Книга: Обмен - Юрий Трифонов

“Обмен” вещь небольшая, но писатель умудрился втиснуть в текст бездну смысла (а не “смыслов”, как привыкли изрекать нынче молодые политиканы-питекантропы). Сюжет произведения прост: тяжело заболела мать инженера Дмитриева. У семьи Дмитриева комната в Москве и у матери комната, надо произвести срочный родственный обмен на двухкомнатную квартиру, иначе комната пропадет. Ситуация понятна для человека с советским опытом, остальным придеться прослушать небольшую лекцию о квартирном вопросе в СССР, а литературные аллюзии, параллели и влияния – это чуть позже.

Разумеется, в СССР не было ничего бесплатного, как бы там ни бесновались неосоветские пропагандисты, таперича их армия. Пресловутые “бесплатные квартиры” (вместо нынешней “мучительной для трудящих” ипотеки) вовсе не были бесплатными. В наши дни, “закабаляя” себя ипотекой лет на 20, молодая семья получает жилье сразу и, с некоторыми ограничениями, оно юридически находится в ее собственности. Совсем не то было в СССР. Во-первых, “бесплатную” жилплощадь можно было ждать и 10, и 15, и 20 лет. Да, были всяческие льготники: вот, в повести, ветеран Гражданской войны, через год он уже имеет комнату в Москве. Партноменклатура еще была, например, и квартиры их были иными, строились по спецпроектам. Во-вторых, средний советский человек оплачивал, или, выражаясь, по Марксу, “авансировал” государству свою будущую квартиру. Отдельная жилплощадь еще была в его далеких мечтах, а он уже платил за нее. Как? А налоги же, явные и скрытые! 1. В СССР были налоги. Подоходный, кажется, составлял 13%, плюс профсоюзные и партийные взносы, расчитывавшиеся из зарплаты. 2. Были еще и скрытые налоги. Людей “общипывали” при покупке “предметов роскоши”. Такими, к примеру, советская власть считала телевизор или мебель. Стоили они дорого. Не говоря уже об авто. Да, хлеб в Союзе был дешев, 14 коп. “черняшка” и 22 коп. белый нарезной батон. 3. Советским трудящимся банально недоплачивали, зарплата в 120 руб. была нормой. Были пенсии в 50-60 рубликов, такие вот нищие бабуси и покупали в продмагах половину черного “кирпичика” за 7 коп. и поллитра кефирчика на обед. 4. А во времена мудрого товарища Сталина часть зарплаты изымалась у граждан при обязательной подписке на облигации внутреннего займа. При этом, тов. Сталин отдельных квартир вообще не обещал, ширнармассы жили в коммуналках и бараках, лишь артистка Любовь Орлова на своей даче, но были и большие победы. Где-то эти сизого цвета сталинские “ценные бумажки” еще хранятся, на дне старого чемодана. Все жду, когда же оплатят. Видимо, после нашей победы. Завершая эту мучительную “лекцию”, надо внести последний штрих: жилье в СССР в большинстве случаев было не в собственности граждан, а государства. Продать его было нельзя. Распоряжался им исполком. Он все и решал. Отсюда центральная коллизия произведения: обмен. Написана, повесть, к слову, в 1969 г.

Конечно, Трифонов не антисоветский писатель, это вам не дидактический и занудный Солж. Желающим советских ужасов 70-х рекомендую “Одлян” Габышева, роман о детской “зоне”, произведение, богатое фактурно, но литературно весьма слабое. Трифонов же очень тонкий мастер, он работает на полутонах, очень точно передавая атмосферу того времени.

Тут нет ни подвалов Лубянки, ни генерала Гоголя, пьющего водку из граненого стакана и им же закусывающего (хруст стекла: “На здорове!”). Это же почти 70-й год, у власти пришедший пять лет назад на пост и еще довольно молодой, бодрый и добрый Брежнев. Нет, все застенки, вся эта советская палаческая машинерия, были в порядке, но кровь Леонид Ильич ручьями не лил. Но, Боже, какая же гнетущая атмосфера в повести! Унылые серые новостройки Москвы, грязное слякотное метро, мрачный адский троллейбус, везущий главного героя мимо длинного заводского забора, потом ему виден пивной киоск, толпа мужчин в черном, как грачи на картинке из школьного учебника (Саврасов?), некоторые отошли чуть в сторонку, по одному, по двое тянут из кружек пиво.

Удивительно, как много персонажей втиснул в повесть из 60 страниц Трифонов. На первом плане жена Дмитриева – Лена, “женщина-бульдог”, как ее называют родственники мужа, переводчица с английского, человек, ставящий задачи и упорно добивающийся их выполнения. При этом, Трифонов вовсе не рисует портрет московского монстра женского пола. Тут снова у автора некоторая полутень. Лена, в принципе, ведь, хорошая жена, и мужа она по-своему тоже любит (Дмитриев вспоминает их турпоездки в Болгарию, в Батуми, любовь), а обмен со свекровью затеян ради дочери Наташеньки.

Увы, снова немного экономики. Семья инженера Дмитриева из трех человек: он, жена Лена, дочь Наташа живут в одной комнате коммунальной квартиры. Подросток-дочь за ширмой, супруги – на удачно купленной чешской тахте. Не очень-то удачно, тахта расшаталась и скрипит. Дмитриеву срочно нужно занять 60 рублей, для хорошего врача матери Исидора Марковича (4 консультацииХ15 рубликов, итого: 60 руб. Медицина в СССР была бесплатной).

И, вот, Дмитриев размышляет, у кого бы ему занять эти шесть червонцев? И – не у кого! В конце концов, он берет деньги в долг у своей коллеги по “ГИНЕГА” (правда, страшное название?) и бывшей своей любви, Татьяны. Это липкое ощущение “советского клея”, в котором копошатся, увязнув, люди (Сорокин потом напишет “как мухи в меду”), оно выражено просто прекрасно. “Мучился, изумлялся, ломал себе голову, но потом привык. Привык оттого, что увидел, что то же — у всех, и все — привыкли”. Дмитриев любил Таню, а женился на Лене. Мальчиком хорошо рисовал, а стал инженером по насосам. И, медленные, но неумолимые жвала советского коллектива, адской “ГИНЕГИ”. И крайне ограниченные ресурсы, и еще советский дефицит всего. Дмитриев приезжает к Тане. На донышке бутылки в шкафчике на кухне у нее осталось 100 гр. коньяка. Или, герой на уличной распродаже покупает две банки дефицитной сайры (можно понять, что в обычной госторговле ее нет, это в Москве называлось, “выбросили”). “Лена любит сайру”, – Татьяна Никитична, помню, это прекрасно!

Повесть постепенно населяется персонажами. Тут отец Дмитриева: сын повторил судьбу отца, тот в молодости хорошо писал фельетоны и рассказы, а стал инженером-путейцем. И дед, старый большевик, репрессированый, вернувшийся из ГУЛАГа (прямо это не говорится, но руки у юриста, закончившего при царе Петербургский университет, натруженные). И снова любопытный прием у Трифонова. Разумеется, критиковать советскую действительность “справа” могли только белоэмигранты, будь-то либерал Набоков или, Боже упаси, какой-нибудь Шульгин. Но, внутри, была возможность критики “слева”. Называлось это в те годы “возврат к ленинской норме”. Так, в повести на даче родни идет спор об “омещанивании”. Тут, у автора, снова уход в полутона: старый революционер и коммунист дает парадоксальный ответ.

А “ленинскую норму” потом гениально обстебал Сорокин в своей “Норме”: как регулярное поедание советскими людьми “нормы” – брикетика говна. Даже, кажется, можно точно назвать место в трифоновском “Обмене”, где Владимира Георгиевича при чтении, что называется, “перещелкнуло”. И Пелевин (не лауреат Сашка, а Виктор Олегович) Трифонова, конечно, тоже читал. Прекрасная повесть “Вести из Непала”, Любочка, “мы провода под током”, ужас советской смерти, помните? Неудивительно, что под током, ведь Люба работает в троллейбусном парке. Кстати, это строки Пастернака. Довольно смешные у поэта вышли стихи, про любовь электромонтера. “Под током”, да-с! Странно, ну, ладно. И у Татьяны Толстой в хорошей вещице описание поездки в московском троллейбусе времени застоя, совершенно трифоновское по звучанию.

В самом финале поездка в троллейбусе и, здесь, у Трифонова дан крайне интересный символ: на остановке сидела щенная сука овчарки. И вдруг запрыгнула в салон. Дмитриев позвал ее и она вышла. Человек уехал, а собака преданно смотрела на него с тротуара. Зачем эта собака? Из сталинского ликвидированного лагеря, что-то шаламовское? Нет. Образ брошенной любви Тани? Вряд ли. Что-то римское, волчица, Ромул и Рем, основатели города... Вот только в Москве не волчица, а овчарка. Не быти Третьему Риму, как бы намекает нам писатель Трифонов? Очень странный, сложный символ.

Но завершается повесть “хорошо”. Маклер, конечно, обманул (еще одна характерная советская деталь, маклер) и юрист исполкома в первый раз отказал. Но вмешалась энергичная Лена, во-второй раз все документы были в порядке, и, успели, обмен совершился. Мать быстро умерла от рака, Дмитриев слег с гипертонией, старую дачу снесли, на ее месте построили стадион “Буревестник”. Итог: жизнь продолжается. Такой вот советский хэппи-энд.

Дмитрий Быков в своих лекциях часто говорит о том, что мир безвозвратно разделился сначала на город и село, а теперь на тех, кто создает информацию и тех, кто ее просто впитывает. Он настаивает на том, что подобные разрывы делят общество безнадежно и безвозвратно. Но постойте-ка, а что у нас с извечным спором «голубой крови» и «людей дела»? Не это ли деление еще времен «Обломова», «Вишневого сада» (более ранних примеров я не смогла вспомнить, но уверена, что они есть) и прочих классических вещей было предметом споров. Всегда были те, кто гибли за металл, и те, кто просили встать с подветренной стороны, чтобы не несло кониной и потом. Вот и Трифонов в своем коротком рассказе описал человека, который жил-жил и дожился. И вот уже непонятно, кто враг, потому что и жена, хоть и бессердечная, а вроде дело говорит. Сестра, хоть и любимая, а ведет себя как всегда овца, но тоже дело говорит. Момент отсчета, в который герой внезапно осознал, что в его жизни все фатально не так, никак ему не поможет. Остается тольо рассматривать ретроспективу и задавать сакральный вопрос: когда? Куда не кинь – всюду клин, и прочие радости супружества. Он мразь, жена мразь, сестра мразь, мать тоже с душком, любимая теща тоже не отстает. Дед был адекватный, но ничего напрямую так и не сказал: самоустранился с посылом «дальше живите сами». Вот и вышло, что и жизнь хороша, и жить хорошо, а Маяковский все же неспроста... Рассуждать обо всем этом объективно я не могу, потому что и так знаю, какую сторону бы заняла. Да и вообще вся история – это просто мой ночной кошмар. В такие моменты остро чувствуется разрыв между тем, кем я хотела бы быть, и тем, кто я есть. Вот и докажи теперь самой себе, что не бытие определяет сознание.

Отношения с людьми – важный фактор в жизни. Сердцевина процесса самореализации – раскрытие нашего человеческого потенциала. Следовательно, в центре него находится развитие способности к хорошим взаимоотношениям. Во взаимоотношениях героев чувствуется дефицит любви, доброты, понимания, искренности. Каждый считает себя лучше других и убеждён в своей правоте, а взглянуть на какую-либо ситуацию с точки зрения оппонента желания не возникает. Эта сложно устранимая особенность человека – непоколебимо стоять на своём, не замечая остальных – заставляет всех персонажей страдать и лишает их радости.

В центре повествования находятся две семьи с различными жизненными взглядами и ценностями, породнившиеся в результате женитьбы детей. Интеллигенты Дмитриевы (семья главного героя Виктора) свысока взирают на мещан Лукьяновых (семью жены Виктора), что, однако, совсем не мешает им пользоваться пробивными способностями новых родственников. Больший спрос всегда с тех, кому больше дано. Согласно такой логике, львиная доля ответственности за не сложившиеся отношения лежит на Дмитриевых, считающих себя выше приземлённых Лукьяновых. Если свекровь значительно старше и мудрее невестки, то ей и отвечать за непринятие выбора сына и неприязнь к его жене. Когда невестка чувствует, что свекровь изначально её презирает, то ничего хорошего из этого выйти не может. Но такая, казалось бы, честная, скромная и правильная мать героя почему-то уверена, что необходимо сохранять в душе презрение: «Если мы откажемся от презрения, мы лишим себя последнего оружия. Пусть это чувство будет внутри нас и абсолютно невидимо со стороны, но оно должно быть». А у проявляемого ею же бескорыстия обнаруживается и своя теневая сторона: «Очень любит помогать бескорыстно. Пожалуй, точнее так: любит помогать таким образом, чтобы, не дай бог, не вышло никакой корысти. Но в этом-то и была корысть: делая добрые дела, всё время сознавать себя хорошим человеком». Дочь же её (сестра Виктора) «так и не научилась заглядывать немного глубже того, что находится на поверхности. Её мысли никогда не гнутся».

С первого взгляда может показаться, что автор акцентирует внимание читателя на противопоставлении мировоззрений и жизненных укладов двух разных семей. Но всё же при более пристальном рассмотрении между ними обнаруживается много общего. Все персонажи в равной степени наделены ложными представлениями о себе и других, неспособностью понять человека, чередой эгоистических поступков и грузом совершённых ошибок. У каждого из них своя правда, каждый по-своему прав, а услышать и понять близких никак не получается. И такая скрытая общность героев превращает происходящее в фарс.

Трудно сказать, пытался ли автор описать свою семью, или среднестатистическую семью того времени, но многие взаимоотношения между героями оказались достаточно злободневными. Тут и вечные склоки между свекровью и невесткой, в паре которых наверняка кто-то кого-то пытается сжить со свету, и попытка выяснить, кто же главный в супружеской паре (и простой аргумент, что женщины - пол слабый, тут вообще не работает).

В чём именно идея этого произведения - сказать трудно. Возможно, каждый увидит в нём что-то своё. Лично для меня основная мысль, что ответственность за каждый выбор лежит исключительно на наших плечах и больше ни на чьих других. Можно долго искать себе оправдания, что так сложились обстоятельства, что нас склонили к этому выбору. Но я не соглашусь. Именно мы и никто больше решаем, какой поворот на дороге жизни выбрать.

"Обмен" Трифонова добавит к жизни читателя жанр ангст. Когда-то в детстве во время просмотра "Могилы светлячков" во мне умер оптимист, реализм прописал смачного леща и с тех самых пор подобных произведений я избегаю напрочь. Перед нами вырисовывается довольно печальная картина человеческого саморазрушения. Подобные произведения то еще испытание на слабо. Их хочется скорее забыть, а не разбирать по полочкам. Сразу предупреждаю, я не шарю в добротной литературе, которая отображает всю бренность бытия, показывает реальность без прикрас и масок, завораживает своей суровостью; потому что специально отмахиваюсь розовым крестом от подобных историй. Литературные гурманы могут неодобрительно смотреть на мой список прочитанного и бросать колкие взгляды полные презрения, но лично для меня проще окунуться в какую-нибудь фантастическую историю с красивым сказочным шаблоном нежели сталкиваться с ночными кошмарами еще и в воспаленном воображении. Подобная литература токсична и если ей перенасытиться или прочитать в неправильное время, то вся история может свернуть в темный душный подвал из которого уже не будет выхода.

Трифонов, прямо как пастушья собака, сгоняет гиперболизированные образы простого люда в вольер-произведение, чтобы мастерски разыграть свой жуткий спектакль. Читать повесть все равно, что завернуться в стекловату. Совок не самая кошерная локация для того чтобы отмотать скромный срок длиною в жалкую человеческую жизнь. На самом старте повествования действующим лицам уже плюс десять к страданиям. В "Обмене" нет хороших героев. Так или иначе каждый персонаж погряз в трясине из бытовухи. Дмитриевы гостеприимные хозяева, которые в сласть угостят путника пирожками с начинкой из человеческих грехов и самобичевания. В попытках вырваться из черной липкой обыденности и стать счастливее, герои отключают мозг, начинают паниковать и "топить" окружающих. Хоть одного своего знакомого, да среди персонажей встретишь. "Все вниз и вниз", - насвистывают герои, пробивая новое дно. Мне нравится холст на котором автор умело вырисовывает своих героев. Читаешь и ни на минуту не сомневаешься в правдоподобности сего действа. Цепь событий закручивается вокруг горла и ты сразу понимаешь, что подобное произведение не может закончится хорошим финалом. Но ты все равно скрещиваешь пальцы и тихо молишься, чтобы все оказалось не так плохо. Жизнь жестока и довольно быстро ее величество надежда умирает на задворках советского гаража. Худший из сценариев врывается, царствуя как хозяин, упиваясь страданиями несчастных людишек, которые сами вложили жезл власти в его руки. Казалось бы, зачем сопереживать? А пока ты сидишь и пытаешься сложить два и два, страх тихо стучится в сознание и нашептывает, что таким же методом проб и ошибок ты сам, дорогой читатель, губишь свою короткую жизнь.

Поймите правильно, повесть хороша. Но тем не менее атмосфера "Обмена" крепко вцепилась в мое горло, медленно перекрывая доступ к кислороду. Повесть вызывала жуткие въетнамкие флэшбеки, которые я давно похоронила за плинтусом в самом темном углу подсознания. Всякие "Ешь, молись, люби" с радугой и фанфарами проповедуют: "Живи! Сегодня и сейчас! Времени осталось не так уж много"; Трифонов говорит об этом прямо без прикрас, а когда слова метко бьют по цели и тебя окутывает безмолвный ужас, лишь ухмыляется и уходит, оставив тебя на произвол судьбы.

Булгаков, кроме шуток, велик, а Трифонов, как ни жаль, просто талант, увязший в эпохе тесных коммунальных коридоров. В той эпохе, которая до последнего висела у меня на стене уродливым синтетическим ковром, но все-таки отпустила, дала вольную, одарила избавлением от скрипучих крашеных полов и забитых хламом антресолей – я смело снижаю ценник на двушку в хмурой панельке, отсекаю что-то очень родное, но препятствующее дальнейшему движению. Недавнее прошлое вызывает отторжение – не острое, но мучительное. Тянущая боль внизу живота. Капсула нурофена – отпускает. Желтый диван из Икеи – помогает забыться. Но все равно возвращается, как упитанный рыжий таракан, выползает из незаметной щели под плинтусом. Безвредный, привычный по ежегодным азиатским вояжам – туда, где граффити с Лениным вызывают только зуд в районе фотоаппарата, но вызывающий неконтролируемую панику в родных широтах.

Меня постоянно отбрасывает в Совок, будто я не человеческая индивидуальность, а так, человеческая пыль. Весной выходит «Довлатов» Германа-младшего – его коммунальная эстетика вызывает приступ клаустрофобии, там человек никак не может находиться в кадре один, все время маячит чей-то протертый локоть, пола фланелевого халата, тянущийся за кем-то невидимым шнур от утюга. И таким же шнуром тянущийся лейтмотив: думали, вы свободные? ха-ха, мы по-прежнему на зоне, вот же она приветливо скалится колючей проволокой. Летом выходит «Лето» Серебренникова. Оно тоже про свободу – которая внутри, пока ты молодой. О тех, чьи юные смешные голоса давали ощущение свободы внутри несвободы. О том, что было так давно, и уже давно не так. Только сам режиссер находится под домашним арестом, а потом на карте России одна за другой вспыхивают красные точки – города в которых отменяют концерты новых кумиров, и по соцсетям разлетается хэштег #ябудупетьсвоюмузыку. И вот Трифонов.

Трифонов не виноват, что меня подташнивает от социалистической риторики и эстетики. Он просто слишком укоренен в советском быте, со всеми этими невозможными перегородочками, скрипучими раскладными диванами, парадными сервизами и рассадой на балконе. Это дрянное место, где связи важнее денег. И тем оно кажется дряннее, чем явственнее осознаешь, как тяжело это искоренимо. Как туго «похлопотать» и «посоветоваться» уступают место «решить» и «проконсультироваться», но пока не понятно, меняется ли вообще от этого суть. Как сильные мира сего продолжают считать слабых грязью под ногтями, а слабые показательно презирают богатство, противопоставляя его интеллигентности, восприимчивости прекрасного, нравственности. Трифонов – это о том, как вольготно внутри меня живется гомо советикусу. В противном случае он бы просто отправился на полку с архаикой, туда, где горько плачет бедная Лиза. Это открытие делает невозможным адекватное восприятие и критику «Обмена». Бытоописания брежневского периода чудесным образом прорастают в метафизику настоящего.

И это хорошо. В противном случае пришлось бы писать про доперестроечных волков, овец и козлищ. Про интеллигентов и дельцов, духовное и материальное, правильное и практичное. Об упущенных (сейчас в ходу другое слово, но мой канал связи с читателем забанят) возможностях, преданных ценностях, повороте не туда, за которым поджидает семейка каннибалов, питающихся не твоей плотью, а твоей совестью. О душевных дефектах и ханжестве тех, кто с подчеркнутой корректностью обращает на них внимание, отпускает тонкие шпильки с ядом своей особости. О том, в конце концов, как мерзко решать квартирные вопросы, когда смерть спешит забрать твою мать, и том, что, может, и не так мерзко, а просто прагматично, если мать – не твоя. А у тебя дочь, Наташенька, которой нужно обеспечить будущее.

Тут снова мелькают какие-то призраки прошлого, попытки прикрыться ребенком и «позвони папе, спроси, когда он собирается домой». И невозможность двум женщинам, по-своему симпатичным и любимым, ужиться на одной кухне, и «твоя мать могла бы и к мужу уехать жить», и «твоя мать моего сыночку испортила», и еще много разного, как через худую плотину прорывающегося через трифоновский текст, невольно вспарывающий гнойники на теле фрустрированного поколения, родившегося в СССР, возмужавшего в сытых нулевых и внезапно очнувшегося в голодных и злых десятых. Хорошо, если для тех, кого называют Generation Z, Витя Дмитриев будет сродни бедной Лизе. Плохо, если игра престолов между семействами Дмитриевых и Лукьяновых, ничем в них не отзовется, потому что понятие семьи будет окончательно дискредитировано. А я сейчас чувствую себя получеловеком, обманутой собакой, которую забрали с начальной остановки, но выгнали из автобуса, не довезя до конечной.