумаг
клочки стихов и чудес.
 
 
Там корочки от мандарин,
слёз прошлогодних зола…
Злорадствует бес из угла,
ангел сквозь щели гардин
 
 
сочувственно смотрит. Всегда
нас трое: я и они.
Ну, значит, так надо. И да
сбудется счастье. Аминь.
 

1988

По вечерам

 
Под вечер смотришь – сказок полон дом,
откроешь дверь – и сказки разбегутся,
и к ним неосторожно прикоснуться
рискуешь ты в движении любом.
 
 
Печален твой уют и горек чай,
а жизнь – не больше хлебной крошки радость,
но в дом заходят сказки невзначай —
такая вот судьба тебе досталась.
 
 
И беден ты, и вместе с тем богат,
жизнь горестна, и всё-таки чудесна,
здесь гномы половицами скрипят,
и чудесам, и бедам в доме тесно.
 
 
Родился ты чудаческих кровей.
Покуда видеть ты ещё способен
проделки гномов и подарки фей —
ещё богам на небе ты угоден.
 
 
Да, проще жить, утратив прежний свет.
Но утолишь ли чем-то эту жажду,
когда домой вернёшься ты однажды,
откроешь дверь – там пусто, сказок нет?
 

1988

Новый год

 
Ещё, быть может, маг и чародей —
вечерний сумрак – бродит по прихожей.
Как пьяный заблудившийся прохожий,
блуждает он и не найдёт дверей.
 
 
Сегодня ночью новый год придёт,
и потому всё кажется чудесней,
и озаряет холод тёмных лестниц
небесных звёзд магический полет.
 
 
И кажется: за двери лишь шагнуть —
и ты в иной судьбе и новом мире,
и дважды два там вовсе не четыре,
нас новый ждёт, необычайный путь.
 
 
Вещей полночных шорох и возня
и тонких занавесок шевеленье —
своё сегодня празднует явленье
мир, нам невидимый при свете дня.
 
 
На крыльях снов спускается зима,
меняя мир одним прикосновеньем,
совсем иным и странным населеньем
в ту ночь чудес заполнятся дома
 
 
Здесь Золушка стирает кружева,
там сам Мессир44
  Мессир – обращение к Воланду в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»


[Закрыть] пред балом чистит шпагу,
и не сгорает на огне бумага,55
  «Рукописи не горят» – Булгаков, «Мастер и Маргарита»


[Закрыть]
когда на ней волшебные слова.
 
 
Готовит кот на примусе еду
и сор стихов метлой сметает в угол,
в кофейной гуще зимней ночи вьюга
гадает нам удачу иль беду.
 
 
Заглядывает в окна снегопад…
Год новый нам – как будто новоселье.
На кухне ведьма в полночь варит зелье,
и ядовитый дым, и жуткий чад.
 
 
«Так сколько дважды два, скажите, мисс?»
– мурлычет кот, садясь мне на колени.
«Мессир, об этом много разных мнений,
с недавних пор у нас ведь – плюрализм».
 
 
Ты скажешь – бред, такого в мире нет,
лишь Васька-кот мурлыкает в прихожей.
Но наша жизнь порой на сон похожа,
и полон тайны нам привычный свет.
 

1989

Цикл «Возвращенье в Китеж-град»
(Стихи о Москве)
1982—1999

Москва

 
С тех пор, как были мы подростками,
когда судьба берёт начало,
Москва крестила перекрёстками,
дождём осенним причащала.
 
 
Я тем крещеньем вечно связана,
а выпадет судьба лихая:
пока со мною образа её —
то верю, буду спасена я.
 
 
Её теплом всегда согреюсь,
люблю её огни вечерние.
Как шли на тайную вечерю
иду к ней – и не разуверюсь.
 
 
В тревоге сердцу с ней спокойнее:
над миром страждущим вставая,
Москва огромной колокольнею
мне душу умиротворяет.
 

 
Пока я с ней – мне не отчаяться,
и перед жизнью я не струшу.
Уставшую болеть и маяться,
Москва излечивает душу
 

1982

«Москва – приют нечистой силы…»

«В посаде, куда ни одна нога

Не ступала, лишь ворожеи да вьюги

ступала нога, в бесноватой округе

Где и то, как убитые, спят снега…

Ни зги не видать, а ведь этот посад

Может быть в городе, в Замоскворечьи,

В Замостьи, и прочая (в полночь забредший

Гость от меня отшатнулся назад)…

Послушай, в посаде, куда ни одна

Нога не ступала, одни душегубы,

Твой вестник – осиновый лист, он безгубый,

Безгласен, как призрак, белей полотна!..

Метался, стучался во все ворота,

Кругом озирался, смерчом с мостовой…

– Не тот это город, и полночь не та,

И ты заблудился, ее вестовой!..

Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.

В посаде, куда ни один двуногий…

Я тоже какой-то… я сбился с дороги:

– Не тот это город, и полночь не та.

Все в крестиках двери, как в Варфоломееву

Ночь. Распоряженья пурги-заговорщицы:

Заваливай окна и рамы заклеивай,

Там детство рождественской елью топорщится.

Бушует бульваров безлиственных заговор.

Они поклялись извести человечество.

На сборное место, город! За город!

И вьюга дымится, как факел над нечистью.

Пушинки непрошенно валятся на руки.

Мне страшно в безлюдья пороши разнузданной…»

Борис Пастернак «Метель»

« – Какой интересный город, не правда ли?

– Мессир, мне больше нравится Рим».

Булгаков «Мастер и Маргарита»

«Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия…»

Булат Окуджава

 
Москва – приют нечистой силы,
иль то безумный бред в ночи?
Ты в сновидениях дарила
своих полночных тайн ключи.
 
 
Пусть ночью у дверных затворов
зажат повязкой снега рот —
ловлю осколки разговоров
задворок, лестниц и ворот.
 

 
В ночь собираются заборы
на тайный заговор – и вот
метель на свой полночный сговор
проулки тёмные ведёт.
 
 
Здесь любит куролесить вьюга,
во всём видна её рука,
её боится вся округа,
от мостовых до чердака.
 
 
Когда январской ночью вьюга
дома сгоняет в хоровод,
то путник, вздрогнув от испуга,
объятый ужасом, бредёт.
 
 
Он заблудился в трёх проулках,
свой адрес призрачный искал,
и вслед за ним сугробы гулко
трещат, как поступь двойника.
 
 
Здесь бродит Воланд на досуге,
так по-хозяйски, не таясь.
Все приближённые и слуги
его зовут Мессир и Князь.
 
 
В их тёмной власти этот город,
все знают это, но – молчок!
Повсюду проникает Воланд,
что толку запирать крючок.
 
 
А мы, Москвы родные дети,
как дома, здесь привыкли жить,
кататься с Пушкиным в карете,
с нечистой силою дружить.
 
 
Мы так привыкли к этой сказке,
что город сказочный – наш дом,
гуляем всюду без опаски,
Арбат религией зовём.
 

1985