Текст книги "Моя Франция. Обратится ли сказка в кошмар?"

Вот написал я в январе 2017-го о Фийоне, и сразу же разразился скандал, который, поставил крест на его президентских амбициях. Он долго отрицал всё вкупе, но, похоже, что смогла его жёнушка получить полмиллиона евро на фиктивной должности помощника мужа-депутата. Подвела Фийона всё та же семейственность. Да, фамусовское «ну, как не порадеть родному человечку!», судя по всему, будет жить вечно. Хотя на месте рядового француза я бы задал себе вопрос: а почему эта информация появилась так вовремя для других кандидатов, неужели раньше об этом никто знать не знал, слыхом не слыхивал. Список помощников депутатов – это что, государственная тайна? Да, деньги съели, но вину-то не доказали на момент выборов, налицо манипулирование общественным мнением, и чем лучше Фийона те, кто ну очень хорошо управляет политическими пристрастиями граждан Пятой Республики? И почему так вовремя на месте главного претендента оказался, как я уже упоминал, непопулярный министр экономики самого непопулярного правительства за минувшее десятилетие? Ведь трудовая реформа последнего вызвала нешуточные массовые уличные протесты! А французы, разочарованные стяжательством Фийона, как по команде голосуют за молодого красивого Макрона. «Надоели президенты-коротышки», – как выразилась одна знакомая. Да, всё же наивность французов в политике никуда не делась.

Год спустя перечитал эти строки и подумал, а где же сейчас Фийон? Настигло ли его французское правосудие? Что-то ничего не слышно о скандале, который, как и следовало ожидать, решил судьбу президентских выборов. Новостей о ходе следствия найти почти не удалось, зато в «Le Figaro» написали, что Фийон с супругой ожидают своего оправдания. Но Макрон-то уже на боевом посту! Вот так делаются правильные президенты!

Так казалось мне весной 2018-го, но чуда всё же не случилось. Фийона осудили, он подал на апелляцию, но шансы выиграть партию у тех, кто вершит судьбу страны, невелики.

А ведь Франсуа Фийон один из немногих оставшихся настоящих голлистов, которым свойственно иметь свои суждения о происходящем в мире, а не плясать под дудку «дяди Сэма». Та же реплика Ширака о Чечне очень нестандартна для французского истэблишмента. Там, скорее, будут защищать «право вмешательства» в дела других, более отсталых, стран, чьи правительства не могут сами «разобраться» со своим народом. Такой термин в ходу с начала девяностых. Ещё очень популярно суждение о том, что демократия всегда права. Так, например, война в Югославии, воспринималась как борьба за победу демократии. Ведь там плохие сербы с авторитарным коммунистом Милошевичем душили свободу. То, что по ходу пьесы душили их самих тоже, об этом скромно умалчивалось.

Война в Югославии, вообще, преподносилась очень предвзято, чего только не приходилось услышать. Даже фильм показали по телевизору про возвращение Хорватией «оккупированных» сербами районов Сербской Краины. «Забыли» лишь сказать, что они его веками «оккупировали», давно пустили корни и вынуждены были, спасая свои семьи, уйти оттуда под напором хорватских танков. Кстати, этот сценарий на полном серьёзе озвучил в своё время по отношению к Донбассу то ли Аваков, то ли Луценко. Но расцвет антисербской пропаганды пришёлся, конечно, на 1999 год, на события в Косово и бомбёжки Югославии. Сколько было говорено про зверства солдат Милошевича, сколько телеэфира было потрачено на это! Удалось убедить публику в том, что надо жёсткими методами укоротить руки Милошевичу и его прислужникам. А спустя год в газете «Le Monde», кажется, проскочила только маленькая, на один абзац, заметка. В ней сообщили о том, что за время, прошедшее после интервенции Запада, в Косово, находившемся фактически под внешним управлением натовских стран, погибло больше сербов, чем косоваров во время прошлогодней войны. Здесь уже никто, разумеется, женщин, детей, стариков не перечислял. И больше об этом не вспоминали…

Сейчас, естественно, обработка мозгов тоже идёт, хотя в эпоху интернета любой желающий может найти альтернативную информацию. Надо только захотеть. О том, что события последних лет западными СМИ в целом и французскими в частности подаются очень однобоко, не кричит в нашем медиапространстве только ленивый. Многие из тех, кто считает себя мыслящими людьми, не верят, пропаганда, говорят. Однако, обращаясь к первоисточникам, понимаешь, в общем-то так оно и есть, в этом кремлёвские журналисты правы. Сие не отменяет того факта, что у нас-то тоже пропаганда, ничего не поделаешь – холодная война вернулась в наши дома. Ситуацию на Украине и в Сирии каждая сторона освещает по-своему, но раз уж я пишу о Франции, то расскажу об одном очень показательном, на мой взгляд, случае с тамошними СМИ.

