Текст книги "Свои и чужие"

IV

Сидор Ровнягин не ждал гостей, однако удивления особого не выкачал, когда открыл дверь на Чубарев голос. Уже в хате Чубарь сказал:

– Знакомьтесь.

Карханов подал Сидору руку:

– Командир партизанского отряда.

– Ровнягин, – ответил хозяин и добавил: – Сидор Корнеевич. – Как будто наперёд чуял, что фамилии на этот раз не хватит.

– Вот и хорошо, – почему-то с облегчением вздохнул Чубарь, словно только что помирил людей, которые долго не могли столковаться, жили по соседству и чуждались друг друга, а может, даже враждовали.

Все трое – и Чубарь, и Карханов, и Сидор Ровнягин – были мужчины рослые, как говорится, под стать один одному, и в Сидоровой хате сделалось тесно, первой это почуяла хозяйка, которой и без того хватало вечерних хлопот, а тут вдобавок гости нагрянули.

Наконец пришлые уселись – Карханов на краешек скамьи, которая выглядывала из-под стола, Чубарь на дощатый топчан между печью и внутренней стеной. Тогда с другой половины отворилась дверь и оттуда вышла совсем ещё молодая женщина, зябко кутая плечи гарусной шалью.

– Племянница наша, – без особой радости в голосе объявил Ровнягин и добавил: – Замужем за моим племянником, Иваном. Лётчиком. В Белой Церкви до войны жили. А теперь к нам вернулась. Родителей нету, дак у нас живёт.

Окинув блестящими глазами гостей, сидящих справа и слева от неё, каждый на особицу, молодица помедлила слегка, какую-то долю минуты, и вышла следом за тёткой в сенцы.

– Вечерять будем зараз, – объяснил хозяин.

– Может, не стоит? – то ли возразил, то ли спросил Карханов. – Признаться, мы с товарищем Чубарем не голодные сегодня. Да и хозяйке хлопоты.

– Невелики хлопоты, —махнул рукою Ровнягин, который все не садился, стоял вплотную у занавешенного окна. – Для моей Катерины Артёмовны это дело привычное.

– А племянницу как зовут?

– Просей.

– Как это – Просей?

– Ну, Фрузой, Ефросиньей.

Карханов засмеялся, как бы заглаживая смехом своё неведение. А Сидор Ровнягин толковал дальше:

– У нас теперь всегда горшок с кашей в печи стоит И для себя немало варим, и па всякий особый случай

– Как нынче?

– А хоть бы и так.

– Что, частенько гости случаются?

– Как вам сказать? Раньше так совсем зачастили. Как фронт шёл, а потом сразу и после него. Тогда, бывало, не обходились и несколькими горшочками. Народу шло – пропасть, особенно за фронтом. Ну, а теперя…

– А вы все-таки по-прежнему кашу варите в большом горшке?

– Дак…

То ли по разговору хозяина с командиром партизанского отряда, то ли ещё по чему Чубарь почувствовал с тайным удовлетворением, что в доме устанавливается истинная человеческая приязнь, а вскоре возникнет и совсем ладная беседа, и подумал, что неплохо ему улучить время и сходить в Мамоновку. Во-первых, надо отвести туда лосёнка, который не отставал от Чубаря ни на шаг, даже сюда, в Кулигаевку, будто прикормленная дворняжка, по пятам прибежал, а во-вторых, хотелось хоть на минутку повидаться с Гапкой, чтобы не заставлять её раздумывать понапрасну, где это он столько времени пропадает.

Карханов зря отказывался от ужина – хозяйка, не слушая его, уже несла на стол большой горшок гречневой каши. Племянница тоже не осталась без дела. Войдя из сенец в хату, она процедила в гладыш из деревянной доенки молоко, а потом налила в глиняные кружки.

Чубарь не выдержал:

– Мне, товарищ Карханов, отлучиться бы минут на двадцать.

Карханов, видно, не ожидал такого заявления, поэтому недоверчиво вскинул голову.

– Куда это?

– Хочу пристроить… лосёнка.

– А-а-а, – понял Карханов.

Тогда и Сидору Ровнягину тоже захотелось полюбопытствовать:

– Что за лосёнок такой у тебя, Антонович? – И не ожидая ответа, догадался, вспомнил: – Дак это ты приголубил беднягу? А то ж веремейковские все никак не поймут – куда это подевался с суходола лосёнок? Сдаётся, был и вдруг не стало? А у нас тут намедни…– и хозяин повернулся к командиру партизанского отряда, хотел рассказать, как веремейковцы уложили в жатву возле криницы старого лося. По тот опередил его:

– Знаю, Родион Антонович рассказал уже.

– Ну что ж, – с усмешкой перевёл взгляд на Чубаря Сидор Ровнягин, – дело ты, Антонович, сделал доброе, как говорится, божеское, что не оставил сироту. Значит, теперь решил в хозяйство пристроить? Мишке Гапкиному?

– Да.

– Что ж, дело полезное, – снова похвалил хозяин и спохватился: —Садись-ка за стол. Каша стынет.

– Я все ж таки хочу пойти теперь, – настойчиво повторил Чубарь и поднялся с топчана.

– Как знаешь, ежели не голодный, – пожал в ответ плечами хозяин.

Но Чубарь медлил выходить, знал, что последнее слово за Кархановым. Наконец и тот словно бы перемог себя, хотя, с другой стороны, колебаться особо не было причин – при том разговоре, который должен был состояться у них с Сидором Ровнягиным, присутствие Чубаря вообще было бы ни к чему, и хочешь не хочешь пришлось бы просить веремейковского председателя оставить их на некоторое время наедине.

– Ступайте, – сказал Карханов, – если это недалеко. Гречневая каша в крестьянской печи упрела на славу, удалась хозяйке, потому что долго, до самого вечера, стояла на теплом поду под крышкой. Особенно вкусной она оказалась с молоком. Карханов даже пожалел, что отпустил Чубаря, пускай бы и он полакомился.

Женщины тоже почему-то не сели вечерять, даром что сам гость, по деревенскому обычаю, но просто из вежливости упрашивал их. Они поставили всю снедь на стол и вышли, затворившись на другой половине хаты.

Таким образом, управляться с гречневой кашей пришлось на пару с хозяином.

Пока Сидор Ровнягин стоял у окна, Карханов не мог рассмотреть его, лампа слабо освещала лицо, даже краем колпака отбрасывала тень. Теперь дело иное – теперь они сидели друг против друга, и Карханову ничто не мешало смотреть на этого человека. Заурядное крестьянское лицо, несколько мясистое, с седой, почти белой щетиной – не иначе как брился через день или через два. Карханов заметил, что теперь мужики, которые остались в оккупации, старались реже бриться, запуская неопрятные бороды, наверно, чтобы нарочно выглядеть старше своего возраста. Зато глаза у Сидора были приметные, хотя над ними нависали припухлые веки, и поглядывал он поэтому как-то искоса. О таких глазах местный люд обычно говорил – не нашенские, то ли монгольские, то ли татарские.

С той самой минуты, как они с Чубарем вошли в этот дом, Карханов почувствовал на себе словно вспоминающий что-то взгляд Ровнягина. В первые минуты это было понятно – хозяин присматривается к пришедшим. Но постепенно тайное, а то и открытое разглядывание стало раздражать Карханова. И когда гречневой каши съедено было вдосталь (опростать этакий горшок им вдвоём все-таки не удалось), Карханов открыто спросил:

– Что присматриваетесь, Сидор Корнеич? Иль узнаете?

Ровнягин поморгал уставшими веками и, наугад кладя круглую деревянную ложку на стол, сказал:

– Ага, хочу вот узнать.

– А не напрасно, Сидор Корнеич?

– Может, и напрасно. Но сходство все-таки есть.

– С кем?

– С одним человеком.

– С каким же?

– Ну, с тем, кого когда-то доводилось встречать.

– Тогда быстрей узнавайте, – засмеялся Карханов.

– Борода – это, сдаётся, новое. А вот глаза… Глаза те самые. Да, я их видел.

– Так говорите.

– Было это ажио во-о-он когда!…

– Все равно.

Карханов уже смотрел на хозяина с насмешливым вызовом.

– Банду Кутузова в двадцать третьем брали близ Поповой Горы?

– Брал.

– На хуторе?

– Да.

– Ну вот. Я тоже там был.

– В банде?

– Почему это в банде? – не слишком удивился, но пожал плечами Ровнягин. – Мы в ту зиму с плотогонами как раз вертались. Загнали по Беседи плоты в Гомель да и застряли там на всю осень в сплавконторе. Ну и добирались пешком уже в самую непогодь. Это я как теперь помню. На хуторе том собрались на ночлег проситься. Да милиция уже успела убить Кутузова. И атамана, и его подручных. Сдаётся, двух. Так они и сидели, мёртвые, у забора, а фотограф чего-то вертелся возле них с треногой, все водил перед аппаратом рукой. Видать, фотокарточки нужны были.

– Все так, Сидор Корнеич. Мы их публиковали после в «Полесской правде».

– Только милиция на хуторе в своей форме ходила, а ты будто в штатском. Это я тоже помню.

– А я – нет.

– А я – помню. В штатском. Но все равно за главного ты.

– Там нас, главных, много было.

– А все же правда?

– Правда, Сидор Корнеич. Оказывается, я тоже, как сегодня, все помню. Вы вот сказали, и я вспомнил. И убитых бандитов, и вас, плотогонов. Мы даже сперва подумали, что и вы из атамановой шайки. Хотели оружие у вас под кожухами поискать.

– Так обошлось вроде?

– Да, никакого недоразумения тогда, кажется, не возникло. Значит, это были вы?

– И я в том числе.

– С того времени помните меня?

– Выходит, с того.

– Значит, память хорошая.

– Дак что тут особенного?

– Ну, все-таки…

– На память не жалуюсь. Ещё не подводила меня. Довольно один раз на кого-нибудь глянуть, а ещё лучше – в глаза хорошенько посмотреть. На всю жизнь в память западает. Словом, я тебе и теперь скажу, какого цвета очи у тебя, при лампе и не разобрать их как следует. Темно-зеленые у тебя очи, вот какие!

Карханов засмеялся – вправду, глаза у него когда-то были темно-зеленого цвета. Теперь – просто тёмные. Считай, уже без особого оттенка.

– А вот имени твоего не скажу, – все вёл своё Сидор Ровнягин. – Видать, не слышал тогда. Да и что имя? Сегодня оно одно, завтра – другое. Сегодня есть борода, завтра нет. А вот очи, очи, будто зеркало души. Они на всю жизнь. Только радуются или печалятся, да гаснут трохи.

«Когда это было, а человек помнит», – с завистью подумал Карханов.

Признаться, и он часто вспоминал, как брали Кутузова. Это были уже остатки банды – атаман да двое подручных. Операцию разработали и провели вместе новозыбковские, брянские и гомельские чекисты. Тогда-то и было покончено с бандитами, которые очень долго, с самого девятнадцатого года, орудовали в окраинных уездах четырех губерний – Смоленской, Черниговской, Могилевской да Гомельской. Карханов в то время, – а это, и правда, как утверждает Сидор Ровнягин, был двадцать третий год, – уже считался опытным чекистом. Служба в Красной Армии, в которую он пошёл почти юношей, дала ему то, что потом определило направление всей жизни: веру в большевистскую партию, святую преданность делу рабочего класса, в среде которого он родился и вырос в одном из заштатных городков России, верней, в рабочем посёлке… В органы ЧК пришёл он из армейской разведки, направили его сюда ещё во время гражданской войны, когда больше всего, казалось, было дел на фронте. Однако это только казалось так. В отдельных губерниях гуляла контрреволюция. Словно грибы по осени объявлялись откуда-то всяческие банды – налётные, перелётные, залётные, постоянные, засадные и прочие. Одной из них и была банда атамана Кутузова, та самая, что когда-то грабила в Забеседье еврейские местечки. Но в двадцать третьем она уже не выглядела такой лихой, какой довелось видеть её Денису Зазыбе в Белынковичах. Тогда это был конный отряд, а Кутузов выдавал себя за «народного атамана», который, мол, не даёт в обиду трудящееся крестьянство, защищает его и от «красных», и от «белых». К двадцать третьему году от сотни атамановых сабель, что когда-то потрошили евреев, осталось, как говорится, всего ничего, а сам атаман превратился в сторожкого зверя, в которого уже не один раз стреляли и который хоть и скрывается в логове, но ещё наводит ужас на окрестные стада. Держаться так долго на плаву помогали Кутузову события, которые разворачивались поблизости – то вдруг откуда-то объявится в Гомельской губернии «разбитое» войско Булак-Балаховича, и тогда Кутузов кидается в ту сторону, чтобы продлить своё существование, то внезапно, когда уж кажется, никакого шанса не осталось у великой шайки, донесутся слухи об авантюре бывшего экспроприатора, эсеровца Антонова в Тамбовской губернии, и Кутузов со своим отрядом мчится туда, но не успевает: слишком велико расстояние от Клинцовского уезда до того же Козловского либо Моршанского, где происходят главные дела. Кутузову со своей бандой удаётся добраться только до Воронежской губернии, где к тому времени в районе Урюпинска под ударами Красной Армии и войск Всероссийской чрезвычайной комиссии издыхала в агонии так называемая «первая повстанческая армия», которая не смогла удержаться на Дону… Между тем банда Кутузова неприметно уменьшалась в количестве; гражданская война кончилась, социально-политическая обстановка напрочь переменилась (особенно сказывалась замена продразвёрстки на продналог), и пополнение банды новыми участниками не происходило, а старые «побратимы» то гибли в стычках – случайных, так как Кутузов обычно не лез на рожон, то воровски изменяли своему атаману, чтобы как-нибудь спастись от смерти и пристроиться к советской жизни, которая при награбленном-то золоте, казалось, сулила предприимчивым дельцам неограниченные возможности. Кто знает, может, кому-нибудь из банды Кутузова и впрямь повезло изловить жар-птицу за хвост, стать легальным миллионером, однако чекистам, которые все время держали неуловимую банду Кутузова «на мушке», в декабре двадцать третьего года стало известно, что атаман с двумя последними «побратимами» наконец спешился и начал, согласно новой тактике, искать пристанища по хуторам, где у него, конечное дело, были надёжные люди. Через полмесяца с Кутузовым и его подручными было покончено. И вот об этом случае, если можно назвать случаем перестрелку, что продолжалась чуть ли не полдня, и напомнил теперь Карханову Сидор Ровнягин из Кулигаевки.

– Ваша правда, Сидор Корнеич, – сказал Карханов, – и имя можно поменять, и бороду отрастить. А глаз от людей не спрячешь. Хотя, конечно, мне в голову не приходило, что именно мои глаза кому-то так в память врезались.

– Да вы того… не верьте всерьёз, – заёрзал на скамье Сидор Ровнягин. – Я это вспомнил потому, что однажды уже встречались.

Не иначе хозяин подумал, что собеседник его чем-то раздосадован и не хочет слушать о прошлом. Но напрасно.

– Наоборот, Сидор Корнеич, – подхватил тут же Карханов, – это хорошо, что мы с вами давние знакомые. Между знакомыми и разговор будет короче. Вы же, наверно, догадываетесь, что я пришёл к вам не только кашу есть.

– Да уж…

– Дело к вам есть, Сидор Корнеич. Ну, а поскольку вы обо мне, считай, главное уже знаете, то скажу прямо – мне тоже кое-что о вас известно.

– Диво ли. Чубарь мог рассказать. Мы тут все будто на ладони. Не тот расскажет, так другой, только хорошенько расспроси. Но откуль он взялся, Чубарь? У нас говорили, ушёл на фронт, а тут вдруг получается, что в партизанах оказался. – Ровнягин вскинул глаза на командира отряда, спросил: – Мы вот сколько уже сидим с вами, говорим, а я тоже не знаю – откуда вы? Ну, партизаны… Если, конечно, не секрет?…

– Из Москвы.

– Из самой Москвы?

– Да. – А у нас тут болтают, будто немец уж не в самой ли Москве. Ленинград обложил и кМоскве подступился.

– Подступаться можно долго, да так и не подступиться. – Карханов с усилием разогнал погустевшие морщины на высоком лбу.

– И то правда, – согласился Ровнягин. – Но меня удивляет вот что. Хоть, конечно, с одного боку, то обстоятельство, что Москва посылает к нам людей…

– Партизан.

– Ага, партизан. Дак, с одного боку, то, что Москва посылает сюда партизан… Словом, это значит, что у неё не такие уж плохие дела. Значит, ещё располагает, как говорится, и людскими запасами, и оружием. А с другого боку? Тут, у нас, была целая армия и не смогла ничего сделать с немцем, а вы вдруг с одним отрядом пришли. И куда? Откуль армия ушла, где она не могла справиться. Дак это что значит и как это надо разуметь?

– Как бы это вам растолковать, Сидор Корнеич…

– А вот растолкуй, будь ласка.

– Нас переправили сюда через линию фронта для того, Сидор Корнеич, чтобы мы вместе с вами в тылу у врага тоже начали борьбу.

– Значит, в Москве надумали теперь немца бить сзади и спереди?

– Выходит, так. И оттуда, и отсюда. А вы сомневаетесь?

– Сомневаться я не сомневаюсь. Но прикидываю, сколько на это на все нас понадобится.

– Много, Сидор Корнеич, много.

– Дак вы с этим и меня агитировать пришли?

– Как вам сказать, – засмеялся Карханов, – и с этим и не с этим. А сколько вам лет?

– За пятый десяток… А вам?

– Оба мы старые. Я – с девяносто восьмого.

– Ну, не такой уж старый. В самый раз. Это мы тут в деревне старимся раньше времени, а у тебя ещё вид молодецкий.

– Но на пенсии побывал уже.

– Что так?

– Так получилось.

– Ай хворый?

– И хвороба привязалась.

– А теперь, значит, снова воевать?

– Снова, Сидор Корнеич, снова! Сам попросился в строй.

– Вижу, хромаешь на одну ногу? Давняя рана, ай теперь попало?

– Теперь.

Ровнягин покачал головой:

– А все-таки, почему ко мне? Чем я полезным могу быть партизанам? За теми, кто помоложе, мне сдаётся, не угнаться?

– Правда, за теми, кто помоложе, не угнаться, – безжалостно подтвердил Карханов. – Да и зачем. Молодые пускай своё дело делают, а для старых иное занятие будет. Недаром же говорят, что и в старой печи, если подкинуть берёзовых дров охапку, сильный огонь занимается.

– Эту байку, – усмехнулся Ровнягин, – не иначе сами старики и придумали. Тешат себя, что и они ещё на что-то способны, чего-то стоют. Хотя, конечно, – молодой силу показывает, а старый подхода ищет.

– Именно так, – взмахнул увлечённо руками над столом Карханов, – старый подхода ищет. Но у нас же с вами, Сидор Корнеич, все ещё нерешённым остаётся дело, ради которого я сюда пришёл. А Чубарь ведь скоро вернётся. Надо нам с вами выяснить кое-что между собой.

– Дак я не против. Давайте, а то и правда… То да се. Эй, Катерина Артёмовна, – крикнул хозяин через закрытую дверь на ту половину хаты, – или ты, Прося, приберите со стола.

На его голос вышли обе женщины, собрали посуду, вынесли в сенцы.

Карханов подождал, пока снова останется один на один с Ровнягиным, и тогда начал:

– Так вот. Я точно знаю, Сидор Корнеич, что в августе месяце, когда отсюда отступала Красная Армия, вы устроили в местечке по заданию разведотдела армии одного человека. Было такое?

– Нет.

От неожиданности Карханов даже откинулся к стенке, сжал зубы.

– Что-то я не понимаю, – покачал он вдобавок головой. – Сведения у меня… верные… но в чем расхождение?

– А расхождения нету, – пришёл ему на выручку хозяин. – Просто того человека… Вы имеете в виду девушку?

– Да.

– Дак того человека должен был устроить в местечке не я.

– Кто?

– Зазыба. Есть у нас в Веремейках мужик такой. – Но мне сказано, что вы… Словом, Сидор Корнеич, мне было велено к вам обратиться.

– Ну что ж, нехай будет так. Но не я возил ту дивчину в Бабиновичи. Это поручили Зазыбе. Надо его спросить.

– Погодите, Сидор Корнеич, – чуть не перебил его Карханов. – Тут надо подумать. Вы мне вот что скажите – насколько вы в курсе этого дела?

– Ну, приехали ко мне днём на машине. Грузовая машина была. Двое зашли в хату, это, значит, знакомый человек из Крутогорья, первый секретарь райкома, а с ним – военный, дак они вдвоём и зашли, а солдаты остались сидеть в машине. Вижу, военный тот с лица как цыган, а так ничего, кажется, человек. Тогда Маштаков и говорит: «Вот что, Сидор, хотели мы тебе напоследок задание дать, а теперь не будем». Ну я, известное дело, смеюсь: «Не доверяете? Неужто я такой несмышлёный или, может, болтливый?» – «Ни то и ни другое, – смеётся в ответ Маштаков, – а вот подумали мы с товарищем майором по дороге и решили обратиться к другому человеку. Не знаешь, как позвать сюда Зазыбу?» – «Почему ж не знаю? – говорю. – Вот зараз пошлю в Веремейки внучку, она и приведёт вам Зазыбу». – «Добра, посылай внучку, только быстрей, потому что времени мало». Считай, на этом тогда моя роль и кончилась, что позвал сюда Зазыбу.

– Странно, мне про Зазыбу ничего не говорили, – пожал плечами Карханов. – Мне к вам рекомендовали обратиться.

– Говорю как было.

– А вы её помните, ту девушку?

– Ну, так…

– Отыскать сможете в Бабиновичах?

– Дак зачем? Зазыба же вроде знает, где она теперь? У него надо спросить.

– Нет, так не годится, Сидор Корнеич. Понимаете, я человек военный. Даже больше того, я – чекист. Потому приучен действовать согласно своей профессии. Так вот, там, где мне рассказали обо всем этом деле – с устройством разведчицы в Бабиновичах, никакой Зазыба не назывался. Там называлась ваша фамилия, Сидор Корнеич. Вы должны были заниматься этим делом. И именно к вам мне надлежит обратиться, отыскать армейскую разведчицу в местечке и связаться с ней. Надо передать ей одну вещь, без которой она работать не может.

– Но как же тогда получилось, что Зазыбе было поручено отвезти дивчину? Он её и повёл отсюда к себе в Веремейки.

– Не знаю. В конце концов не в этом дело.

– А какую вещь передавать хочете? Где она?

– Ну об этом после. Сперва надо отыскать девушку, а потом мы уже об остальном подумаем.

Карханов встал из-за стола, взял с подоконника шапку.

– Очень приятно и полезно было познакомиться, Сидор Корнеич. Будем надеяться, что мы ещё не раз с вами встретимся и побеседуем, тем более за такой замечательной кашей. А вот, кажется, и Чубарь стучит.

Следом за командиром партизанского отряда Ровнягин вышел на крыльцо. Там уже действительно стоял Чубарь. Но рядом с ним стоял и ещё какой-то человек, которого в темноте нельзя было рассмотреть. Видно, он все это время и простоял на крыльце неслышно, неся караульную службу.