Текст книги "Операция «Тень»"

Мы все больше производим стратегических ракет с радиусом действия в восемь тысяч километров, чтобы достать нашего потенциального противника. Допустим – мы нанесем и ими удар по советской территории. Принесет ли это нам победу? Нет, поскольку нам не избежать ответного удара, и, повторяю, у нас в такой ситуации не окажется ни малейшей возможности спастись, уцелеть. И я, как американец, утверждаю: навлекать на нашу страну такую войну, которая уничтожит нас самих, – преступно.

Так будет обстоять в воздухе. А как на море? Не лучше, Грин. У нас огромный надводный флот. Линкоры, крейсеры, фрегаты, авианосцы! Начнись война, мы не сумеем использовать их даже в качестве металлического лома, они окажутся на дне морском раньше, чем мы примем такое решение. Войну на море смогут вести только подводные лодки, точнее – атомные подводные лодки. О преимуществах таких лодок тут всего несколько минут назад хорошо говорил капитан Каррайт. Но беда в том, что у русских тоже имеются такие же лодки, причем не в меньшем количестве, чем у нас. Каррайт об этом не подумал. Советские подлодки вооружены ракетами, которые, по моим сведениям, превосходят «Поларис». А что это значит? Наши, американские, военные специалисты признали, что подводная лодка, – заметьте, Грин, не атомная, а самая обыкновенная, с дизелями и электромоторами, вооруженная ракетами типа «Поларис» со сравнительно незначительным ядерным зарядом, – сильнейшее оружие для действия как против береговых баз и портов, так и против кораблей в открытом море. Капитан Каррайт только что напомнил нам, – в отличие от обычной атомная подводная лодка невидима и бесшумна, к тому же она располагает средствами противодействия работе радиолокационных станций противника и примет меры к тому, чтобы пройти в нужный ей сектор моря незамеченной. Имеем ли мы возможность как-то предотвратить появление в морях и океанах советских подлодок с ракетами? Нет, таких возможностей мы не имеем, и я абсолютно уверен, что они уже давно занимают соответствующие позиции под водой. А для ударов ракетами наш наступающий надводный флот явится отличной мишенью. Наши эскадры… Не отдельные корабли, а целые эскадры будут поражены, даже не успев увидеть противника: атомный взрыв на незначительной высоте мгновенно вызовет пожары на кораблях, наши моряки превратятся в огненные факелы, потоки гамма-излучений и нейтронов обрушатся на военные суда и их экипажи. Поражение завершит неизбежная взрывная волна. Может, вы скажете, что мощное соединение наших военных судов в море устоит против удара ракетой типа «Поларис»? Но как вы сами знаете, каждая подводная лодка имеет у себя на борту не одну ракету, а более полутора десятков. К тому же, если бы советские подводные лодки обнаружили в море подобное скопище наших наступающих линкоров, авианосцев – дело с самого начала приняло бы трагический оборот, наши специалисты еще лет пять тому назад весьма определенно сказали нам, что, по-видимому, произошло бы в таком случае… Установлено, что взрыв водородной бомбы мощностью в несколько десятков миллионов тонн на высоте ста километров над поверхностью земли сожжет все внизу на пространстве в несколько десятков тысяч километров. Я сказал: «над землей». Не приведи господь, чтобы когда-нибудь такой взрыв произошел над нашей страной, Америкой!

Известно, разрушительную силу ядерного оружия можно изменять в зависимости от цели, по которой собираются нанести удар. Установлено, что если взрыв водородной бомбы подобной мощности произвести на высоте не ста, а всего десяти километров – тепловой поток мгновенно испепелит наши надводные корабли, даже если они окажутся предусмотрительно разбросаны на площади в несколько сот квадратных километров. Какой же выход? Наше министерство военно-морского флота нашло, по его мнению, удовлетворительное решение: сократить ударные соединения до двенадцати кораблей – три авианосца, семь крейсеров и два корабля снабжения. Такая эскадра должна действовать рассредоточенно на пространстве до четырехсот километров, хотя нам отлично известно: рассредоточенные таким образом морские суда станут мишенью для подводных лодок противника, вооруженных ракетами типа «Поларис».

