Текст книги "Суровый воздух"

– Ну и ну… – покачал головой Остап. – До чего же ты, друг, на сладости жадный! – И пригрозил ему кулаком: – Попробуй только мне еще когда-нибудь перед вылетом…

Через пять минут группа покинула базу, а спустя два часа Черенок, хмурый и злой, вошел на командный пункт.

Вылет оказался неудачным. Как и говорил Хазаров, переправа встретила их далеко не по-вчерашнему. Зенитки открыли невероятный огонь. Мало того, на высоте трех тысяч метров группу подкарауливали шесть патрульных «фокке-вульфов». Хорошо еще, что Лысенко со своим напарником сумели на время связать боем «фоккеров». Но все же Черенку не удалось сбросить бомбы прицельно – слишком интенсивный был огонь. На фотопленке остались запечатленными разрывы и на берегу и на воде вокруг переправы, но сам мост остался невредимым. Переправа продолжала работать, пропуская за Нарев отходящего противника.

Черенок был недоволен собой до крайности. Причины, помешавшие ему сбросить бомбы прицельно, усугублялись мелочами. В воздухе неожиданно обнаружилось, что жестяная коробка с аварийным бортпайком оказалась незакрепленной и при каждом движении рулями начинала кататься по кабине. Над целью она совсем развалилась, запасы рассыпались по всему самолету и запорхали перед его носом, а банка тушонки к тому же набила на лбу шишку. Кинооператору тоже досталось. Выбравшись из кабины на землю, он расстегнул пояс и некоторое время деловито извлекал из-за пазухи куски галет и сухарей На вопрос Черенка, как дела со съемкой, он с воодушевлением ответил:

– Прекрасно! Замечательные, знаете, кадры! Только жаль, на пленку ничего поймать не удалось… Земля дыбом, небо кувырком…

– Может, слетаете еще раз? – с иронией спросил летчик.

– Что за вопрос?! Обязательно даже!

– Та-ак… – Выслушав рапорт Черенка, рассеянно произнес Хазаров. – Значит, плотный зенитный огонь?.. А над «Голубой линией» или Керчью, что же, был реже? – спросил он, прищурив глаза, и щетка быстро пробежала по его усам.

Черенок не ответил. Хазаров заговорил снова:

– Ну что же, товарищи летчики второй эскадрильи, видно, придется мне самому вести другую группу, раз вы неспособны разбить какую-то переправу… – закончил он с насмешливой ноткой в голосе. Летчики, стоявшие перед ним по команде «смирно», молчали.

– Товарищ подполковник, разрешите моей группе выполнить задание. Группа разобьет переправу через Нарев, – сказал Аверин.

Черенок вспыхнул и резко повернулся к нему.

– А вы, лейтенант Аверин, не лезьте поперед батьки в пекло. Очередь соблюдайте… – строго оборвал Хазаров.

– Товарищ полковник, разрешите повторить вылет. Задание будет выполнено! – проговорил Черенок твердо.

Хазаров махнул рукой:

– Опять бензин попусту сожжете, да вдобавок еще рыбы наглушите немцам на ужин… – с усмешкой сказал он.

– Выполним обязательно, товарищ подполковник.

– Как вы думаете обеспечить выполнение операции? – спросил Хазаров.

Черенок расстегнул планшет, вынул листок чистой бумаги, быстро начертил схему операции и тут же принялся объяснять по карте свой замысел.

Подполковник выслушал, подумал и, подняв голову, резко сказал:

– Неправильно. «Чисто вписано в бумаги, да забыли про овраги… А по ним ходить!» Не кажется ли вам, старший лейтенант, что гитлеровцы хорошо раскусили тактику, которую вы применяете при бомбежке переправы? Тут нужен другой, более сложный маневр. Надо перехитрить их… – Хазаров мельком посмотрел на часы. – Пока готовят машины, подумайте сообща. Я не хочу навязывать вам свое решение. Идите. Через полчаса доложите, что придумали.

Летчики отошли в сторону, присели на траву. На «военный совет» были приглашены также воздушные стрелки, присутствовал и Двояновский. Начиная с младших, каждый выкладывал свои соображения, но все они оказывались неприемлемыми. Время, отпущенное командиром полка, истекало, когда к группе подошел старший техник по вооружению и, спросив разрешения, обратился к Черенку.

