Текст книги "Мои воспоминания. Маршал Советского Союза о великой эпохе"

Последние приготовления

В Москве, безусловно, обстановку по ту сторону границы знали лучше нас, и наше высшее военное командование приняло меры. 15 июня мы получили приказ начать с 17 июня выдвижение всех пяти стрелковых корпусов второго эшелона к границе. У нас уже все было подготовлено к этому. Читатель помнит, что мы еще в начале мая по распоряжению Москвы провели значительную работу: заготовили директивы корпусам, провели рекогносцировку маршрутов движения и районов сосредоточения. Теперь оставалось лишь дать команду исполнителям. Мы не замедлили это сделать.

На подготовку к форсированному марш-маневру корпусам давалось от двух до трех суток. Часть дивизий должна была выступить вечером 17 июня, остальные – на сутки позднее. Они забирали с собою все необходимое для боевых действий. В целях скрытности двигаться войска должны только ночью. Всего им понадобится от восьми до двенадцати ночных переходов.

План был разработан детально. 31-й стрелковый корпус из района Коростеня к утру 28 июня должен был подойти к границе вблизи Ковеля. Штабу корпуса до 22 июня надлежало оставаться на месте, 36-му стрелковому корпусу предписывалось занять приграничный район Дубно, Козин, Кременец к утру 27 июня, 37-му стрелковому корпусу уже к утру 25 июня нужно было сосредоточиться в районе Перемышляны, Брезжаны, Дунаюв. 55-й стрелковый корпус (без одной дивизии, остававшейся на месте) получил задачу выйти к границе 26 июня, 49-й – к 30 июня.

Чтобы гитлеровцы не заметили наших перемещений, районы сосредоточения корпусов были выбраны не у самой границы, а в нескольких суточных переходах восточнее.

Для контроля за организацией марша военный совет потребовал послать в каждую дивизию представителей оперативного отдела штаба армии. Но их просто не хватило бы, поэтому пришлось привлечь офицеров и из других отделов.

Работы нам все прибавлялось. Мы вносили необходимые изменения в планы прикрытия границы, готовили оперативные карты по основным операционным направлениям, описание маршрутов, изучали и обобщали корпусные и армейские рекогносцировочные материалы. А тут еще прием и размещение двух армий, переброска корпусов к границе.

Все это вынудило напомнить генералу М.А. Пуркаеву мою давнишнюю просьбу об увеличении состава оперативного отдела. Присутствовавший во время разговора генерал А.И. Антонов покачал головой.

– Эх, Иван Христофорович, где там увеличивать. Говорят, Генеральному штабу приказано в двухнедельный срок наметить новое сокращение штатов центрального и окружных аппаратов на двадцать процентов. Так что и ты прикинь, с кем тебе расставаться.

– Где этот приказ?  – раздраженно спросил Пуркаев.

– Сегодня или завтра мы его получим,  – спокойно ответил наш специалист по «организации и мобилизации».

– Вот когда получим, тогда и будем думать.  – Помолчав, Пуркаев добавил: – А оперативный отдел я не позволю сокращать. Ищите за счет других отделов.

– Есть, Максим Алексеевич,  – охотно согласился Антонов.

Оставалось радоваться, что хоть сокращать-то начальник штаба запретил. (Приказ этот мы так и не успели выполнить: началась война. И мне впоследствии стало казаться, что просто не могло быть такого приказа за неделю до начала боев. Работая над этой книгой, я решил проверить, не подвела ли меня память. Оказалось, что такой приказ все-таки был.)

Как только директивы о выдвижении корпусов к границе дошли до исполнителей, посыпались вопросы и просьбы.

Первым позвонил Пуркаеву командир 55-го стрелкового корпуса. Он спросил, как быть с теми подразделениями, которые находятся на сборах по подготовке парашютистов, и посылать ли, как предусмотрено планом, туда же еще три батальона?

Пуркаев переговорил с командующим и только после этого сказал мне:

– Сообщите командиру корпуса, что все отсутствующие подразделения нужно немедленно вернуть и больше на сборы не отсылать ни одного батальона.

Впоследствии я узнал, что находившиеся на сборах подразделения так и не успели к началу войны возвратиться в свой корпус.

Телефон у начальника штаба не переставал звонить: одни просили вернуть в корпус части, взятые командованием на выполнение различных заданий, другие – ускорить возвращение артиллерии с полигона, третьи – пополнить транспорт. Все наши учебные, хозяйственные и строительные планы были рассчитаны на мирное время. Сейчас надо было срочно вносить в них коренные поправки. Но не все мы могли сделать без разрешения Москвы.

В эти тревожные июньские дни мне особенно запомнилась одна встреча. С головой погрузившись в работу, я и не заметил, как кто-то зашел в мой кабинет.

– Здравствуй, товарищ полковник!  – услышал я вдруг звучный, веселый голос.

Оторвав взгляд от карты, увидел перед собой своего старого знакомого. Это был генерал-лейтенант Иван Степанович Конев. Впервые судьба свела нас еще в 1927 году, в гурзуфском санатории, где мы довольно близко познакомились. Мой новый товарищ отличался прямолинейным характером и остроумием, любил почитать, уделяя книгам каждую свободную минуту.

Много говорили мы с ним тогда о волновавших нас проблемах армейской жизни. В результате этих бесед у меня создалось об Иване Степановиче мнение как об оригинальном и творчески мыслящем командире, который был не только большим знатоком тактики, но и хорошим методистом боевой подготовки войск. Я подметил у Конева какое-то особое умение различать в развитии военного дела ростки нового, прогрессивного. Все шаблонное вызывало в нем крайнее раздражение, и тут уж даже дружеское расположение не спасало от его резкой критики.

Мы как-то легко подружились. Этому способствовало, конечно, и то, что наши служебные интересы во многом совпадали: оба мы тогда командовали полками.

Несколько лет спустя мы встретились в стенах Академии имени М.В. Фрунзе. Хотя я учился на основном факультете, а он – на особом, мы находили время для дружеских бесед. После учебы наши пути снова разошлись. Я с интересом следил за быстрым продвижением Ивана Степановича по службе и искренне радовался его успехам. Накануне войны он уже командовал войсками Северо-Кавказского военного округа, основная часть которых и составила нашу новую, 19-ю армию. Конев был назначен командующим этой армией. Но я совсем не ожидал, что так скоро увижу его здесь, в Киеве.

Поговорить хотелось о многом, но оба были очень заняты. Иван Степанович попросил ознакомить его с обстановкой, сложившейся в округе. Я пригласил полковника Бондарева. Он рассказал о положении по ту сторону границы, я – все, что мне было известно о состоянии и дислокации войск округа. Конев остался доволен.

– Ну спасибо, что просветили!  – сказал он.  – Теперь можно и в свою армию ехать.

Голос его звучал по-прежнему бодро. Он протянул на прощание руку.

– Всего наилучшего, Иван Христофорович. До встречи.

Не думали мы тогда, что следующая встреча случится не скоро, я со штабом округа выеду в Тарнополь, а Ивана Степановича с его армией перебросят на Западный фронт.

Наш замечательный артиллерист генерал Николай Дмитриевич Яковлев уехал в Москву принимать руководство делами Главного артиллерийского управления. На его место в середине июня прибыл генерал-лейтенант Михаил Артемьевич Парсегов. У нас его знали немногие. Генерал М.П. Кирпонос и корпусной комиссар Н.Н. Вашугин были знакомы с ним по совместной службе в войсках Ленинградского военного округа. Мне довелось в начале 30-х годов вместе с Парсеговым, молодым в то время командиром артиллерийского полка, учиться в Военной академии имени М.В. Фрунзе. После этого мы не виделись.

Жизненный путь этого 42-летнего генерал-лейтенанта был удивительно похож на биографии большинства крупных военачальников Красной армии. Парсегов родился в крестьянской семье в Нагорном Карабахе, подростком пошел работать на хлопкоочистительный завод в городе Андижане, девятнадцати лет связал свою судьбу с большевиками. В гражданскую воевал в Средней Азии, «университеты» свои прошел в Красной армии. Цепкий ум и редкая память помогли ему стать хорошим артиллеристом. К 30 годам Михаил Артемьевич уже командовал дивизионом, а затем артиллерийским полком. Потом – общевойсковая академия, после нее снова артиллерийский полк, а вскоре – стремительный взлет: его назначают начальником артиллерии Ленинградского военного округа. Во время событий на Карельском перешейке Парсегов возглавил артиллерию 7-й армии, после опять вернулся в округ, а оттуда – в Москву, на должность генерал-инспектора артиллерии Красной армии. Три года на высших постах в артиллерии дали Парсегову много. Это уже был командир с широким оперативным кругозором, смелый и быстрый в решениях.

Утром 19 июня, когда я докладывал Пуркаеву сведения о движении наших корпусов к пограничной зоне, у него появился генерал Парсегов со своим начальником штаба и начальником артиллерийского снабжения. Чинная тишина кабинета Максима Алексеевича сразу нарушилась. Худощавый, стройный, очень подвижный, Михаил Артемьевич с порога громко и весело поздоровался с нашим хмурым начальником, подошел к нему, резко и энергично потряс его руку. Затем стремительно приблизился ко мне, энергично протянул свою маленькую, бронзовую от загара руку. Карие глаза его улыбались.

– Здравствуй, Иван Христофорович! Вот и снова судьба свела нас.

Не выпуская мою ладонь из своих цепких пальцев, Парсегов, обернувшись к начальнику штаба, воскликнул:

– Смотри, товарищ Пуркаев: земляка, понимаешь, встретил! Вот не ожидал!

С размаху, словно в седло, он опустился в кресло, аккуратно поправил «Золотую Звезду» на груди (звание Героя Советского Союза Парсегов получил за боевые подвиги при прорыве линии Маннергейма), разгладил маленькие темные усики.

– Ну, какие вопросы к нам?

В течение всей этой оживленной сцены с лица Пуркаева не сходило присущее ему выражение олимпийского спокойствия и холодной вежливости. Неторопливо и сухо начал он излагать суть дела: стрелковые корпуса, выдвигавшиеся к границе, из-за недостатка транспорта везли с собой крайне ограниченное количество боеприпасов. Как пополнить запасы?

– Карту!  – воскликнул Парсегов.

Начальник штаба артиллерии протянул ему сложенный лист. Михаил Артемьевич быстро развернул его, некоторое время внимательно разглядывал, хмуря тонкие черные брови и безмолвно шевеля губами, потом поднял голову.

– Основные наши артиллерийские склады размещаются на линии, куда следуют войска. С выходом корпусов в назначенные районы они получат боеприпасы.

– Командующий округом считает, что желательно не менее половины боевого комплекта артвыстрелов подвезти еще до прихода корпусов,  – заметил Пуркаев.

Парсегов пристально посмотрел на начальника артиллерийского снабжения.

– Постараемся,  – ответил тот.

– Не постараемся, а выполним,  – твердо заверил Парсегов.

– И вот еще,  – сказал в заключение Максим Алексеевич,  – большая просьба к вам, товарищ Парсегов, лично проследить за тем, чтобы вся материальная часть артиллерии, оставшаяся сейчас на постоянных квартирах из-за отсутствия средств тяги, в ближайшее время была переброшена в корпуса. Для этой цели мы выделим в качестве тягачей оставшиеся автомашины из окружного автомобильного полка. Если не хватит, то остальное нужно немедленно перебросить по железным дорогам.

– Хорошо. Сделаем!  – решительно заявил начальник артиллерии и так же стремительно, как и вошел, покинул кабинет, а его громкий, резкий, с восточным акцентом говор некоторое время еще доносился из коридора.

Забегая вперед, должен сказать, что генерал Парсегов выполнил свое обещание: он быстро организовал подвоз боеприпасов в намеченные районы сосредоточения стрелковых корпусов.

Утром 19 июня из Москвы поступила телеграмма Г.К. Жукова о том, что народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь. Предписывалось сохранить это «в строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа».

У нас уже все было продумано заранее. По нашим расчетам, все фронтовое управление перевезти автотранспортом было не только трудно, но и слишком заметно. Поэтому было решено использовать и железную дорогу. Командующий округом приказал железнодорожный эшелон отправить из Киева вечером 20 июня, а основную штабную автоколонну – в первой половине следующего дня.

– А как насчет войск?  – спросил я у начальника штаба.

– Пока поступило распоряжение лишь относительно окружного аппарата управления. А вам нужно, не теряя времени, подготовить всю документацию по оперативному плану округа, в том числе и по плану прикрытия госграницы, и самое позднее – двадцать первого июня поездом отправить ее с надлежащей охраной в Генеральный штаб. После этого вместе со своим отделом выедете вслед за нами на автомашинах, чтобы не позднее семи часов утра двадцать второго июня быть на месте в Тарнополе.

Я, естественно, выразил удивление, что командование выезжает на командный пункт без оперативного отдела: ведь случись что, оно не сможет управлять войсками, не имея под рукой ни операторов, ни специалистов скрытой связи. Но предложение оставить со мной двух-трех командиров, а остальных во главе с моим заместителем отправить одновременно с военным советом не было одобрено Пуркаевым. В этом нет необходимости, пояснил он: к утру 22 июня оперативный отдел будет уже в Тарнополе, а до этого вряд ли он потребуется.

– Так что все идет по плану,  – нетерпеливо махнул рукой генерал, давая понять, что нечего тратить время на разговоры.

Вечером 20 июня мы проводили отправлявшихся поездом, а в середине следующего дня – уезжавших на автомашинах.

Невозмутимое спокойствие командования округа, деловитость и четкость при формировании и сборах в дорогу аппарата фронтового управления подействовали на всех благотворно. Особой тревоги никто не проявлял. Кое-кто из административно-хозяйственного аппарата высказывал даже надежду, что это плановый выезд учебного порядка, что не позднее следующей субботы все возвратятся в Киев.

В субботу мы закончили отправку всех срочных документов в Москву. К подъезду штаба округа подкатило несколько автобусов и грузовых машин. Красноармейцы и командиры быстро погрузили документы, карты, столы, стулья, пишущие машинки. Работали весело, слышались шутки, смех.

Был теплый вечер. Из тенистых парков и скверов веяло благоухающей свежестью. Киевляне возвращались с работы. Всюду царило оживление. Ни у кого и мысли не возникало, что каких-нибудь десять часов отделяют от рокового мгновения, когда внезапно прервется мирное течение жизни и прозвучит ужасное слово «война».

Было еще светло, когда наша колонна пересекла людные городские кварталы и выбралась на Житомирское шоссе. Я ехал на легковой машине в голове колонны. Бегло просмотрел газеты, в которые так и не удалось заглянуть днем. На страницах не было ничего тревожного.

И все же на душе было неспокойно. Видимо, потому, что я и мои помощники знали значительно больше, чем сообщалось в газетах.

Не успели мы доехать до Житомира, как послышались прерывистые сигналы следовавшей за мной автомашины. Я приказал шоферу свернуть на обочину и остановиться. Выяснилось: несколько автомашин встали из-за различных неисправностей. Еще несколько раз в течение ночи приходилось останавливать колонну. Непредвиденные задержки срывали график марша. Назревала угроза, что к 7 часам утра я не сумею привести свою автоколонну в Тарнополь. Привитое в армии стремление к точному выполнению приказа не позволяло мириться с этим. К тому же всю ночь меня мучила мысль, что на рассвете может разразиться война. Приказал ускорить движение. Рассвет застал нас неподалеку от Бродов – небольшого, утопающего в зелени украинского местечка. Здесь мы сделали очередную десятиминутную остановку.

У каждого автобуса или грузовика меня встречал старший по машине и докладывал:

– Все в порядке, товарищ полковник.

Возвратившись в голову колонны, я собирался уже подать сигнал «вперед», как вдруг в воздухе над Бродами послышался гул. Все подняли головы, вглядываясь в небо.

Мы знали, что здесь у нас аэродром, на котором базируются истребители и штурмовики. Что-то рано наши летчики начали свой трудовой день.

Но послышались гулкие взрывы. Земля под ногами вздрогнула. Кто-то закричал:

– Смотрите! Смотрите! Пожар!..

За Бродами поднимались клубы дыма. Наметанный глаз автомобилистов определил: загорелся склад с горючим. Все замерли в тревожном молчании. Обожгла мысль: «Неужели война?!»

Последние сомнения покинули нас, когда мы увидели самолеты с черными крестами на плоскостях. Освободившись от бомб, они разворачивались над нами. Три вражеских бомбардировщика оторвались от строя и ринулись на нас. Люди бросились врассыпную и залегли в кюветах. Лишь некоторые водители упорно возились со своими машинами. Фашистские самолеты дважды на бреющем полете пронеслись вдоль колонны, поливая ее пулеметным огнем. Выяснив, что пострадали всего два человека, я распорядился быстро оказать им необходимую помощь и трогаться в путь.

Не оставалось никаких сомнений, что война ступила на нашу землю. Мозг сверлила мысль: что происходит сейчас на границе? Ведь даже большинство соединений прикрытия было рассредоточено в значительном удалении от государственного рубежа, а корпуса второго эшелона находились от него в 250–300 километрах. Удастся ли задержать врага? Иначе отмобилизование корпусов второго эшелона будет сорвано, и им придется вступить в сражение в их нынешнем состоянии – с большим некомплектом в живой силе и технике.

Все это я смогу узнать только в Тарнополе.

Мы поспешили туда, уже не обращая внимания на отстававшие от колонны отдельные автомашины.

Часть IV
Крушение мифа

Война началась

Наши машины проносятся по улицам Бродов. Вокруг ни души. Но жители не спят. В окнах раздвинуты занавески. Люди настороженно смотрят в сторону аэродрома, на густые клубы дыма. Догадываются, конечно, что это неспроста.

Пока мы преодолевали 60 километров, оставшихся до Тарнополя, небольшие группы фашистских самолетов еще дважды бомбили нашу колонну. К счастью, серьезного вреда нам они не причинили.

Прибыли мы раньше назначенного срока – в седьмом часу утра. Нас ждали. Не успела головная машина подъехать к военному городку, как ворота мгновенно распахнулись, и дежурный командир молча указал мне рукой, куда ехать.

Раньше здесь располагалась какая-то небольшая воинская часть. Когда было решено развернуть основной командный пункт округа в Тарнополе, для ускорения дела воспользовались этим городком. Прежних его хозяев перевели в другое место, здания поспешно переоборудовали, но, конечно, успели сделать далеко не все.

Я насчитал десятка полтора небольших домов, в основном одноэтажных. Между ними кое-где были разбиты палатки. Повсюду виднелись свежевыкопанные щели – для укрытия людей на случай бомбежки.

На шум подкативших машин выбежал генерал Пуркаев. На лице – величайшее нетерпение и досада. Так и казалось, что сейчас он закричит: «Где вы пропадали?!» Но генерал смолчал: видимо, вспомнил, что сам назначил срок нашего прибытия. Взмахом руки прервал мой рапорт.

– Быстрей разгружайтесь и на работу! Немедленно по всем каналам связи передайте командирам корпусов второго эшелона, чтобы вводили в действие оперативный план «КОВО-41». Добейтесь подтверждения, что это распоряжение получено. Когда ответы поступят, доложите мне.

Едва Пуркаев ушел, на пороге появился крайне рассерженный командующий. Он начал бурно возмущаться, что мы запоздали. М.П. Кирпонос редко терял самообладание. Значит, невыносимо тяжело складывались дела, если он вышел из равновесия.

Сдерживая обиду, я попытался объяснить, что мы прибыли даже раньше назначенного времени, несмотря на плохое техническое состояние автомашин. Кирпонос уже более сдержанно бросил на ходу:

– Чтобы через час у меня на столе лежала карта с обстановкой на границе!

Мы немедленно принялись за работу. Разложили карты и документы. Направленцы-командиры, закрепленные за армиями, сели за телефоны.

Для любого командного пункта главное – связь. Начальник связи округа генерал Д.М. Добыкин и его подчиненные во время развертывания КП в Тарнополе успели сделать многое. Я помню, как он с гордостью докладывал командующему округом, что с нового командного пункта будет напрямую вести переговоры как со штабами армий, так и с Москвой – по телефону, телеграфу, радио. Связь многоканальная, поэтому надежная. Но такой она оказалась только для мирного времени. Дело в том, что в основном она базировалась на постоянные проводные линии Наркомата связи. А те, естественно, были широко известны, и фашисты с первых же часов войны нацелили на них и свою авиацию, и диверсионные отряды. Своевременно устранять повреждения не хватало сил: большинство армейских и фронтовых подразделений связи должно было формироваться с объявлением мобилизации в западных областях Украины. Внезапное вторжение врага нарушило эти планы.

И вот теперь, когда бои начались, когда вчерашний Киевский Особый военный округ превратился в Юго-Западный фронт, его командование то и дело оказывалось оторванным от войск. Линии, соединявшие КП фронта с центром, действовали относительно терпимо. А соединиться со штабами армий было страшно трудно.

Лишь из двух армий левого крыла нам удалось получить точные данные о событиях первого дня войны. В полосе 12-й армии, прикрывавшей границу с Венгрией, пока все было спокойно. Командующий 26-й армией генерал Ф.Я. Костенко с присущей ему сдержанностью лаконично докладывал, что все пограничные заставы в полосе армии на рассвете атакованы гитлеровскими войсками. Войска прикрытия подняты по тревоге и с ходу контратаковали агрессора. Положение армии твердое!

Зато о положении 5-й и 6-й армий нам удалось собрать совсем неутешительные сведения. Штабы там сразу же потеряли связь с дивизиями и ничего конкретного доложить о ходе боевых действий не могли. Лишь во второй половине первого дня войны из донесений нам стало известно, что в полосе 5-й армии фашистские войска еще на рассвете начали переправу через Западный Буг в районе Любомля и Владимира-Волынского. Всю мощь артиллерийского огня и авиационные удары гитлеровцы сосредоточили на районы Устилуга и Владимира-Волынского. Все свидетельствовало о начале ожесточенных боев на границе. Западнее Львова, тоже вдоль всей границы, разгорелись упорные бои. О их результатах мы в штабе фронта имели очень скудные, отрывочные сведения.

Лишь несколько позже, проанализировав события первого дня войны, мы смогли в общих чертах представить себе картину случившегося. В субботний вечер и в ночь на воскресенье всюду отмечалось подозрительное оживление по ту сторону границы. Пограничники и армейская разведка доносили о шуме танковых и тракторных моторов. В полночь в полосе 5-й армии, к западу от Владимира-Волынского, границу перешел немецкий фельдфебель. Перебежчик рассказал, что у фашистов все готово к наступлению и начнут они его в 4 часа утра. Начальник погранзаставы доложил обо всем по инстанции. Сведения были настолько важными, что начальника пограничных войск Украины генерала В.А. Хоменко подняли с постели. Тот немедленно сообщил о полученных данных своему начальству в Москву и командующему округом.

Первой мыслью было у всех: «А не провокация ли это?» Стали ждать решения Москвы.

В 0 часов 25 минут 22 июня окружной узел связи в Тарнополе начал прием телеграммы из Москвы. Она адресовалась командующим войсками всех западных округов. Нарком и начальник Генерального штаба предупреждали, что «в течение 22–23.6.41 года возможно внезапное нападение немцев», и требовали, не поддаваясь ни на какие провокационные действия, привести войска в полную боевую готовность встретить внезапный удар немцев и их союзников. Далее в телеграмме указывались конкретные мероприятия, которые следовало осуществить:

«а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность; войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава; подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Только в половине третьего ночи закончился прием этой очень важной, но, к сожалению, весьма пространной директивы. До начала фашистского нападения оставалось менее полутора часов.

Читатель может спросить, а не проще было бы в целях экономии времени подать из Генерального штаба короткий условный сигнал, приняв который командование округа могло бы приказать войскам столь же коротко: ввести в действие «КОВО-41» (так назывался у нас план прикрытия государственной границы). Все это заняло бы не более 15–20 минут.

По-видимому, в Москве на это не решились. Ведь сигнал о вводе в действие плана прикрытия означал бы не только подъем всех войск по боевой тревоге и вывод их на намеченные рубежи, но и проведение мобилизации на всей территории округа.

Пока телеграмму расшифровали, изучали и готовили распоряжения армиям, гитлеровцы обрушили на наши войска мощные авиационные и артиллерийские удары.

Эти удары, застигшие большинство частей еще в местах их постоянной дислокации, нанесли нам первые чувствительные потери.

Получив приказ отбросить вторгшегося противника за линию государственной границы, дивизии первого эшелона наших войск прикрытия под непрекращающейся бомбежкой устремились на запад. Первый удар немецкой авиации хотя и оказался для нас неожиданным, но не вызвал ни у кого паники. В трудной обстановке, когда все, что могло гореть, было объято пламенем, когда на глазах рушились казармы, жилые дома, склады, прерывалась связь, командиры прилагали максимум усилий, чтобы сохранить руководство войсками. Они твердо следовали тем боевым предписаниям, которые им стали известны после вскрытия хранившихся у них пакетов.

Первыми выступили навстречу противнику передовые части 45, 62, 87 и 124-й стрелковых дивизий 5-й армии, 41, 97, 159-й стрелковых и 3-й кавалерийской дивизий 6-й армии, а также 72-й и 99-й стрелковых дивизий 26-й армии.

Для того чтобы эти части заняли приграничные укрепления, им требовалось не менее 8—10 часов (2–3 часа на подъем по тревоге и сбор, 5–6 часов на марш и организацию обороны). А на приведение в полную боевую готовность и развертывание всех сил армий прикрытия государственной границы планом предусматривалось двое суток!

Всю мощь первых ударов гитлеровских войск, по существу, приняли на себя немногочисленные подразделения пограничников и гарнизонов укрепленных районов.

Положение осложнялось тем, что с первых часов фашистского вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация. От ее бомб военно-воздушные силы нашего округа потеряли 180 самолетов. Советские части, двигавшиеся к границе, непрерывно подвергались бомбежкам и обстрелу с воздуха. Лишь отдельные небольшие группы наших истребителей через плотные заслоны фашистских самолетов прорывались на помощь к своим войскам.

Когда начальник штаба фронта доложил обстановку, сложившуюся к 10 часам утра, генерал М.П. Кирпонос немедленно вызвал к себе командующего военно-воздушными силами генерала Е.С. Птухина и потребовал от него сосредоточить основные усилия авиации на прикрытии с воздуха выдвигающихся к границе войск, нанесении сосредоточенных ударов по танковым и моторизованным группировкам противника и его ближайшим аэродромам.

Птухин ушел, а генерал М.А. Пуркаев положил на стол командующего фронтом только что полученную директиву народного комиссара обороны. Повернувшись к Н.Н. Вашугину, Михаил Петрович медленно и отчетливо зачитал ее:

«22 июня 1941 г. в 4 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз приказываю:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить.

2. Разведывательной и боевой авиации установить места сосредоточения авиации противника и группировки его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиации наносить на глубину германской территории до 100–150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территории Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать».

Поскольку требования директивы были достаточно ясны, она без всяких комментариев была незамедлительно передана в войска.

В 15 часов мы должны были послать в Москву свое первое донесение. Я занялся его составлением. Это был, пожалуй, самый трудный отчетный документ за всю мою штабную деятельность. Обстановка оставалась по-прежнему неясной: каково истинное положение армий, где враг наносит главный удар, каков его замысел – обо всем этом можно было лишь строить догадки. И наше первое боевое донесение в Москву было полно общих мест и неясностей. Из-за этого я и мои помощники невольно чувствовали себя без вины виноватыми.

Мы быстро продумали и наметили более гибкие и действенные способы сбора и обработки донесений от подчиненных штабов. Частые порывы телефонных и телеграфных линий, неустойчивая работа радиостанций вынуждали полагаться прежде всего на офицеров связи, которых мы посылали в войска на машинах, мотоциклах и самолетах.

Из анализа поступивших в ночь на 23 июня данных стало все яснее вырисовываться, что главный удар враг наносит в северозападной части Украины из районов Устилуга и Сокаля в полосе 5-й армии на ее стыке с 6-й армией, в направлениях на Луцк и Дубно. Одновременно фашистские войска ведут наступление в полосах 6-й и 26-й армий. Ожесточенные бои разгорелись в районах Рава-Русской и Перемышля.

Как выяснилось впоследствии, против 5, 6 и 26-й армий нашего Юго-Западного фронта на участке Владимир-Волынский, Перемышль гитлеровское командование развернуло 37 дивизий (25 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 3 охранные). Их наступление поддерживали основные силы 4-го воздушного флота, насчитывавшего 1300 самолетов.

Только против 5-й армии в первый день наступления командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Рундштедт ввел в сражение десять пехотных и четыре танковые дивизии, в готовности к развитию успеха он держал здесь не менее двух пехотных, четырех моторизованных и одной танковой дивизий. Более двадцати дивизий 6-й полевой армии генерала Рейхенау и 1-й танковой группы генерала Клейста против пяти наших дивизий, находившихся у границы!