Допустим, что через десяток лет мы окажемся обладателями, например, сотни атомных подлодок. Даже сотни! Ну и что это нам даст, гарантирует ли это нам победу на море? Ни в коем случае. Во-первых, можно быть уверенным – у русских таких лодок, повторяю, обязательно будет больше. И затем другое обстоятельство, о котором наши вояки предпочитают не думать… Каррайт тут повторял чужие слова, слова, которые он вычитал в наших военных бюллетенях и не раз слышал от своего командования. И это очень опасно. Это заблуждение, которое однажды может привести к тому, что пока капитан Каррайт или ему подобный командир лодки будет прятаться на позиции под покровом пакового льда, он может лишиться родины. Понимаете, Грин?

Откуда наши подлодки с ракетами смогли бы подобраться к границам Советского Союза? Взгляните на карту. В Балтийское море с запада и в Черное море с юга русские их не пропустят, в этом можно не сомневаться. С востока? Сложно и весьма невыигрышно швыряться ядерными бомбами, нет подходящих объектов. Стало быть, с севера, отсюда подо льдами есть шанс на какую-то дистанцию приблизиться к берегам Советского Союза. Но опять же – по каким «жизненным центрам» Советов открыл бы огонь капитан Каррайт? Да и то при условии, что советские противолодочные корабли еще раньше не засекли его и в соответствующий момент не уничтожили, не позволив ему сделать ни единого выстрела. Но допустим – ему временно повезло. Бесспорно – он причинил бы на советской территории разрушения, убил бы там сколько-то людей. Но какое все это имело бы значение в развязанной нами же войне для нашей победы? Никакого.

От Берингова пролива на востоке до границы с Норвегией на западе – льды и тундра. До действительно жизненных центров русских слишком далеко. Как бы ни были сильны ракетные удары наших подводных лодок, они ничего не решат и лишь дадут русским лишний повод для нанесения ответного удара по нашей территории, по Штатам. Я ничуть не сомневаюсь, что в таком случае удар был бы комбинированным, у русских же давно есть межконтинентальные баллистические ракеты! Но не будем отвлекаться от аспектов именно морской войны. Послушать наших адмиралов, можно подумать, что мы в самом выгодном стратегическом положении, хотя на самом деле обстоит как раз наоборот.

У Советов нет, к их счастью, обременительного большого надводного флота, они с самого начала понимали, что если им в будущем придется воевать на море, то рассчитывать можно лишь на подводный флот. Все внимание они отдали подводному флоту. И если нанесение нашими подводными лодками сокрушительных ударов по жизненным центрам Советов с севера является чистейшей фантазией, то об ответных операциях советских подводных лодок этого сказать никак нельзя. И это должно быть понятно каждому, кто хоть немного знаком с физической и экономической географией. В данном случае география явно не на нашей стороне. Каррайт мечтает о превращении Арктики в театр военных действий… Да, так и получится, но произойдет это, мне кажется, совсем иначе, чем думает Каррайт. В арктическом бассейне военные действия приведут прежде всего к тому, что удар обрушится на наши военные базы и станции раннего радиолокационного оповещения, мы очень быстро лишимся здесь ушей и глаз. Как, посредством какого оружия русским удастся добиться этого, об этом гадать нет смысла.

Прайс устал. Он немного помолчал, закрыв глаза.

