Текст книги "Афганский тюльпан"

4
1989 год

Вернувшись из «Океана» домой, он попытался продолжить своё увлечение танцевальной музыкой, но их кассетный магнитофон, купленный ещё лет восемь назад, собрался помирать. Вырубленная топором из куска дерева и пластмассы прибалтийская машинка VILMA—302 STEREO с крышкой из белого металла, огромными кнопками и четырьмя ручками, которыми можно было чуть-чуть добавить частот, выстреливала кассету так, что та улетала на пол, если вовремя не остановить её рукой.

Звук у магнитофона последние пару лет был отвратительный. Большую часть времени он проводил без верхней крышки, потому что Миша подкручивал головку отвёрточкой от швейной машины и время от времени менял пасики, которые делал из резинок – или маминых для волос, или вырезая их из медицинских перчаток. Резинки для волос выигрывали. Они были плоскими и лучше держались на шкивах, но мама их не всегда давала, потому что стратегические запасы порой внезапно заканчивались. Тогда Филатов с тоской смотрел на вращающийся моторчик, от которого не было никакого толку.

Своих кассет у него было мало – всего семь. ABBA, две – Пугачёвой, «Песняры», альбом Малежика «Кафе «Саквояж», на котором он очень любил «Мозаику», «Чингисхан» со своими знаменитыми «Москау», «Самурай» и прочими необычными хитами. Эту кассету мама почему-то долго звала запрещённой, хотя он был уверен, что ничего там такого не было. Но учителя в школе говорили, что в песне «Москау» поётся, как нашу столицу хотели закидать бомбами, чтобы помешать пройти Олимпиаде—80.

Последней была кассета «Песняров», но когда-то давно, по ошибке нажав не те кнопки, мама поверх их песен записала, как сын читает в четыре годика стихотворение про дядю Стёпу. Теперь на кассете были выломаны предохранители от перезаписи, а на наклейке шариковой рукой было написано «Миша Дядя Стёпа 4 года» и сделан примерный штрих на линейке, до какого места надо домотать, чтобы точно найти его детский голосок.

На тот момент (впрочем, как и всегда) с учёбой у парня проблем не было, и его увлечённые ежедневные рассказы о том, как работают диск-жокеи, подтолкнули маму на подвиг. Она сняла со сберкнижки изрядную по тем временам сумму и купила ему музыкальный комбайн «Вега—119».

Сын был в шоке от того, что стал обладателем этой серебристой «музыкальной шкатулки». Под прозрачной пластиковой крышкой располагался отличный виниловый проигрыватель и спаренный с ним для параллельной записи кассетный магнитофон с мягкими кнопками.

Комбайн был тяжёлым, массивным. Опорный диск под пластинки с мягким съёмным покрытием имел очень интересную дополнительную штуку – стробоскоп для точной подстройки вращения. По торцу диск был размечен черными широкими штрихами в два ряда – один на тридцать три оборота, второй на сорок пять. Сбоку – крутилка, которую надо было пускать в ход, если квадратики во время вращения пластинки не стояли неподвижно, а медленно плыли в какую-нибудь сторону. Пока аппарат был исправен, такая настройка вообще не требовалась, но Филатов всё равно ею пользовался, создавая эффекты из правильного звучания. То ускорял, то замедлял песни, чтобы получить заметную разницу. Правда, это ему быстро надоело, потому что было жалко и пластинки, и иглу.

К тому времени пластинок у него накопилось много, но они почти все были с детскими песенками и сказками. Музыки было ненамного больше, чем кассет. Больше всего ему нравился винил Сандры (естественно, с «Марией Магдалиной») и «Арабесок», где на обложке пакета тоже была Сандра с ещё парой не менее красивых молодых певиц. С этого диска самыми любимыми были In For a Penny, In For a Pound и совершенно офигительный Zanzibar, однажды услышав который, он вдруг вспомнил про гитару.

Он достал её из-за шкафа, вынул из пыльного пакета, включил песню и принялся изображать музыканта – так, как это делают, наверное, все дети в определённом возрасте. Он представлял, как играет, а рядом с ним танцуют и поют Сандра и ещё две обалденные девушки в чёрно-белых кожаных костюмах и сетчатых перчатках. Миша успел прослушать запись в таком образе ещё два раза, пока по батарее не стали стучать соседи – любовь к поднятию всех частот и громкой музыке дала о себе знать очень быстро.

Гитару после этого он убрал за шкаф. На этот раз – навсегда. Понял, что с невидимым инструментом это делать гораздо проще. Соседи, конечно же, настучали маме. Ему сделали внушение, он пожал плечами, вздохнул и пообещал щадить чужие уши.

Постепенно его коллекция пополнялась пластинками. Цена на продукцию Апрелевки кусалась – маминой зарплаты хватало лишь на две, максимум три пластинки в месяц, да и сам магазин «Мелодия» не всегда мог порадовать школьника старших классов чем-то интересным.

Его музыкальный вкус дал крен в сторону русского рока благодаря мальчику по имени Слава, пришедшему в класс из далёкого военного городка в Сибири. Слава сразу дал понять, что любит тяжёлую музыку и готов приобщать к ней любого, кто захочет. Так Миша услышал что-то немножко из «Кино», что-то из «Наутилуса Помпилиуса», потом ещё Accept, «ДДТ», «Алису», «Машину времени» и много чего другого.

Нельзя сказать, что он вообще не слышал о таких группах – тот же Виктор Цой звучал в городе на каждом углу, если в этом углу был какой-нибудь пэтэушник с гитарой. «Группа крови» – очень известная песня. Или, например, «Я хочу быть с тобой» – сильно цепляло. Бутусов, закованный с ног до головы в фантастические одежды, с эполетами и галифе, так впечатлил, что он купил пластинку «Князь тишины» и слушал её практически каждый день, представляя себя на месте фронтмена группы.

Слава удачно влился в новый класс и объединил любителей музыки – они собирались у него дома, чему родители особо не препятствовали. Было похоже, что они к такому давно привыкли. А когда его мама оказалась их новой учительницей по биологии, то вообще все границы были стёрты – она была очень компанейской, гостеприимной и любила музыку не меньше сына.

Чем-то удивить Славу в отношении рок-музыки было очень проблематично. У него, как тогда казалось Филатову, было всё. И Metallica, и Helloween, и Accept, и Scorpions – и при этом полными дискографиями. Как выяснилось, несколько последних лет его отец, начальник штаба у каких-то очень крутых лётчиков, служил в группе советских войск в Германии, где Слава и насобирал свою фонотеку. Практически все кассеты были фирменными, с красивыми фотографиями и подробной информацией о песнях.

Миша с изрядной долей зависти разглядывал всё это богатство, не решаясь попросить послушать. Насчёт перезаписать он даже не заикался – кассеты стоили по девять рублей, мама могла предложить ему такие деньжищи только по большим праздникам. Но Слава оказался отнюдь не жадным – он с удовольствием сам предлагал одноклассникам взять некоторые записи домой, чтобы получше проникнуться немецким или американским металлом.

Классная руководительница быстро уловила это увлечение своих учеников и даже решила устроить небольшое тематическое собрание на тему «Что такое рок-музыка и зачем она нужна?», которое должен был провести Слава – с примерами, аргументами и на понятном всем языке. Девчонки, которые не особо ценили такую музыку, накидали ему кучу вопросов. Все они были на одну тему: «Да нафига это нужно, если нам нравится танцевать?» Всё иное, подо что нельзя было этим заниматься, они не хотели слушать ни под каким соусом.

Слава принёс свой японский двухкассетник, который отец подарил ему ещё в Германии, выложил на учительский стол несколько кассет и по очереди их включал. Представляя «Металлику», он взывал к её энергетике; на примере Accept показывал, как можно красиво преподнести классическую музыку в обработке на электрогитаре. Девочки стоически это всё выслушали, поулыбались вместе с классной руководительницей, но фанатками рок-музыки не стали.

Филатов, который, естественно, был на стороне Славы, на самом деле тоже тогда не во всём был с ним согласен. Дребезжаще-хриплый голос Удо Диркшнайдера и дикая долбёжка Джеймса Хэтфилда производили на него двойственное впечатление. С одной стороны, это надо было слушать, чтобы быть не похожим на других, а с другой – уже через пару песен он начинал хотеть чего-то более ритмичного и напевного. Пожалуй, только лишь «Ария» с её альбомом «Герой асфальта» давала ему слабые намёки на то, что он в будущем сможет полюбить тяжёлый рок. Невидимая гитара, при помощи которой он изображал «героя», появлялась на свете гораздо чаще, чем во всех других случаях.

– «Ты сам решил пойти на риск, никто не крикнул: „Берегись!“, и ты покрасил свой шлем в чёрный цвет!» – открывал он как рыба немой рот в пустой квартире, раскачиваясь в ритм и ударяя рукой по невидимым струнам.

Он записал этот альбом поверх одной из плёнок с Пугачёвой, чем на некоторое время расстроил маму, но вдруг заметил, что ей тоже нравятся эти быстрые «тяжёлые» песни. Она приходила в комнату и слушала их вместе с сыном, и даже подпевала. Миша увидел это по её губам и был страшно горд тем, что ей нравится такая музыка.

Если бы он был тогда немного прозорливее, то понял бы, что маму тяжёлый рок интересовал с позиции «Это вообще что и зачем?» Она хотела знать, чем увлечён её ребёнок, а потому пробовала на вкус всё, что звучало из колонок «Веги». Да, местами «Ария» была ей симпатична, но, в конце концов, она просила поставить что-нибудь и для неё. Он выбирал пластинку «Землян» и включал ей «Улыбнитесь, каскадёры!», а затем «Снег кружится» (кассету ВИА «Пламя» мама запретила ему перезаписывать). Она откидывалась на диване, прикрывала глаза и тихонечко подпевала:

– Такого снегопада, такого снегопада давно не помнят здешние места…

Но к тому времени по всей стране уже гремел неумелыми детскими голосами «Ласковый май», с которым бороться не могли ни Слава с его тяжёлым металлом, ни Бутусов с Цоем. Потому что это была совершенно иная, чертовски примитивная музыка, которая попала своими аккордами тысячам школьников и школьниц по всей стране в самое сердце. Девчонки просили друг у друга кассеты, без конца напевали «Белые розы» и «Седую ночь», бредили Юрой Шатуновым и вообще всей это детдомовской музыкой. Мальчишек жалели, ими восхищались, в них влюблялись, везде искали их фотографии, ждали клипы на кабельном телевидении.

Филатов почему-то остался равнодушен к «Ласковому маю». Знал он только две песни – знаменитые «Белые розы» и «Седую ночь», которую слышала даже его мама.

– Представляешь, мальчишка младше тебя поёт про седую ночь, которой он доверяет, – говорила она ему на кухне за ужином. – Ему лет от силы пятнадцать, а то и меньше – а он о таких вещах разглагольствует. Кошмар какой-то. Твоя «Ария» и то приличнее будет.

Миша пожимал плечами и согласно кивал. Ему было почти шестнадцать, он успел влюбиться в одноклассницу и поэтому прекрасно понимал, о чём поёт Шатунов.

С приходом «Ласкового мая» оживилась тема школьных дискотек, которая была совсем не востребована несколько лет. То ли директор была против из-за постоянных драк на таких мероприятиях, то ли не было среди учеников группы активистов, которая могла предложить что-то подобное и взять на себя ответственность. Кружок танцевальный был – а дискотеки не было.

Но вот именно «Белые розы» и выход следом за ним второго альбома «Миража» – всё это вместе сильно качнуло школьную лодку в сторону дискотек хотя бы раз в месяц.

Инициатором неожиданно для всех стал Слава. Он хотел получить доступ к аппаратуре, заработать хорошую репутацию и потом попробовать организовать рок-группу (о последнем он не распространялся заранее). Классная донесла предложение до директора, та посоветовалась со своими замами и педагогами (в том числе и тет-а-тет с мамой Славы), оценила все риски – и дала добро.

Миша вошёл в число приближённых к Славе пацанов, чьей обязанностью стало подготовить зал столовой к дискотеке. Вшестером они раздвигали к стенам столы и огромные лавочки, освобождая пространство. Уже через десять минут у них болели руки и спины, потому что вся кухонная мебель была сделана из очень тяжёлого дерева.

Слава тем временем под контролем военрука принёс из спецхранилища в подвале две кассетных деки, а потом спустился за усилителями. На шее у него всё это время были надеты огромные наушники, провод от которых он скрутил и сунул в карман брюк. Усилители оказались потяжелее, и военрук помог ему с одним.

Филатов, двигая очередную лавочку, которая казалась ему чугунной, с завистью смотрел на сцену (столовая совмещала ещё и функции актового зала, в ней был даже занавес). Ему очень хотелось быть более значимой частью процесса, сидеть рядом со Славой и разглядывать кассеты, которые он принёс из дома вместе с удлинителями.

Откуда у него оказалось столько танцевальной музыки, к которой Слава относился крайне высокомерно и насмешливо, он им не говорил. Но по коробочкам Миша и остальные ребята поняли, что родина всех кассет – Германия. Парень перед переездом на родину запасся там музыкой на любой вкус.

Постепенно зал превратился в танцплощадку. В нём стало больше эха, пацаны ходили и ухали, как совы, в углах столовой, удивляясь тому, как преобразился звук. Никто из них тогда особо не задумывался, что эхо – первый враг дискотек. Им всё было интересно, они ждали, когда Слава включит хоть что-нибудь, чтобы послушать, каково это – лупить громкой музыкой в школе, где никогда нельзя было шуметь.

Музыка не заставила ждать. Для проверки звука Слава поставил свою любимую «Металлику». Где-то что-то сразу засвистело, зазвенело, в одном углу слышался только голос, в другом – только гул барабанов, мальчишки пожимали плечами и жестом показывали, что происходит какая-то фигня.

Слава встал по центру напротив сцены, глубокомысленно сложив руки на груди и нахмурив брови. «Металлика» сегодня была явно не от слова «металл». Её звук метался по залу и никак не мог превратиться во что-то понятное и близкое ушам и сердцу. Военрук, примерявший в дверях столовой повязку со словом «Дежурный», с недоверием посмотрел на мальчишку, который переводил взгляд с одной колонки на другую, шевелил губами, делал непонятные жесты руками, оборачивался на зал, а потом всё-таки пошёл к магнитофонам и выключил их.

– Шторы, – крикнул он в зал. – Толстые шторы. Бархат. Тут звук гаснет. А там, – он показал на противоположную стену, – всё отражается, гуляет. Накладывается, короче, – произнёс он напоследок, напустив туману.

Мальчишки, подойдя к сцене, покачали головой, соглашаясь, потому что другого объяснения у них всё равно не было.

– И что делать? – спросил Филатов.

– Фиг знает, – сунув руки в карманы, Слава задумался. – Может, просто потише. А может, шторы надо открыть.

Открыли. Зазвучало немного получше. Но стало понятно, что превратить столовую в городскую дискотеку не получится – ну и пусть будет, как есть. Военрук подошёл и уточнил:

– А вот это… То, что сейчас играло? Такое на дискотеке будет?

– Нет, конечно, – возмутился Слава. – Такой серьёзной музыки там не может быть. Так, попса голимая, – со знанием дела чуть ли не подмигнул он учителю. Военрук поправил повязку, которая постоянно норовила сползти, понимающе кивнул и отошёл, пробуя на вкус последние слова: «Попса голимая…»

Он был подполковником, ушедшим в запас с должности заместителя командира полка. Для него существовала музыка двух видов – строевая и плохая. И строевую он здесь услышать не надеялся.

– Давай что-нибудь для дискотеки, – попросили Славу пацаны, обступив его стол с деками и кассетами.

– Fancy слышали? – спросил он.

– Нет, – вразнобой ответили ему, пожимая плечами, мальчишки.

– Ну тогда вэлкам, – Слава взял кассету и вставил её в магнитофон. И Филатов впервые услышал Flames of Love…

Пришли все старшие классы, начиная с девятого. Остальным была обещана детская дискотека в следующие выходные (Славу, как общественного деятеля, учителя хотели удивить этой новостью чуть позже, чтобы не соскочил).

Полный зал девчонок в центре и пацанов по стенкам – типичная картина для школьного вечера в конце восьмидесятых. На дверях – директор и завуч с такими же повязками, как у военрука, патрулировавшего другие входы, через которые в школу могли попасть нежелательные элементы, падкие до красивых школьниц и кровавых драк. Входов таких было чуть больше, чем мог охватить своим вниманием бывший подполковник, поэтому проникновение всё равно состоялось.

Но для Миши это прошло незаметно. Он весь вечер провёл рядом со Славой, глядя на вращающиеся кассеты, мигающие лампочки индикаторов и море голов в зимних шапках-формовках, мода снимать которые так никогда и не наступила.

Вместо того чтобы идти в зал танцевать, его внезапно накрыл «синдром попутчика», но он тогда ещё не знал этого названия. Оказалось, что в пионерском лагере рядом с чужими людьми он раскрывался легче и полнее, чем в родной школе рядом с теми, с кем учился девятый год. Было не по себе от мысли, что он пойдёт сейчас в зал и будет танцевать так, как умеет (а никто этого в школе никогда не видел). Казалось, что проще и надёжнее сидеть здесь, в полумраке, при свете старой настольной лампы, которая выхватывала только их со Славой носы и руки, смотреть на колышущуюся стрелку индикатора усилителя и не давать ей упасть в красный сектор перегрузки.

Этот уголок диск-жокея обладал для Филатов магической силой. Люди, танцующие на бетонном полу столовой, вообще не представляли, что происходит в углу сцены, где на широком подоконнике возле стола с магнитофонами была навалена куча верхней одежды. Пацаны, приготовив зал, не стали спускаться в раздевалку, а бросили свою одежду здесь. Шапки, шарфы, варежки, «Аляски» – всё было перемешано, словно в миксере. Можно было лечь на эту кучу сверху и подремать под монотонный грохот колонок.

Миша аккуратно повесил на спинку второго стула рядом со Славой свою зимнюю куртку (мама была бы не в восторге, зацепи он ей какой-нибудь гвоздь в полу сцены), отклонился назад, нашёл в ней карманы, сунул туда руки и раскачивался на стуле, иногда давая советы напарнику, который был полностью поглощён процессом, но даже при наличии чувства ритма и умения играть на гитаре включал порой друг за другом совершенно несовместимые песни. Филатов чувствовал его промахи очень точно, а недовольный ропот танцующих девчонок подтверждал его мнение.

Он навсегда запомнил это ощущение – когда зал возмущен темнотой в углу сцены, где в размытом пятне света угадывается лицо того, кто ставит музыку. Общий шумный выдох, а иногда и свист, и крики – были как обвинительный приговор. Хотелось срочно всё исправить, убрать ту песню, что с ходу не понравилась всем, и найти другую, чтобы вверх взлетели десятки рук и ты услышал одобрительное: «Красава, давай, чувак!»

Слава пару раз сделал так, поменяв песню после первого куплета. Когда это случилось в очередной раз, Миша наклонился к нему и шепнул:

– Их здесь человек двести. Под каждого не подстроишься. Если каждый хотя бы раз свистнет, а ты будешь вестись – у тебя кассет не хватит.

Слава посмотрел на него, вздохнул и согласно кивнул. Филатов откинулся обратно на стуле и сам поразился тому, что он сейчас сказал. То, что работа диск-жокея не должна выглядеть как нервные попытки угодить всем и каждому, он понял ещё в школе. Любая композиция – даже та, что разогнала сотню человек с танцплощадки к стенам – не должна обрываться внезапно, словно ты чувствуешь себя виноватым. Аккуратно подбери что-то более интересное, подготовься, включи. С первыми хитовыми аккордами тебе простят все предыдущие ошибки…

На этой дискотеке он впервые заметил, что существуют девчонки, которые танцуют перед сценой и смотрят на диск-жокея. Двигаются крайне однообразно и в ожидании, что их заметят. А вот если заметил и махнул рукой – тут всё и начинается. Тебе покажут фигуру в «ангорке», ноги, обтянутые джинсами, мамины зимние сапоги на каблуках. И ты даже в полумраке увидишь, сколько там на лице косметики с блёстками. Он имел неосторожность приветливо поднять ладонь одной такой, из соседнего класса – и она, продемонстрировав, будто в фигурном катании, всю обязательную программу, решила исполнить и произвольную, пытаясь подняться к нему.

Слава коротко посмотрел на неё и сказал Мише:

– Вот бабы тут сейчас нафиг не нужны.

Спасло их то, что девочка была не очень трезва. Невидимая сила несколько раз оттаскивала её от сцены, не давая взобраться. Лестницу рядом она не замечала. Наконец она смирилась с этим и перешла к показательным выступлениям, но парень на неё старался больше не смотреть.

Слава тем временем прошёлся по Modern Talking, C.C.Catch, в зале прозвучали и Joy, и Sandra, и «Мираж», и Fancy, и ещё много исполнителей, о которых Миша не имел до сегодняшнего вечера ни малейшего представления. ABBA и Boney M он знал плохо, а потому даже не представлял, кто в эти минуты поёт, но зал реагировал восторженно. Кто-то подкидывал вверх шапки, где-то визжали девчонки. Судя по запаху, умудрялись даже курить втихушку за шторами. В целом ничего непредсказуемого не происходило.

Ровно до тех пор, пока на плечо Филатова не опустилась чья-то рука и не дыхнули перегаром из-за спины:

– Пацаны, а чо, Шатунова не будет? А потом медлячок бы какой, у вас тут есть кого позажимать.

Следом он услышал дрянной смешок, обладатель которого этим дребезжащим звуком хотел оправдать просьбу и показать, что все тут типа друзья и понимают, что почём.

Миша оглянулся и увидел перед собой лицо Глобуса – пацана, который ушёл из школы после восьмого класса в «фазанку». Все учителя без исключения вздохнули с радостью и наверняка выпили по бокалу шампанского, избавившись от него. Отличался парень наглостью, смелостью, любовью к дракам и другим проявлением физической силы. Также предпочитал воровать то, что плохо лежит и пить всё, что горит.

Филатов не сомневался, что в кармане у Глобуса спрятан нож. Он хотел сказать, что уже скоро собираются поставить «Белые розы», но вдруг понял, что их нет. Слава принадлежал к секте отрицателей Шатунова и включать его и не думал, о чём и поставил в известность хулигана, про которого раньше даже и не слышал.

– Не понял, – Пацан убрал руку с плеча Миши и зашёл к ним сбоку, наклонившись и заглядывая диск-жокею в глаза снизу вверх, словно жалобно прося. – Как так получается, что я хочу, а ты против?

– Так и получается, – буркнул Слава, начиная понемногу соображать, что одним разговором тут вряд ли обойдётся. – У меня программа, я её с директором согласовал.

«Правда?», – хотел спросить удивлённый Филатов, который впервые услышал о программе, но Слава толкнул его под столом коленкой, и Миша согласно закивал головой, хотя меньше всего ему хотелось продолжать участие в этой беседе.

– Да мне твой директор до ноги, – Глобус сменил интонацию на максимально жёсткую. Тени от лампы ложились на большую стриженую голову, из-за которой ему и дали прозвище, закрывая пол-лица, глаза блестели от злобы и алкоголя, а правая рука зачем-то скрылась в кармане потёртых джинсов.

Филатов тревожно обернулся на входные двери, у которых стояли директриса и завуч. Они разговаривали между собой и не смотрели в зал. Похоже, обстановка беспокойства у них не вызывала. Военрук в недрах школы охранял другие двери. Судя по тому, что им в лица сейчас дышал перегаром бывший ученик – охранял так себе, на троечку с минусом.

– Даже если бы я хотел – у меня всё равно «Ласкового мая» нет, – развёл руками Слава. – Мы его не брали с собой.

Слово «мы» взволновало Мишу. Ему очень хотелось выпасть из разговора, но напарник не давал этого сделать.

– Так я тебе помогу, – выпрямился Глобус; роста это ему почти не добавило. – Крапаль! – позвал он.

Из темноты появилась ещё одна мальчишеская фигура. Крапаль был примерно одного возраста с другом, Филатов его тоже знал в лицо, но никогда не сталкивался в школьном дворе или на улицах квартала – да и слава богу. Местом обитания подобных типов служила старая заброшенная котельная неподалёку. Там они торчали целыми днями, курили, выпивали, что-то жгли, дрались, забирались под самую крышу и стреляли из рогаток по голубям, кидали ножи, играли в карты. В общем, жили насыщенной и крайне бесполезной жизнью. Педагоги старались лишний раз предостеречь своих учеников от посещения котельной, упоминая жуткие смерти от наркотиков, ножей и палёного алкоголя. Именно поэтому для таких, как Миша, каждая встреча с этими хулиганами была настоящим испытанием.

– Чо? – спросил Крапаль. Он подошёл поближе и сунул свою голову между Глобусом и Славой, словно собирался стать между ними посредником в разговоре.

– У тебя кассета с собой?

– А то.

Он вытащил из кармана куртки МК-60 без коробочки с аккуратной надписью «Ласковый май. 1-й альбом». Почерк был очень похож на девчачий.

– Чо смотришь? – спросил Крапаль Филатова. – Моя кассета. Теперь моя. А была – дуры одной из сорок второго дома. Вот нахрена она зимой с мафоном выперлась на улицу?

– Мафон мы ей оставили, – поднял палец вверх Глобус. – Мы ж православные.

Откуда ему в пятнадцать лет пришёл в голову такой аргумент, представить было невозможно, да и вряд ли он хорошо понимал смысл сказанного им слова.

Диск-жокей молча взял протянутую ему кассету.

– Русская? – спросил он так, словно она была измазана в солидоле. – Не, у меня деки «Денон», я такую фигню в них ставить не буду. Потом всё заскрипит, головка посыплется.

Миша не смог скрыть свой разочарованный вздох. Конфликт мог сейчас закончиться, но Слава решил его продолжить.

Он отвернулся от незваных гостей, отложил подальше ворованную МК-60, взял кассету с Bad Boys Blue и недолго думая включил самую востребованную у этой группы песню You’re A Woman. Глобус внимательно проследил за этими действиями и спросил:

– Я не понял – ты нашей музыкой брезгуешь, что ли?

Слава, не отвечая, немного потянулся к усилителю, чтобы прибрать чересчур звенящие верха, и в этот момент поклонник Шатунова вытащил из кармана нож, нажал кнопочку и, едва лезвие выскочило наружу, полоснул им по протянутой руке диск-жокея.

Потом, на следующий день, когда Слава пришёл в школу как ни в чём не бывало, все узнали, что ничего особо страшного с ним не случилось, хотя в травмпункте эту рану зашивали около двадцати минут. Но в тот момент светлая рубашка моментально окрасилась кровью, а её хозяин ойкнул и отдёрнул руку, машинально прижав натекающие капли другой ладонью.

– Ты будешь, сука, что-то делать… – шипящим голосом начал было говорить Глобус, но закончить фразу не успел. Слава вскочил и со всей силы толкнул его в грудь.

Противник не удержался на ногах и отлетел прямо на кучу одежды, сваленную на подоконнике, уронив нож на пол. Куртки и шарфы не дали ему сразу подняться, он забарахтался там, как в сугробе, и лишь немного привстал. Раненый, не дожидаясь, когда тот выберется, подбежал и в диком прыжке пихнул своего обидчика ногами в грудь. Глобус выбил спиной стекло в огромном окне и с криком вылетел наружу.

Громкий звон и дунувший с улицы в разбитое окно сильный холодный ветер моментально привлекли внимание учителей. Уже через несколько секунд директриса по лестнице вбегала на сцену с криком: «Что у вас тут происходит, ненормальные?!»

Диск-жокей стоял и смотрел на свою окровавленную руку, с которой тёмно-красные капли падали на чью-то шапку. Филатов, не в силах шевельнуться, уставился в пустоту выбитого окна, куда улетел Глобус, не замечая, как замерзает в одной рубашке. Крапаль, поняв, что всё вышло из-под контроля, молча исчез. Как потом выяснилось, унеся с собой под курткой пару шапок.

Больше в школе до их выпускного вечера дискотек не было. Славе зашили руку и через папу отмазали перед милицией от травм, которые получил Глобус после падения со второго этажа в виде пары переломов и ушибов – его даже в больницу не положили.

Никто в классе, да и во всей школе не ожидал от вполне приличного мальчика, не замеченного в хулиганстве, такой прыти в драке. Похоже, и он сам тоже. И даже мама его была в шоке от случившегося, но придерживалась позиции: «Так этому уроду и надо!»

– Я просто вдруг подумал, что на гитаре больше не смогу играть, – вспоминая случившееся, потом много раз одно и то же рассказывал Слава. – И у меня будто в глазах потемнело. Не помню, как потом всё было.

Он на время стал в классе героем, но этот его героизм в дальнейшем больше не пригодился. Местные хулиганы оставили школу в покое – кого-то запугали участковые, кто-то пошёл по малолетке.

А Филатов навсегда запомнил, как Слава пострадал за «Белые розы», но отстоял своё право на ту музыку, которую считал нужной. И никакие Глобусы ему были не указ. Даже под угрозой ножа.