Электронная библиотека » Иван Кошкин » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "За ценой не постоим"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 03:22


Автор книги: Иван Кошкин


Жанр: Книги о войне, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Я понимаю вас, Коля, – неожиданно мягким голосом ответил комиссар. – Но этого мало. Подумайте, ведь есть что-то еще…

Политрук пожал плечами, не понимая, чего от него хочет Гольдберг. Что-то еще… Николай чувствовал растущее раздражение – он не мальчишка, дурацкие загадки не к месту и не ко времени.

Трифонов уже начал жалеть, что затеял этот разговор, но гордость не позволяла идти на попятную. И в конце концов… Валентин Иосифович был КОМИССАРОМ, настоящим, еще с той войны, с Гражданской. По возрасту ему давно бы положено сидеть в политотделе корпуса, если не армии, но Гольдберг здесь, в лесу, обходит с винтовкой позиции батальона…

Впрочем, дело даже не в этом – комиссара слушались и уважали, особенно те, кто знал его раньше. Даже колючий Берестов, у которого «есть» звучало как насмешка, даже он не позволял себе в присутствии комиссара никакой дерзости. У Гольдберга стоило поучиться. Что же, будем смотреть на это как на очередной дурацкий зачет. За что воюем? За дом свой, на две семьи избу с пятью окнами! За школу в два этажа, нижний – камень, верхний – дерево! За мать! За сестер! За…

– Тихо, тихо, – усмехнулся комиссар. – Уж кричать точно не надо.

– Я не хочу, чтобы они дошли до Рязани, – тяжело дыша, сказал Николай.

– Ну, вот и славно, – комиссар легко поднялся и закинул винтовку на плечо. – Пойдемте, не всю ночь здесь сидеть.

Политрук встал и собрался уже идти дальше, к медведевскому взводу, но заметил, что Гольдберг почему-то стоит на месте, казалось, он о чем-то думает. Наконец, словно решившись, комиссар кивнул и заговорил очень обыденным, спокойным голосом:

– Слушайте меня внимательно, Николай, я буду говорить с вами серьезно и откровенно. Все наши достижения, все примеры наших революционеров, решения съездов – все это… конечно, правильно и важно. Но большинству наших бойцов, если уж начистоту, глубоко плевать, за что повесили Софью Перовскую и куда долетел дирижабль «Осоавиахим». Люди… Люди в большинстве живут другими вещами, они думают о том, как одеть и накормить детей, дадут ли на зиму дров, сколько нужно… Да что там, они просто хотят жить…


Идея рассказать бойцам про Софью Перовскую и остальных народовольцев пришла Трифонову во время марша. Молодой политрук не любил откладывать дело в долгий ящик, и, оборудуя вместе с бронебойщиками позиции для их длинных тяжелых ружей, рассказывал про то, как подпольная группа «Народная воля» устроила покушение на царя и была за это повешена. Копать сырую глину и одновременно говорить было трудно, в общем, политинформация не удалась, бойцы даже не делали вид, что слушают, они механически рыли окопы, время от времени тоскливо матерясь, и, в конце концов, Трифонов замолчал. Похоже, комиссар узнал от кого-то об этом позорище.

– Для большинства именно это является главным, – комиссар притопнул ногой от холода. – А уж советская власть и прочее – на втором месте. Поэтому людям нужно внушить, что, если продолжим отступление, немцы придут к ним. К ним в дом. И это их дети будут рабами. Потому что фашизм – это страшно, поверьте мне, Коля, я… я знаю. А ведь я всякого повидал.

– Да кто меня слушать будет, – вздохнул Трифонов.

– Вас будут слушать на основании такой простой вещи, что вы являетесь их политруком, – жестко сказал Гольдберг, поворачиваясь и уходя в сторону взвода Медведева. – А вот как сделать, чтобы услышали – это уже другой вопрос…

– Я об этом и хотел спросить.


Идти по двое в лесу было трудновато, Трифонов то отставал, то выходил вперед, стараясь при этом не терять бдительности.

– Тут как раз все просто, Коля, – комиссар стряхнул с фуражки ком снега и на всякий случай перекинул СВТ дулом вниз. – Комиссара слушают, если видят его в деле. В бою, на марше, в общем, везде. Если он приказывает: «Делай, как я». К сожалению… К сожалению, так поступают не все.

Чтобы не потерять дыхание, Гольдберг говорил короткими, рублеными фразами.

– Война показала, кто чего стоит. Здесь за бумажку не спрячешься. По крайней мере, на передовой. Будьте впереди, Коля, будьте на виду.