Прочитал я однажды на одном украинском независимом (но не пророссийском) ресурсе статью про то, как на матче Лиги Европы киевские фанаты побили французских и, поскольку среди гостей из Франции имелось несколько чернокожих, то потасовочка сопровождалась «зигами». Так написали украинцы, а как преподнесли события французы, оказалось более интересным. Практически ни одна ведущая газета об этом не упомянула. Долго мне пришлось лопатить франкоинет, пока не попалась заметка о том, что был инцидент на украинском стадионе, но до драки, оказывается, не дошло и про «зиги» также ни слова! Вот такая французская версия событий, которые подняли немало волн на Украине.

Почему я назвал этот, казалось бы, незначительный случай показательным? Ведь французские, как и немецкие, английские и далее по списку, медиа не замечают гораздо более яркие, а иногда и трагические события. Да потому что, история эта – совершенно очевидное, по своей сути, проявление фашистских настроений на Украине – абсолютно не укладывается в логику доведения до широкой публики картины украинского бардака. Не может быть такого в демократической стране, идущей по единственно верному, европейскому, пути. Ну, а если и может, то значит это совсем нехарактерно, нетипично, и лучше не писать, дабы не путать нашего не очень вдумчивого читателя, пусть пребывает в прекрасном неведении. Он не знает, просто представления не имеет о том, какое изложение событий является единственно верным, а вот журналист для того и существует, чтобы преподнести публике правильную версию произошедшего. Порой для этого и никаких доказательств не нужно.

В Париже тоже был майдан. Декабрь 2013 г.

И поэтому я не смеюсь, когда по нашему телевизору (или интернету) говорят, что в Европе не всё в порядке со СМИ и есть глобальный мейнстрим, который заполонил собой всё. Увы, это правда. Особенно он царствует в телевидении, ведь оно по-прежнему – основной инструмент идеологической борьбы, что у нас, что у них – те, кто не хочет слушать пропаганду, – его не смотрят. Но полностью отключить её в современном мире, к сожалению, нельзя.

Ярые ненавистники Путина могут мне не верить, нет, конечно, зачем? Лучше верить в отравление Скрипалей нашими спецагентами. Но как быть тогда с многочисленными свидетельствами западных журналистов, как быть с теми людьми, которые вопреки очевидным, беспрецедентным, гонениям на RT и агентство «Спутник» читают, смотрят и слушают их, потому что ложь мейнстрима уже в печёнках сидит. Как быть с явным потворством Запада самым одиозным режимам планеты? Ведь в США, например, существует закон о защите демократии в России и под него выделяются миллионы долларов, а соответствующего законодательного акта о Саудовской Аравии нет? Там всё в порядке с правами человека? Или это всё же «наш сукин сын»? У Франции таковые тоже имеются. Я уже молчу про Украину, давайте возьмём некоторые африканские страны. Мали с её военными у власти, или Кот-д’Ивуар, где французская армия в 2011 году вмешалась во внутренний конфликт и арестовала не устраивавшего Париж Президента. Бедолагу потом десять лет судил международный суд, но в итоге оправдал. Но дело-то было сделано! Справедливости ради, нужно заметить, что и российская политика не гнушается «нашими сукиными сынами». Вспомним, например, слова Сергея Лаврова об Эрдогане после истории со сбитым самолётом: мол, мы и раньше (до истории с самолётом) знали, что Эрдоган покупает нефть у ИГИЛ, но закрывали на это глаза. Наверное, закрывать глаза – это общепринятая практика, или реалполитик, как говорили раньше немцы. Видимо, будет жить вечно эта незабвенная максима Трумена, кажется, сказанная про никарагуанского диктатора Сомосу-отца: «Да, это сукин сын, но это наш сукин сын!»