– Теперь взгляните, Грин, на наше тихоокеанское побережье, взгляните именно в аспекте морской войны, вероятного ответного действия подводного флота Советов. Тут нет нужды разыскивать наши жизненные центры, они расположены на самом берегу океана от Сиэтла на севере до мексиканской границы на юге. Сан-Франциско, Лос Анжелес, Монтерей… Тихоокеанское побережье – это наши авиационные заводы, это предприятия фирмы «Локхид», той самой, которая выпустила высотный самолет «У-2»… Тихоокеанское побережье Штатов – это нефть Калифорнии, это ракетные и атомные полигоны за Скалистыми горами, стартовые площадки в туннелях и каньонах Скалистых гор. Наконец, это – базы и порты, линии наших коммуникаций с Востоком, с Гавайями, с Седьмым флотом. Что мы сможем противопоставить советским подводным лодкам с ядерным оружием, чтобы защитить свое тихоокеанское побережье? Ровным счетом ничего. Ведь радиус действия ракет составляет от двух с половиной до четырех тысяч километров, а для стрельбы ракетами с атомными и водородными боеголовками по объектам на нашей территории подводным лодкам нет даже необходимости всплывать, они будут без помех расстреливать нас из-под воды. И если наш флот в открытом море мы можем как-то рассредоточить, то строения на берегу, порты, базы, города – рассредоточить невозможно, все поглотит огонь, на все обрушится взрывная волна и гибельная для всего живого радиация. Для того чтобы представить себе весь ужас, который воцарится на побережье, следует вспомнить, Грин, что взрыв ядерного заряда одной ракеты типа нашей «Поларис» в пять раз превосходит силу взрыва атомных бомб, сброшенных нами на Хиросиму и Нагасаки.

Посмотрите на наше атлантическое побережье… Вдоль него сплошной город, там три четверти нашей промышленности… автомобильные заводы, атомные заводы в Теннесси, полигоны во Флориде, там такие наши поистине жизненные центры, как Вашингтон и Нью-Йорк. А наш юг? Кто может утверждать, что мы сможем запереть от подводных лодок противника Карибское море и Мексиканский залив? Крупнейшие наши города на Миссисипи, нефть Техаса, наши военные центры и форты будут подвергнуты ядерной бомбардировке ракетами с атомных подводных лодок, невидимостью и бесшумностью которых восхищался тут капитан Каррайт. Он и подобные ему наивные люди странным образом забывают о том, что со стороны морских побережий Соединенные Штаты уязвимы во много раз более, чем Советский Союз.

– Вы упомянули о космолетах… – заметил Грин.

– Одним из средств ведения будущей большой войны явятся управляемые находящимися внутри них людьми аппараты, способные совершать полеты на высоте нескольких сот километров над Землей, – сказал Прайс. – Но это сложный вопрос, и в каком направлении и как именно он решится – пока предвидеть трудно. Одно я знаю твердо: если мы с вами не помешаем русским, то такие аппараты, которые в отличие от самолетов я называю космолетами, – у Советов появятся очень скоро. Вы для того и посылаетесь в Советский Союз.

– Я все понял, мистер Прайс, – Грин постарался вложить в слова как можно больше искренности и твердости.

Прайс продолжал:

– Я был вынужден сказать вам слишком много, но вы хорошо знаете, какую ответственность это обстоятельство накладывает на вас.

Это была неприкрытая угроза, но Грин отлично понимал: о главном, основном Прайс предпочел говорить ему мало, а вот сейчас – не сказал ни слова: какое собственно ему-то лично дело до войны в космосе в неопределенном будущем и какое же это имеет отношение к операции «Шедоу»?

– Я не ожидал встречи с вами здесь, сэр, – пробормотал он.

– Ваша амфибия в самый неподходящий момент отказала, и в заливе Бристоль погрузить ее на подлодку не представилось возможным. Пришлось подготовить другой экземпляр и повозиться с его доставкой сюда. Не надеясь больше на других, я решил сам проследить… Заодно хочу вручить вам вот этот документ… Мистер Харвуд наконец-то сообщил мне дополнительные данные о некоторых советских ученых… – Прайс вынул из бокового кармана бумажку и протянул ее разведчику. – Знакомые вам имена. Главное внимание инженеру Ландышеву… Мы должны любыми средствами помешать русским, – пояснил Прайс.

Грин кивнул.

– А теперь желаю вам удачи, – почти сердечно произнес Прайс.

Через минуту Грин шагал к месту стоянки подводной лодки. Каррайт встретил его без особого энтузиазма – чувствовалось, что поручение доставить разведчика поближе к Советскому Союзу было отнюдь не тем, о чем он мечтал.

Над кормовой частью лодки возвышался огромный металлический ящик, отчего подводный корабль стал выглядеть неуклюжим и непривлекательным. Грин некоторое время задержался на палубе – неожиданно он почувствовал волнение: что это – самолет-амфибия, спрятанный внутри контейнера? В состоянии ли он помочь Грину миновать линию бдительности советской пограничной охраны?

Держась за скользкие и холодные поручни, Грин через рубочный люк спустился в лодку и направился в свое временное убежище. В офицерской кают-компании пил горячий чай с галетами пилот крошки-самолета, небольшого роста чернявый парень лет тридцати.

Грин закрыл за собой дверь каюты и, усевшись у столика, принялся изучать переданный ему Прайсом документ. Основной упор делался в нем на Ландышева и его институт, его помощников. Главная на этот раз задача – подобраться к Ландышеву.

Читая сейчас этот и другие документы, составленные специально для него, Грин не мог отделаться от впечатления, что для Прайса и Харвуда переход им советской границы почему-то не представляется рискованным и сомнительным. Они обращались к нему так, как если бы он уже проник за незримый и весьма опасный барьер. Почему это? Потому, что они уверены в нем, или потому, что им все равно, уцелеет он или нет? И кто может сказать, где, собственно, находится тот последний рубеж, проскользнув за который он окажется в безопасности? За врагами в России следят не только пограничники, чекисты, но и все советские люди – это Грин знал прекрасно, и это-то и беспокоило его сейчас.

С целью обеспечить подход к Ландышеву Харвуд, оказывается, заблаговременно принял кое-какие меры. Это оказалось весьма кстати. Грину теперь предлагалось, как только он доберется до Москвы, довести операцию против Ландышева до конца. Грин передернул плечами. «Довести до конца!» – легко сказать, но трудно сделать, крайне трудно, – это ему было ясно уже сейчас. Питать иллюзии значило подвергать себя огромной опасности, это Грин отлично усвоил уже много лет тому назад, как только пришел в разведку. Он долго изучал документы, запоминал указания чифа, запоминал фамилии, адреса…

Его тянуло немедленно взглянуть на амфибию, которой вскоре придется доверить свою жизнь, но он опасался помешать пилоту – парень, наверное, возится возле своего самолета, тоже беспокоится, переживает. Грин почувствовал страшную усталость и завалился спать. За перегородкой, в коридоре, шли последние приготовления, время от времени по переговорной трубе слышались отрывистые команды Каррайта или вахтенного офицера.

Когда Грин проснулся, на лодке стояла полная тишина. Он прошел в центральный пост – штурман молча показал ему разостланную на столе карту: подлодка шла на северо-восток, к полюсу.

Глава семнадцатая

Прошло несколько дней. И вот настала минута, когда Грину пришлось вслед за молчаливым пилотом пролезть через кормовой люк, забраться в тесную кабину самолета и ждать, что произойдет дальше. Ожидать – ничего другого ему и не оставалось. Снаряжение было заботливо уложено в самолет. Лодка шла под ледяным полем, растянувшимся на добрую сотню миль, но, как показали приборы, впереди была обширная промоина, в которой можно будет всплыть. Каррайт нервничал. Грин понимал причины его волнения: во-первых, он боялся быть обнаруженным советскими патрульными самолетами, что грозило бы срывом рейса; во-вторых, он вообще боялся высунуть нос из-под покрова паковых льдов, ему, должно быть, мерещились всякие ужасы; в-третьих, следовало бы подойти поближе к советскому побережью, поскольку радиус действия самолета-амфибии Дуллитла невелик, но Каррайт на такое продвижение не решался, колебался, явно трусил.

