Текст книги "Стрекоза и Муравей"

Бумажный змей

 
         Запущенный под облака,
Бумажный Змей, приметя свысока
         В долине мотылька,
«Поверишь ли! – кричит, – чуть-чуть тебя
                                                                  мне видно;
         Признайся, что тебе завидно
        Смотреть на мой высокий столь
                                                                    полёт». —
         «Завидно? Право, нет!
Напрасно о себе ты много так мечтаешь!
Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.
         Такая жизнь, мой свет,
         От счастия весьма далёко;
         А я, хоть, правда, невысоко,
         Зато лечу,
         Куда хочу;
Да я же так, как ты, в забаву для другого,
         Пустого,
         Век целый не трещу».
 

Пруд и река

 
«Что это, – говорил Реке соседний Пруд, —
        Как на тебя ни взглянешь,
        А воды всё твои текут!
Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?
        Притом же, вижу я почти всегда,
         То с грузом тяжкие суда,
        То долговязые плоты ты носишь,
Уж я не говорю про лодки, челноки:
Им счёту нет! Когда такую жизнь ты
                                                                     бросишь?
         Я, право, высох бы с тоски.
В сравнении с твоим, как жребий мой
                                                                        приятен!
         Конечно, я не знатен,
По карте не тянусь я через целый лист,
Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист:
         Да это, право, всё пустое!
Зато я в илистых и мягких берегах,
         Как барыня в пуховиках,
         Лежу и в неге, и в покое;
         Не только что судов
         Или плотов,
        Мне здесь не для чего страшиться:
Не знаю даже я, каков тяжёл челнок;
         И много, ежели случится,
Что по воде моей чуть зыблется листок,
Когда его ко мне забросит ветерок.
Чтó беззаботную заменит жизнь такую?
         За ветрами со всех сторон,
Не движась, я смотрю на суету мирскую
         И философствую сквозь сон». —
«А, философствуя, ты помнишь ли закон? —
         Река на это отвечает, —
Что свежесть лишь вода движеньем
                                                                   сохраняет?
         И если стала я великою рекой,
Так это от того, что, кинувши покой,
         Последую сему уставу.
         Зато по всякий год,
        Обилием и чистотою вод
И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу.
И буду, может быть, ещё я веки течь,
Когда уже тебя не будет и в помине,
        И о тебе совсем исчезнет речь».
Слова её сбылись: она течёт поныне;
        А бедный Пруд год от году всё глох,
        Заволочён весь тиною глубокой,
         Зацвёл, зарос осокой,
        И, наконец, совсем иссох.
 
 
Так дарование без пользы свету вянет,
         Слабея всякий день,
        Когда им овладеет лень
И оживлять его детельность не станет.
 

Чиж и голубь

 
        Чижа захлопнула злодейка западня:
        Бедняжка в ней и рвался, и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.
«Не стыдно ль, – говорит, – средь бела дня
         Попался!
         Не провели бы так меня:
         За это я ручаюсь смело».
Ан смотришь, тут же сам запутался в силок.
         И дело!
Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.
 

Кошка и соловей

 
        Поймала Кошка Соловья,
        В бедняжку когти запустила
И, ласково его сжимая, говорила:
        «Соловушка, душа моя!
Я слышу, что тебя везде за песни славят
        И с лучшими певцами рядом ставят.
         Мне говорит лиса-кума,
Что голос у тебя так звонок и чудесен,
        Что от твоих прелестных песен
Все пастухи, пастушки – без ума.
        Хотела б очень я сама
         Тебя послушать.
Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям;
Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.
Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам
И отпущу гулять по рощам и лесам.
В любви я к музыке тебе не уступаю
И часто, про себя мурлыча, засыпаю».
        Меж тем мой бедный Соловей
        Едва-едва дышал в когтях у ней.
        «Ну, что́ же? – продолжает Кошка, —
        Пропой, дружок, хотя немножко».
Но наш певец не пел, а только что пищал.
         «Так этим-то леса ты восхищал! —
         С насмешкою она спросила, —
         Где ж эта чистота и сила,
        О коих все без умолку твердят?
Мне скучен писк такой и от моих котят.
Нет, вижу, что в пенье´ ты вовсе не искусен:
         Всё без начала, без конца,
Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен:
         И съела бедного певца —
         До крошки.
 
 
Сказать ли на ушко, яснее, мысль мою?
        Худые песни Соловью
         В когтях у Кошки.
 

Медведь у пчёл

 
         Когда-то, о весне, зверями
В надсмотрщики Медведь был выбран
                                                                над улья´ми,
Хоть можно б выбрать тут другого поверней
         Затем, что к мёду Мишка падок,
         Так не было б оглядок:
 

 
        Да, спрашивай ты толку у зверей!
         Кто к ульям ни просился,
         С отказом отпустили всех,
         И, как на смех,
         Тут Мишка очутился.
         Ан вышел грех:
Мой Мишка потаскал весь мёд в свою
                                                                         берлогу.
         Узнали, по́дняли тревогу,
         По форме нарядили суд,
         Отставку Мишке дали
         И приказали,
Чтоб зиму пролежал в берлоге старый плут.
         Решили, справили, скрепили;
         Но мёду всё не воротили.
        А Мишенька и ухом не ведёт:
         Со светом Мишка распрощался,
         В берлогу тёплую забрался
         И лапу с мёдом там сосёт,
         Да у моря погоды ждёт.
 

Механик

 
Какой-то молодец купил огромный дом,
Дом, правда, дедовский, но строенный
                                                                     на славу:
И прочность, и уют, всё было в доме том,
И дом бы всем пришёл ему по нраву,
         Да только то беды —
Немножко далеко стоял он от воды.
«Ну, что ж, – он думает, – в своём добре
                                                                    я властен;
        Так дом мой, как он есть,
Велю машинами к реке я перевесть
(Как видно, молодец механикой был
                                                                    страстен!),
         Лишь сани под него подвесть,
Подрывшись наперёд ему под основанье,
        А там уже, изладя на катках,
        Я вóротом, куда хочу, всё зданье
         Поставлю, будто на руках.
И чтó ещё, чего не видано на свете:
Когда перевозить туда мой будут дом,
Тогда под музыкой с приятелями в нём,
         Пируя за большим столом,
        На новоселье я поеду, как в карете».
         Пленяся глупостью такой.
И к делу приступил тотчас Механик мой.
Рабочих подрядил[26]26
  Подрядить – нанять.


[Закрыть], под домом рылся, рылся,
Ни денег, ни забот нимало не берёг;
Однако ж дома он перетащить не мог
         И только до того добился
         Что дом его свалился.
 
 
         Как много у людей
         Затей,
        Которые ещё опасней и глупей!
 

Скворец

 
         У всякого талант есть свой:
Но часто, на успех прельщаяся чужой,
         Хватается за то иной,
         В чём он совсем не годен.
         А мой совет такой:
         Берись за то, к чему ты сроден,
Коль хочешь, чтоб в делах успешный был
                                                                            конец.
 
 
         Какой-то смолоду Скворец
         Так петь щеглёнком научился,
        Как будто бы щеглёнком сам родился.
Игривым голоском весь лес он веселил,
         И всякий Скворушку хвалил.
        Иной бы был такой доволен частью;
Но Скворушка услышь, что хвалят соловья, —
А Скворушка завистлив был, к несчастью, —
        И думает: «Постойте же, друзья,
         Спою не хуже я
         И соловьиным ладом».
         И подлинно запел;
 

 
Да только лишь совсем особым складом:
        То он пищал, то он хрипел,
         То верещал козлёнком,
         То не путём
        Мяукал он котёнком;
И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём.
Мой милый Скворушка, ну, что́ за прибыль
                                                                           в том?
        Пой лучше хорошо щеглёнком,
         Чем дурно соловьём.
 

Пожар и алмаз

 
        Из малой искры став пожаром,
         Огонь, в стремленьи яром,
По зданьям разлился в глухой полночный час.
         При общей той тревоге,
         Потерянный Алмаз
Едва сквозь пыль мелькал, валяясь по дороге.
         «Как ты, со всей своей игрой, —
        Сказал Огонь, – ничтожен предо мной!
        И сколь навычное потребно зренье,
Чтоб различить тебя, при малом отдаленьи,
Или с простым стеклом, иль с каплею воды,
Когда в них луч иль мой, иль солнечный
                                                                           играет!
Уж я не говорю, что всё тебе беды,
         Что́ на тебя ни попадает:
         Безделка – ленты лоскуток;
        Как часто блеск твой затмевает,
Вокруг тебя один обвившись, волосок!
        Не так легко затмить моё сиянье,
         Когда я, в ярости моей,
Охватываю зданье.
         Смотри, как все усилия людей
         Против себя я презираю;
Как с треском, всё, что встречу, пожираю —
И зарево моё, играя в облаках,
         Окрестностям наводит страх!» —
«Хоть против твоего мой блеск и беден, —
        Алмаз ответствует, – но я безвреден:
        Не укорит меня никто ничьей бедой,
         И луч досаден мой
         Лишь зависти одной;
        А ты блестишь лишь тем, что
                                                               разрушаешь;
         Зато, всей силой съединясь,
Смотри, как рвутся все, чтоб ты скорей погас.
         И чем ты яростней пылаешь,
        Тем ближе, может быть, к концу».
Тут силой всей народ тушить Пожар принялся;
На утро дым один и смрад по нём остался:
        Алмаз же вскоре отыскался
И лучшею красой стал царскому венцу.
 

Прохожие и собаки

 
        Шли два приятеля вечернею порой
И дельный разговор вели между собой,
        Как вдруг из подворотни
        Дворняжка тявкнула на них;
 

 
За ней другая, там ещё две-три, и вмиг
Со всех дворов Собак сбежалося с полсотни.
        Один было уже Прохожий камень взял:
«И, полно, братец! – тут другой ему
                                                                     сказал, —
        Собак ты не уймёшь от лаю,
        Лишь пуще всю раздразнишь стаю;
Пойдем вперёд: я их натуру лучше знаю».
И подлинно, прошли шагов десятков пять,
        Собаки начали помалу затихать,
И стало, наконец, совсем их не слыхать.
 
 
        Завистники, на что ни взглянут,
         Подымут вечно лай;
А ты себе своей дорогою ступай:
         Полают, да отстанут.
 

Пустынник и медведь

 
Хотя услуга нам при нýжде дорогá,
        Но за неё не всяк умеет взяться:
         Не дай Бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага.
 
 
Жил некто человек безродный, одинокой,
        Вдали от города, в глуши.
Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,
А в одиночестве способен жить не всякой:
Утешно нам и грусть, и радость разделить.
Мне скажут: «А лужок, а тёмная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?» —
         «Прекрасны, что и говорить!
А всё прискучится, как не с кем молвить
                                                                           слова».
         Так и Пустыннику тому
        Соскучилось быть вечно одному.
Идёт он в лес толкнуться у соседей,
        Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.
         В лесу кого набресть,
 

 
        Кроме волков или медведей?
И точно, встретился с большим Медведем он,
        Но делать нечего: снимает шляпу
        И милому соседушке поклон.
        Сосед ему протягивает лапу,
        И, слово за слово, знакомятся они,
         Потом дружатся,
        Потом не могут уж расстаться
И целые проводят вместе дни.
О чём у них и что бывало разговору,
Иль присказок, иль шуточек каких,
        И как беседа шла у них,
         Я по сию не знаю пору.
         Пустынник был не говорлив;
         Мишук с природы молчалив:
        Так из избы не вынесено сору.
Но как бы ни было, Пустынник очень рад,
        Что дал ему Бог в друге клад.
Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится
        И Мишенькой не может нахвалиться.
         Однажды вздумалось друзьям
В день жаркий побродить по рощам,
                                                                      по лугам,
         И по долам, и по горам;
А так как человек медведя послабее,
         То и Пустынник наш скорее,
        Чем Мишенька, устал
         И отставать от друга стал.
То видя, говорит, как путный, Мишка другу:
         «Приляг-ка, брат, и отдохни,
         Да коли хочешь, так сосни;
А я постерегу тебя здесь у досугу».
Пустынник был сговорчив: лёг, зевнул,
         Да тотчас и заснул.
А Мишка на часах – да он и не без дела:
        У друга на нос муха села.
         Он друга обмахнул;
         Взглянул,
А муха на щеке; согнал, а муха снова
         У друга на носу,
        И неотвязчивей час от часу.
        Вот Мишенька, не говоря ни слова,
        Увесистый булыжник в лапы сгрёб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!»
И, у друга на лбу подкарауля муху,
        Что силы есть – хвать друга камнем
                                                                            в лоб!
Удар так ловок был, что череп врознь
                                                                    раздался[27]27
  Врознь раздался – разлетелся в разные стороны.


[Закрыть],
И Мишин друг лежать надолго там остался!
 

Крестьянин и разбойник

 
         Крестьянин, заводясь домком,
Купил на ярмарке подойник, да корову,
         И с ними сквозь дуброву
Тихонько брёл домой просёлочным путём,
        Как вдруг Разбойнику попался.
Разбойник Мужика как липку ободрал.
«Помилуй, – всплачется Крестьянин, —
                                                                я пропал,
         Меня совсем ты доконал![28]28
  Доконал – доконать – (разг.) довести до крайности, погубить.


[Закрыть]
Год целый я купить коровушку сбирался:
         Насилу этого дождался дня». —
        «Добро, не плачься на меня, —
        Сказал, разжалобясь, Разбойник, —
И подлинно, ведь мне коровы не доить;
         Уж так и быть,
        Возьми себе назад подойник»[29]29
  Подойник – ведро, в которое доят молоко.


[Закрыть].
 

Тришкин кафтан

 
        У Тришки на локтях кафтан продрался.
Что долго думать тут? Он за иглу принялся:
        По четверти обрезал рукавов —
И локти заплатил. Кафтан опять готов;
        Лишь на четверть голее руки стали.
         Да что до этого печали?
         Однако же смеётся Тришке всяк,
А Тришка говорит: «Так я же не дурак,
         И ту беду поправлю:
Длиннее прежнего я рукава наставлю».
         О, Тришка малый не простой!
         Обрезал фалды он и полы,
Наставил рукава, и весел Тришка мой,
         Хоть носит он кафтан такой,
 

 
         Которого длиннее и камзолы.
 
 
Таким же образом, видал я, иногда
         Иные господа,
         Запутавши дела, их поправляют,
Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.
 

Цветы

 
В отворенном окне богатого покоя,
        В фарфоровых, расписанных горшках,
Цветы поддельные, с живыми вместе стоя,
         На проволочных стебельках
         Качалися спесиво
И выставляли всем красу свою на диво.
         Вот дождик начал накрапать.
Цветы тафтяные[30]30
  Тафтяные – сделанные из тафты – плотной шёлковой или хлопчатобумажной ткани.


[Закрыть] Юпитера тут просят:
         Нельзя ли дождь унять;
Дождь всячески они ругают и поносят.
«Юпитер! – молятся, – ты дождик прекрати;
         Что в нём пути[31]31
  Что в нём пути – какая от него польза.


[Закрыть],
         И что его на свете хуже?
        Смотри, нельзя по улице пройти;
        Везде лишь от него и грязь, и лужи».
Однако же Зевес не внял мольбе пустой,
И дождь себе прошёл своею полосой.
         Прогнавши зной,
Он воздух прохладил; природа оживилась,
         И зелень вся как будто обновилась.
Тогда и на окне Цветы живые все
        Раскинулись во всей своей красе
         И стали от дождя душистей,
         Свежее и пушистей.
А бедные Цветы поддельные с тех пор
Лишились всей красы и брошены на двор,
         Как сор.
 
 
Таланты истинны за критику не злятся:
Их повредить она не может красоты;
         Одни поддельные цветы
         Дождя боятся.
 

Рыцарь

 
         Какой-то Рыцарь встарину,
Задумавши искать великих приключений,
         Собрался на войну
Противу колдунов и против привидений;
Вздел латы и велел к крыльцу подвесть коня.
        Но прежде, нежели в седло садиться,
Он долгом счёл к коню с сей речью
                                                                  обратиться:
«Послушай, ретивой и верный конь, меня:
Ступай через поля, чрез горы, чрез дубравы,
         Куда глаза твои глядят,
        Как рыцарски законы нам велят,
         И путь отыскивай в храм славы!
Когда ж Карачуно́в я злобных усмирю,
В супружество княжну китайскую добуду
         И царства два, три покорю:
 

 
Тогда трудов твоих, мой друг, я не забуду;
         С тобой всю славу разделю:
         Конюшню, как дворец огромный,
Построить для тебя велю,
А летом отведу луга тебе поёмны;
        Теперь знаком ты мало и с овсом,
Тогда ж пойдёт у нас обилие во всём:
Ячмень твой будет корм, сыта медова —
                                                                        пойло».
Тут Рыцарь прыг в седло и бросил повода,
А лошадь молодца, не ездя никуда,
         Прямёхонько примчала в стойло.
 

Крестьянин и змея

 
Змея к Крестьянину пришла проситься в дом,
         Не по-пустому жить без дела,
        Нет, няньчить у него детей она хотела:
        Хлеб слаще нажитый трудом!
        «Я знаю, – говорит она, – худую славу,
         Которая у вас, людей,
         Идёт про Змей,
         Что все они презлого нраву;
         Из древности гласит молва,
        Что благодарности они не знают;
        Что нет у них ни дружбы, ни родства;
Что даже собственных детей они съедают.
Всё это может быть: но я не такова.
Я сроду никого не только не кусала,
         Но так гнушаюсь зла,
Что жало у себя я вырвать бы дала,
         Когда б я знала,
         Что жить могу без жала;
         И, словом, я добрей
         Всех Змей.
Суди ж, как буду я любить твоих детей!» —
«Коль это, – говорит Крестьянин, —
                                                                и не ложно,
        Всё мне принять тебя не можно;
         Когда пример такой
         У нас полюбят,
Тогда вползут сюда за доброю Змеёй,
         Одной,
Сто злых и всех детей здесь перегубят.
Да, кажется, голубушка моя,
И потому с тобой мне не ужиться,
         Что лучшая Змея,
        По мне, ни к чорту не годится».
 
 
Отцы, понятно ль вам, на чтó здесь мечу я?..
 

Скупой и курица

 
Скупой теряет всё, желая всё достать.
        Чтоб долго мне примеров не искать,
        Хоть есть и много их, я в том уверен;
         Да рыться лень: так я намерен
         Вам басню старую сказать.
 
 
Вот что́ в ребячестве читал я про Скупого.
        Был человек, который никакого
        Не знал ни промысла, ни ремесла,
Но сундуки его полнели очевидно.
Он Курицу имел (как это не завидно!),
         Котора яица несла,
 

 
         Но не простые,
         А золотые.
         Иной бы и тому был рад,
Что понемногу он становится богат;
        Но этого Скупому мало,
         Ему на мысли вспало,
Что, взрезав Курицу, он в ней достанет клад.
И так, забыв её к себе благодеянье,
Неблагодарности не побоясь греха,
Её зарезал он. И что же? В воздаянье
Он вынул из неё простые потроха.
 

Котёл и горшок

 
        Горшок с Котлом большую дружбу свёл,
Хотя и познатней породою Котёл,
Но в дружбе чтó за счёт? Котёл горой
                                                                       за свата;
        Горшок с Котлом за панибрата;
Друг бéз друга они не могут быть никак;
С утра до вечера друг с другом неразлучно;
        И у огня им порознь скучно;
        И, словом, вместе всякий шаг,
         И с очага и на очаг.
Вот вздумалось Котлу по свету прокатиться,
        И друга он с собой зовёт;
Горшок наш от Котла никак не отстаёт
И вместе на одну телегу с ним садится.
Пустилися друзья по тряской мостовой,
        Толкаются в телеге меж собой.
         Где горки, рытвины, ухабы —
Котлу безделица; Горшки натурой слабы:
От каждого толчка Горшку большой наклад;
        Однако ж он не думает назад,
        И глиняный Горшок тому лишь рад,
        Что он с Котлом чугунным так
                                                                   сдружился.
        Кáк странствия их были далеки,
Не знаю; но о том я точно известился.
Что цел домой Котёл с дороги воротился,
А от Горшка одни остались черепки.
 
 
Читатель, басни сей мысль самая простая:
Что равенство в любви и дружбе вещь святая.
 

Огородник и философ

 
Весной в своих грядах так рылся Огородник,
        Как будто бы хотел он вырыть клад:
         Мужик ретивый был работник,
         И дюж, и свеж на взгляд;
Под огурцы одни он взрыл с полсотни гряд.
        Двор обо двор с ним жил охотник
        До огородов и садов,
Великий краснобай, названный друг природы,
         Недоучённый Филосо́ф,
Который лишь из книг болтал про огороды.
Однако ж, за своим он вздумал сам ходить
         И тоже огурцы садить;
        А между тем смеялся так соседу:
         «Сосед, как хочешь ты потей,
         А я с работою моей
         Далёко от тебя уеду,
         И огород твой при моём
         Казаться будет пустырём.
Да, правду говорить, я и тому дивился,
Что огородишко твой кое-как идёт.
        Как ты ещё не разорился?
Ты, чай, ведь никаким наукам не учился?» —
        «И некогда, – соседа был ответ. —
         Прилежность, навык, руки:
        Вот все мои тут и науки;
         Мне Бог и с ними хлеб даёт». —
«Невежа! восставать против наук ты
                                                               смеешь?» —
«Нет, барин, не толкуй моих так криво слов:
         Коль ты что путное затеешь,
 

 
         Я перенять всегда готов». —
«А вот, увидишь ты, лишь лета б нам
                                                         дождаться…» —
«Но, барин, не пора ль за дело приниматься?
        Уж я кой-что посеял, посадил;
         А ты и гряд ещё не взрыл». —
         «Да, я не взрыл, за недосугом:
         Я всё читал
         И вычитал,
Чем лучше: заступом их взрыть, сохой иль
                                                                          плугом.
         Но время ещё не уйдёт». —
         «Как вас, а нас оно не очень ждёт», —
Последний отвечал, – и тут же с ним
                                                                    расстался,
         Взяв заступ свой;
         А Филосо́ф пошёл домой.
         Читал, выписывал, справлялся,
         И в книгах рылся и в грядах,
         С утра до вечера в трудах.
         Едва с одной работой сладит,
         Чуть на грядах лишь что́ взойдёт,
         В журналах новость он найдёт —
         Всё перероет, пересадит
         На новый лад и образец.
         Какой же вылился конец?
У Огородника взошло всё и поспело:
         Он с прибылью, и в шляпе дело;
         А Филосо́ф —
         Без огурцов.