Вот и близкие к власти российские медиадеятели иногда теряют чувство меры, постоянно пытаясь нас убедить как там, на Западе, всё плохо. Известный телеведущий Дмитрий Киселёв весной того же 2016 года был пойман французскими коллегами за руку на полностью сфальсифицированных интервью с их соотечественниками. Переврали слегонца бесед пять с французами, и вот горячий репортаж минут на 8–10. Репортаж из, на минуточку, «Вестей недели». Киселёв должен был бы извиниться, но он даже не заметил. Продолжил свою милую игру, как ни в чём не бывало. Хотя французы тоже в долгу не остались, в их подаче, конечно, к имени Киселёва был обязательно пристёгнут и Путин, так примерно и сказали: «Вот как Путин одурманивает свой народ».

Врачи и пациенты

Когда писал о политике, я упомянул о медицине, как и обещал, возвращаюсь к этой теме. Медицинское обслуживание во Франции хорошее, врачи частной практики (те, собственно, к кому обращаются люди) компетентные, работают много, часто среди них встретишь настоящих трудоголиков, и зарабатывают они хорошо. Государственная система обязательного медицинского страхования принимает на себя 70 % расходов на лечение, включая затраты на лекарства. Но это не всё, можно подписать, для некоторых категорий почти бесплатно, договор дополнительного страхования, компенсирующего ещё 25 % расходов (так для работников сферы образования, например, существует недорогая система такого типа). Затраты на тяжёлые заболевания государством полностью берёт на себя. Сложнее обстоит дело в стоматологии, простейшие операции тоже оплачиваются на общих основаниях, но вот импланты, например, не подлежат возмещению, если нет того самого дополнительного страхования. Помню, как один знакомый долго готовился морально и физически к установке этих дорогих протезов, при зарплате 7 или 8 тысяч франков его ждало настоящее вынужденное разорение – счёт был на 32–33 тысячи. Однако как-то выкрутился.

Но, как известно, не всегда пациенту удаётся отделаться лёгким испугом в виде походов к врачу с ежедневным приёмом лекарств или процедурами. Иногда люди попадают в больницы. Во французских госпиталях, как там называют стационары, стандартные палаты на двух человек, за доплату можно получить одноместную. Больницы к тому же выполняют роль поликлиник. В них приём стоит чуть дешевле, чем у частного врача. Поэтому те, для кого и 30 % от стоимости составляет некоторую проблему, идут туда, если, конечно, могут, ведь больниц не так много, они укрупнялись для обеспечения более современного уровня техники и компетенции специалистов. У нас сейчас тоже много причитают по поводу закрытия маленьких больничек. Проблема понятна, но приведу пример Франции. В стране с продвинутой системой медицинского обеспечения кантональных больниц (кантон – эквивалент сельского района) нет и, по-моему, не было. До ближайшего стационара приходится добираться на семейном транспортном средстве, иногда час-полтора.

Но зато там медицина на высоком уровне, мне пришлось убедиться в этом на примере собственной мамы, заболевшей лейкемией в нелёгком 98-м году. Вызвав её из России, я смог быстро, без всяких проволочек оформить ей вид на жительство (вот тогда французская бюрократия показала себя с лучшей стороны), вписать её в своё медицинское страхование и лечить во Франции, дома и стационарно. О том лечебном учреждении и его персонале остались только хорошие воспоминания. Медики делали всё, что могли, а могли они много, кровь переливали чуть ли не два раза в неделю, хотя знали – чудес не бывает. А вот в маленькой больничке на периферии одного из центральных департаментов моему годовалому сыну опытный с виду специалист не смог поставить капельницу. Вены на ручках упитанного ребёнка было не найти, зато в педиатрии большого больничного центра сразу решили проблему (есть всё-таки польза от всех этих укрупнений).

Но, конечно, от ошибок не застрахован никто, когда супругу положили рожать, уставшая медсестра ночной смены, не посмотрев в карточку, дала ей повторно то же лекарство, что и в приёмном покое. Причём совсем не безобидное какое-нибудь средство. Хорошо попала на образованного и грамотного в медицинских вопросах человека, читающего этикетки. В общем бывает и такое, но не это, естественно, определяет лицо французской медицины.

Больница обычно лечит уже серьезные болезни, а в жизни чаще всего француз идёт к своему семейному врачу, который и находится ближе, и знает своего пациента хорошо. Клиенту уделяют столько времени, сколько нужно, поэтому в зале ожидания всегда люди, несмотря на то, что каждый приходит к назначенному времени. Наверное, ни разу меня не приняли точно, минута в минуту, подождать полчаса, а то и больше – обычное дело. Почему нельзя добавить к запланированному среднему времени приёма хотя бы пять минут, хотя бы на каждого второго, третьего, я никогда не мог понять.

Семейная медицина – великая вещь, ведь доктор иногда лечил некоторых ещё маленькими детьми, он помнит чуть ли не все их детские болезни. Эти же врачи ездят по вызовам, не чураются никакой работы – сам был свидетелем случая, когда врач совершенно бесплатно произвёл омовение тела умершей пациентки. Работа занимает массу времени, после всех дневных трудов обычный доктор появляется в собственной семье только поздно вечером (если не совмещает дом с кабинетом приёма). А в сельской местности, там, куда скорая приедет не сразу, к больному могут вызвать даже ночью.

В какое-то время, похоже, французы нашли золотую середину между американской моделью платной медицины и бесплатным обслуживанием по типу даже не советского, а, например, датского. Во всяком случае, с датской медициной они иногда сравнивали их собственную, частично оплачиваемую, и обычно делали вывод в пользу своей. Как минимум, во Франции не надо было ждать полгода для посещения врача-специалиста или операции, пусть и проведённой высококвалифицированными профессионалами на классном оборудовании. Но даже хорошее имеет свои недостатки, и главный недостаток медицины во Франции – её стоимость. Слишком легко иной капризный пациент получает некоторые услуги. Врачей часто упрекают за то, что они идут на поводу у людей (они ведь клиенты одновременно, не надо забывать об этом), и назначают чересчур мнительным ненужные исследования, дают другие поблажки за общественный счёт. Моя бывшая тёща легко получила оплачиваемое такси для поездок к врачам-специалистам за 30 километров, хотя состояние её здоровья вполне позволяло пользоваться автобусом. В итоге консультация стоила уже не 25–30 евро, а больше ста. Как результат, Фонд медицинского страхования постоянно испытывает дефицит, достигший 110 миллиардов евро – для сравнения это почти половина налоговых поступлений в казну в 2016 году. Чтобы заткнуть эту дыру вводились даже новые налоги, но кардинального перелома так и не добились. Приходится потихоньку экономить.

Году в четырнадцатом бывшая супруга попросила меня сводить к офтальмологу нашего второго сына, пока он будет в Питере. Не надо думать, что слава российской медицины достигла даже самых отдаленных районов французского государства. Всё гораздо проще, в последнее время стало трудно попасть к профильному врачу, и юноша наш не мог записаться на консультацию раньше, чем через полгода. А ведь глаза штука тонкая, и, когда есть сложности со зрением, надо, как известно, проверяться регулярно.

Появляются и другие проблемы. Некоторые малые города остаются уже практически без врачей, они не хотят устраивать свои кабинеты в «дыре». Ведь во Франции нет государственных поликлиник, а только больницы, но число последних, как мы знаем, неуклонно сокращается. Это, повторяю, требование времени, больница должна быть хорошо оснащена, поэтому далеко не всюду она имеется. Нет больниц, уезжают в другие места врачи, ухудшается доступность медицины (ситуация, между прочим, которую трудно представить в нашей стране с её в общем-то, отсталым в регионах здравоохранением, но хоть как-то представленным там, где до областного центра надо добираться совсем не час).

Правда, в соседний город, где есть врачебные кабинеты, аж за двадцать-тридцать, а то и сорок-пятьдесят километров вас при необходимости довезёт или такси, как в случае с моей тёщей, или специальная машина, оборудованная всем необходимым для перевозки больных людей. Государство заплатит, но для этого тоже надо получить справку от врача, так они ведь уезжают из малых городов. Какой-то замкнутый круг складывается. Проблема принимает настолько серьёзные размеры, что уже часть политиков задумывается над тем, чтобы ввести для выпускников медицинских факультетов и школ что-то подобное советскому распределению. Логика проста – человек получает бесплатное, как правило, образование, государственное медицинское страхование обеспечивает ему платёжеспособную клиентуру, так будь добр, дай обществу что-то взамен, хотя бы на какое-то время. Но мне кажется, что в этой ситуации возможны различные поощрительные меры, необязательно заставлять человека жить там, где он не хочет.

Учителя и ученики

Всеобщее образование во Франции имеет более чем столетнюю традицию и довольно высокий уровень. Во всяком случае, во французской школе трудно представить ситуацию, подобную той, что существуют в США во многочисленных бедных пригородах, где, скорее, создаётся видимость бесплатного обучения. Да, у французов тоже есть трудные районы, но государство старается исправить положение в них (не всегда, правда, успешно). Не поразила французское среднее образование и коммерциализация школьной системы путём создания зависимости, как мне рассказывали друзья из Англии, между финансированием учебных заведений и количеством учеников в них. В условиях плотной заселённости это приводит к банальному шантажу – будете ставить плохие оценки – отдадим детей в соседнее образовательное учреждение.

Каждый уровень обучения юный француз проходит в отдельной организации: детский сад – «école maternelle» – материнская школа. Её посещение в последние годы сделали практически обязательным, в девяностые оно было лишь весьма желательным. Потом начальное образование – «école primaire», затем неполное среднее – колледж – «collège», и, наконец, последние три класса – лицей – «lycée». Полное среднее образование стало всеобщим довольно поздно – в конце 80-х – начале 90-х годов, попозже, чем у нас, но и до этого в обязательном порядке учились до девятого класса включительно. Ныне же, не считая детского сада, – двенадцать лет.

Работают в школах педагоги высокой квалификации. Для того, чтобы стать учителем со статусом госслужащего (а таких подавляющее большинство) мало получить диплом любого университета. Никакой Оксфорд или Гарвард не поможет. Надо пройти ещё и конкурс на право преподавать – а это очередные экзамены, порой очень трудные. Если на один пост учителя математики в 90-е годы обычно претендовало, кажется, немного, пара человек, например, то по некоторым предметам имело место огромное перепроизводство специалистов. Так, в год, когда моя первая супруга сдала этот конкурс, оказалось 90 кандидатов на два вакантных места преподавателя русского языка. На всю Францию!!! Недаром там русский в то время относили к категории так называемых редких языков, как, впрочем, и китайский. Но, сдав эти экзамены, педагог получает довольно комфортабельный статус, его нельзя уволить, даже по сокращению, нужно предложить другое место. Только из-за грубой профессиональной ошибки учителю могут выдать окончательный расчёт, но подобных случаев я не припомню. Над учителями не стоит сложная многоступенчатая бюрократия как у нас – РОНО, ГорОНО, ОблОНО с их многочисленными чиновниками и инспекторами. Есть только небольшая администрация учебного заведения и удалённая Академия – региональная структура по управлению сферой образования. На всю Францию их около десятка. Из академий в школы и направляют инспекторов для проверки преподавателей.

Получают учителя неплохо, в зависимости от стажа и квалификации – обычно от полторы до трёх минимальных зарплат. Для сдавших экзамен на право преподавать есть ещё один конкурс для получения более высокой категории и, соответственно, оклада. Однако не надо думать, что французская система оплаты труда в сфере образования совершенно справедлива. В начале девяностых годов начинающий учитель получал шесть с половиной – семь тысяч франков (тысяча с небольшим долларов, курс евровалют к доллару всегда сильно колебался). Ненамного больше минималки, а опытный педагог самой высокой категории, преподающий в постлицейских, тоже бесплатных, классах, специально готовящих учеников в престижные вузы, мог зарабатывать в месяц до 50 тысяч. При этом молодой учитель обычно вкалывает больше, ему ведь надо делать карьеру, в то время как сидящий на постлицейской синекуре преподаватель достиг всего, и ему не нужно тратить силы, чтобы добиться новой категории. Конечно, подразумевается, что качество его работы выше, чем у молодого, но ведь же не в семь раз!

По результатам выпускных экзаменов школьники получают аналог нашего аттестата – бакалавриат. Экзамены проводятся анонимно, каждому присваивается номер, по типу ЕГЭ, только не методом тестирования, а письменными работами, вроде сочинений по гуманитарным предметам и контрольных по точным наукам. Во французской школе вообще большое внимание уделяется общественным наукам и языкам. Поэтому объёмистые письменные работы на выпускных экзаменах являются логическим завершением учёбы. Это, конечно, требует больше работы от учителей (проверять сочинения и оценивать их сложнее, чем тупые да – нет). Причём всегда привлекают преподавателей из других школ, которые даже по почерку не могут узнать ученика. И результат такой подготовки есть – почти каждый француз, более-менее успешно окончивший школу, способен правильно и красиво выразить свою мысль. Я сам видел, как преображался обычный слесарь по ремонту техники, отвечая на звонок клиента. Его речь становилась грамотной, чёткой и выразительной.

Учёба в средней школе не только растянута на 12 лет, но зачастую ещё и идёт допоздна. С первых годов обучения и до окончания коллежа уроки заканчиваются в 4 часа, а в лицее – с 8 утра до 6-ти вечера (правда, обязателен, как правило, двухчасовой перерыв). Среда – короткий день, а суббота обычно свободна от занятий. Организован учебный процесс неплохо, но уже в старших классах проявляется излишний либерализм по отношению к ученикам, который расцветает пышным цветом в высшей школе. Начинается всё с малого, ученики не встают при появлении учителя, а это всё же дисциплинирует, соответственно, не сразу прекращается болтовня. Учитель должен делать лишние усилия и тратить учебное время для того, чтобы остановить её. Это может показаться мелочью, но это не всё.

Однажды довелось присутствовать на педсовете, где обсуждались успеваемость и посещаемость некоторых учеников. Так вот, один умудрился пропустить за триместр какое-то совершенно невероятное количество уроков (речь шла о десятках) по причине «плохого утреннего пробуждения»! Оказывается, была такая лазейка для прогульщиков, как минимум, первого урока, ей ещё и злоупотребляли. Дальше – хуже, большая часть университетов, особенно их гуманитарные факультеты, являются, как и у нас, просто фабриками по штампованию дипломов. Учебные программы не очень тяжёлые, требования – тоже. Когда мой старший сын после неудачного второго года в очень престижной инженерной школе перевёлся на второй курс ближайшего к дому мамы университета, я его сразу предупредил, что о настоящей учёбе там можно только говорить. В итоге, проучившись год и поняв, что, действительно, ждать от обучения даже по точным наукам там нечего, он забрал документы и перешёл в заведение на другом конце Франции, где и получил желанную специальность инженера – программиста (а сразу по окончании – и работу).

Вообще французский студент может быть очень мобильным в своей учёбе. После очередного образовательного цикла (а их там сейчас, кажется, штуки три, считая с магистратурой) он может перевестись в другой ВУЗ, который ему покажется более соответствующим по профилю. Мой старший, к примеру, за шесть лет поучился в трёх учебных заведениях, и это совершенно нормальное явление. Смысл в такой мобильности есть, по мере учёбы горизонты знания расширяются, студент открывает для себя новые направления своей специализации. Но не всегда всё так гладко как хотелось бы. Новомодная европейская программа обмена студентами «Эразмус» в случае с моим сыном мало дала ему с точки зрения учёбы, ну разве что в другой стране пожил, посмотрел, как у них там в Швеции. Хотя для нас это было довольно затратное мероприятие (жизнь в Стокгольме дорогая, а общежитие не предоставляли). Не плюс для образовательной системы, которая гордится своей бесплатной общедоступностью.

Со студентами обычного французского университета мне довелось поработать в девяностые годы. Узнал много интересного: слышал, например, от них просьбы замедлить скорость подачи материала, ибо не успевают, но в ответ только иногда решался поинтересоваться, не могут ли почаще посещать занятия. Одна девица вообще попросила перенести контрольную работу на другой день потому, что она на полдня раньше уезжала на каникулы кататься на лыжах! Февральские школьные и вузовские каникулы часто проходят во французских семьях под знаком лыж в горах, там как раз к февралю обычно устанавливается надёжный снежный покров.

Справедливости ради надо сказать, что я у своих студентов вёл третий иностранный язык, нужный им только для общего балла. Зачем тогда его вообще изучать – другой вопрос. Конечно, много и серьёзных ВУЗов, куда нужна дополнительная подготовка в специальных классах, о которых писал выше. Есть просто хорошие учебные заведения, есть такие специальности, где нельзя халтурить или тем более сдавать экзамены за деньги, но проблема перепроизводства людей с высшим образованием в государственных ВУЗах (а в них учатся почти все) существует. Как радовался один знакомый с историческим образованием, нашедший после лет пяти разных временных подработок вакансию на железную дорогу (!) с окладом чуть выше минимального. Нет, он мог бы найти место и раньше, и лучше оплачиваемое, но ему-то хотелось иметь поспокойнее, с которого не уволят (о забастовках железнодорожников я уже писал).

Знакомая нам картина: чаще всего гуманитарии устраиваются работать в частный сектор и совсем не по приобретённой специальности. Безработица высока среди вчерашних выпускников, но некоторым даже удаётся сделать хорошую карьеру. Вот один мой бывший студент, изучавший иностранную филологию и экономику, решил рискнуть и поехал в Россию. Уровень его русского языка, кстати, вряд ли можно было тогда назвать удовлетворительным, он и сейчас, двадцать лет спустя говорит с ошибками. У нас не без некоторого шараханья пошёл в гору. Трудился в иностранных компаниях, и дошёл до должности управляющего крупнейшим в Петербурге торговым центром (ТЦ принадлежит американцам).