И вот настала наконец минута прощания с подводной лодкой. Грин сидит в кромешной темноте и дышит в затылок чернявому парню, занявшему место спереди. Некоторое время пилот поддерживал связь с командиром лодки по телефону, но потом и эта связь была отключена – до старта оставались считанные минуты.

– Всплываем, – почему-то вполголоса сказал летчик.

Действительно, подводная лодка поднималась, льды остались позади. Лодка выровнялась и опять двинулась – в южном направлении.

Пилот включил зажигание, привел в действие какие-то механизмы, и в следующую минуту случилось то, чего Грин так давно ожидал и что все-таки показалось ему полнейшей неожиданностью: задняя стенка контейнера упала вниз и по ней скользнул самолет, – лодка ушла немного вперед и тотчас отвернула в сторону. Пилот запустил двигатель, огненные хвосты заплясали по воде, амфибия рванулась и с непостижимой скоростью помчалась на юг, рассекая килем темную полярную воду.

Они мчались к земле, к советскому берегу, буквально прильнув к воде, потом амфибия резко снизила скорость, погрузилась, правда, на весьма незначительную глубину и медленно направилась в устье реки, впадавшей тут в океан. Пилот то и дело на одну-две секунды поднимал перископ, пристально всматривался в окуляры. Грин и не заметил, как очутился посередине реки.

– Теперь смотрите вы, – сказал летчик хриплым от волнения голосом.

Светлые, еле заметные переливы волн плескались над самой головой, на реке, как и предвидел Грин, было безлюдно. По обоим берегам расстилалась зеленовато-серая, бескрайняя тундра, пустынная, поросшая оленьим мохом.

Все шло как нельзя лучше. Придуманный Грином трюк, по-видимому, оказался удачным: приблизившись к берегу на ничтожной высоте на летательном аппарате чрезвычайно малых размеров, развившем к тому же огромную скорость, кажется, удалось проскочить советскую границу незамеченными ни пограничной охраной, ни постами радиолокационного наблюдения.

Грин был почти спокоен, он знал конечный пункт путешествия в этой скорлупке – вот сейчас покажется озеро, обширное и глубокое… Но озера почему-то не было! Неужели он ошибся? Нет, нет, вот оно возникло на близком горизонте.

Самолет-амфибия всплыл и уже через минуту мчался по водной глади, но теперь это уже не был Северный Ледовитый океан, – Грин и его спутник находились на советской территории, на полуострове Ямал. На берегах озера не было заметно ни одной живой души.

– Давай, – произнес Грин, и пилот резко повернул к низкому озерному прибрежью.

Они пробирались еще, пока было возможно, когда же глубина уменьшилась до совершенно незначительной – амфибия остановилась. Разведчик взял свое тщательно увязанное снаряжение и прямо с борта шагнул в воду. Он пожал пилоту руку и стал осторожно выбираться на сушу. Он шел и чувствовал на себе безразличный взгляд летчика, который вот сейчас удерет отсюда и которому, собственно, наплевать на дальнейшую судьбу оставленного им тут разведчика. Грин выкарабкался на берег и оглянулся… Снова что-то замерло в груди, непривычно защемило, что это – трусость или предчувствие беды? Крошечный самолет-амфибия с почти незнакомым чернявым парнем на борту был сейчас единственным, что еще связывало его, Грина, с родиной, с Штатами… Летчик развернул машину, и через несколько секунд самолет поднялся в воздух и, распластавшись, почти задевая крыльями тихие волны озера, скрылся вдали, – он возвращался к подводной лодке Каррайта. Грин остался один.