– Есть, – ответил Трифонов.

Комиссар не сказал ничего нового, и Николай чувствовал себя немного разочарованным.


– Только это не значит, что нужно выскакивать вперед цепи и орать «ура-ура», – усмехнулся Гольдберг. – Ну, если этого не требует обстановка. Храбрость нужна обыденная. Так, а куда это мы вышли?

Они остановились на опушке рощи, справа на полкилометра расстилалось поле, пересеченное оврагом, впереди начинался пологий подъем, за ним, метрах в двухстах, темной стеной встали деревья маленького леска.

– А это «медвежьи» угодья, второй взвод, – ответил Трифонов. – Вон по тем кустам ячейки начинаются, вон там – «максим» на опушке. Расчет Зверева…


Он сам помогал пулеметчикам копать этот окоп да еще запасной на другой стороне леска. Гольдберг одобрительно хмыкнул, комиссару явно понравилась обстоятельность молодого политрука, даже в темноте прекрасно узнающего позиции своей роты. Они прошли еще немного, и из кустов донеслось повелительное: «Кто идет?» Стрелковая ячейка была замаскирована прекрасно, боец подпустил их на десять метров, и лишь потом окликнул. Назвав пароль, выслушав отзыв, Трифонов и Гольдберг подошли к небольшому окопу, от которого вдоль позиции уходил неглубокий ход сообщения. Ячейка имела вполне обжитой вид: стрелок оборудовал в стенках две ниши – под вещмешок и гранаты, в бруствере были сделаны две амбразуры – одна для стрельбы вперед, другая – чтобы бить по тем, кто обойдет взвод с фланга. В окопе сидел плотный, широкоплечий боец лет двадцати пяти и настороженно смотрел на политработников из-под надвинутой на самые глаза шапки. «Черт, как же его фамилия? – лихорадочно завспоминал Трифонов. – Та… Ту…»

– Здравствуйте, Тулов, – сказал комиссар.

Трифонов вздохнул – Гольдберг опередил его и здесь.

– Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар.

Трифонов вздрогнул – в голосе бойца была странная настороженность, казалось, он не рад появлению политработников. От Гольдберга это тоже не ускользнуло:

– Где Медведев? – спросил он уже жестче.

– Не знаю, – ответил боец, избегая глядеть в глаза комиссару. – Я как греться ходил – его больше не видел. На позициях где-то.

– Греться? – переспросил Гольдберг.

Трифонов быстро объяснил, какие меры приняты в роте для обогрева людей. Комиссар кивнул.

– Далеко это?

– А вот идите по ходу сообщения, – показал Тулов за спину. – Там покажут. Только осторожней, у нас там из пополнения много, пугливые, не стрельнули бы.

Политрук понял, что этот боец как раз из тех, с кем Волков и Гольдберг выходили из окружения, – ничего удивительного, что Валентин Иосифович знает его.

– Идемте, Николай, – приказал комиссар.


Ход был едва по пояс – в бою по такому передвигаться только ползком, как видно, глубже строители отрыть не успели.

– Во взводе какое-то ЧП, – тихо сказал Гольдберг.

– Мне тоже показалось, что неладно, – ответил молодой политрук, придерживая карабин.

– Ладно, найдем Медведева – выясним.

Старшина Медведев нашелся быстро, как и командир первого взвода, он обходил позиции, следя за тем, чтобы никто не заснул. Увидев политработников, комвзвода-2 ощутимо подобрался и четко отрапортовал, что противник себя не открывал, пулеметчики и второе отделение греются. Гольдберг выслушал рапорт и сразу взял быка за рога:

– В чем дело, Денис? – спросил он холодно.

– Не понимаю вас, товарищ батальонный комиссар.

Луна зашла за тучи, и в темноте выражение лица было не разобрать, но Трифонову показалось, что старшина смущен и огорчен.

– Товарищ старшина. – Гольдберг умел быть жестким, и сейчас его голосом можно было резать стекло. – Что у вас произошло? Почему бойцы боятся политработников?

Тучи бежали по небу, луна выглянула снова. И Трифонов вздрогнул – широкое лицо комвзвода-2, обычно спокойное, даже сонное, сейчас выражало почти физическую муку.

– Денис, ты не можешь мне лгать, – уже мягче сказал комиссар.

Старшина вытер ладонью взмокший внезапно лоб, и Трифонов заметил, что на костяшках у Медведева засохла кровь.

– Что у вас с рукой? – резко спросил Николай.

– Я… – Медведев замолчал, глядя в землю.

– Вы кого-то ударили? – продолжал нажимать политрук. – Вы ударили своего бойца?

Трифонов знал, что, хотя с рукоприкладством и грубостью командиров в РККА идет борьба, такое случается нередко, но Медведев казался ему спокойным и выдержанным человеком. Судя по состоянию его кулака, старшина бил по-настоящему, от души, и здесь, на сыром ночном поле, в нескольких километрах от врага, это было очень серьезно.

– Ну… Ну, вылечил я тут одного от воспаления легких, – тихо сказал старшина, глядя прямо перед собой.

До Трифонова не сразу дошло, что имел в виду комвзвода, и когда он понял, ноги стали как ватные. В его роте…

– Кто-то из пополнения? – негромко спросил Гольдберг.

– Нет, из наших. Боец Коптяев.

– Почему не доложили? – Шок Трифонова сменился гневом.

– Симуляция – то же самое, что самострел, – заметил комиссар.

– Товарищ комиссар, поймите вы меня, ну доложу я – Коптяева под трибунал…

Спокойствие изменило Медведеву, он почти кричал шепотом, прижав огромные кулаки к груди, это было бы смешно, если бы не выглядело так страшно.

– Под трибунал, под расстрел, понимаете?

Он торопился высказать все, пока его не прервали, и Трифонов вдруг подумал, что этот огромный, сильный и жесткий с виду человек изо всех сил защищает своего струсившего бойца, даже не думая о том, что с него самого могут строго спросить за то, что не доложил о происшествии.

– Ну, сорвался он, начал кашлять, жаловаться. Я ему раз дал, сказал, что повторится – сам убью. А если под трибунал…

– Это произошло на людях? – резко спросил комиссар.

– Да, – снова опустил голову Медведев.

– Плохо, – сказал Гольдберг и повернулся к Николаю: – А вы что скажете, товарищ политрук?

– Я? – Трифонов вздрогнул от неожиданности.

– Вы, вы, – нетерпеливо подтвердил Гольдберг. – Это ваша рота, ваши бойцы, вы за них отвечаете.

Николай посмотрел на комиссара, потом на старшину. Решение могло быть только одно. Симуляция и самострел – то же дезертирство, Коптяева следовало арестовать и отправить в батальон, пусть капитан Ковалев решает – отправить в Особый отдел, или расстрелять на месте. Давать слабину нельзя, особенно сейчас, люди должны знать, что кара за трусость последует незамедлительно. И все же… Трифонов вспомнил Коптяева – невысокий, крепкий, с круглым, рябым лицом боец лет двадцати, обычный, каких тысячи. Он очень гордился медалью, политрук видел, как утром незадолго до выступления из Каширы, Коптяев показывал необстрелянным красноармейцам из пополнения свою «За боевые заслуги», потом завернул в чистую тряпочку и убрал в вещмешок. Было странно и страшно держать в руках жизнь человека, не врага – своего, и Трифонов понял, что не может обречь бойца Коптяева на смерть. Неизвестно, как подействует на людей расстрел их товарища перед боем, и потом… Николай не хотел себе в этом признаваться, но была еще одна причина. Он еще ничего не сделал для того, чтобы завоевать доверие и уважение бойцов и командиров своей роты, и если политрук Трифонов сейчас отправит красноармейца Коптяева под трибунал…

– А вы отдаете себе отчет, товарищ старшина, чем вы рискуете? – тихо спросил Трифонов. – Вы уверены, что Коптяев не пустит вам в бою пулю в спину?

– Уверен, – хрипло ответил старшина. – Сорвался он, с каждым может случиться.

– В таком случае, я считаю, нужно оставить все как есть, – повернулся Трифонов к Гольдбергу.

Комиссар крякнул, казалось, он хотел возразить, но потом передумал и кивнул.

– Хорошо. Я сам поставлю Ковалева в известность об этом… происшествии. Вы, Николай, расскажете обо всем командиру роты. Надеюсь, они согласятся с нашим решением. И не забудьте лично поговорить с Коптяевым, – комиссар помолчал. – Он должен знать, что его не простили, – ему предоставили возможность искупить вину в бою. Ладно, я на КП, проводите меня немного, Николай.


Они шагали по свежему и уже сырому снегу, два комиссара, старый и молодой, с неба снова посыпались белые хлопья, и Трифонов повернул карабин стволом вниз. Канонада вдали смолкла. Гольдберг молчал, и эта тишина, нарушаемая лишь скрипом сапог, становилась тягостной.

– Вы считаете, я поступил неправильно? – спросил он напрямую.

– Строго говоря – да, – ответил Валентин Иосифович. – Коптяев совершил воинское преступление, и за это должен быть наказан.

– Расстрелян, – угрюмо поправил Николай.

– Да, возможно, – расстрелян. Мне не следовало перепоручать это решение вам, но что сделано – то сделано, и отменять его сейчас будет не верно.

Гольдберг замолчал, они шли через небольшую рощу, время от времени с ветки падал ком мокрого снега, Трифонов каждый раз перехватывал карабин и в тревоге оглядывался. Дважды их окликали красноармейцы, невидимые в своих ячейках, накрытых плащ-палатками, и Николай в который раз подумал, что их чересчур редкая оборона вряд ли удержит серьезный удар врага.

– Но я понимаю, почему вы хотите прикрыть Коптяева, – продолжил внезапно Гольдберг. – Ладно, посмотрим, чем это обернется. Меня беспокоит только одно: слишком много народу это видело. Обязательно найдется кто-нибудь, постарается передать, куда надо.

– Что передать? – напрягся Трифонов.

– Старшина Медведев не сообщил по команде о факте трусости, политруки Трифонов и Гольдберг прикрыли факт воинского преступления, потом и Волкова с комбатом могут потянуть, – комиссар вытащил из кармана кисет, но, спохватившись, сунул его обратно. – Найдутся такие товарищи, которым очень нужно доказать, что их присутствие необходимо именно в тылу, а не на передовой. Они с радостью дадут делу ход.

– По-моему, вы преувеличиваете, товарищ батальонный комиссар, – заметил Трифонов.

– Преувеличиваю? – переспросил Гольдберг.


Они вышли на опушку рощи, дальше начинались позиции второй роты, за которой располагался КП батальона. Комиссар остановился, огляделся по сторонам. Между ними и открытым полем шел завал из срубленных и перебитых подрывными зарядами деревьев, кое-где обмотанных кусками обычной и колючей проволоки. Саперы торопились, поэтому деревья свалили кое-как и, пожалуй, слишком близко к опушке, но и такое заграждение враг перелезет не сразу.

– Давайте-ка еще раз присядем, Коля, вон как раз и бревно подходящее. – Гольдберг стряхнул снег со сломанного дерева и аккуратно уселся. – Старею, похоже, ноги уже не те.

– А вы спали сегодня? – спросил молодой политрук.

Николай решил, что останется стоять. Место было укрытое, метрах в пятнадцати располагался почти незаметный отсюда окоп – позиция ручного пулемета. Судя по еле заметным в начавшей светлеть темноте облачкам пара, там сидели люди, вот еле заметно поднялась над бруствером шапка, затем высунулся боец в ватнике и рукой очистил занесенные снегом амбразуры.

– Все как-то некогда было, – пожал плечами Гольдберг. – Ладно, не о том речь. Что вы думаете о командире первого взвода?

– О младшем лейтенанте Берестове? – Трифонов пожал плечами. – Он хороший командир, но какой-то странный.

– Странный? – Комиссар тихо, почти беззвучно рассмеялся. – Странный – это мягко сказано. Ладно, вы его политрук, поэтому знать просто обязаны. Слушайте внимательно.

Николай, раскрыв рот, слушал Валентина Иосифовича. Сперва он был просто ошарашен, но постепенно недоумение сменялось другим чувством. Гольдберг рассказывал о тяжелой судьбе белогвардейца; о его спокойном мужестве, силе, выносливости – обо всем, что делало этого невысокого человека прирожденным командиром, и молодой политрук вдруг понял: он рад тому, что Берестов служит в его роте. История Берестова была еще одним подтверждением мудрости и великодушия советской власти. Советская власть простила и приняла своего врага, и тот, кто двадцать лет назад сражался против нее, теперь защищает Родину плечом к плечу с ним, политруком Трифоновым. Теперь Николай понимал, откуда идут язвительность и вежливое высокомерие младшего лейтенанта. Что же, заслужить доверие такого человека непросто, но оно того стоит – Валентин Иосифович очень высоко ставил военную выучку бывшего белогвардейца.

Тем временем комиссар закончил сжатый рассказ о выходе из окружения и заговорил о том, как их приняли у своих.


Особый отдел дивизии проверял роту Волкова в течение недели. К Валентину Иосифовичу никаких вопросов не было – полковой комиссар Васильев, пробившийся к своим во главе остатков 328-й стрелковой дивизии, помнил храброго и упрямого еврея. Рота лейтенанта Волкова была упомянута в последнем рапорте из дивизии в корпус, Васильев позаботился о том, чтобы подвиг бойца Холмова не был забыт, чтобы о нем говорили как можно больше. Казалось, проверка превратится в обычную рутину, но тут старший сержант Берестов в который раз ответил на вопрос, служил ли он в белой армии. До сих пор бывшему белогвардейцу везло на людей, но теперь его удача кончилась. Уполномоченный майор с блеклым каким-то лицом вцепился в этот факт биографии и принялся вить из него черт знает что. Снова и снова он задавал одни и те же вопросы сперва Берестову, затем лейтенанту Волкову, потом Гольдбергу. Валентин Иосифович потребовал от майора объяснений и в ответ услышал обвинение в утере бдительности. Когда комиссар, давясь бешенством, спросил, где же это он так опростоволосился, майор снисходительно объяснил, что у него под носом в ряды РККА прокрался бывший белогвардеец… Гольдберг ядовито заметил, что он имел дело с белыми офицерами тогда, когда товарищ майор еще кошек мучил.

Дело оборачивалось какой-то дурной стороной – человек, которому они уже давно доверяли, как себе, опытный и смелый военный, попал чуть ли не под следствие. Спасение пришло, откуда не ждали. Командир 402-й стрелковой дивизии полковник Шабалов, возвращаясь с переднего края, заехал узнать, как обстоят дела у героев, вышедших в его расположение. Понимая, что другого случая не будет, Гольдберг шагнул наперерез всадникам. Комдив резко осадил коня, окатив Валентина Иосифовича матюгами и грязью из-под копыт. Батальонный комиссар, сбиваясь от волнения, рассказал о старшем сержанте Берестове, добавив, что ручается за комвзвода своей совестью коммуниста и комиссара. Шабалов слушал молча, затем спешился, кинув повод адъютанту, и, кивком велев Гольдбергу следовать за ним, зашагал, переваливаясь, к избе, где находился Особый отдел. Блеклый майор при виде комдива поднялся из-за стола, и Шабалов с ходу удивительно вежливо спросил: что за трудности возникли со старшим сержантом Берестовым? Майор спокойно ответил, что Берестов – бывший офицер царской армии. Комдив сказал, что не понимает, какая тут беда, он сам – бывший унтер царской армии и даже имеет крест за Карпаты, более того, если ему не изменяет память, маршал Буденный тоже отметился службой в царской армии, только крестов нахватал побольше. Начальник Особого отдела выложил главный козырь: Берестов служил в белой армии. Шабалов помолчал, смотря в пол, и по тому, как играли желваки на тяжелом, словно топором вырубленном лице комдива, Гольдберг понял, что полковник сейчас взорвется. Но он недооценил Шабалова. Комдив поднял голову и, глядя прямо в глаза майору, очень тихо спросил: а служил ли старший сержант Берестов в фашистской армии? Начальник Особого отдела признал: таких сведений не имеется. Полковник кивнул и точно так же тихо, без единого грубого слова сказал, что ему сейчас больше ничего и не важно, а затем приказал освободить Берестова из-под стражи. Майор выдержал удар и сказал, что доложит по команде о таком самоуправстве. Шабалов высказался в том смысле, что Особый отдел волен поступать, как ему угодно. «Под вашу ответственность», – добавил уже в спину Шабалова майор. Комдив повернулся и спокойно сказал, что он и так отвечает перед Родиной и Сталиным за целую дивизию – найдется место и для одного комвзвода.

Берестов был освобожден немедленно. Шабалов посмотрел на стоящего перед ним по стойке «смирно» старшего сержанта, почти что его ровесника, и спросил: «Значит, беляк?» «Белогвардеец», – спокойно ответил Берестов. «Ну, смотри, не подведи меня, белогвардеец», – усмехнулся комдив и пошел к коню. Комвзвода молча смотрел вслед полковнику, и когда тот сел в седло, четко отдал честь. Шабалов кивнул и ускакал.


Рассказ был короток – Гольдберг умел говорить сжато и точно. Николай молчал, не зная, о чем тут спрашивать.

– Вот такие дела, Коля, – закончил комиссар. – Не окажись там Шабалов – закрутили бы Андрея… Старшего сержанта Берестова в рамках укрепления бдительности. Понимаете? И не думаю я, что этот майор его и впрямь в чем-то подозревал, просто случай удобный представился. Вот попадется такой человечек – и сколько он дров наломать может…

Гольдберг умолк, думая о чем-то своем, Николай продолжал переваривать услышанное. История и впрямь была нехорошая – фактически человека, пусть бывшего врага, ни за что ни про что держали под стражей, пытались, если уж называть вещи своими именами, оклеветать. Ведь если бы майор и впрямь был уверен в виновности Берестова, если бы действительно подозревал его в шпионаже, разве он отпустил бы его по первому требованию комдива? Николай вспомнил, как в училище в тридцать восьмом они обсуждали решения январского пленума ЦК, а позже – разоблачение клики Ежова, погубившей столько невинных…

– Выводы сделали, Николай? – нарушил молчание Гольдберг.

Трифонов молча кивнул.

– И это тоже – одна из обязанностей комиссара, защищать людей от таких… Окопавшихся. – Гольдберг встал, несколько раз тряхнул руками. – Об этом не говорится в Полевом уставе, но мы обязаны… Ладно, я рад, что мы поговорили.

Он закинул СВТ на плечо.

– Простите, что задержал вас, Николай, но этот разговор был необходим. Куда вы сейчас?

– К Медведеву, – ответил Трифонов. – Надо поговорить с Коптяевым, потом к истребителям, потом в третий. Надеюсь, за эти полчаса Гудериан через нас не прорвался.

– Ну, мы бы услышали, – успокоил Гольдберг.

Он повернулся и зашагал вдоль опушки в сторону КП батальона. Николай посмотрел вслед комиссару и почесал подбородок – пожалуй, сегодня он узнал больше, чем за все пять месяцев после выпуска. Хотя, конечно, из этих пяти месяцев два с половиной он провалялся в госпитале… Политрук посмотрел на небо – луна снова зашла за тучи, возвращаться придется по своим следам. Трифонов расстегнул шинель и, прикрывая руку, чиркнул спичкой – на часах было десять минут пятого, до рассвета еще далеко. Николай застегнулся и пошел вдоль завала к пулеметному окопу.

– Здравствуйте, товарищ Зверев.

Из окопа на Трифонова хмуро уставился первый номер расчета ДП, бывший студент механического факультета ефрейтор Зверев.

– Здравствуйте, товарищ политрук.

Окоп был отрыт по всем правилам, обеспечивая стрельбу как в поле, так и вдоль завала, в стене были устроены две «лисьи норы», одна пустовала, из другой доносился мощный храп.

– Второй номер мой, Талгат, – уловив невысказанный вопрос, кивнул Зверев.

– Он там себе ничего не поморозит? – озабоченно спросил Трифонов.

Зверев пожал плечами:

– Да не должен, лапником там все хорошо выстлано, ватник да еще две шинели.

– Вы ходили греться?

– Нет, мы – пулеметчики, нам позицию бросать нельзя, – как-то неуверенно ответил Зверев.

Трифонов принюхался.

– Вы что, тут костер жгли, что ли?

В темноте лица Зверева было не видно, но ответ прозвучал виновато:

– Ну да. Холодно, а у нас место высокое, вода на дне не собирается. Да вы не волнуйтесь, товарищ политрук, – заторопился бывший студент. – Мы ж не идиоты – брезентом накрывались.

– Приказ был – соблюдать маскировку. – Трифонов начал злиться. – Объявляю тебе…

Он запнулся. Строго говоря, выговор должен был объявлять командир отделения или командир взвода, политработник таких полномочий не имел. По Уставу политрук Трифонов должен сообщить о происшествии командиру взвода. Николай решил, что ограничится внушением.

– Зверев, ты взрослый человек, должен сам понимать, – на языке вертелось хорошее слово, но политруку оно не пристало. – Мне что, тебя к Медведю волочь? Выговор тебе перед строем объявлять?

– Так тут замерзнуть недолго, – угрюмо ответил пулеметчик.

– Ладно, – вздохнул Николай. – А как вообще, киргиз этот, Талгат твой – он… Надежный?

Зверев посмотрел на храпящий ком.

– Он казах, – поправил бывший студент политрука. – Молчун он, слова не вытянешь, но, по-моему, надежный. И оружие знает – он городской, кажется.

– Ну, ладно, я пойду. – Трифонов поднялся с колена, уже собираясь уходить, и вдруг обернулся. – А Берестов что, правда сам немца ножом снял?

– Правда, – гордо сказал Зверев. – Я сам видел, ну, не видел, я за дорогой смотрел. Но Женька, ну, младший сержант Кошелев, видел. А что?

– Да так, ничего, – пожал плечами Трифонов. – Странно только, он не молодой уже, да и сила тут нужна.

– Андрей Васильевич любого молодого. – Зверев сделал неопределенное движение рукой, показывающее, что Берестов любого молодого заткнет за пояс. – А бегает вовсе как конь.

– Надо же…

* * *

Трифонов шел, старательно обходя деревья. За ночь лес хорошо присыпало снегом, если случайно стукнуть ствол, все осыплется, и голые ветви будут демаскировать позиции, да и получить мокрый сугроб на голову не хочется. Несколько раз Николая окликали из окопов, но, узнав политрука, пропускали. Костры, у которых грелись бойцы, уже погасили, красноармейцы заняли свои ячейки. Найдя комвзвода-2, Трифонов узнал, что немцы себя пока не обнаружили, зато секреты задержали подозрительных, и теперь Медведев не знал, что с ними делать. Николай решил, что разберется с чужаками сам, старшина не возражал, радуясь, что политрук согласился взвалить этот груз себе на плечи. Задержанных привели в окоп для «максима», тот самый, что напрочь забраковал капитан Ковалев. Сейчас в нем обосновалась сержант Пашина – поскольку батальонный пункт медицинской помощи был далековато, санитарам было приказано тащить раненых сюда, а уж санинструктор решит, в каком порядке эвакуировать дальше.

Подозрительных оказалось двое: первый – парень в красноармейской шинели не по размеру, разбитых сапогах и пахучем вытертом собачьем треухе. На вид ему было лет восемнадцать, он смотрел на всех круглыми, словно мышиными глазами и переминался с ноги на ногу. Второй – крепкий, широкоплечий, в ватных штанах и куртке, добротных меховых рукавицах, в валенках и форменной шапке. Этот глядел спокойно, уверенно, даже как-то оценивающе и вообще как-то сразу Трифонову не понравился.

– Кто задержал? – спросил политрук у Медведева.

– Сержант Зинченко, – ответил комвзвода-2. – Командир второго отделения.

– Они были безоружны?

– Этот, – указал старшина на щуплого красноармейца, – без оружия. У второго СВТ забрали.

– Вот как?

Самозарядная винтовка Токарева встречалась в войсках все реже, ее отдавали самым опытным и прилежным бойцам. Трифонов повернулся к здоровяку:

– Фамилия, звание, часть? – спросил политрук, стараясь, чтобы голос звучал резко, но спокойно.

– Сержант Иванов, стрелковый полк, – ответил задержанный.

Он чуть растягивал слова, так, что ответ, в общем, нормальный, прозвучал почти оскорбительно.

– Что вы здесь делаете? Где ваша часть?

– Я находился в секрете, – невозмутимо ответил сержант. – Меня не сменили, я начал замерзать. Когда вернулся на позиции батальона, увидел, что они оставлены. Пошел искать своих.

– Вы были в секрете один? – недоверчиво спросил Николай.

– У нас в батальоне тридцать семь активных штыков, – все так же ровно сказал задержанный. – Поэтому в секрет меня отправили одного.

– Красноармейская книжка?

– Нет – сдали, – сказал Иванов.

– Должны были выдать новые, – заметил Медведев.

Задержанный повернулся к старшине и все с той же ленивой медлительностью пожал плечами:

– Не знаю. Нам не выдали.

Трифонов понял, почему ему не нравится сержант Иванов – слишком спокоен. Иванова нимало не смущало то, что его забыли снять с поста. То, что он отстал от своих и мог в любую минуту наскочить на немцев, тоже не поколебало душевного равновесия сержанта. И даже радость встречи со своими никак не отразилась на лице младшего командира. Политрук Трифонов, сам человек, как он надеялся, прямой и искренний, не верил в подобную невозмутимость. Он повернулся к младшему бойцу:

– А ты?

– Бо… Боец Чуприн…

По крайней мере боец Чуприн вел себя естественно. Испуганный до того, что не мог держать руки ровно по швам, он переводил тоскливый взгляд с одного лица на другое, словно ожидал, что страшный человек со звездой, нарисованной химическим карандашом на рукаве шинели, прямо тут поставит его к стенке окопа и пустит пулю в лоб.

– И что ты здесь делаешь, боец Чуприн?

Этот парень смотрел так жалко, что Трифонов невольно смягчился.

– Я… Заблудился я, – хлюпнул носом боец Чуприн.

– А куда ж ты шел, болезный? – ласково спросил политрук.

– Я не шел, я ехал, – ответил паренек. – Ездовой я, на патронной двуколке. Был. У меня двуколка сломалась, а комбат велел патроны разобрать, а мне потом догонять…

Он словно торопился оправдаться, объяснить, что он тут делает один, без патронов, двуколки, лошади и батальона. Трифонов кивнул, велев продолжать.

– А как я ее починю? Там колесо, а у меня даже инструмента нет, не выдали. Когда стемнело, я лошадь распряг и поехал своих догонять…

Он запнулся.

– И где твоя лошадь?

Николай сдержанно улыбнулся – боец Чуприн был похож на Иванушку-дурачка из русской сказки, но никак не на врага.

– А через деревню ехал, спросил: где я. А мне бабы сказали: чего, мол, коня зря мучаешь… И забрали.

– Бабы у тебя коня отняли? – вмешался Медведев. – Ну, ты тело-о-ок. И гнездо это они дали?

Старшина указал на треух.

– Они, – кивнул головой боец Чуприн. – Я шапку потерял.

– И винтовку потерял? – Трифонов почувствовал, что прежняя симпатия сменяется злостью на такую бесхребетность.

– Так я ездовой, мне не положено, – вскинулся паренек. – Не хватает винтовок, нам не выдают.

Это было похоже на правду.

– Ладно. – Николай повернулся к старшине. – Отправь их в штаб батальона – пусть там разбираются. Выдели одного бойца в сопровождение.

– Есть. Федотов!

Медведев повернулся к бойцу, привалившемуся к стенке хода сообщения. Длинный окоп закрывал человека едва по пояс, и Федотов, чтобы не торчать на ветру, присел на корточки. Шинель, надетая поверх ватника, сидела на нем мешком, длинная шея была не по Уставу замотана серым шерстяным шарфом домашней вязки.


Учитель математики до войны, на фронт он пошел добровольцем, но не столько из-за того, что хотел бить врага, сколько потому, что не мыслил себе оставаться в тылу, когда его вчерашние выпускники уходили в военкомат. Перед самым выступлением из Каширы Трифонов случайно услышал, как бывший учитель горячо втолковывал бойцам своего взвода: педагогика держится на авторитете преподавателя, и он просто не мог оставаться в тылу, когда его выпускники идут на фронт. Откровенность Федотова, однако, понимания среди бойцов не встретила – батальон выступал на передовую, и нервы у всех были ни к черту. Учителя мало не подняли на смех, а Медведев, и без того злой как собака, заметил, что будет просто замечательно, если выпускники бойца Федотова не узнают, как один паршивый интеллигент едва не подорвал к чертовой матери себя и товарищей, уронив гранату, поставленную на удар. Виктор Александрович Федотов был никудышным бойцом и сам это прекрасно понимал. Дожив до тридцати трех лет, он как-то всегда оставался в стороне от потрясений, что обрушивались на страну волна за волной. От житейских неурядиц его оберегала жена – женщина сильная и по-своему мудрая, видевшая в супруге большого ребенка. Математика и физика, которые Федотов преподавал уже двенадцать лет, были крайне нужными советскому государству и притом абсолютно не политическими предметами, и дело свое Виктор Александрович любил и знал. Многие его ученики поступили в крупнейшие вузы страны, шестеро стали командирами Красной Армии, а один – старший лейтенант артиллерии Николай Мартенс даже получил орден Боевого Красного Знамени за бои на Карельском перешейке, о чем и написал с гордостью учителю. Нет, стыдиться своей довоенной жизни у Федотова оснований не было – он находился на своем месте и хорошо делал свое дело. Война изменила все. Его ребята, выпуск за выпуском, шли на призывные пункты. Даже вчерашние ученики, окончившие школу в 1941-м, прибавляли себе в военкомате год-другой и разлетались по учебным лагерям и военным училищам. Не все, конечно, но многие, те, кем Федотов по праву гордился. В начале июля пришла похоронка на Коленьку Мартенса, который погиб на Украине в первый же день войны, и Виктор Александрович понял, что больше не может смотреть в глаза матерям вчерашних десятиклассников. Дома был страшный скандал, он впервые накричал и даже замахнулся на жену, и в тот же день Федотов пришел в военкомат. Два месяца в учебном лагере не сделали из него бойца, вырванный из привычной жизни, учитель так и не освоил тяжелое ремесло пехотинца. Во взводе к Виктору Александровичу относились с каким-то жалостливым презрением, а комроты откровенно ненавидел портившего показатели нескладного красноармейца.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации