Текст книги "Стрекоза и Муравей"

Кот и повар

 
         Какой-то Повар, грамотей,
         С поварни побежал своей
         В кабак (он набожных был правил
И в этот день по куме тризну правил),
А дома стеречи съестное от мышей
         Кота оставил.
Но что же, возвратясь, он видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
 

 
         Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.
         «Ах, ты, обжора! ах, злодей! —
         Тут Ваську Повар укоряет, —
Не стыдно ль стен тебе, не только что
                                                                          людей?
(А Васька всё-таки курчонка убирает.)
        Как! быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут, —
         А ты… ахти, какой позор!
         Теперя все соседи скажут:
         «Кот Васька плут! Кот Васька вор!
        И Ваську-де, не только что в поварню,
         Пускать не надо и на двор,
         Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!»
        (А Васька слушает да ест.)
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
        Но что ж? Пока его он пел,
        Кот Васька всё жаркое съел.
 
 
         А я бы повару иному
        Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
        Где нужно власть употребить.
 

Муха и дорожные

 
В июле, в самый зной, в полуденную пору,
        Сыпучими песками, в гору,
        С поклажей и с семьёй дворян,
         Четвёркою рыдван[13]13
  Рыдван – большая карета для дальних поездок, в которую впрягалось несколько лошадей.


[Закрыть]
         Тащился.
Кони измучились, и кучер как ни бился,
        Пришло хоть стать. Слезает с ко́зел он
         И, лошадей мучитель,
С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон:
А легче нет. Ползут из колымаги вон
Боярин, барыня, их девка, сын, учитель.
        Но, знать, рыдван был плотно нагружён,
        Что лошади, хотя его трону´ли,
Но в гору по песку едва-едва тянули.
Случись тут Мухе быть. Как горю не помочь?
Вступилась: ну жужжать во всю мушину мочь;
         Вокруг повозки суетится;
        То над носом юлит у коренной[14]14
  Коренная – лошадь, впрягаемая в корень, т. е. в оглобли; средняя лошадь в тройке.


[Закрыть],
         То лоб укусит пристяжной[15]15
  Пристяжная – лошадь в пристяжке.


[Закрыть],
То вместо кучера на ко́злы[16]16
  Кóзлы – сиденье для кучера в передке экипажа.


[Закрыть] вдруг садится,
         Или, оставя лошадей,
И вдоль и поперёк шныряет меж людей;
Ну, словно откупщик на ярмарке, хлопочет,
         И только плачется на то,
         Что ей ни в чём, никто
         Никак помочь не хочет.
Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком;
Учитель с барыней шушукают тишком;
Сам барин, позабыв, как он к порядку нужен,
Ушёл с служанкой в бор искать грибов
                                                                       на ужин;
И Муха всем жужжит, что только лишь она
         О всём заботится одна.
Меж тем лошадушки, шаг за шаг, понемногу
         Втащилися на ровную дорогу.
«Ну, – Муха говорит, – теперя слава богу!
Садитесь по местам, и добрый всем
                                                                      вам путь;
         А мне уж дайте отдохнуть:
         Меня насилу крылья носят».
 
 
Куда людей на свете много есть,
Которые везде хотят себя приплесть
И любят хлопотать, где их совсем не просят.
 

Волк и ягнёнок

 
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
        Но мы Истории не пишем;
А вот о том, как в Баснях говорят.
 
 
Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью
                                                                     напиться;
        И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягнёнка видит он, на до́бычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым
                                                                           рылом
        Здесь чистое мутить питьё
         Моё
         С песком и с илом?
         За дерзость такову
         Я голову с тебя сорву». —
«Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть: что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
        И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу». —
        «Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
        Мне здесь же как-то нагрубил:
        Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне ещё и отроду нет году», —
Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». – «Так это кум
                                                                         иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
         Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите:
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чем виноват?» – «Молчи! устал я
                                                                         слушать
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал и в тёмный лес Ягнёнка поволок.
 

Муравей

 
Какой-то Муравей был силы непомерной,
Какой не слыхано ни в древни времена;
Он даже (говорит его историк верной)
Мог поднимать больших ячменных два зерна!
Притом и в храбрости за чудо почитался:
        Где б ни завидел червяка,
         Тотчас в него впивался
И даже хаживал один на паука.
        А тем вошёл в такую славу
        Он в муравейнике своём,
Что только и речей там было, что о нём.
Я лишние хвалы считаю за отраву;
Но этот Муравей был не такого нраву:
         Он их любил,
        Своим их чванством мерил
         И всем им верил:
А ими, наконец, так голову набил,
        Что вздумал в город показаться,
        Чтоб силой там повеличаться.
        На самый крупный с сеном воз
        Он к мужику спесиво всполз
        И въехал в город очень пышно;
        Но, ах, какой для гордости удар!
Он думал, на него сбежится весь базар,
         Как на пожар;
        А про него совсем не слышно:
        У всякого забота там своя.
Мой Муравей, то взяв листок, потянет,
        То припадёт он, то привстанет:
        Никто не видит Муравья.
Уставши, наконец, тянуться, выправляться,
        С досадою Барбосу он сказал,
Который у воза хозяйского лежал:
        «Не правда ль, надобно признаться,
         Что в городе у вас
        Народ без толку и без глаз?
Возможно ль, что меня никто не примечает,
        Как ни тянусь я целый час?
         А, кажется, у нас
        Меня весь муравейник знает».
И со стыдом отправился домой.
 
 
         Так думает иной
         Затейник,
        Что он в подсолнечной гремит[17]17
  Он в подсолнечной гремит – находящийся на земле под Солнцем; здесь: прославился у всех на земле.


[Закрыть].
         А он – дивит
         Свой только муравейник.
 

Петух и жемчужное зерно

 
         Навозну кучу разрывая,
Петух нашёл Жемчужное зерно
         И говорит: «Куда оно?
         Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,
         Да сытно».
 
 
         Невежи судят точно так:
В чём толку не поймут, то всё у них пустяк.
 

Волк и кукушка

 
«Прощай, соседка! – Волк Кукушке
                                                                 говорил, —
Напрасно я себя покоем здесь манил!
        Всё те ж у вас и люди, и собаки:
Один другого злей; и хоть ты ангел будь,
         Так не минуешь с ними драки». —
         «А далеко ль соседу путь?
        И где такой народ благочестивой,
        C которым думаешь ты жить в ладу?» —
         «О, я прямёхонько иду
         В леса Аркадии[18]18
  Аркадия – область в центральной части Греции; в переносном смысле счастливая страна.


[Закрыть] счастливой.
         Соседка, то́-то сторона!
        Там, говорят, не знают, что́ война;
         Как агнцы[19]19
  Агнцы – агнец – ягнёнок, барашек; (перен.) – кроткий, послушный человек.


[Закрыть], кротки человеки,
         И молоком текут там реки;
Ну, словом, царствуют златые времена!
Как братья, все друг с другом поступают,
И даже, говорят, собаки там не лают,
         Не только не кусают.
         Скажи ж сама, голубка, мне,
         Не мило ль, даже и во сне,
        Себя в краю таком увидеть тихом?
         Прости! не поминай нас лихом[20]20
  Не поминать лихом – не вспоминать плохо о ком-либо.


[Закрыть]!
         Уж то-то там мы заживём:
         В ладу, в довольстве, в неге[21]21
  Нега – жизнь без нужды и печали.


[Закрыть]!
        Не так, как здесь, ходи с оглядкой
                                                                             днём,
         И не засни спокойно
                                                          на ночлеге». —
        «Счастливый путь, сосед мой
                                                                      дорогой!»
Кукушка говорит: «а свой ты нрав и зубы
        Здесь кинешь, иль возьмёшь
                                                              с собой?» —
         «Уж кинуть, вздор какой!» —
        «Так вспомни же меня, что быть тебе
                                                                    без шубы».
 
 
         Чем нравом кто дурней,
Тем более кричит и ропщет на людей:
Не видит добрых он, куда ни обернётся,
        А первый сам ни с кем не уживётся.
 

Осёл и соловей

 
         Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище:
         Хотел бы очень я
        Сам посудить, твоё услышав пенье,
        Велико ль подлинно твоё уменье?»
Тут Соловей являть своё искусство стал:
         Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
        То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
         Внимало всё тогда
         Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
         И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
         И только иногда,
        Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осёл, уставясь в землю лбом,
        «Изрядно, – говорит, – сказать
                                                                       неложно,
         Тебя без скуки слушать можно;
         А жаль, что незнаком
         Ты с нашим петухом:
         Ещё б ты боле навострился,
        Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и – полетел за тридевять полей.
 
 
        Избави, Бог, и нас от этаких судей.
 

Орёл и паук

 
         За облака Орёл
         На верх Кавказских гор поднялся;
         На кедре там столетнем сел
И зримым под собой пространством
                                                                  любовался.
Казалось, что оттоль он видел край земли:
Там реки по степям излу´чисто текли;
         Здесь рощи и луга цвели
         Во всём весеннем их уборе;
        А там сердитое Каспийско Море,
Как во́рона крыло, чернелося вдали.
«Хвала тебе, Зевес, что, управляя светом,
Ты рассудил меня снабдить таким полётом.
Что неприступной я не знаю высоты»,
         Орёл к Юпитеру[22]22
  Юпитер – в римской мифологии верховный бог, соответствует Зевсу в древнегреческой мифологии.


[Закрыть] взывает:
«И что смотрю оттоль на мира красоты,
         Куда никто не залетает». —
«Какой же ты хвастун, как погляжу! —
Паук ему тут с ветки отвечает. —
Да ниже ль я тебя, товарищ, здесь сижу?»
        Орёл глядит: и подлинно, Паук,
        Над самым им раскинув сеть вокруг,
         На веточке хлопочет
И, кажется, Орлу заткать он солнце хочет.
         «Ты как на этой высоте? —
         Спросил Орёл, – и те,
Которые полёт отважнейший имеют,
         Не все сюда пускаться смеют;
А ты без крыл и слаб; неужли ты дополз?» —
        «Нет, я б на это не решился». —
        «Да как же здесь ты очутился?» —
        «Да я к тебе же прицепился,
И снизу на хвосте ты сам меня занёс:
Но здесь и без тебя умею я держаться;
И так передо мной прошу не величаться;
И знай, что я…» Тут вихрь, отколе
                                                              ни возьмись,
И сдунул Паука опять на самый низ.
 
 
        Как вам, а мне так кажутся похожи
        На этаких нередко Пауков
Те, кои без ума и даже без трудов,
Тащатся вверх, держась за хвост вельможи;
         А надувают грудь,
Как будто б силою их бог снабдил орлиной:
        Хоть стоит ветру лишь пахнуть,
        Чтоб их унесть и с паутиной.
 

Любопытный

 
        «Приятель дорогой, здоро́во! Где ты
                                                                         был?» —
«В Кунсткамере, мой друг! Часа там три
                                                                             ходил;
        Всё видел, высмотрел; от удивленья,
        Поверишь ли, не станет ни уменья
         Пересказать тебе, ни сил.
        Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа таровата!
Каких зверей, каких там птиц я не видал!
         Какие бабочки, букашки,
         Козявки, мушки, таракашки!
Одни, как изумруд, другие, как коралл!
         Какие крохотны коровки!
 

 
Есть, право, менее булавочной головки!» —
«А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
        Я чай, подумал ты, что гору
                                                            встретил?» —
«Да разве там он?» – «Там». – «Ну,
                                                       братец, виноват:
         Слона-то я и не приметил».
 

Мыши

 
        «Сестрица! знаешь ли, беда! —
На корабле Мышь Мыши говорила, —
Ведь оказалась течь: внизу у нас вода
         Чуть не хватила
         До самого мне рыла.
(А правда, так она лишь лапки замочила.)
        И что́ диковинки – наш капитан
         Или с похмелья, или пьян.
Матросы все – один ленивее другого;
         Ну, словом, нет порядку никакого.
        Сейчас кричала я во весь народ,
        Что ко́ дну наш корабль идёт:
Куда! – Никто и ухом не ведёт,
Как будто б ложные я распускала вести;
А ясно – только в трюм лишь стоит
                                                                     заглянуть,
Что кораблю часа́ не дотянуть.
Сестрица! неужели нам гибнуть с ними
                                                                          вместе!
Пойдём же, кинемся, скорее, с корабля;
         Авось не далеко земля!»
Тут в Океан мои затейницы спрыгну´ли
         И – утонули;
А наш корабль, рукой искусною водим,
Достигнул пристани и цел, и невредим.
 
 
        Теперь пойдут вопросы:
А что́ же капитан и течь, и что́ матросы?
         Течь слабая, и та
         В минуту унята;
А остальное – клевета[23]23
  Клевета – ложь, распространяемая с целью опорочить кого-либо.


[Закрыть].
 

Лисица и виноград

 
Голодная кума Лиса залезла в сад;
        В нём винограду кисти рделись.
        У кумушки глаза и зубы разгорелись,
А кисти сочные, как яхонты, горят;
        Лишь то беда, висят они высо́ко:
        Отколь и как она к ним ни зайдёт,
         Хоть видит око,
         Да зуб неймёт.
        Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
         На взгляд-то он хорош,
        Да зелен – ягодки нет зрелой:
        Тотчас оскомину набьёшь».
 

Хозяин и мыши

 
        Коль в доме станут воровать,
         А нет прилики[24]24
  Нет прилики – нет улики, некому уличить вора.


[Закрыть] вору,
         То берегись клепать[25]25
  Клепать – распространять о ком-нибудь ложные слухи, оговаривать, клеветать.


[Закрыть],
Или наказывать всех сплошь и без разбору:
        Ты вора этим не уймёшь
         И не исправишь,
А только добрых слуг с двора бежать
                                                                   заставишь,
И от меньшой беды в большую попадёшь.
 
 
         Купчина выстроил анбары
        И в них поклал съестные все товары.
А чтоб мышиный род ему не навредил,
Так он полицию из кошек учредил.
         Спокоен от Мышей Купчина;
        По кладовым и день и ночь дозор;
И всё бы хорошо, да сделалась причина:
         В дозорных появился вор.
У кошек, как у нас (кто этого не знает?),
        Не без греха в надсмотрщиках бывает.
         Тут, чем бы вора подстеречь
И наказать его, а правых поберечь,
Хозяин мой велел всех кошек пересечь.
Услыша, приговор такой замысловатый,
         И правый тут, и виноватый
         Скорей с двора долой.
         Без кошек стал Купчина мой.
А Мыши лишь того и ждали, и хотели:
        Лишь кошки вон, они – в анбар,
         И в две иль три недели
         Поели весь товар.
 

Зеркало и обезьяна

 
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
        Тихохонько Медведя толк ногой:
        «Смотри-ка, – говорит, – кум милый
                                                                               мой!
         Что это там за рожа?
        Какие у неё ужимки и прыжки!
         Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
         А ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
         «Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться? —
         Ей Мишка отвечал.
 

 
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
 
 
         Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя в сатире.
         Я даже видел то вчера:
Что Климыч на руку нечист, все это знают;
         Про взятки Климычу читают,
         А он украдкою кивает на Петра.
 

Листы и корни

 
         В прекрасный летний день,
         Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зелёностью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
«Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
         Раскидисто и величаво?
         Что́ б было в нём без нас?
                                                                  Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
         Не мы ль от зноя пастуха
И странника в тени прохладной укрываем?
         Не мы ль красивостью своей
        Плясать сюда пастушек привлекаем?
У нас же раннею и позднею зарёй
         Насвистывает соловей.
         Да вы, зефиры, сами
         Почти не расстаётесь с нами». —
«Примолвить можно бы спасибо тут и нам, —
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
«Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
         Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?» —
Листы, по дереву шумя, залепетали.
         «Мы те, —
         Им снизу отвечали, —
        Которые, здесь роясь в темноте,
        Питаем вас. Ужель не узнаёте?
Мы корни дерева, на коем вы цветёте.
         Красуйтесь в добрый час!
Да только помните ту разницу меж нас:
Что с новою весной лист новый народится;
         А если корень иссушится, —
         Не станет дерева, ни вас».
 

Обоз

 
         С горшками шёл Обоз,
        И надобно с крутой горы спускаться.
Вот, на горе других оставя дожидаться,
Хозяин стал сводить легонько первый воз.
Конь добрый на крестце почти его понёс,
         Катиться возу не давая;
         А лошадь сверху, молодая,
        Ругает бедного коня за каждый шаг:
         «Ай, конь хвалёный, то-то диво!
         Смотрите: лепится, как рак;
Вот чуть не зацепил за камень; косо! криво!
         Смелее! Вот толчок опять.
        А тут бы влево лишь принять.
         Какой осёл! Добро бы было в гору,
         Или в ночную пору, —
         А то и под гору, и днём!
         Смотреть, так выйдешь из терпенья!
Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!
         Гляди-тко нас, как мы махнём!
         Не бойсь, минуты не потратим,
        И возик свой мы не свезём, а скатим!»
Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,
        Тронулася лошадка с возом в путь;
        Но только под гору она перевалилась,
Воз начал напирать, телега раскатилась;
Коня толкает взад, коня кидает вбок;
         Пустился конь со всех четырёх ног
         На славу;
        По камням, рытвинам, пошли толчки,
         Скачки,
Левей, левей, и с возом – бух в канаву!
         Прощай, хозяйские горшки!
 
 
Как в людях многие имеют слабость ту же:
 

Пчела и мухи

 
Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,
И стали подзывать с собой туда Пчелу:
        Им насказали попугаи
О дальних сторонах большую похвалу.
Притом же им самим казалося обидно,
        Что их, на родине своей,
        Везде гоняют из гостей;
И даже до чего (ка́к людям то не стыдно,
        И что они за чудаки!):
Чтоб поживиться им не дать сластями
        За пышными столами,
Придумали от них стеклянны колпаки;
А в хижинах на них злодеи пауки.
«Путь добрый вам, – Пчела на это
                                                              отвечала, —
         А мне
        И на моей приятно стороне.
От всех за соты я любовь себе сыскала —
        От поселян и до вельмож.
         Но вы летите,
         Куда хотите!
        Везде вам будет счастье то ж:
Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,
        Вы ни почтенны, ни любезны,
        А рады пауки лишь будут вам
         И там».
 
 
Кто с пользою отечеству трудится,
        Тот с ним легко не разлучится;
А кто полезным быть способности лишён,
Чужая сторона тому всегда приятна:
Не бывши гражданин, там мене презрен он,
И никому его там праздность не досадна.
 

Ларчик

 
         Случается нередко нам
         И труд и мудрость видеть там,
         Где стоит только догадаться,
         За дело просто взяться.
 
 
К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату Механики мудрец.
Взглянув на Ларчик,
         он сказал: «Ларец с секретом,
         Так, он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
        Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
В Механике и я чего-нибудь да стою».
        Вот за Ларец принялся он:
        Вертит его со всех сторон
         И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
         Тут, глядя на него, иной
         Качает головой;
 

 
Те шепчутся, а те смеются меж собой.
         В ушах лишь только отдаётся:
«Не тут, не так, не там!» Механик пуще
                                                                        рвётся.
        Потел, потел; но, наконец, устал,
         От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
         А Ларчик просто открывался.