– Товарищ старший лейтенант, – начал он. – Разрешите сдать обратно на склад боепитания бомбовые взрыватели замедленного действия. Не к чему им коррозироваться на стоянках. Погода ясная, применять придется не скоро.

– Замед-лен-ного действия? – повторил, раздумывая о чем-то, Черенок и вдруг хлопнул себя ладонью по колену. – Погоди, погоди. А ведь это идея!

Он переглянулся с Остапом и по выражению его лица убедился, что тот все понял.

– Есть, товарищи! Не сдавать взрыватели, – приказал он старшему технику по вооружению и подозвал летчиков ближе к своей карте. – Смотрите сюда, – начал он объяснять им свой внезапно возникший план. – Я захожу вот так и так на бреющем полете. В это время лейтенант Пуля и вы отвлекаете внимание противника на себя, в высоту. Я бомблю и…

Минут через пять повеселевшие летчики бойко чертили на своих картах маршруты, размеряли линейками, перешучивались.

Представленный Черенком план операции на этот раз понравился Хазарову, и он его одобрил.

– Только уж точность удара должна быть безукоризненной, – заметил он, быстро расчесывая щеткой усы.

– Вы… не верите в мое умение бомбить с малых высот? – спросил, расправляя плечи, Черенок.

Хазаров усмехнулся:

– Все. Тацемус[16]16
  Тацемус – мы молчим (лат.).


[Закрыть] – как говорили римляне, – сказал он и подумал про себя: – «Молодец».

Вскоре на стоянке второй эскадрильи был получен приказ заменить на самолете Черенка мгновенные взрыватели бомб замедленными. Кинооператор Двояновскнй, наблюдавший за подготовкой к штурмовке, подошел к Черенку в момент, когда экипажи садились в самолеты.

– Захватил сто метров запасной пленки, – сообщил он.

Черенок в нерешительности задумался. Ему не хотелось подвергать риску жизнь бравого представителя киноискусства Что-то нравилось ему в этом подвижном, энергичном человеке: он угадывал в нем такого же энтузиаста, неугомонного в своем деле, каким был и он. Черенок, в своем. В надежде, что Двояновский откажется от полета сам, летчик предупредил его, что штурмовка предстоит не совсем обычная.

– Значит, полет обещает быть интересным? – спросил Двояновский.

– Надеюсь, да, – скупо улыбнулся Черенок.

– В таком случае, я лечу, – решительно заявил кинооператор, закидывая за плечи футляр с киносъемочным аппаратом.

Как только штурмовики показались на горизонте, с соседнего аэродрома поднялась пара «лавочкиных», которым надлежало сопровождать их до цели. Черенок передал командиру истребителей Лысенко по радио:

– Петр! Подойди поближе! Покажись!

Истребитель, описав в небе пологую кривую, пролетел вблизи самолета Черенка. Сквозь стекла кабины было видно улыбающееся лицо товарища. Черенок приветливо помахал ему рукой.

– Хорошо, Петр, вижу… Если над целью будет спокойно, поддержи моих огоньком. Ладно?

В ответ раздался густой бас:

– Работайте спокойно.

На высоте двух тысяч метров группа демонстративно подошла к линии фронта и вдруг, круто изменив курс, свернула на северо-запад.

«Илы» перестроились в правый пеленг и, маневрируя, продолжали идти в новом направлении, углубляясь все дальше над вражеской территорией. Фашистские посты наблюдения имели полную возможность зафиксировать группу, летевшую в сторону, противоположную от переправы.

Добравшись до пункта, заранее помеченного на картах, Черенок развернул группу строго на юг и скомандовал:

– Пуля, Зандаров, Долидзе… Внимание! Начинайте! Пора!

– Есть! – последовал короткий ответ, и машина Остапа стремительно вырвалась вперед. В ту же секунду Черенок, приглушив» мотор, стал быстро снижаться. На высоте двадцати метров он вывел самолет из планирования, дал полный газ и прижался к самой земле. Теперь самолеты летели в новом порядке: трое на высоте, а четвертый над самыми верхушками деревьев пересекал шоссейные дороги, распугивая двигающихся по ним немцев. Шоферы, заметив мчащийся на них «шварце тод»[17]17
  «Шварце тод» – черная смерть (нем.).


[Закрыть], мгновенно тормозили машины и шарахались в кюветы. Но Черенок не трогал их. Самолет летел без единого выстрела. Цель была близка.

– Лишь бы не промазать… Лишь бы попасть… Попасть… – твердил летчик одно и то же.

Прикинув по времени, что пора начинать выполнение второй части плана, он крикнул в эфир:

– Остап, начинайте!

Фашистские зенитчики не могли не видеть трех самолетов, приближающихся на большой высоте к переправе. Десятки стволов, уставленных в зенит, повернулись им навстречу. Прошло несколько секунд, и воздух задрожал от грохота. В тот же миг самолеты рассыпались в разные стороны и завертелись в дымных хлопках разрывов. Вот кто-то сбросил бомбу, за ней полетела еще одна, кто-то начал пикировать, стрельнул из пушек и снова полез в высоту. Вспыхивали разноцветные ракеты, ревели моторы, хлестали пулеметные трассы. А в эфире гремел подзадоривающий голос Остапа:

– Шума больше! Шума! Атакуйте!

А Черенок тем временем, незамеченный, подбирался к цели. Показались пригородные строения Новогрудека. Летчик осмотрелся. Он уже ясно различал серые поплавки понтонов моста. Глаза впились в прицел. Самолет устремился на переправу. Промахнуться было нельзя. Черенок хладнокровно нажал на кнопки бомбосбрасывателей. Зенитки внезапно умолкли, словно заикнулись. Несколько секунд длилась мертвая тишина. И вдруг раздался раскатистый гром. Машину Черенка встряхнуло. Он оглянулся назад: от моста вверх взметнулись огненные клочья.

– Поймал! – донесся восторженный голос из задней кабины.

– Кого поймал? – спросил Черенок.

– В кадр поймал… На пленку! – крикнул возбужденный Двояновский.

Черенок не успел дослушать, что он говорил. Гитлеровцы опомнились. Стволы их орудий повернулись вслед виновнику гибели переправы. Мимо крыла самолета хлестнула запоздалая трасса и беспомощно замерла, уткнувшись в землю. Штурмовик был в недосягаемости огня.

– Остап! Зандар! Вахтанг! Ко мне! Обозначаю себя ракетой! Петр, отвечай, как дела с фотографией?

– Пор-р-рядок. Ждите снимки к вечер-р-ру! – прогудел Лысенко.

– Благодарю, Петр, за прикрытие, – крикнул Черенок, распахивая форточки. Он весь был мокрый от пота.

А Двояновский испытывал то огромное, непередаваемое удовольствие, какое чувствует воин, совершивший под носом у врага удачную диверсию, а потом наблюдающий, как обманутый враг в бессильной злобе долбит снарядами пустое небо.

Самолет Черенка коснулся колесами земли аэродрома. Зарулив на стоянку, летчик выключил мотор и несколько минут недвижно сидел в кабине. В голове гудело. Внезапно он почувствовал такую страшную усталость, что хотелось тут же откинуться на бронеспинку и уснуть. Он закрыл на несколько мгновений глаза и глубоко вздохнул. Ему померещилось большое белое облако, ползущее в синеве. Окрашенное румяными пятнами, оно бурно клубилось, стремительно раздавалось вширь, закрывало небо. Синева исчезла, вокруг было туманное, неясное пятно. Черенок спал.

– Товарищ старший лейтенант, вы ранены? – разбудил его испуганный голос старшего техника Ляховского.

Летчик вздрогнул, открыл глаза, выпрямился. Отражая лучи полуденного солнца, приборная доска сверкала стеклами контрольных приборов.

Смущенный внезапной слабостью, Черенок слегка покраснел.

– Давай скорее закурить, – повернулся он к технику.

Ляховский поспешно выдернул из-за уха заранее приготовленную папиросу и подал ее летчику.

– Как переправа? – поинтересовался он.

Прежде чем ответить, Черенок спрыгнул на землю, взял в зубы папиросу, прикурил и, гася зажигалку, прочертил ею в воздухе дымный крест.

– Ясно… – понимающе наклонил голову Ляховский. – Вот это кадрики! – раздался позади них веселый голос.

Оператор Двояновский, перекинув ноги через борт кабины, занимался не своим делом: зачехлял пулемет, улыбаясь во весь рот.

– Теперь довольны? – спросил его Черенок. Двояновский. хлопнув рукой по футляру, висевшему на боку, доверительным тоном сказал:

– Редкая удача! Это будет настоящая хроника. Коллеги мои в студии еще не привозили таких кадров… Пожалуй, это лучшее, что удалось мне поймать в объектив за все мои полеты…

Черенок, слегка пошатываясь от усталости, пошел на камандный пункт, сопровождаемый мерным стуком футляра кинооператора Двояновского.

После обеда на стоянке собралась комиссия во главе с Хазаровым. Под наблюдением старшего инженера полка Ляховский производил пробу своего аппарата. Несмотря на скептические реплики некоторых товарищей-техников, собравшихся со всех стоянок посмотреть на «чудо-примус», работа аппарата показала, что изобретение нужное и ценное, но требует некоторых доделок. Хазаров тут же приказал в течение пяти дней изготовить новый вариант аппарата, а старшему инженеру дать заключение для представления в штаб дивизии. Окончательную «доводку» аппарата перенести на осень, когда станет холодно.

С этой минуты и до самого вечера Ляховский ходил по аэродрому как именинник. Простая и в то же время оригинальная идея была признана, только название (примус) каждый раз вызывало на лицах иронические улыбки. Вездесущий Двояновский, в короткий срок успевший подружиться со всеми пилотами и техниками, заметил:

– Знаете, товарищи, мне кажется, что название «примус» слишком отдает чем-то обывательским.

– Да, правильно. Предлагаю назвать аппарат именем изобретателя, – подал мысль Зандаров.

– Чего же лучше! – подхватил Остап и предложил вместо длиннейшего «аппарат Ляховского» – сокращенное название «Ап-Ля». что тут же всеми было отвергнуто, как звучащее легкомысленно. Выручил Двояновский. Он посоветовал новоизобретенное приспособление наименовать сокращенно «АПЗ-1», что означало «аппарат полярного запуска первый».

* * *

В этом году случилось так, что люди, занятые делами войны, не заметили, как подошла осень. Словно крадучись, скользила она по полям, между лип и берез, оставляя багряные следы подпалин на их зеленых шапках. От ветки, задетой мимоходом, бесшумно отвалился пожелтевший лист и, плавно покружившись, улегся золотым пятном на выгоревшем сукне погона младшего сержанта Тани Карповой.

– Ба-а! А ведь осень… – воскликнул Остап, снимая с плеча Тани лист, и тут же, словно в подтверждение его слов, где-то в небе грустно курлыкнули улетающие журавли.

– Четвертая осень… – вздохнула задумчиво девушка. Взявшись за руки, они медленно брели по лесу вдоль еле заметной тропинки.

В километре от домика лесничего, где расположился штаб полка, было озеро. День еще не кончился, но под густой сенью леса, скупо освещенной последними лучами солнца, ложились мягкие сумерки. Было тихо и как-то грустно. Озеро, поросшее высокой жесткой осокой и лозняком, спокойно нежилось в зеленеющих мхом берегах. То тут, то там из черной глубины воды появлялись серебристые гроздья пузырьков, и тогда казалось, что озеро дышит.

– Караси!.. Смотри, Остап, караси играют!.. – зашептала Таня, сжимая руку летчика.

Таня залезла на полусгнивший ствол лесины, сваленной когда-то в ветреную ночь, и стала бросать в темное зеркало воды кусочки древесной коры. На поверхности расплывались серебряные кольца. Маленькие на середине, они дальше ширились и пропадали в зарослях, не докатившись до берега. Под лесиной, широко расставив ноги, стоял Остап, махал рукой, отсчитывая расходящиеся круги:

– Десять, одиннадцать, двенадцать… Вот так да!.. Дюжина на счастье!.. – смеялся он.

– Что ты там насчитал?

– Говорить нельзя, а то не сбудется.

– А если молчать?

– Сбудется.

– А что?

– А то сбудется, что родятся у нас когда-нибудь двенадцать сыновей-богатырей, – выпалил Остап.

Таня, смущенная, спрыгнула с дерева.

– Я больше не пойду с тобой гулять. Ты насмешник и говоришь чепуху.

– Таня, а ты слышала, что о нас поговаривают?

– Не-ет… – насторожилась девушка.

– Говорят, что у нас с тобой не любовь, а что-то вроде подземного озера… Ни штормов нет, ни ураганов… Застыли без движения и не шелохнемся…

– Да… С тобой застынешь… – сверкнула глазами Таня.

Оба сразу замолчали, прислушиваясь к шорохам опадающих листьев. Остап смотрел на девушку, на ее тонкую талию, на паутинки волос, красиво рассыпанных по плечам, и взгляд его был серьезен и застенчив.

– Таня… Послушай, Таня, – позвал он тихо, – я давно хочу тебе сказать… Я не представляю себе, как мы когда-нибудь расстанемся, будем жить друг без друга. Война скоро кончится. Ты должна быть со мной. Ведь сколько лет мы воюем вместе! Да, Таня?

Он взял ее теплые руки в свои, пальцы его почувствовали упругие удары пульса.

Таня молчала. Она давно знала, что он так скажет, и ждала этих слов. Она сжилась с ними, еще не сказанными, лелеяла их в своих девичьих мечтах, неясных и беспокойных, но никогда не думала, что эти простые, желанные слова так взволнуют и ошеломят ее.

– Ну скажи, Таня, будешь моей женой? Да? – спрашивал Остап.

– Да, – тихо прошептала девушка.

Внезапно откуда-то из глубины леса донесся глухой выстрел, вслед за ним еще, потом послышалась мелкая дробь автомата. Таня вздрогнула.

– Где это? Кто?

– Дуплетом хватил… – произнес загадочно Остап. – Не пугайся, это, должно быть, на дальнем озере Попов с Авериным охотятся на уток…

– Зачем же на уток с автоматом? – не поверила Таня.

– У них и ружье есть. Грабов свое дал Попову. Хорошее ружье. Ну, а Аверину пришлось идти с автоматом. Ружей ни у кого больше нет, а дичи требуется настрелять немало.

– Зачем? – поинтересовалась девушка.

– Хм-м… – засмеялся Остап. – Это секрет. Впрочем, тебе я скажу, но чтоб никому ни-ни. Двадцатого числа у Хазарова день рождения, и мы решили сделать ему сюрприз. Что-нибудь такое, по-домашнему, вроде праздника, без всяких супов и тушонок. Ты подумай сама, сколько нас в полку, а не было случая, чтобы Хазаров забыл о чьем-либо дне рождения. А мы-то что же?

– Подожди, Остап, – перебила Таня. – Ведь до двадцатого еще целых пять дней, испортятся утки.

– В том-то и дело, что не рановато. Ляховский предупредил, чтоб утки были за неделю. Он сам лично собирается их приготовить. Хвалился, что знает особый способ приготовления. Называется «охотничий с душком». Ты не знаешь, как это делается?

Таня улыбнулась.

– Нет, не слышала. Я ведь не охотница.

– Не притворяйся… Помню, приятель один, так тот даже охотнице Диане уподобил тебя.

– Твой приятель был слеп, если не сумел отличить Диану от младшего сержанта, – ответила Таня и тут же критически добавила: – Впрочем, не сомневаюсь, что за пять дней от ваших уток душок пойдет такой, что не дай бог… Смотрите, поотравитесь еще…

Таня посмотрела на часы, забеспокоилась, заторопилась.

– Посиди, Танюша, еще немножко, – попросил ее Остап.

Таня заколебалась.

– Мне и самой не хочется уходить отсюда. Когда еще день такой выпадет!.. Завтра снова пойдут полеты и бомбы, снаряды и эрэсы, и конца им краю не видно. А здесь так хорошо… Но надо идти.

Держась за руки, молодые люди выбрались из лесу и пошли по направлению к аэродрому. Вскоре вслед за ними из лесных зарослей показались охотники, обвешанные дичью. Попов, оглядев идущую впереди пару, хотел окликнуть, но Аверин остановил его.

– Не надо. Не мешай, пусть идут себе… – вздохнув, произнес он совершенно серьезно, перебросил автомат за правое плечо и задумчиво поглядел вдаль.

Попов молча смотрел на идущую впереди пару. Остап обнимал девушку. Таня тихо смеялась. Лучи заходящего солнца последний раз мелькнули на высоком шпиле мазовецкого костела, скользнули по холодной стали оружия охотников и пропали. Воздух сразу стал гуще, в тишине было слышно, как где-то на опушке леса каркнула ворона, предвещая плохую погоду. Охотники закурили и прибавили шаг.

Близ домика лесничего, на окраине летного поля, находились владения помпохоза БАО. Между палатками стояли котлы с разложенными под ними пылающими кострами. В отдалении были натянуты парусиновые загородки, стояла цистерна с водой, рядом с ней расположился парикмахер Леон со всеми своими атрибутами. Из землянки вырывался пар, доносились уханье, плеск, хохот, блаженное кряканье. Заняв узкие полки, летчики парились. Пузырилась мыльная пена, мелькали голые тела. Люди терли малиновые спины распущенными концами резиновых амортизаторов, хлестались березовыми вениками, яростно настирывали подворотнички.

– Эй, наверху! Банщик, поддай пожарче! Не жалей, горячей!.. – вырывались из землянки возгласы.

Рядом с баней стояла трехтонка с дезкамерой. С высокого позволения помпохоза ее оккупировали самые ярые любители попариться. В темноте герметически закрытой камеры раздавался стон и визг. Жара, как в аду.

Жилистый Зандаров, добравшись до Остапа и зажав его голову между колен, с гиканьем хлестал по его спине двумя вениками. Остап, разомлевший от жары, пыхтел, охал, отдувался, а Оленин то и дело «поддавал жизни», поливая горячей водой раскаленные трубы. Смуглый Вахтанг Долидзе, фыркая, трудился над Черенком с таким азартом, что с того во все стороны летели мыльные хлопья. Наконец, не вытерпев, Черенок взмолился:

– Полегче, кацо, дери… До крови ребра растер…

– Ничего, потерпи… – не сбавляя пылу, приговаривал Вахтанг. – А теперь небольшой грузинский массаж, – и он провел костяшками пальцев по ребрам летчика. Черенок взвыл не своим голосом. Дверь дезкамеры распахнулась, и груда красных, как вареные раки, тел вывалилась наружу. Зандаров зачерпнул ведро ключевой воды и обдал всех с головы до ног.

Словно миллионы острых иголок кольнули в распаренные тела. Все ахнули и снова скрылись в дезкамере.

– Делаем второй заход! – объявил Остап врачу Лису перед тем, как захлопнуть за собой дверцу.

* * *

Который уже день на Высокий Мазовец льет нудный мелкий осенний дождь. Да не только на Мазовец. Десятибалльная облачность затянула всю Мазовию. Она неделями висела над полями, цепляясь за серые мокрые перелески, закрывая колокольню костела. Сетка холодного дождя плотно занавешивала бедные польские хутора.

В авиаполку Хазарова летного состава становилось все меньше и меньше. Полк, не пополняемый с весны, поредел. Экипажи второй эскадрильи, наиболее сохранившейся, распределялись, к большому неудовольствию Черенка, по другим эскадрильям. Хазарову и Грабову приходилось все чаще и чаще самим залезать в кабины самолетов и отправляться на боевые задания. С нетерпением ждали пополнения, а до его прибытия опять вернулись к не раз уже испытанному виду штурмовых действий – «полетам на охоту».

На участке Рожаны – Пултуск – Макув шли бои, называемые в сводках боями местного значения. А в это время на левом берегу Нарева по всем дорогам, в особенности ночами, подходили резервы, грохотали танки, самоходки, тягачи, артиллерия. Здесь, в прифронтовой полосе, концентрировала свои силы «таранная армия» – армия вторжения в Германию.

На авиабазах утро начиналось с кропотливой настройки и выверки радиокомпасов. Летчики, как никогда, придирались к радистам, требуя от них самой тщательной подготовки радиооборудования, устранения малейших неисправностей.

Было раннее утро. Погода не улучшалась. В комнате, отведенной для отдыха экипажей, облокотившись на стол, сидел Черенок и вертел ручку приемника. Приемник был трофейный, не ахти какой. Поймать нужную станцию оказывалось делом весьма мудреным. Чаще всего из динамика неслись пронзительные свисты и визги. Откуда-то резко бубнил голос, долбивший одно и то же слово; чуть дальше по лимбу гремел барабанный бой, трубы надсадно дудели марши. Одни марши. Черенок морщась продолжал настойчиво искать станцию. Наконец из эфира нарастающим потоком заструились мелодичные позывные и знакомые слова:

– Говорит Москва!

Летчики столпились вокруг приемника. Опоздавшие протискивались вперед.

– Что новенького в Будапеште?

– Какому фронту приказ? – спрашивали голоса.

– Тише! Слушайте! – прикрикнул Черенок.

После сводки Совинформбюро дикторы стали передавать указы Президиума Верховного Совета о награждениях. Летчики один за другим стали расходиться по своим делам. Комната опустела. Остались лишь Черенок у приемника и Остап, прижавшийся к теплой печке. Остапа знобило. Мучил приступ давней малярии, которая никак не проходила, несмотря на «лошадиные Дозы» разных порошков, принимаемых им по предписанию врача Лиса. Лицо Остапа в местах ожогов было красным, а все тело тряслось мелкой дрожью.

– Сходил бы ты в землянку к техникам, отлежался бы, пока пройдет… – посоветовал Черенок.

– Ничего, я привык… – отвечал Остап слабым голосом. – Скорей бы задание давали… У меня, знаешь, малярия трусливая какая… Достаточно «желтобрюху» звякнуть, как моментально исчезает.

– Тише, обожди… Об авиаторах передают. Послушаем. Нас ведь тоже представляли, – прервал его Черенок, наклоняясь к приемнику.

– За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением Ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»… – объявил диктор и стал перечислять фамилии. Это были полковники и сержанты, лейтенанты и генералы, бомбардировщики, истребители, разведчики, штурмовики – люди различных видов авиации. Незнакомые фамилии. Вдруг Черенок насторожился. Голос диктора назвал фамилию лейтенанта Лысенко.

– Наш Петр! Лысенко! Смотри, «Лавочкины» в гору пошли, – воскликнул Остап. Но Черенок остановил его, подняв руку. Диктор продолжал называть фамилии награжденных:

– Гвардии лейтенант Попов… Остап подпрыгнул:

– Ага! Есть и с нашего поля…

– Гвардии старший лейтенант Оленин Леонид…

– Два! – загнул Остап второй палец и бросился к приоткрытой двери, в которую в это время входил торжественно улыбающийся Грабов.

– Товарищи, сюда! Наших награждают! – крикнул Остап в помещение штаба.

Комната наполнилась летчиками.

– Гвардии старший лейтенант Черенков Василий… – донеслось из динамика, и Остап, стукнув Черенка по плечу, загнул еще один палец.

– Гвардии старший лейтенант Пуля Остап…

От неожиданности Остап издал губами «ап» и застыл с поднятой вверх рукой. В следующее мгновение он сконфуженно почесал затылок и открыл рот, силясь что-то объяснить, но дружное «ура» товарищей заглушило его слова. Все с радостью, в один голос поздравляли, пожимая руки смущенным товарищам.

– Нашим Героев присвоили! Совсем неожиданно передали указ из Москвы! – сообщил Рогозин зашедшему на командный пункт начальнику штаба Гудову.

– Почему же неожиданно? – ответил Гудов. – Об этом мы знали. Я со стоянки ушел специально для того, чтобы первым поздравить их. Поздравляю! Горячо поздравляю, товарищи ветераны, – повторял майор, обходя награжденных и пожимая им руки. – Вы заслужили это высокое звание. Представляя вас к награде, мы не сомневались, что вы будете удостоены.

Радостно возбужденный Черенок хотел ему ответить, но запнулся и сказал только «спасибо». Пробежав взглядом по лицам товарищей, он еще раз взволнованно повторил:

– Спасибо!

Зазвонил звонок «желтобрюха». Гудов взял трубку и жестом приказал подать ему оперативную карту. Руки летчиков машинально потянулись за планшетами.

Группе Попова по расписанию надлежало взлететь первой. Из штаба дивизии конкретных целей не дали, а сообщили только район действий – плацдарм за Наревом, с тем чтобы командиры групп сами на подходе соединялись с радиостанцией генерала Гарина и непосредственно от него получали задания на поражение целей.

Группа пошла на взлет. Привычным движением руки Попов захлопнул фонарь кабины, дал газ и начал разбег. Интуитивно чувствуя, что машине пора отрываться от земли, он ослабил давление руки на штурвал и подождал прекращения толчков земли. Но самолет не отрывался. Попов потянул сильнее, но и после этого самолет не оторвался, продолжая стучать колесами. В сознании летчика мелькнула тревога – взлетная полоса кончалась. Взгляд eго молниеносно перекинулся на циферблат счетчика оборотов. Здесь все было в порядке – стрелка стояла на взлетном режиме. Аэродромное поле кончилось, началась пашня. Колеса тяжело забились в бороздах. Катастрофически быстро надвигалась стена леса. Не видя другого выхода, Попов дал форсаж и обеими руками что было сил рванул на себя штурвал. Самолет, задрожав, как в лихорадке, нехотя оторвался от земли и, цепляясь колесами за верхушки деревьев, с трудом полез в высоту. Низкая облачность не позволяла подняться выше ста метров, и Попов полетел бреющим полетом. Весь путь он озабоченно прислушивался к мотору, присматривался к приборам, но ничего ненормального не замечал, если не считать значительно повышенных оборотов винта да странно малой скорости. Правый ведомый его, Аверин, без конца выскакивал вперед, ругался, требуя увеличить скорость, но самолет Попова двигался так, будто сзади него по земле волочился якорь. Небывалое дело приводило его в крайнее изумление. Подлетая к реке Нарев, он вызвал станцию наведения и, получив от нее задание, еще больше изумился. Не фашистский ли радист подстроился? Попов переспросил паролем, и ему тут же по всем правилам было повторено прежнее задание – штурмовать лес севернее Макув, лес, который еще вчера был занят своими.

За двое суток боев советские войска быстро и успешно продвинулись на юг, расширили плацдарм по берегу Нарева и заняли город Макув. Гитлеровские части, которые до тех пор упорно сопротивлялись и цеплялись чуть ли не за каждую пядь земли, стали быстро откатываться на юг, ведя арьергардные бои. Слишком уж поспешный отход немецких частей вызвал подозрение. Началась усиленная разведка всеми средствами. И вот произведенные поиски дали неожиданный результат. Оказалось, что участок, ранее считавшийся самым безопасным, теперь стал самым опасным. Мнимое отступление фашистов было не что иное, как демарш – демонстрация, рассчитанная на то, что советские части, преследуя их, оттянутся от переправ и ослабят свой правый фланг. Отводя войска на юг, гитлеровцы немедля перебрасывали их снова на северный край плацдарма, где концентрировался мощный кулак для удара во фланг советским частям.

Не зная точно обстановки и замыслов командования, Попов был раздосадован тем, что его послали штурмовать какой-то там пустой лес. «Что это за цель?» Ничего реального, кроме бревен», – думал он. Но когда белые дымки разрывов со всех сторон облепили самолеты, когда между деревьями замелькали враги на бронетранспортерах и огромных грузовиках, ему стало ясно, что это и есть настоящая цель.

Сбросив бомбы со стометровой высоты, штурмовики с азартом стали прочесывать лес пушками. Несколько попаданий оказались удачными – в лесу начались взрывы, повалил дым.

Попов развернул группу на последний заход, как вдруг на одной из просек заметил серые контуры танков, замаскированных ветками. Не раздумывая, он бросил самолет под облачность, подал команду «атака!» – и круто пошел к земле. Серая облачность вокруг него покрылась красным многоточием злобствующих эрликонов. Попов нажимал на гашетки, но пушки молчали. Лишь один пулемет пустил тоненькую сиротливую струйку трассы, такую жиденькую, что летчик в сердцах плюнул и вывел самолет из пикирования. Боеприпасов больше не было. В это время в телефонах донесся напряженный, с болью хрипящий голос: