Текст книги "У истоков Руси"

Рассказ пятый. Русская земля при Владимире и Ярославе

При Владимире и Ярославе Русская земля захватывала уже большое пространство: на юге она касалась берегов Черного моря в Тмутараканском княжестве, а по Днепру доходила на юг до порогов; на западе русскою границею были Западный Буг и Балтийское море; на севере русские, или собственно новгородские, колонии по разным местам доходили до Белого моря, Печоры и Уральских гор; на востоке русские владения частью доходили до земли камских болгар, частью ограничивались степями, лежащими за Сулою и Семью, и частью, в Тмутараканском княжестве, простирались до Кавказских гор и захватывали большую часть Хазарии. Разные племена, жившие на этом огромном пространстве, более или менее зависели от русского, или киевского, князя, и потому носили одно общее название Русской земли, и действительно составляли части одного общего целого, и управлялись посадниками или детьми киевского князя; так, по крайней мере, было при Владимире. При Ярославе это несколько изменилось; ибо Мстислав Тмутараканский и Черниговский и Брячислав Полотский были самостоятельными и независимыми князьями в своих довольно обширных владениях: но Ярослав умел держаться в постоянном союзе с сими двумя князьями, и посему при нем ежели не было единовластия, то не было и раздора, и русские владения продолжали составлять одно целое, и целое тем более прочное, что во всех владениях Руси была признана господствующею одна религия христианская и в церковном отношении все русские земли были подчинены одному киевскому митрополиту, который поставлял епископов по другим городам.

С введением христианства княжеская власть на Руси значительно усилилась; ибо князья кроме сбродной дружины, состоящей на их службе, теперь стали иметь на своей стороне духовенство христианской церкви. Христианская церковь, введенная преимущественно князьями и ими первоначально поддерживаемая, естественно, должна была и сама поддерживать князей, по крайней мере внушать народу мысль о святости княжеской власти, о происхождении ее от Бога, об обязанностях подданных повиноваться беспрекословно князьям и начальникам от них поставленным. Кроме того, сами Владимир и Ярослав более всех своих предшественников умели сблизиться с народом; они хотя еще употребляли варяжскую дружину, но уже не дорожили ею столько, сколько дорожили прежние князья. Мы видели, что Владимир в 980 году выпроводил буйных варягов в Грецию и нашел средство пополнять свою дружину охотниками из туземцев; Ярославова дружина также преимущественно пополнялась туземцами; у Мстислава Тмутараканского дружина первоначально состояла также из тмутараканских туземцев – хазар и касогов, а когда он перебрался в Чернигов, то к хазарам и касогам присоединились охотники из северян; дружина полотского князя Брячислава преимущественно состояла из полочан. Все это сообщало княжеской власти новую силу и крепость, князья, так сказать, сживались с народом, приобретали более общих интересов; даже в иных случаях народ стал защищать интересы князя так же горячо, как и свои. Так новгородцы, самое вольнолюбивое племя из всех славянских племен на Руси, помогали Владимиру в войне его с Ярополком, а Ярослава три раза выручали в войнах его с Святополком и Болеславом, и даже один раз изрубили Ярославовы лодки, когда он, разбитый Болеславом, хотел бежать за море к варягам, и прямо сказали ему: «Мы еще хочем биться с Болеславом и Святополком». Так же черниговцы бились на Листвене за своего князя Мстислава.

Но, несмотря на значительное усиление княжеской власти, ни Владимир, ни Ярослав не были еще самовластцами в Русской земле. Земщина по-прежнему была еще сильна и самостоятельна и при князьях и при их посадниках продолжала еще иметь свое собственное управление, своих старост, и других выборных начальников и свое вече, которое в важных случаях даже приглашалось князьями и иногда действовало мимо князей. Владимир, желая переменить языческую веру, пригласить представителей дружины и земщины, бояр и старцев, и по их совету послал избранных мужей испытать, какой народ как служит Богу; и когда возвратились в Киев избранные мужи, то опять пригласил бояр и старцев и с их совета решился принять христианскую веру. Ярослав, получивши весть о смерти отца и избиении братьев, собрал вече в Новгороде и просил у земщины помощи на Святополка. В 997 году в Белгороде было вече, на котором белгородцы порешили сдаться печенегам. Владимир так же искал любви и расположения у земщины, как и у дружины; на его еженедельных пирах участвовали как дружинники, так и земцы, сотские, десятские и нарочитые мужи; или он одинаково угощал как дружинников, так и земцев и в Василеве, и в Киеве по случаю своего спасения в битве с печенегами под Василевом. Земщина и при Владимире и Ярославе продолжала иметь свое войско, предводительствуемое своими отдельными воеводами; войско это составлялось из земцев, собственно, только для защиты земли от нападения неприятелей, но иногда, конечно по решению веча, участвовало и в походах и войнах княжеских. Так, земская рать была в походе Ярославова сына Владимира в Константинополь и имела своим начальником воеводу Вышату; земцы, очевидно, участвовали в этом походе потому, что самая война с греками была начата за обиду русских купцов. Земское войско в самых сражениях и походах всегда стояло и шло отдельно от княжеской дружины. Так, в 992 году при нападении печенегов, когда печенежский князь предложил Владимиру выставить русского богатыря для единоборства с печенежским богатырем; то Владимир сперва послал бирючей в свой стан к дружине, а когда такого богатыря в княжьем стану не нашлось, то велел кликать к земской рати, и пришел к Владимиру стар муж, и сказал: «Княже! Есть у меня один сын меньший дома, а с четырьмя я вышел, а он дома, а от детства никто его не мог побороть». У Мстислава под Лиственом северянская земская рать также стояла и билась с варягами Ярослава отдельно от княжьей дружины; и Мстислав, осматривая поле битвы, еще сказал: «Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя цела». Или в 1036 году в битве с печенегами под Киевом земская рать киевлян и земская рать союзных новгородцев стояли отдельно от варягов дружины Ярославовой, именно варяги в средине, киевляне на правом крыле, новгородцы – на левом. Как земцы иногда помогали князьям в их войнах, так, наоборот, и князья иногда помогали земцам в их войнах: так, мы уже видели, что Владимир в 985 году для новгородцев воевал с камскими болгарами и по желанию новгородцев заключал с ними мир; также Ярослав в 1021 году за новгородцев воевал с Брячиславом Полотским или в 1030 году для Новгорода же воевал с эстонскою чудью; а в 1042 году Ярославов сын Владимир вместе с новгородцами и для новгородцев разорял земли соседнего финского племени ямь. Также войны Ярослава с дикою литвою, очевидно, были ведены в пособие соседней русской земщине, именно для защиты русских колоний в Литве; ибо, конечно, Ярослав ходил в Литву не за вениками же и лыками, которыми дикие литовцы будто бы платили дань.

Принятие христианской веры произвело большое изменение в русской земщине: оно не только сообщило церковное единство всем племенам, составлявшим тогда Русь, чего они прежде не имели, но и в самое общественное устройство земщины ввело сильное участие церкви. По уставу Владимира о церковных судах, составленному на основании греческих церковных законов, многое, что прежде находилось в ведении земских общин, перешло в ведение церкви, митрополита и епископов. Так, по этому уставу в ведение церкви и епископов были переданы больницы, странноприимницы, также лекаря, странники, слепцы, хромцы, калеки и рабы, освобожденные на помин души. Во все дела сих учреждений и лиц, равно как и в причт церковный, ни земские, ни княжие начальники не могли уже вступаться. Потом сим же уставом передан был в ведение церкви надзор за торговыми мерами и весами, следовательно, до некоторой степени и торговля вышла из-под влияния земских общин; далее суд по делам семейным, а также в нарушении правил церкви и нравственности решительно отошел от общин к церкви: по всем семейным ссорам, по тяжбам о наследстве и по прочим подобным делам должно уже было идти не к земским старостам, а к епископу или его наместникам и десятильникам. Мало этого, Владимир, считая все древние русские обычаи и порядки погаными и неприличными христианам, хотел, чтобы во всех судах между русскими христианами вместе с княжими тиунами и земскими старостами участвовало и духовенство, и с этою целью принял так называемый Закон судным людям, особый сборник греческих узаконений, и желал, чтобы этим Законом, как христианским, судились христиане на Руси. Ближайшим следствием такового нововведения, конечно, было то, что русские люди старались избегать суда по греческим законам, оскорбительным для вольных людей и не согласным с русскою жизнью, и поканчивали свои дела самосудом. А посему Ярослав, утвердившись после Владимира в Киеве, немедленно издал новый закон, известный под именем Русской Правды, в котором обратил единственно внимание на те дела, в которых по судному Закону людям назначалось телесное наказание, особенно ненавистное и нетерпимое в тогдашнем русском обществе, как оскорбительное для свободных людей; и согласно с исконными русскими обычаями заменил его денежными пенями, а также оставил в своей силе древнейший обычай мести в делах по убийствам; впрочем, согласно с новыми требования общественной жизни ограничил право мести только ближайшими родственниками убитого, членами одной семьи, а за неимением ближайших родственников убитого назначил, чтобы убийца платил большую пеню в сорок гривен, т. е. семь фунтов серебра. Но не довольствуясь изданием Русской Правды, Ярослав, чтобы ослабить влияние греческих законов, не угодных русскому обществу и во многом не согласных с его обычаями, издал новый устав о церковных судах, в котором строго отделил церковный суд от светского суда и значительно сократил его ведомство. По сему уставу, с одной стороны, духовенство потеряло право участвовать в светских судах, а княжие тиуны и другие светские судьи отстранены от участия в церковных судах, а с другой стороны, церковные суды почти исключительно ограничены делами семейными и лицами, состоявшими в непосредственном ведении церкви.

Чтобы еще более отстранить влияние Греции на русское общество через церковь, Ярослав в 1051 году избрал в митрополиты всея Руси священника села Берестова Илариона, родом русина, мужа уже приобретшего известность своим благочестием и книжным учением, и велел поставить его в митрополиты русским епископам без сношения с греческим патриархом, но вполне придерживаясь правил церковного номоканона; и таким образом Ярослав, не делая и не желая делать совершенного разрыва с Греческою церковью, в то же время дал Русской церкви более самостоятельности и независимости от Греческой. Но высвобождение Русской церкви из-под зависимости от Греческой и точнейшее определение церковных судов по новому уставу только ослабляло греческое влияние; церковь же тем не менее продолжала действовать на русское общество и вести его вперед, за церковью шли на Русь книжное учение и другие потребности более развитой общественной жизни. Ярослав уже любил читать книги и занимался чтением день и ночь, митрополит Иларион и новгородский епископ Лука Жидята, оба русские уроженцы, уже были известны своим книжным учением и оставили после себя хотя не многие, но замечательные сочинения, сохранившиеся до нашего времени в разных списках, следовательно, любимые и уважаемые не только у современников, но и у позднейшего потомства. Училища, заведенные Владимиром и Ярославом в Киеве и Новгороде, не остались единственными; при Ярославе же начали появляться училища и в других городах: так, мы имеем известие об училище в Курске. Кроме славы книжного учения в русском обществе за Ярославово время появилась еще новая слава, прежде неизвестная на Руси, слава подвигов благочестия, постничества и неусыпных трудов. Так, при Ярославе один житель Любеча, путешествовавший на Афонскую гору и постриженный там в иноки под именем Антония, поселившись в пещере над Днепром, ископанной Иларионом до поставления его в митрополиты, так прослыл своею строгою иноческою жизнью, постничеством, молитвами и другими подвигами благочестия, что славу его летописец уподобляет славе древнего великого Антония. Египетского и говорит, что к нему стекались люди с разных сторон, прося у него благословения и молитв. Таким образом, струя новой жизни, порожденной христианством, деятельно и с успехом пробивала кору старого язычества в жизни русского общества.

Но в то же время и старая жизнь еще продолжала пользоваться своими успехами в большинстве русских людей. Отдаленные углы Русской земли еще упорно отстаивали свое язычество, волхвы и кудесники еще пользовались уважением темного народа; мы видели, что в 1024 году Ярослав сам должен был отправиться в отдаленную землю Суздальскую, чтобы утишить там мятеж, произведенный волхвами, которые ходили по случаю голода по селам и городам и избивали старых людей, рассказывая невеждам старую языческую басню, что старики и старухи удерживают у себя обилие земли и от того-де хлеб не родится. Та же привязанность к старому язычеству, нет сомнения, продолжалась и в других краях Руси; те из киевлян и новгородцев, которые с воплем и слезами провожали поруганный кумир Перунов, конечно, тайно продолжали еще молиться и Перуну, и рощам, и кладезям и бегать от христианских церквей. Недаром же Ярослав, рассылая священников по городам и селам, наказывал им, чтобы они почаще приглашали прихожан в церкви; ясно, что новые христиане еще туго посещали храмы Божии, а охотнее ходили молиться рощам и кладезям. Самые монастыри, построенные Ярославом в Киеве, плохо еще удовлетворяли истинно благочестивых людей и не были образцами христианской жизни; так, преподобный Антоний, пришедши от Афонской горы, пересмотрел все киевские монастыри и ни в одном не решился остаться, а поселился в уединенной пещере над Днепром. Даже в иных семьях княжеских еще продолжали доверять разным языческим суевериям; так, при рождении Всеслава Полотского были приглашены волхвы, которые и наказали его матери навязать новорожденному какое-то язвено, чтобы носил до смерти.

Но и кроме прямых языческих суеверий, старая жизнь еще не оставляла русского общества. Знаменитые по народным преданиям пиры Владимира и по принятии князем христианства еще много удерживали в себе старых языческих обычаев, на них еще участвовали скоморохи со старыми языческими песнями, весь склад сих пиров был еще старый, и все попойки и разговоры отзывались удалой стариною. Книголюбец Ярослав уже не давал пиров, как не согласных с новыми требованиями жизни и напоминавших не христианскую старину; брат его Мстислав Черниговский и Тмутараканский, подобно отцу, был еще охотник до пиров и не щадил для них своего имения. А ежели так было у князей, то у народа, вообще туго принимающего новости, дохристианская старина была еще сильнее. Мы уже видели, что Ярослав в своей Русской Правде не мог еще отменить старого обычая мести и только сократил его, а в своем уставе о судах церковных тот же князь не только допустил, но и узаконил некоторые старые, отзывающиеся язычеством обряды на свадьбах и сговорах. И вообще русские люди при Владимире и Ярославе в большинстве еще много соблюдали языческих старых обрядов в разных важных случаях частной жизни, от рождения человека до его погребения.

Но в то же время жизнь русского общества быстро продолжала развиваться, по крайней мере в более значительных городах. Для построения и украшения церквей стали приходить на Русь разные художники из Греции, строители, иконописцы, певцы и другие, к которым поступали русские люди в ученье и распространяли разные искусства, допрежде неизвестные на Руси. Пышность княжеского двора, введенная Владимиром и поддерживаемая Ярославом, вызывала также своего рода разных художников, которые тоже распространяли свои знания в народе, принимая к себе в ученики русских людей. Торговля по-прежнему производилась с большою деятельностью и постепенно расширялась; новые потребности жизни вызывали новые виды торговли. Современник Владимира, немецкий летописец Дитмар, насчитывает в Киеве уже четыреста церквей и восемь торговых площадей; другой иностранный летописец, Адам Бременский, уподобляет уже Киев Константинополю; и действительно, Ярослав старался украсить этот город по образцу греческой столицы. Другие города Руси, современной Владимиру и Ярославу, по всему вероятию, также процветали и украшались, особенно те, где жили князья сыновья Владимира и Ярослава.

Рассказ шестой. Сыновья Ярослава

Русь, при Ярославе состоявшая из трех отдельных владений, самого большого Ярославова и потом Новгородского и Полотского, по смерти Ярослава разделилась на семь отдельных владений, независимых друг от друга. Новгородское и Полотское владения остались по-прежнему: Полотское за потомками Изяслава Владимировича, а Новгородское за самим господином Великим Новгородом при выборных князьях. Огромное же владение Ярославово по собственному завещанию самого старого князя разделилось на следующие отдельные княжества: 1-е, Киевское, которое обнимало собою весь правый берег Днепра, ему принадлежали как Киевская область полян, так и земли Древлянские и Туровские и, кажется, Червенские города; 2-е, Черниговское, ему принадлежали кроме Северянской области Чернигова еще Тмутаракань на юге и земля вятичей, также Рязань и Муром на северо-востоке; 3-е, Переяславское, состояло из Переяславской области на юге в Приднепровье и из северных областей, Ростова, Белоозера, Суздаля и других тамошних новгородских колоний; 4-е, Смоленское, заключало в себе древние земли кривичей, верхнее течение Днепра по обеим его берегам, а также колонии кривичей в южных пределах Литовской земли; 5-е, Владимиро-Волынское, которому принадлежала Волынь с частью Подолии, область сия простиралась от реки Горыни на запад до реки Западного Буга.

Хотя по Ярославову завещанию Изяслав Киевский назван старшим князем и заступил место отца; но по характеру своему он не мог занимать этого места, а старшинство по завещанию не давало ему никакой власти над младшими князьями, которые по самому завещание были признаны независимыми и самостоятельными владельцами, каждый в своей области, старший брат даже не получил права суда над младшими и не мог изгнать ни одного из них, а только обязан был помогать тому из братьев, кого будут обижать другие. Но владения Ярославовых детей недолго оставались в том виде, в каком их оставил Ярослав: на третьем году по смерти Ярослава умер Вячеслав Смоленский, а на пятом Игорь Волынский; и Изяслав Киевский их владения присоединил к своим, а сыновей их оставил без владений и держал их при себе как малолетних; и таким образом из пяти княжеств, образовавшихся из Ярославовых владений, через пять лет после его смерти образовалось три владения, самое большое Изяславово и потом Святославово и Всеволодово. Сии три старших брата первоначально жили мирно между собою; Святослав и Всеволод даже смолчали, когда Изяслав усилил свои владения присоединением Смоленска и Волыни.

Но мир и тишина на Руси были непродолжительны: с одной стороны, на юго-восточные границы Руси надвигался новый сильный враг – половцы, сменившие печенегов; а с другой стороны, и между князьями накоплялось много разных неудовольствий, которые скоро ли, долго ли должны были разродиться междоусобиями. В народе уже начало носиться какое-то темное предчувствие грядущих несчастий, люди стали уже замечать разные предзнаменования не на добро: то Волхов шел пять дней вверх, а не по течению, то семь вечеров кряду видели на западе какую-то необычайную звезду с кровавыми лучами, то рыболовы вынули из Сетомли какого-то странного урода в образе человеческом, то замечали затмение солнца; и все это сильно смущало и волновало народ. Да и кроме темных предзнаменований было уже немало беспокойств: Всеволод Переяславский уже несколько раз бился то с торками, то с новым врагом – половцами; Святослав Черниговский должен был воевать со своим безудельным племянником Ростиславом, сыном покойного Владимира Ярославича Новгородского, который отнял у Святославова сына Глеба Тмутаракань, пробравшись туда из Новгорода. Потом в 1066 году Всеслав Брячиславич, князь Полотский, один из самых удалых князей своего времени, напал на Новгород, разбил тамошнего князя Мстислава, сына Изяславова, ограбил храм Св. Софии, снял колокола и паникадилы и кроме разных богатств захватил множество пленников, жен и детей. Это нападение Всеслава на Новгород подняло князей Киевского, Черниговского и Переяславского; они все вместе двинулись на полотские владения и после жестокой битвы взяли Минск, потом пошли к Немизе, куда явился и Всеслав, и здесь произошла страшная сеча, дорого стоившая обеим сторонам и кончившаяся бегством Всеслава. Но Всеслав и разбитый был еще страшен для сыновей Ярослава; они целых четыре месяца не распускали войска и стояли на границах Полотских владений и, чтобы покончить с ним дело, прибегли к хитрости. Они зазвали Всеслава для переговоров в Оршу близ Смоленска, поклявшись честным крестом, что не сделают ему никакого зла; и когда Всеслав, положившись на их крестное целование, переехал в лодке через Днепр и вошел в шатер Изяславов, то схватили его изменнически и увезли в Киев, где Изяслав его и его двух сыновей засадил в поруб.

Наконец в 1068 году наступила настоящая беда в Русской земле, та самая, которая давно предчувствовалась в народе: половцы напали на Переяславскую область бесчисленными толпами, так что к Всеволоду явились на помощь Изяслав и Святослав и дали битву на Альте, где русские князья были разбиты наголову, Изяслав с Всеволодом бежали в Киев, а Святослав – в Чернигов. Но это было только начало бедствий. Вслед за поражением русских князей на Альте половцы рассыпались по южным границам русских владений и начали опустошать беззащитные города и села. Богатые киевляне, ожидая и себе такой же участи, созвали вече на торговой площади и послали сказать Изяславу: «Князь, дай нам оружия и коней, мы хотим еще биться с половцами»; но Изяслав отказал им. Тогда киевляне, и прежде недовольные своим князем за то, что он многих из них посажал в темницы, восстали всем городом; и сперва выпустили своих темничных узников, засаженных Изяславом, а потом вывели из поруба и Всеслава Полотского с его сыновьями. Изяслав и Всеволод, не зная, как унять народное восстание, бежали из Киева; их бегство еще более развязало руки восставшим гражданам: они разграбили княжий двор и провозгласили киевским князем Всеслава Полотского. Между тем храбрый Святослав Черниговский, собрав три тысячи ратников, дружно ударил на половцев, грабивших около Чернигова, разбил их двенадцать тысяч и взял в плен их князя.

Через семь месяцев после бегства из Киева Изяслав возвратился на Русь в сопровождении польского короля Болеслава II и с большим польским войском. Услышав о его походе, киевляне вместе с своим выборным князем Всеславом выдвинулись вперед к Белгороду; но Всеслав, не надеясь на киевлян или не сочувствуя им, ночью тайно бежал из Белгорода и ушел в свой родной Полотск. Киевляне, оставленные князем, воротились в Киев и, созвавши вече, порешили отправить посланников к Святославу и Всеволоду с такими речами: «Князи! Мы худо сделали, прогнавши своего князя, а он теперь ведет на нас Лятьскую землю, а пойдите в город отца своего, а ежели не пойдете; то мы зажжем свой город и уйдем в Греческую землю». Святослав с Всеволодом на такие речи киевских посланцев отвечали: «Мы пошлем сказать своему брату, что ежели он пойдет на вас с ляхами, губить вас, то мы выйдем противу его ратью и не дадим погубить город отца своего, а ежели хочет идти с миром, то пусть придет в малой дружине» – и тем успокоили киевлян, а сами послали к Изяславу сказать: «Всеслав убежал, не води ляхов в Киев, тебе там нет противника; а ежели хочешь иметь гнев и погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стола». Изяслав, получивши такую весть от братьев, отослал ляхов назад и только с небольшою дружиною и с Болеславом отправился в Киев, пославши наперед себя своего сына Мстислава. Мстислав, вошедши в Киев, иссек до 70 человек киевлян, которых подозревал в освобождении Всеслава, а других ослепил, иных же без вины погубил, не разобравши дела.

Киевляне, желая искренно примириться с князем, смолчали против жестокостей Мстислава, вышли встречать Изяслава и с поклоном приняли его как своего князя. Но не так искренно действовал Изяслав; он, не довольствуясь нелепою местью, совершенною его сыном, отдал Киев на грабеж полякам, пришедшим с Болеславом, которые своим буйством, грабительствами и разными оскорблениями довели киевлян до того, что они, чтобы избавиться от навязанных им гостей, нашлись вынужденными тайно убивать их и тем только заставили Болеслава с уцелевшими спутниками поскорее убраться в Польшу. Потом, по удалении Болеслава, Изяслав перевел торговую площадь с Подола на гору, чтобы самому было удобнее и ближе вмешиваться в торговые дела и иметь строгий надзор за гражданами. Далее, из какой-то непонятной подозрительности, он стал преследовать уважаемого целым Киевом преподобного Антония Печерского, так что сей святой муж принужден был оставить свою пещеру и укрыться в Чернигов под покровительство Святослава. Все это ставило Изяслава в невыгодное положение в отношении к народу. А между тем Святослав Черниговский день ото дня приобретал большее уважение и любовь народа своим мужеством и благоразумием; его победа над половцами под Черниговом и заступничество за киевлян перед Изяславом так подняли его в народном мнении, что вольнолюбивые новгородцы выбрали себе в князья его сына Глеба; к тому же сам Святослав завладел Белозерским краем, а может быть, и Ростовом. Все это ставило Святослава в такое положение, что он при своем характере мог первенствовать между русскими князьями, чем он и не замедлил воспользоваться.

Изяслав в первый же год по возвращении своем в Киев напал, и довольно удачно, на Всеслава в самом Полотске и, выгнавши его оттуда, посадил там своего сына Мстислава, а когда тот скоро умер, то перевел туда другого сына, Святополка. Но с Всеславом нельзя было разделаться одною удачною битвою или занятием одного или нескольких городов; это был князь самый находчивый, не отступавший ни перед какою бедою и так ловко умевший выпутываться из разных напастей, что современники его называли богатырем чародеем и оборотнем. Война с таким чародеем, начатая Изяславом, кажется, из одной ненависти, только ему самому доставила множество несчастий: во-первых, она продолжалась около трех лет, и Всеслав успел воротить свой Полотск и до того довел Изяслава, что тот признал неприкосновенность его владений и вступил с ним в отдельный союз. Потом об этом союзе киевского князя с Полотским стали носиться слухи, что будто бы Изяслав условился с Всеславом соединенными силами напасть на Святослава Черниговского и Всеволода Переяславского. Насколько верны были сии слухи, мы не знаем; но ими как не надо лучше воспользовался Святослав, он под их предлогом заключил союз с Всеволодом и принудил Изяслава бежать из Киева, а сам занял Киев и, соединя все киевские владения с черниговскими, сделался старшим князем.

Изяслав, оставляя Киев, вывез с собою большие богатства, добытые разными насилиями, и думал при их помощи найти себе скорую помощь в Польше; но Святослав так ловко повел свои дела, что при его жизни Изяслав, сколько ни хлопотал о возвращении себе Киева, ничего не успел сделать. В Польше только порядочно обобрали его и выпроводили вон; ибо Святослав успел уже заключить союз с польским королем и помогал ему в войне с чехами, где по его приказание четыре месяца воевали заодно с поляками сын его Олег Святославич и сын Всеволодов, Владимир Мономах. Такая же неудача была Изяславу в Германии пред тамошним императором Генрихом IV: Генрих погрозил было Святославу войною, ежели он не возвратит Киева Изяславу; но дело обошлось и без войны, Святослав отправил богатые дары к Генриху, хорошо принял его посольство в Киеве; и Генрих, сильно занятый своими домашними делами, замолчал. Не более успеха было для Изяслава и в Италии перед римским папою, которому он обещал подчинить Россию в церковном отношении. Папа написал ему жалованную милостивую грамоту и приказал польскому королю возвратить богатства, отнятые у Изяслава, и помочь ему при занятии Киева; но грамота осталась грамотою, как прямая улика Изяславова малодушия и властолюбия, а польский король, уже союзник Святославов, не думал ни возвращать Изяславу его богатств, ни помогать ему в занятии Киева. И Изяслав по-прежнему оставался изгнанником и бездомным скитальцем со всем своим семейством и, конечно, надолго бы остался в этом жалком положении; но, к его счастью, Святослав на четвертом году своего княжествования в Киеве скончался, и киевским князем объявил себя Всеволод Переяславский, с которым Изяславу легче было управиться.

Весть о смерти Святослава как бы развязала руки Изяславу; он ее получил в Польше и, собравши наскоро польскую помощь, отправился на Волынь, куда к нему навстречу выступил и Всеволод со своими полками; но вместо битвы братья заключили мир, по которому Всеволод уступил Изяславу Киев, и за это сам получил в придачу к своим Переяславским владениям владения Черниговские и Смоленские. Этот новый дележ владений без борьбы так усилил Всеволода, что, и не будучи киевским князем, он сделался могущественнее Изяслава; и, напротив, по сему дележу почти совершенно были лишены владений сыновья покойного Святослава, за которыми осталась только одна полурусская отдаленная Тмутаракань, где княжил Роман Святославич. Здесь Изяслав поступил также с Святославичами, как прежде он поступил с детьми своих братьев Вячеслава и Игоря, которых по смерти отцов оставил без владений; но тогда такой грабеж ему сошел с рук, потому что сироты Вячеслава и Игоря были малолетными и заступиться за них было некому; Святославичи же, напротив, были уже не малолетки и отличались и храбростию и находчивостию, да и прежние ограбленные сироты Вячеслава и Игоря уже выросли. А посему необходимым и ближайшим следствием беззаконного волынского дележа была война с Святославичами и сыновьями Вячеслава и Игоря, которая началась на другой же год по возвращении Изяслава в Киев. Войну эту начали Борис Вячеславич и Олег Святославич; они, оставаясь без владений, сперва бежали в Тмутаракань, а потом, подговоря половцев напали на Всеволода в Чернигове, разбили его и принудили бежать в Киев. Изяслав вступился за брата, и, желая поддержать незаконный волынский дележ, собрал многочисленное войско, и приступил к Чернигову; черниговцы, не считавшие волынского дележа для себя законом, затворили перед ним ворота и стали защищаться; между тем Борис и Олег явились к ним на выручку, и на виду от Чернигова, на Нежатиной ниве, завязалась страшная сеча, на которой с одной стороны пал Борис Вячеславич и с другой – Изяслав Киевский, а разбитый наголову Олег Святославич убежал в Тмутаракань.