Топор и пила-ножовка в парусиновых чехлах, ружье-двустволка тульского производства, потрепанная палатка, охотничьи боеприпасы, нож, соль, спички – вот, пожалуй, и все его снаряжение. При нем не было ничего американского, не имелось также кодов, шифров, средств тайнописи, ядов. Кроме паспорта на имя Иванова и нескольких справок, из которых следовало, что означенный Иванов является зоотехником и находится на полуострове Ямал в командировке, не имелось при нем и никаких других документов. Немного, именно столько, сколько, по его соображению, могло ему потребоваться, взял с собой Грин и денег в советской валюте. Ведь перед ним стояла пока что лишь одна-единственная задача – незаметно и в то же время как можно быстрей добраться до Москвы. Оружие, деньги, материалы – он получит после через своего заместителя и давнишнюю помощницу по работе в России Ирэн Грант, получит, когда уже очутится в Москве.

Грин осмотрелся. Вспугнутые появлением самолета птицы постепенно успокоились. Вдалеке он заметил небольшое стадо оленей, должно быть, где-то там находилось кочевье. Встреча с советскими людьми почти тотчас после проникновения на советскую территорию не устраивала разведчика, – он повернулся и, тяжело ступая, направился вдоль берега в южном направлении. Предварительно, еще в Штатах, он прекрасно изучил местность.

Надо миновать это обширное озеро и затем довольно изрядное расстояние пройти тундрой. Он заранее знал, что это будет нелегко, но прежде ему представлялось возможным проделать весь этот путь не спеша и не напрягаясь, однако на деле получилось не так – он оказался вынужденным без отдыха идти и идти вперед.

Почва пружинила, и часа через два Грин уже с трудом отрывал ноги от смешанной с мхом и кореньями хлюпающей земли. Грин все задавал себе вопрос, на который боялся ответить: почему он так старается обойти стороной замеченное им оленье стадо, действительно ли для него так уж опасно встретиться с одиноким пастухом-ненцем? Может быть, он просто боится, хочет во что бы то ни стало оттянуть первую встречу с советскими людьми после своего появления тут с рискованным заданием? Грин почувствовал, что окончательно выбился из сил. В небольшой ложбине, скрывшись от возможного наблюдения, он с наслаждением растянулся. Ходьба по тундре оказалась занятием мало привлекательным. Грин не позволил себе долго нежиться, – минут через сорок он был уже на ногах и продолжал свой путь. Какое-то подсознательное чувство, возможно, инстинкт хорошо натасканного хищника говорил ему, что следует как можно скорее оторваться от места проникновения на советскую землю. И он шел час за часом. Поздно ночью он свалился без сил и мгновенно уснул. Было холодно, пронзительная сырость пробирала до костей.

Так шли дни. Посмотрели бы теперь на Грина Уильям Прайс и Аллен Харвуд! Нелегко узнать холеного джентльмена в этом, гонимом страхом субъекте в высоких охотничьих сапогах, в потрепанном костюме, рубашке-косоворотке, с видавшей виды замызганной кепкой на голове, с густо обросшей физиономией.

Продвигался Грин, тщательно маскируясь на местности, всем существом своим боясь встречи с людьми, тайную войну против которых он вел. Порой им овладевал почти безотчетный ужас, заставлявший его с бессмысленным взором бежать по тундре, но все же инстинкт разведчика не изменял, Грин шел по маршруту, усвоенному наизусть. Иногда, боясь сойти с ума, он анализировал свои переживания, искал причины панического страха, – и тогда не мог не признать, что ему не хватает смелости, необходимой любому гангстеру, и что в нем сказывается отсутствие привычки к опасности, которой ежедневно подвергается каждый его рядовой агент. На Ближнем Востоке он вел работу всегда в окружении сослуживцев, в Западной Германии – на положении победителя-оккупанта и в то же время благожелательного союзника. На этот раз все обстояло иначе, и от одной мысли Грина пробирала дрожь. Он уже не сидел в своем кабинете, а тайком крался по советской земле, под чужой фамилией, крался для того, чтобы выполнить приказ Прайса. Он не знал, как именно его выполнит, какими средствами и в каких условиях, но готов был на все, готов, если этого потребуют обстоятельства, не только обворовать, но и своими руками задушить или зарезать любого из перечисленных в списке Прайса советских ученых и в первую очередь, конечно, инженера Ландышева… Срыв выполнения задания на сей раз в представлении Грина означал для него не просто крушение шпионской карьеры, но и конец в физическом смысле – неважно от чьих рук, советских чекистов или подосланных Харвудом убийц. Как понимал Грин, выход ему оставался лишь один – идти напролом и таким образом добиться своего: денег, наград, возможности сбежать затем из этой страны за океан и зажить там в свое удовольствие. Однако принимать решения оказалось делом неизмеримо более легким, чем находиться в шкуре непосредственного исполнителя приказов Прайса и Харвуда. Теперь Грин отчетливо осознал это.

Следовало во что бы то ни стало преодолеть страх, и Грин благодарил судьбу за то, что она дает ему возможность до поры до времени побыть одному, привыкнуть к тому новому положению, в котором он очутился. Овладевавший им временами животный страх от мысли, что его могут разоблачить и схватить, он загонял глубоко внутрь и, наверное, оттого все более проникался злобой к тем, из-за кого по воле Прайса мог погибнуть, хотя ни одного из них он никогда в глаза не видел. Затаившись в очередной лощинке и наскоро глотая холодные мясные консервы, он с упоением предвкушал, как наконец доберется до них и заставит дорого заплатить за все пережитое им. Грин проклинал как в воду канувшего инженера Можайцева и с ненавистью думал о Годдарте, успевшем благополучно легализоваться в Москве, – он не мог ему простить того, что тот не сумел помешать побегу русского с завода в Брайт-ривер, после чего и начались все передряги.

Наконец настал час, когда Грин преодолел водораздел: река, на берег которой он вышел, текла уже не на запад и впадала не в Карское море, а несла свои воды на восток, в Обскую губу. По этому случаю посланец Харвуда достал из неприкосновенного запаса бутылку «Столичной». Отдохнув, он сменил изорвавшиеся охотничьи сапоги на запасные и не спеша побрел берегом дальше.

Он давно знал, что этот час наступит, еще в Штатах размышлял над тем, как однажды появится вот тут и будет с тоской и отчаянием осматриваться по сторонам, пытаясь отыскать какие-нибудь бревна, доски или деревья, срубив которые мог бы соорудить плот. Плот абсолютно необходим, сил для дальнейшего продвижения пешком не было. К тому же до Обской губы далеко и на то, чтобы добраться до нее пешком, ушло бы слишком много времени, которого в распоряжении Грина было в обрез. Ко всему прочему разведчику казалось, что путешествие на плоту избавит его от назойливого и опасного любопытства встречных людей – оно не будет выглядеть чем-то исключительным или даже подозрительным. Наоборот, стоит только ему появиться в первом же поселке вот так, пешим, оборванным и изможденным, как после кораблекрушения, – и он обязательно обратит на себя нежелательное внимание. Нужны деревья! Однако дерева не было, и снова пришлось тащиться, еле передвигая ноги по опротивевшей тундре.

На следующий день он наткнулся на крошечный домик, построенный, по всей вероятности, для охотников. Первый раз за последние дни Грин переночевал у очага, грелся у огня, нежился, ел горячую пищу, ночевал в тепле. А на рассвете он уже разбирал этот домик по бревнышку – все равно другого выхода не имелось, без плота о дальнейшем пути нечего было и думать. Весь день Грин лихорадочно работал, к вечеру плот удалось сколотить. Грин перебрался на него, разбил палатку. Волны подхватили суденышко и повлекли вниз по течению, туда, куда так страстно стремился Грин.

В Обской губе Грина подобрала рыбачья шхуна. Документы оказались в порядке: ударник коммунистического труда зоотехник Иванов командирован сюда с Камчатки с заданием: «изучить на Ямале опыт перегона оленей на далекие расстояния как в зимний, так и в летний период». Зоотехнику Иванову сочувствовали, его расспрашивали о Камчатке. Он отвечал не очень охотно, боясь попасть впросак. Неразговорчивость Грина рыбаки объяснили усталостью и оставили его в покое.

В Салехарде «зоотехник Иванов» приобрел билет на самолет и вскоре вылетел на юг. Он спешил. В Свердловске Иванов зашел в комиссионный магазин и купил себе отличный костюм, вместе с которым оказался обладателем и новых документов: зоотехник с Камчатки исчез, теперь появился гвардии полковник запаса Матвей Иванович Сырцов. Все это заранее подготовили остававшиеся в Москве его помощники, во всем этом чувствовалась пунктуальность Ирэн Грант. Казань, Горький, – отдохнувший, раздобревший, чисто выбритый «полковник запаса» проделал этот путь в самолете: зорко глядел на расстилавшуюся внизу необъятную советскую землю, сосал предложенные бортпроводницей конфеты и, настороженно озираясь, подкрадывался к Москве… Так добрался до Тулы. Здесь он отправился на автобусную станцию и оттуда уехал в Москву. Воспользоваться поездом поостерегся, показываться на столичных вокзалах, как и на аэродромах, считал весьма рискованным – можно было напороться на нежелательную встречу с кем-либо из знакомых, дипломатом или корреспондентом какой-нибудь иностранной газеты…

Автобус прибыл в столицу в конце дня. Грин попросил водителя высадить его, не доезжая до центра. Из первого же автомата он позвонил по телефону. Слышно было, как сняли с рычажка телефонную трубку, женский голос ответил. Грин тихо сказал:

– Ирэн?

Он отлично знал, что на другом конце провода Ирэн Грант, ему было нужно лишь, чтобы она услышала его голос, только и всего.

Она поспешно ответила:

– Да, да, все в порядке.

Он взял такси и отправился на Большую Тулинскую улицу.

Час «пик», народу не хватало места на тротуаре. Низко надвинув шляпу, Грин шел не спеша. Он видел, как у огромного серого дома остановилось такси, из которого вышла его помощница. Она заметила чифа и с наигранной поспешностью, расталкивая толпу, быстро пошла по тротуару. Грин двигался за ней на некотором расстоянии. Все спешили, у каждого свои дела, никто не обратил внимания на то, как хорошо одетая женщина незаметным движением обронила катушку, обыкновенную катушку, старую, неопрятную и уже почти без ниток. Никто на это не обратил внимания, за исключением «гвардии полковника запаса Матвея Сырцова». Грин-Сырцов остановился, сделав вид, что поправляет шнурки ботинок, и через полминуты свернул в переулок – записку, спрятанную в имевшемся в катушке тайничке, следовало прочесть немедленно. Грин проделал эту операцию с ловкостью фокусника и тихо, зло выругался: он чувствовал себя страшно уставшим, однако приходилось снова тащиться на противоположный конец гигантского города. Предстояла встреча с «почтовым ящиком», и это пугало, – а вдруг того засекли чекисты!

Грин оставил машину за несколько кварталов до нужного ему дома и пешком отправился дальше. Было уже темно, и его это устраивало как нельзя лучше. Он несколько раз прошелся по обеим сторонам улицы, но ничего подозрительного не обнаружил. Лишь после этого зашел во двор и постучал. Послышались шаркающие шаги, дверь отворилась, на пороге появился сухонький тщедушный старик, одетый в домашнюю пижаму. Включив в прихожей свет, старик ворчливо осведомился: