Текст книги "Мальчик с саблей (сборник)"
Автор книги: Иван Наумов
Жанр: Историческое фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
А жилет – да, в тему.
Ворочаюсь в кресле перед загрузкой. Всё сразу становится неудобно – тут колет, тут чешется, тут затекает…
В мою полупрозрачную кабинку, наверняка украденную Джафом с какого-нибудь аттракциона в луна-парке, течёт холодный кондиционированный воздух. Скоро это будет благом, а пока мне зябко. Мерно гудит за пределами кабинки многокаскадный усилитель в спящем режиме. Чтобы почувствовать заряженные мной чешуйки на шкуре лунного модуля, нужен контур. Джаф, конечно, называет это костылём для двуногих, но другого средства пока не придумал. Волнуюсь, как в первый раз.
И тут вместо Петруччо за пультом появляется Валька. Этого ещё не хватало! Не иначе, Милкины происки!
Машет мне рукой сквозь стекло. Отвечаю, а что делать-то?
Наше умение – это хайтек, шаманство и тяжёлая атлетика. Но в работе с грузовыми модулями превалирует последний элемент. Сил на управление лунным транспортом даже среди царевен хватит только у нас троих. Почти все наши прочие, более лёгкие во всех смыслах дела´ перераспределены между другими свиперами и орби.
То, что Валька будет видеть меня во время вахты, не прибавляет оптимизма. Перекошенная потная физиономия и вздувшиеся жилы – так себе мэйк-ап.
– Думал, тебя ещё нет. Там в коридоре оранжевая роба на вешалке, – это Валька включает микрофон.
Ну да, будет ещё и слышать. Встаньте над двухпудовой гирей, поднимите её слегка, да не за ручку, а просто в обхват, ладонями. Подержите полчасика. Включите микрофон. Запишите своё дыхание. Кряхтение. Всё прочее. Нет, не хочу, чтобы он тут находился!
– А молоток? – спрашиваю.
– Какой?
– Ну как – траекторию обстукивать!
Наглый тип радостно улыбается.
– Куда Петра подевал?
– Убил и съел. А у меня тебе подарок.
Заглядывает в окошко. Прикладывает к стеклу картонную табличку: «Осторожно! Такелажные работы!»
Показываю кулак. Валька доволен.
– Тридцать секунд, – говорит он.
Заводят тревожную песню два первых каскада. Валька надевает большие аэродромные наушники.
– Десять секунд. Удачи, Лёлька!
Не по уставу, но приятно.
В павильоне гаснет свет. На фоне открытой в аппаратную двери лохматый ушастый силуэт шутовски отдаёт честь.
Становится окончательно темно.
Непонятно где, словно по внутреннему своду черепной коробки, проносится юркий «Зенит-М». Контроль за лесными пожарами.
Над головой разгорается флюором расчерченная по потолку кабинки координатная сетка. Теперь «Зенит-М» пересекает её по диагонали. Этот спутник я давно не трогаю – он обклеен ещё под трёх орби, им и штурвал.
Из затылка к темечку ползёт массивный куб «Циклопа». Милицейское и пограничное наблюдение, выведен на временную орбиту трое суток назад.
Ну, давай, Лёлька, первый подход к снаряду.
Кресло запрокидывается, я ложусь спиной на плоскость экватора. Мерцающая паутина сетки скользит вслед каждому моему движению. На стекле кабины загораются ряды зелёных и красных строчек – текущие и требуемые векторы скорости.
Теперь «Циклоп» прямо передо мной. Протягиваю руки. Спутник похож на коробку от торта, отлитую в чугуне. Стараясь, чтобы не соскользнули ладони, одной плавно нажимаю на угол, другой подпираю днище. В левом локте предательски дрожит какая-то мелкая жилка.
Краем глаза замечаю, как поползли-замелькали зеленые цифры. Зажглась жёлтая процентная шкала.
Не спеша выдавливаю «Циклоп» выше и выше. Координатная сетка становится помехой, ненужной абстракцией.
Я – размером с два глобуса. Моя голова торчит из верхних слоёв атмосферы, как из кружевного воротничка. Ноги целят в Большого Пса. Я беременна Землёй, я воздушный шарик, руки нелепо торчат из Атлантики и Пацифики. Но в моих ладонях зажата хрупкая металлическая коробка, и я направлю её туда, где ей положено быть.
Зелёное подравнивается к красному. До завтра, одноглазый! Я отпускаю «Циклопа» и сдуваюсь, падаю, проваливаюсь к поверхности суши, пятьдесят пять и сорок пять северной, тридцать семь и тридцать семь восточной, в промятое кресло с грубой обивкой и жёсткими подлокотниками.
Возвращаюсь в сидячее положение. На ощупь нахожу бутылку воды. Пузырики бьют в нос, и тут же – фшихх! фшихх! фшихх! – проносится через носоглотку целое звено «Авгуров». Слишком много небесных тел за эти годы обзавелись моей чешуёй.
Под правым глазом разрастается сияние. Ещё не контакт, лишь его предчувствие. Готовность пять минут.
В наушниках просыпается Валька:
– «Циклоп» отрихтован, чистая работа.
Сосунок, он мне ещё…
Я понимаю, что кусаю губы от смеха, – хотя того же Петруччо за подобный комментарий стёрла бы в нанопыль.
Надо мной, вокруг меня, расчерченная мерцающей решёткой, раскинулась бесконечность. Через неделю я дотянусь до Луны. Почему же я не могу, выйдя из «Орбит и Траекторий», отправиться туда, где меня ждут? К тому, кто…
Сколько лет прошло, а слова несостоявшегося мужа – как ядовитая заноза. Чуть что, сразу саднит.
Любовь, рассуждал мой человек-пылесос, бывает всего двух видов. Лицом к лицу и спиной к спине. Либо двое замыкаются друг на друге – тогда внешний мир превращается в декорацию, в задник, в фон их любви. Либо у каждого собственная, отдельная жизнь, и всё своё, но каждую секунду чувствуешь, как справа под лопаткой бьётся ритм чужого сердца.
А лицом к спине, предостерегал романтик-прагматик Макс, это уже не любовь. Это мучение, Лёлька.
Я не могу лицом, лицом я к небу! Получается, меня нельзя любить? Или нельзя показывать мне своё чувство? Притворяться, что к спине прилегает спина? Бред и лицемерие! Значит…
– Лёля, к тебе гости с востока!
И что же мне, Валька, с тобой делать? Не хочу тебя мучить, но и отпустить что-то совсем не могу…
Кажется, что в аудиоканале шумит прибой. Ух ты, Кристина собственным вокалом!
– Ну, мужайся, неженка! Такую штуку ты в руках ещё точно не держала!
Минутная готовность.
Из-за горизонта моей правой скулы восходит неимоверный, невероятный лунный корабль.
Как надел Иван
Да боевой кафтан —
С изнанки из нанки,
Снаружи титан…
Валька в свободное время пишет детские сказки и читает их мне, когда в манёврах лунного модуля возникает пауза. Баюкает и лелеет.
Дни и ночи слились в одно сплошное рябое полотно. Сдавая в конце вахты наше сорокаметровое дитя с рук на руки Марике, я едва выползаю из кабины. Не игуаной, а морской звездой, медузой, мхом, без мыслей и без чувств пластаюсь в релакс-зоне, на потеху бестолковым орби. Массажисты сворачивают меня в рулон, а корпоративный доктор цокает языком и периодически вкалывает что-то тонизирующее.
Иногда я остаюсь ночевать на работе, и тогда наутро меня будит запах фиалок или горячего шоколада.
Валька, ты классный, но я зря даю себе слабину – и тебе надежду. Вот кончится только сегодняшняя вахта, мы посадим грузовик в Море Спокойствия, – интересно, а это может называться морским финишем? – и нужно будет рубить концы. Мы заигрались, Валька. Это же про моё сердце – с изнанки из нанки, снаружи титан. В моём прошлом есть такие макси-грабли, что я была бы полной дурой, если бы заново решила прогуляться по той дорожке…
Минутная готовность.
Над правой скулой восходит наш корабль-призрак. Сиреневым маревом дышат дюзы, обращённые к приближающейся Луне. Джаф доверил посадку мне. Не знаю, как потом буду смотреть в глаза Марике.
Земля футбольным мячиком болтается в ногах. Тянусь к кораблю. Кристина ещё плотно держит его. Мои руки проходят сквозь её. Задеваю ладонью тонкий шрам на её запястье, цепляюсь ногтями о ногти. В костяшках пальцев от чужого присутствия бегают неприятные искорки. Дрожь работающих турбин щекочет кожу.
Кристина неохотно отстраняется. Теперь корпус корабля полностью под моим контролем. Огромный керамический баклажан, залитая свинцом дыня. Грузовик впятеро превосходит всё, чем нам приходилось управлять до сих пор. Я глажу его плавные обводы, добегая пальцами почти до выступов дюз. Он зацепил мою душу. Мне кажется, я люблю его. Но сегодня мы расстанемся.
С первого до последнего дня полёта грузовика нам приходилось корректировать его курс. Издержки производства. Орбитальная сборка такого масштаба проводилась впервые, результат не так уж плох. Мы уже всё знаем о четвёртой дюзе, дающей отклонение почти в три угловых секунды. Не секрет для нас и нарушение центровки. Качество залитого в баки метилгидразина, наверное, станет темой судебного разбирательства «Роскосмоса» с подрядчиками. Но всё это не страшно. Свиперы, как добрые сиделки, передают сорокаметрового несмышлёныша с рук на руки. Кристина-Лёля-Марика-Кристина-Лёля… Сегодня карусель остановится.
Телеметрия запаздывает всего лишь на полторы секунды. Если этот факт станет достоянием общественности, то аппаратуру Джафа разберут по атомам, а нас с девчонками сожгут на костре как ведьм. Потому что сейчас до корабля больше четырёхсот тысяч километров. Сначала я воспринимаю данные, так или иначе поступающие от чешуи, которой облицован грузовик. В соответствии с этой информацией воздействую на корабль. И тогда сообщение о результатах моего воздействия летит к Земле со всем известной скоростью. Три пробега туда-сюда – верных четыре секунды. А у нас полторы. Но над этим пусть Джаф ломает голову. Потому что царевнам пора облачаться в оранжевые робы…
По пологой траектории лунный кит подплывает к цели своего путешествия. Четвёртая дюза упорно продолжает раскручивать корпус вокруг продольной оси, и он пытается вырваться у меня из рук. Я стискиваю его изо всех сил и замираю пародией на Геракла, который пытается сжать льву пасть вместо того, чтобы порвать её.
Мышцы за неделю истощились, молочная кислота течёт в них, как из крана. Если бы не укол нашего доброго доктора прямо перед началом смены, я бы уже сдалась. Наверное.
К счастью, дюзы пока включаются лишь изредка. Дрожь обшивки стихает, и я слегка ослабляю хватку. Теперь можно заняться проверкой траектории.
«База-шесть» уже ведёт нас к посадке, точность координат воодушевляет. Сами координаты – вводят в ступор. Модуль отклонился от курса почти на полкилометра. Если по исходному плану посадочная траектория проходила в стороне от базы, то теперь пунктир прошивает её навылет. Жду рекомендаций от ЦУПа. Через силу пью энерджайзер.
– Оля, – вкрадчиво спрашивает Джаф, – ты успеешь сделать коррекцию?
Я молчу. Мне не хочется говорить ему, сколько весит эта хреновина. Он же всё знает сам!
– Так я и думал, – говорит Джаф. – Через полчаса сработают поворотные дюзы, не расслабляйся.
Хороший совет, хочу ответить я. Вовремя и к месту. Как раз думала, не вздремнуть ли.
– Лёль, не переживай…
– Не засоряйте эфир, Валентин!
– Да, Ольга Викторовна, – без обиды – скорее озадаченно.
Нет, я не против поворотных дюз. Для чего-то их ставят на транспорт. Наверное, как раз для таких случаев. Когда царевны в оранжевом разводят руками и говорят: «Дальше сами».
– Валь, посмотри данные по испытаниям поворотников, – прошу я. – Их вообще проверяли?
Минут десять наши бодаются с ЦУПом. Судя по всему, нам рекомендуют не соваться в чужую кухню.
Меня просят приготовиться. Продолговатое тело корабля прыгает в сторону, царапая мне ладони. Судя по всему, вместо серии микрокоррекций произошёл один мощный выхлоп.
Стёкла и потолок вокруг меня вспыхивают красным.
– Лёль, – Валька не напряжён, почти весел, и сейчас это меня пугает. – Ты не волнуйся, но там серьёзный трабл. Топливо уходит. Разгерметизация баков. Похоже, не дыра, а трещина.
Тяжеленная дыня начинает хаотично крутиться передо мной сразу в двух плоскостях. Мне даже не за что ухватиться. Внезапно половина дыни просто исчезает, и моя ладонь проваливается в пустоту. В панике я даже не сразу соображаю, что виной этому может быть вытекшее топливо. Чешуя бесполезна вне вакуума – любой газ экранирует её почти мгновенно, и контакт с кораблём пропадает.
– Теряю контроль над обшивкой, – деревянным голосом докладываю я.
ЦУП пытается активировать дюзы. Мощный хлопок – и мёртвая, окончательная тишина. От последнего выхлопа корабль притормаживает, и облако потерянного топлива соскальзывает с него, как чулок с ноги. Чуть замедлившая вращение дыня снова возникает передо мной целиком.
– Девочка, только не волнуйся… – это уже Джаф.
– Что вас всех сегодня так мои нервы беспокоят? – огрызаюсь я.
– Тише, спокойно, пожалуйста… – уговаривает он. – Оля, сейчас мы включим восьмой каскад. А ты постараешься… что-нибудь сделать.
Четыреста тонн, прикидываю я, сжимая и разжимая пальцы. Движки сдохли. Прикидываю траекторию. Полчаса до соприкосновения. Валька, угадывая мои мысли, рассыпает передо мной густые столбцы расчётов.
Исподволь подкрадывается неприятная мысль, что Джаф-таки держит меня за дуру, за бестолковую орби. Ни один каскад никогда не усиливал воздействия свипера на объект. И четыреста тонн остаются четырьмястами тонн.
В гудение усилителя вплетается новый высокий тон, свист почти на грани слышимости.
Ловлю крутящуюся тушу корабля на вытянутые ладони. Грузовик утягивает меня вместе с собой, как песчинку. Я распростёрлась от Земли до Луны, а теперь меня мотает во все стороны. Большая Медведица крутится патефонной пластинкой, а звёзды размазываются в блестящие дуги.
Всё это не на самом деле, пытаюсь убедить себя я. Жмурюсь, сосредотачиваюсь на кресле, помявшем мне всю попу. На прилипшей к спине футболке. На бутылке минералки, к которой можно было бы протянуть руку, если бы та не упиралась в обшивку лунного транспорта.
Пожалуйста, прошу я корабль. Остановись, погоди, замри! Тебе так же тяжело, как мне, но я помогу – дай только упереться…
Чувствуя, как немеют мышцы, я всем телом наваливаюсь на болтающийся округлый нос грузовика – и ловлю быструю, ослепительную судорогу.
В то же мгновение оглушительный треск разрывает всё вокруг меня. Языки пламени вырываются из усилителя, плотный белый дым змеями ползёт по сторонам, и я теряю контакт с кораблём.
Последнее, что успеваю ухватить, – его вращение потухло, остановилось. А лунное притяжение гнёт траекторию грузовика в нежную ненавязчивую параболу.
* * *
Вокруг носятся люди с огнетушителями. Джаф сцепился с ЦУПом. Валька набросил мне на плечи плед, усадил в уголке аппаратной и скрылся в дыму.
Всюду свет и шум, но я как будто выпадаю из этой круговерти. Меня здесь нет.
За время нашего полёта к луне мой горе-график уполз в ночь. Над операторской консолью светят зелёным простенькие цифровые часы. Ноль-три-один-четыре. Время Пифагора.
Гигантская сигара падает под острым углом к поверхности Луны. Огонёк на её кончике, обращённый теперь в небо, давно потух. Керамика и сверхпрочные сплавы. Восемьсот кубометров грузовых отсеков. Ещё четверть часа, и она распашет «Базу-шесть», как плуг, разделает хлипкие купола, сплющит и сметёт многотонным утюгом всё то, что с таким тщанием собирали почти тридцать лет....
Нет, говорю я, так просто ты от меня не отделаешься. Мы с тобой немножко не в тех отношениях, чтобы расстаться на полуслове.
Бреду в коридор, ослеплённая тысячей ламп. Мне нужна темнота. Мне срочно нужна темнота.
Натыкаюсь на дверь подсобки. Внутри пахнет химией. На узких полках навалены рулоны туалетной бумаги, расставлены чистящие средства, в углу растопырился пучок швабр и метёлок. Я вхожу и закрываю за собой дверь.
Грузовик валится на базу. Он ещё далеко, очень далеко, неразличимая точка в чёрном лунном небе, но его путь предопределён – задача двух тел не слишком сложна применительно к физике.
Из-под двери сочится свет, и я затыкаю его пледом. Вытягиваю перед собой ладони, растопырив пальцы. Вспоминаю, как совсем недавно обводила руками изящный вытянутый контур. Как гладила керамические бока. Я здесь, шепчу в темноту. Я здесь, отзовись.
Островерхие скальные гряды бросают в долину зазубренную чёрную тень. «База-шесть» кажется собранной из пластмассового конструктора моделью самой себя. Здесь нет грязи и ржавчины, эрозия не выветривает камень, семена травы не прорастают в стыках бетонных плит.
В небе появляется белая точка. Спустя пару минут она превращается в тире. Три коротких – три длинных – три коротких. Майский день наступает досрочно, опережая график. Белое тире растёт в чёрном небе.
Я тебя вижу. Я тебя чую. Я тебя хочу.
Ладонями – от дюз к носу. Сжимаю с двух сторон. Поворачиваюсь так, что тело корабля нависает надо мной. А под моим хребтом проносятся хребты Луны.
Давай же, шепчу я. Одновременно прижимаюсь к нему и отталкиваю его вверх. Никого нет рядом, чтобы сказать о минутной готовности.
Грузовик чуть задирает нос, но этого мало. Это, говорю, очень просто – задача трёх тел. Ты, луна и я. Наверное, я давлю на тебя. Наверное, мои мышцы уже лопнули под четырёхсоттонной махиной. Но мы с тобой решим нашу задачу.
Из уха что-то липкое течет по шее. Но у меня нет тела – оно расклеено маленькими колечками по обшивке лунного грузовика. Под моей спиной бросают блики купола «Базы-шесть». Мы лишь сносим какую-то антенну, и её обломок улетает в небо.
Я отпускаю тебя, едва заставив руки разжаться. Возносясь вверх, я вижу, как далеко за базой ты задеваешь носом грунт, вскидываешься, вздыбливаешь пыльное облако злополучной четвёртой дюзой и скрываешься в пепельном тумане.
Наш контакт разрывается. Тогда я оборачиваюсь к черноте неба, толкаю её перед собой и падаю навзничь в океан света.
* * *
Целует в шею, и это запрещённый приём.
Сердит меня историями про настоящего свипера – это когда я прямо со швабрами рухнула из подсобки в коридор. Кому приятно такое слушать о себе? Мне, правда, приятно…
Где мы, кто мы, когда мы?
Реальность понемножку начинает обретать очертания, и я вскидываюсь в постели.
А Валька роняет меня назад.
У меня заготовлена такая доказательная база… И я мямлю, лопочу что-то про спины-спины и лица-лица, про неправильность, и невозможность, и…
Глупая ты, шепчет в ухо, смеётся, щекочет смехом. Глупая, я же люблю тебя.
И словно мир сходит с орбиты. Моя рука гатью – через Валькин пушистый живот, пальцы сжимают его бедро – это якорь: Лёля держится за Землю. Лёля боится улететь!
Высвобождается, расковывается что-то внутри, невидимые шестерёнки сцепляются зубьями, искрят соединяющиеся провода, сходятся в точку призрачные сетки траекторий… Подпорка-костыль отпала за ненадобностью. Никаких контуров усиления – ничего не надо, хватит моих ладоней и моей любви. Я осторожно разжимаю пальцы и развожу руки, обнимая космос.
Валька жарко дышит мне в темечко, и я прижимаюсь к нему вся – от пяток до затылка. Парят в неизбывной пустоте, сияют радужной чешуёй стальные рыбки, послушные моей воле.
– Держи меня, – предупреждаю. – А то улечу.
– Как держать? – галантно уточняет Валька.
Как держать?
Силой и лаской.
Да, именно так.
Фкайф
1Я – Джонатан Фкайф, а не какой-нибудь прощелыга, чтобы, униженно улыбаясь, давиться ужаренным в подошву бифштексом и поощрительно кивать официанту, тем самым совершая враньё, хоть и без единого слова.
Я – Джонатан Фкайф, и у меня нет проблем с дикцией. Если я сказал «а пуар», то мясо под моим ножом должно открываться сочащимися кровью срезами, а не серым мочалом, и пусть от лёгкой корочки струится щекотный и чуть дымный аромат, а не вонь горелой сковороды. И если кто спросит, не чересчур ли я строг к творчеству повара, так я объясню: здесь не придорожный шалман, а лучший ресторан в городе, и, что куда важнее, кусок говядины я могу себе позволить не чаще раза в год. И не собираюсь ждать еще четыреста семь дней, чтобы криворукий придурок снова испортил мой бифштекс.
Я – Джонатан Фкайф, и живу как хочу. Мне наплевать на злобу, прячущуюся во взглядах любого из стареющих мальчиков, что суетятся вокруг: полотенце на локте, вихляющий квикстеп между столиками, отутюженная задница, крахмальные манжеты, сальная прядка поперек лысины, и полная бессмысленность бытия.
Всё, что у меня есть сейчас, просто компенсирует то, чего у меня не было целых десять лет. Четверть века назад меня попытались списать со счетов, ан не вышло, и теперь им остается лишь метаться вокруг, сменяя тарелки перед толстым пузом отца нации.
– Мэтр! – ору я, нисколько не смущаясь испуганно-благоговеющих взглядов посетительниц. – Если это сделано из коровы, в поваре пропал сапожник от бога!
Отталкиваю тарелку на противоположный край стола, откидываюсь на спинку, извлекая из кресла отчаянный скрип.
Метрдотель уже устремляется ко мне сквозь зал скользкой ящерицей, на ходу превращаясь в сочувствие и понимание.
– Господин Фкайф, – воркует он, – неужели что-то не так?
Не удостаиваю его ответом, лишь движением бровей показываю на тарелку. Конечно, другого куска вырезки у него нет. Тем интереснее, как он будет выкручиваться.
Но мэтр недаром ест свой хлеб. Он хмурится, прямо-таки темнеет, брезгливо поджимает губы. Присаживается напротив меня, одним зубчиком вилки приподнимает изуродованное мясо, заглядывает под него, цокает языком:
– Просто варварство! Уволю к чертовой матери…
Мой козырь, мой гнев – оказывается в сносе.
– Лучше научите готовить, – возражаю скорее для проформы. – Слава уходит куда быстрее, чем приходит. Оглянуться не успеете, как переквалифицируетесь на бутерброды.
Мэтр щелкает пальцами, подзывая робеющего официанта, кажется, новенького. По крайней мере, раньше я его здесь не видел.
– Если вас не затруднит подождать четверть часа, – обращается мэтр ко мне, и я понимаю, что происходит нечто необычное, – то мы постараемся исправить нашу вопиющую ошибку.
Он берет официанта за верхнюю пуговицу жилетки и пригибает к себе. Едва не касаясь губами смешного оттопыренного уха, беззвучно шепчет в него короткие фразы. Официант лишь кивает, кивает, кивает, и, наконец, испаряется.
– Морока с ними, – доверительно говорит мэтр.
Глаза у него как у старой таксы, мешки во всю скулу, уголки оттянуты книзу. Он смотрит прямо, но без излишней фамильярности. Наверное, за стенами этого зала у него есть друзья. Он похож на человека, который знает толк в дружбе.
Я не знаю, почему мэтр не уходит, но уже чувствую неладное. На всей планете не наберется и дюжины коров. Он не фокусник, чтобы из воздуха достать второй бифштекс, – очередь расписана на месяцы вперед.
– Господин Фкайф, – мэтр чуть воровато оглядывается по сторонам – не слышит ли кто наш разговор? – и рассеивает тем самым последние мои сомнения. – Я хотел бы просить вас об услуге…
Жаль. Будь он моим другом, я поверил бы, что, заменив порцию, он просто пытается сделать мне приятное, и даже не задумывается о том, как завтра вместо говядины будет кормить клониной не сведущего в кухне толстосума. Но нет, я не его друг.
– Мы с Бетси… Так получилось – просто не успели до этой напасти… Всегда хотели, а то работа, то дом надо поднимать, то что-то еще… Мы очень любим друг друга, и нам так не хватает…
Я придвигаюсь к столу, нагибаюсь вперед, опираюсь на локти. Хлипкий столик припадает на одну ножку. Мэтр копирует мои движения, и вот мы сидим, почти стукаясь носами, отражаясь сами в себе, немыслимо далеко один от другого.
В висках нарастает набатом барабанная дробь. Он не имеет права так поступать со мной! Но я всё равно не хотел бы обидеть этого человека. Слишком собачьи глаза. Слишком жалко их всех.
Мэтр сбивается и болезненно морщится каждый раз, когда не может подобрать слово, и преодолевает стыд, и страх, и самого себя. Когда начинаешь такое говорить, то главное – не останавливаться, чтобы несло как по волне. А то утонешь.
Унижая себя – и меня вместе с собой, – он пытается ухватиться за несуществующую соломинку. Его не в чем винить. Разве представится ему другая возможность вот так, с глазу на глаз, обратиться ко мне, к отцу нации? К отцу – в самом непосредственном, скабрезном, медицински точном смысле этого слова…
– Я предлагал клинику, это же так просто! Но она уперлась: никаких пробирок. Мол, клонированного добра вокруг и так достаточно. Уж нам ли, на кухне, этого не знать! Я и так, и этак… Вы не подумайте, Бетси еще не старая, почти на пять лет меня младше… Конечно, с девицей уже не перепутаешь, но у нее роскошные бедра, и…
Теперь мне хочется его ударить. Он предлагает мне свою жену по частям, как забитую вчера корову. Нахваливая окорок и филей.
Я чуть отстраняюсь:
– Видите ли…
– Жорес, господин Фкайф!
– Поймите правильно, Жорес, – негромко говорю я и вижу, как затухают, гаснут безумные искорки надежды в его усталых глазах. – Я не сплю с чужими женами. Мне и без того…
У метрдотеля непроизвольно дергается щека, на мгновение проявляя на лице презрительную гримасу. Я не закончил фразу, а он домыслил ее по-своему.
– И без того сложно. Поверьте. И не злоупотребляйте больше своим положением. Если, конечно, дорожите мной как клиентом.
Жорес поправляет душащую его бабочку, поднимается чуть резче, чем стоило бы.
– Бифштекс на подходе, господин Фкайф, – говорит чужим голосом, но интонации безукоризненны. Он метрдотель лучшего ресторана столицы. – Извините за недоразумение.
* * *
В ожидании основного блюда я выхожу на широченный балкон, беломраморно раскинувшийся вдоль всего Гостиного дворца. Белое косматое солнце, давний и почти забытый собеседник, прозрачными лучами моет блестящую мозаику у меня под ногами.
Внизу, под балконом, кипит деловая жизнь. Все то ли торопятся, то ли подгоняют время. Только я застыл над ними, как обломок скалы. Всё – своим чередом, к чему суета?
Я вижу себя словно бы со стороны – оттуда, с сумрачной мостовой, из мира, где оказались шестнадцать лет назад все и сразу. Все, кроме меня.
Вот он, Джонатан Фкайф, волей провидения – единственный мужчина на планете Фиам, затерявшейся в складках космической мантии. Его руки похожи на ковши экскаваторов – когда пытаешься выкопать съедобный корешок, не следишь за маникюром. Его ноги как тумбы, и расставлены широко – он чувствует себя властелином этого мира? Да, пожалуй. Лохматая неопрятная борода развевается на ветру, напоминая спешащим внизу безусым мальчикам всех возрастов, что им до конца жизни будет не хватать вполне определенных гормонов.
Подозреваю, каждый из них с удовольствием пристроил бы мне в спину топор – просто чтобы не было этого несправедливого исключения из общего правила, Джонатана Фкайфа.
Но мальчиков здесь мало, крайне мало. На каждого приходится пять или шесть особей противоположного пола – цветущих и страждущих. И уж эти-то не допустят, чтоб хоть волос выпал из моей бороды.
Я ловлю, как блики солнечных лучей, женские взгляды. Чуть тёплые прикосновения, иногда возбуждающие, иногда раздражающие. Я слишком хорошо знаю их всех. Они шушукаются у меня за спиной, они пытаются привлечь моё внимание, они плетут обо мне небылицы. Потому что каждая женщина Фиама хоть раз мысленно примеривала меня к себе и себя ко мне.
Это же Фкайф, шепчут они друг дружке в розовые ушки. У него никто не задерживается больше чем на одну ночь! Это наш падишах, заимевший в гарем целую планету!
Мне не на что обижаться. Природа требует своего, смущает их разум, и чья вина в том, что все женщины этого мира в одночасье остались невостребованными? Совсем не природа – люди, обычные люди лишили Фиам естественного хода вещей. Маленький челнок без опознавательных знаков, вынырнувший на нашем конце инфонити и сделавший всего один выстрел.
А я – осколок прежней жизни. Я – объект вожделения, похоти, фантазий и грёз. Мне прощается толстобрюхость и косолапость, борода Карабаса и дурные манеры, ведь я один. Совсем один.
За спиной раздаются цокающие шаги. Тонкие паучьи пальцы опускаются на мраморные перила. Пряный аромат плотоядных цветов мерещится в дуновении ветра.
Я медленно поворачиваю голову.
Сегодняшний день явно планировался не под меня. Что-то диковинное и красивое расположилось рядом – точеный профиль, лазурные глаза в обрамлении пушистых ресниц, золотистая кожа чуть блестит в солнечных лучах.
– Не такой уж ты и страшный, как говорят, – певуче произносит дива. – Не верь им, не сбривай и не подстригай. Максимум – можно причесать. Я потом покажу, как.
Они думают, что все разные. А на самом деле индивидуальность не выносит закона больших чисел. Слова не важны – я заранее знаю сюжет разговора и к чему он должен нас привести.
– Потом – это когда? – уточняю я, слегка сокращая беседу – ведь бифштекс будет готов с минуты на минуту.
– Потом? – она очаровательно улыбается, демонстрируя мне безупречную полоску зубов. – Как скажешь, Джонатан! Потом – смывая с тел соль нашей любви. Потом – после завтрака, который мы съедим, не вылезая из постели. Потом – уложив внуков спать и выйдя в темноте на веранду, полную звездного света. Какое «потом» тебе больше нравится, Джонатан?
Беда в том, что иногда их слова кажутся искренними. Сложность в том, что иногда хочется забыться и, как в пропасть, раскинув руки, броситься в их нетерпеливые объятия. Не поддавайся, Фкайф, ты же слишком хорошо знаешь, что тебя невозможно любить.
Я внимательно разглядываю трепетный лик незнакомки, любуюсь им, как старинной вазой, или изящной формулой, или радужным водопадом. Совершенство, возведенное в абсолют, порой даже пугает.
– В клинике доктора Сильвы есть всё необходимое, – сухо говорю я. – Это почти не отнимет времени. В первый день договоритесь, мальчика вам надо или девочку, а на второй уже затикают часики. Всё стерильно, безболезненно, результат гарантирован.
Сначала у дивы заалели мочки ушей. Пока я объясняю ей очевидные вещи, багрянец ползет на щёки, скулы, проступает пятнами на лбу.
– Тебе бы в рекламные агенты, – дрожащим от негодования голосом восклицает она. – Говоришь так спокойно, размеренно… о священнодействе! О таинстве!
– Какое уж таинство, – удивляюсь я. – Аккуратность и точный расчет. Плюс опыт мировой генетики – за столько веков!
Нет, она вполне вменяема, и уже понимает: не выгорело. Не состряпалось. Не срослось. Остается достойно уйти. Незнакомка не слишком умело отводит взгляд, даёт ресницам затрепетать, и – вот, финальная фраза:
– Всё это так неестественно…
– Неестественно, – завершаю я не слишком приятный, но абсолютно необходимый процесс, – это сочленять телесные оболочки, когда духовные даже не соприкасались.
– Прощай, Джонатан! – дива резко разворачивается на каблуках. Умница – а могла бы и сорваться на грубость.
– Надеюсь! – звучит почти как «адиос».
Я остаюсь стоять один на бесконечном балконе, залитом бриллиантовым полуденным солнцем. Перила светятся изнутри мраморными прожилками, от мозаики под ногами начинает кружиться голова.
Один во всех смыслах.
* * *
– Господин Фкайф! – трагический голос официанта выводит меня из раздумий. – Ваш бифштекс а пуар, и семилетнее «Шато Фиам» по личному указанию мэтра. И… и у вас гостья…
Он понятливый малый, этот новенький. Те официанты, что работают здесь постоянно, давно привыкли к дамовращению вокруг моего столика и зачастую помогают отвадить наиболее привязчивых ухажерок. Стоит моргнуть…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.