Текст книги "Бриллианты шталмейстера"

Глава 5

«Целью моей командировки являлось установление действительного места жительства Ильи Давыдова, собрание сведений о его жизни и установление за ним наблюдения, а также производство розыска бриллиантов на случай, если бы они оказались уже сбытыми. Для облегчения сношений с французскими властями шталмейстер Давыдов снабдил меня личным письмом на имя Российского императорского посла в Париже гофмейстера Л. П. Урусова. 30 июня с. г. я выехал из Петербурга и 2-го (15-го по европейскому летоисчислению) июля вечером прибыл в Париж и остановился в Hotel du Tibre, 8, rue du Helder…»

(Из рапорта чиновника для поручений СПб столичной сыскной полиции кол. секретаря Кунцевича.)

Не успел поезд остановиться, как дверь купе отворилась и в проеме появилась красная физиономия носильщика.

– Экипаж, месье? – спросил фактер сиплым голосом.

– Да, и большой багаж возьмите. – Кунцевич сунул носильщику квитанцию и саквояж, а сам схватил завернутую в плед пуховую подушку и вышел на перрон.

При входе в вокзал образовалась небольшая очередь – акцизный чиновник спрашивал у пассажиров, имеются ли при них съестные припасы и напитки, и тех, кто отвечал утвердительно, передавал в руки коллеги, взимавшего положенный по закону сбор.

Французский городовой в синей пелерине и кепи, с лихо закрученными усами и бородкой клинышком, увидев мужчину с подушкой в руках, махнул рукой в сторону шеренги извозчиков, и один из них, детина в белом лакированном цилиндре, тут же подъехал к Кунцевичу. Фактер проворно взгромоздил саквояж Мечислава Николаевича на крышу кареты и, получив положенный французский полтинник, удалился.

– Куда едем, месье? – Извозчик вопросительно уставился на коллежского секретаря, который в это время пристраивал на сиденье плед и подушку.

– Мне нужно в какую-нибудь недорогую, но приличную гостиницу, нет ли у вас такой на примете?

– Отчего же нет, есть, месье! Прелестный отель и недалеко отсюда.

– Везите!

Hotel du Tibre располагался в огромном шестиэтажном доме на довольно оживленной улице. Как только карета остановилась у парадного подъезда, оттуда выскочил лакей в ливрее и красной шапочке, с невероятной проворностью снял с крыши чемодан и потащил внутрь. Мечиславу Николаевичу ничего не оставалось, как пойти следом. За ним шел извозчик, тащивший саквояж и подушку.

У самых дверей к гостю подскочил портье:

– У нас прекрасные номера, месье, вы останетесь вполне довольны!

– В какую цену?

– Пять франков, месье, всего пять франков!

Кунцевич аж попятился:

– Нет, для меня это дорого!

– Месье, клянусь, за эту цену вы не найдете ничего лучше во всем Париже, к тому же в стоимость номера входит сервис и освещение.

– Нет, нет, это дороговато, я рассчитывал на два-три франка в день.

Портье помрачнел:

– А долго ли вы изволите пробыть в городе?

– Я, право, и сам не знаю, но, думаю, не меньше недели.

– Это небольшой срок… Ну если месье готов жить в пятом этаже, то я могу предоставить номер за три с половиной франка.

«Черт с ним, – подумал Мечислав Николаевич, – все равно деньги чужие!»

– Показывайте комнату!

Утром следующего дня Кунцевич был принят гофмейстером двора его императорского величества Львом Павловичем Урусовым – императорским послом во Франции. Его превосходительство выслушал доклад коллежского секретаря и изволил выдать рекомендательное письмо на имя директора de la Sûreté générale[4]4
   Департамент французского МВД, осуществлявший руководство всеми полицейскими учреждениями Республики, аналог российского Департамента полиции.


[Закрыть] месье Ришара с просьбой оказать питерскому сыщику содействие при исполнении возложенного на него поручения. В этот же день Мечислав Николаевич удостоился аудиенции господина Ришара, который направил его к префекту парижской полиции. Ко времени окончания приема у господина директора присутственные часы в префектуре уже закончились, так что к главному полицейскому французской столицы Кунцевич смог попасть только 17 июля. Префект перепоручил его заботам директора Главной дирекции розысков господина Луи Мукэ, а тот – комиссару третьей бригады розысков месье Жюлю Себилю. Последнему перепоручать Кунцевича было уже некому.

Хозяин слушал гостя, развалившись на стуле и попыхивая ароматной сигарой, а когда Кунцевич закончил, поднялся, достал из шкафа бутылку коньяку и два бокала и вопросительно посмотрел на россиянина. Тот молча кивнул. Себиль сразу оживился и наполнил бокалы.

– Не коньяк, а нектар, – облизываясь, похвалил напиток Кунцевич.

Комиссар улыбнулся еще шире и опять наполнил бокалы.

– Коньяк великолепен, месье Себиль, но не помешает ли он нашему делу? – попробовал было протестовать коллежский секретарь.

– Когда это хороший напиток мешал делу? – удивился парижанин.

– У меня на родине такое случается, месье. Впрочем, водка, которую предпочитают пить мои сослуживцы, и в сравнение не идет с вашим напитком.

– А вот водки я никогда не пробовал…

– Я привез с собой бутылочку и с радостью угощу вас.

– Правда? Превосходно! Давайте за это выпьем.

Через час они сидели за столом, расстегнув пиджаки и расслабив галстуки.

– А патронесса ваша еще та дамочка. – Француз подошел к шкафу и, достав оттуда еще одну бутылку, вернулся к столу. – Я после ее визита два дня головой мучился! – Себиль принялся снимать пробку. – Как она кричала, кем только не грозила! Я еле ее выпроводил. И самое обидное, что все ее обвинения в нашем бездействии абсолютно безосновательны. Мы же сложа руки не сидели, мы работали и до сих пор работаем. Она пришла к нам в июне и хотела, чтобы мы нашли бриллианты, похищенные в России в марте, причем за те три дня, что прошли с момента подачи ею заявления! – Пробка наконец поддалась, и комиссар разлил коричневую жидкость по бокалам. – Естественно, сделать этого мы были не в состоянии. Зато сейчас мы кое-что обнаружили. – Француз протянул бокал россиянину, но тот его не взял, вскочив со стула:

– Вы нашли Илью Давыдова?

– Пока нет, но мы напали на его след. Человек с такими именем и фамилией в период с апреля по июль в Париже не поселялся. Единой, общереспубликанской картотеки иностранцев, проживающих во всех французских гостиницах, не существует, в каждом городе ведется свой, обособленный учет, поэтому, для того чтобы узнать, где прописался месье Давыдов, надо было отправить запросы во все комиссариаты страны. Но это же нереально! Мы пошли другим путем. Илья скрывается от родителей, но не от всего света, следовательно, он должен иметь возможность скрытно сноситься с друзьями. А поскольку таких, как месье Давыдов, предостаточно, наши предприниматели создали специальное посредническое агентство «Ирис». Оно за разумное вознаграждение получает входящую и исходящую корреспонденцию клиентов и отправляет ее адресатам, сохраняя инкогнито своих доверителей. Я направил туда запрос и буквально вчера получил ответ на него. Разыскиваемый вами молодой человек в Лионе.

– Отлично! Премного вам благодарен, – сказал Кунцевич, спохватился и принял бокал.

– Это еще не все. – Себиль взял свой бокал. – Ну, за сыскную полицию!

Оказалось, что в Париже полно специальных агентств, облегчающих жизнь гражданам Франции. Например, есть такое агентство – «Office d’azur», которое только тем и занимается, что публикует приметы всех похищенных и утерянных драгоценностей и рассылает их описания всем ювелирам Республики. Себиль обратился и туда.

Один из ювелиров – господин Эрбелен, имеющий магазин на улице Трюите, – три дня назад явился в Дирекцию розысков и заявил, что еще в апреле купил у неизвестной ему дамы несколько золотых с бриллиантами вещей, которые, судя по описанию агентства, по-видимому, были украдены из дома шталмейстера Давыдова. Часть из этих вещей до сих пор не реализована.

– Где они, вы их изъяли? – заволновался Кунцевич.

– Позвольте, а на каком основании? У нас нет официального поручения. Мы искали драгоценности в частном порядке, по просьбе господина префекта полиции. Но я попросил месье Эрбелена никому их не продавать. Я надеюсь, у вас-то с бумагами все в порядке?

После того как Давыдовы узнали о пропаже сына, Софья Порфирьевна отозвала заявление о прекращении дела, и Мечислав Николаевич был снабжен всеми необходимыми для розыска документами; это-то и задержало его в Петербурге на сутки. Однако в настоящее время бумаг при нем не было – вчера он отдал их послу, и сейчас они путешествовали по министерским кабинетам, проходя процедуру легализации во Французской Республике.

– Все документы в порядке и в ближайшее время лягут на ваш стол. Скажите, а нельзя ли мне лично побеседовать с ювелиром?

Себиль посмотрел на коллегу и улыбнулся:

– Можно, только прямо сейчас я бы вам этого делать не советовал. Давайте завтра? А сегодня – прикончим вот эту бутылочку.

– Идет. А как прикончим – прошу ко мне в отель, там тоже есть чего прикончить.

«Господи, ну зачем я пил после коньяка водку? Зачем?» – Кунцевич приложил медный набалдашник трости ко лбу, но это не помогло абсолютно. Хорошо хоть фиакр, имевший резиновые шины, почти не трясло. Сидевший напротив Сибиль, по-видимому, чувствовал себя еще хуже. Лицо комиссара было бледнее воротничка его рубашки, он постоянно промокал платком пот со лба.

Наконец приехали. Сыщики вошли в довольно просторный и светлый ювелирный магазин, представились хозяину и прошли в его кабинет. Месье Эрбелен достал из несгораемого шкафа холщовый мешочек и высыпал на стол его содержимое. В полутемной комнате стало как будто светлее. Мечислав Николаевич взял в руки золотой медальон в виде обсыпанного бриллиантами полумесяца и поднес его поближе к глазам.

– Да, это именно то, что я ищу.

Коллежский секретарь занес в блокнот подробное описание продавшей драгоценности дамы и спросил у ювелира:

– Эта дама француженка?

– Да, я скажу больше, она парижанка.

– Парижанка?

– Да, месье, настоящая парижанка, выросшая в отнюдь не аристократической среде. Никто другой так не говорит, месье.

– Мадам из низов парижского общества… А вы не заметили, не ждал ли ее кто-нибудь на улице?

– Нет, она была одна. Я провожал ее до дверей и помогал садиться на извозчика. С ней никого не было, месье.

– А номера извозчика не запомнили?

– Меня уже об этом спрашивали. Я даже не взглянул на номер. Зачем?

– Да, действительно, зачем. Когда это было?

– И об этом меня спрашивали. Двенадцатого апреля, месье, так записано в моих книгах, а стало быть, так оно и есть.

– Большое вам спасибо, господин Эрбелен, вы нам очень помогли.

– Вам-то я помог, а вот себе навредил, вы же в конце концов все это у меня отберете. – Ювелир, вздохнув, собрал драгоценности в мешочек, взвесил его на руке, а потом протянул Кунцевичу: – Забирайте сейчас, месье, только напишите расписку.

Когда они вышли на улицу, Кунцевич спросил:

– Что будем делать дальше?

– Pohmelatca! – ответил Себиль не задумываясь. – Ты вчера весь вечер твердил, что сегодня нам придется pohmelatca.

Они уже двенадцать часов были на «ты».

Глава 6

«Из полученного месье Себилем ответа следовало, что Илья Давыдов поселился в Лионе, в доме № 18 по rue Fontaine, вместе с неизвестным мужчиной, наняв две смежные меблированные комнаты в квартире г-жи Лорен с платой с полным пансионом 350 фран. в месяц. Они значились прибывшими 15 апреля нов. ст. из Парижа и записаны – Давыдов Илья, 20 лет, родившийся в Москве, и Себастьян Гесслер, 34 лет, родившийся в Лейпциге, доктор прав. Получив указанное известие, я немедленно выехал в Лион…»

(Из рапорта чиновника для поручений СПб столичной сыскной полиции кол. секретаря Кунцевича.)

Пансион мадам Лорен находился на тихой зеленой улочке. Дом стоял в глубине двора и был окружен со всех сторон фруктовыми деревьями. От ворот к нему вела дорожка из красного кирпича. Хозяйка встретила Кунцевича и инспектора местной сыскной полиции Гаранже у калитки и пригласила не в дом, а в спрятавшуюся в саду миленькую беседку, посредине которой стоял круглый стол, сервированный к чаю.

– Господин Давыдов так юн, так хорош собой! За те несколько дней, что он был моим гостем, я полюбила его как сына, господа. И я так сожалела, когда его спутник сообщил, что обстоятельства вынуждают их срочно уехать.

– А как выглядел его спутник, мадам? – сделав глоток, Мечислав Николаевич поставил чашку на стол.

– О, это человек из совсем другого теста. Во-первых, он пруссак, а я, как и любой француз, недолюбливаю их нацию. А во-вторых, он плебей, хоть и представлялся профессором права.

– А вы, мадам, считаете тех, кто происходит не из аристократов, людьми второго сорта? – обиделся Гаранже, внешность которого не оставляла никакого сомнения в том, что его предки аристократами не были.

– Происхождение тут абсолютно ни при чем. Мой батюшка, надо вам сказать, в молодости батрачил на виноградниках, но никогда не позволял себе ни ругаться при дамах, ни вытирать после еды губы рукой.

– А господин Гесслер, стало быть, позволял? – спросил коллежский секретарь.

– Он и не такое себе позволял. Не буду рассказывать, чтобы не испортить вам аппетит.

– Вы сказали, что об отъезде месье Давыдова вам сообщил именно Гесслер?

– Да, именно он. Они пробыли у меня ровно неделю, до 21 апреля. Месье Давыдов и месье Гесслер целыми днями спали, вставали к обеду, вечерами исчезали и появлялись только под утро, хорошо навеселе. Я даже несколько раз попеняла им за такое поведение. Правда, иногда я видела месье Давыдова с книжкой в руках и несколько раз слышала, будто он зубрит урок. В воскресенье 21 апреля оба моих постояльца ушли в церковь, а через несколько часов Гесслер явился в пансион один и сказал, что господин Давыдов после службы зашел на почту, где его ждала срочная депеша, вызывавшая его в Париж. Он так торопился, что даже не заехал за вещами, перепоручив хлопоты о них своему спутнику. Господин Гесслер быстро собрался и был таков, не преминув забрать у меня двести франков, которые они не прожили.

– Не могли ли вы более подробно описать его внешность, мадам? – попросил петербуржец.

– Внешность у него самая заурядная. Это светло-русый господин среднего роста, худощавый, одетый весьма непрезентабельно – в потертый костюм и старые, давно не чищенные ботинки. Еще у него был белый плащ с засаленным воротником, господа!

– Носит ли он бороду и усы?

– Нет, он был всегда гладко выбрит.

– Какого цветы у него глаза?

– Такие, знаете, бледно-голубые, как у всех пруссаков.

– Он уехал от вас на извозчике?

– Да, его отвез мой сосед месье Белькур, он держит несколько закладок, но и сам не брезгует возить пассажиров. Я потом поинтересовалась, куда отправился господин Гесслер. Белькур сообщил, что отвез его на вокзал к двухчасовому парижскому поезду.

Гости допили чай, осмотрели комнаты Давыдова и Гесслера и стали прощаться с хозяйкой.

– А что мне делать с чемоданом? – спросила она уже у самой калитки, в тот момент, когда Мечислав Николаевич целовал ей руку.

– С каким чемоданом, мадам? – снизу вверх посмотрел на госпожу Лорен Кунцевич.

– С тем, что оставил господин Гесслер. По закону я должна хранить его полгода, а потом передать в полицию, но, может быть, вы меня избавите от этих хлопот?

– Избавим, непременно избавим.

Забытый или намеренно брошенный багаж состоял из дешевого, топорной работы чемоданчика и пустой коробки от сигар.

В чемодане сыщики обнаружили несколько довольно дорогих сорочек, на которых были метки, состоящие из двух букв – «G. G.».

– Ого! – воскликнул инспектор, разглядев метки. – А парень-то наш никакой не Себастьян!

– Генрих? – предположил Мечислав Николаевич.

– Нет, месье, если бы он был Анри, то тут была бы «H», а не «G»[5]5
   Французское имя Анри (Henri) начинается с той же буквы, что и немецкое Генрих – Heinrich.


[Закрыть].

– А ведь верно! Кто же тогда?

– Может быть, Гастон?

– Скорее какой-нибудь Георг. Ну ничего, его настоящее имя я непременно узнаю. Что там у нас еще?

Француз достал из чемодана стопку воротничков и протянул ее россиянину.

– Германские, – Кунцевич показал на клеймо, – «Madge, Mohrenstrasse 27» – известная берлинская фирма. Такие воротнички по всему свету тысячами продают. Я сам недавно приобрел в Петербурге две дюжины.

Кроме белья в чемодане был потертый бумажник черной кожи, в котором сыщики обнаружили несколько медных монет в 1 и 2 сантима.

– Да-с, негусто, – разочарованно сказал Мечислав Николаевич, вертя в руках бумажник. В это время его руки нащупали еще какой-то круглый предмет. Кунцевич вывернул портмоне чуть не наизнанку и извлек на свет божий застрявший в недрах кошелька маленький открытый медальон с портретом женщины лет двадцати пяти в старинном платье.

– Интересная дамочка, – сказал француз, отрываясь от сигарной коробки, которую он осматривал.

– Здесь еще кое-что. – Коллежский секретарь достал из бумажника клочок бумаги с печатным текстом. – «938715 Билетъ. Предъявлять по требованiю контролера. Сѣнная площадь – Балтiйскiй вокзалъ. 6 коп.» – прочитал Мечислав Николаевич.

Гаранже в это время занялся чемоданом. Инспектор поднес его к окну и стал вертеть, стараясь, чтобы лучи солнца попали на каждую из его стенок.

– Подите-ка сюда, месье! – позвал он Кунцевича и, когда тот подошел, показал на почти стертую печать в углу чемодана.

Коллежский секретарь положил чемодан на подоконник, достал из кармана лупу и с трудом прочитал: «das Atelier von Richthofen».

– Еще бы знать, в каком городе этот Рихтхофен фабрикует свои чемоданы! – сказал Гаранже.

Мечислав Николаевич вынул из чемодана все его содержимое, аккуратно вытащил потертую и всю пожелтевшую газету, которой было устлано его дно, развернул ее и нашел заголовок.

– «Breslau Zeitung», – прочитал чиновник для поручений.

Глава 7

«Из обнаруженной на чемодане газеты можно было заключить, что разыскиваемый мною Гесслер приобрел его в Бреславле или, во всяком случае, бывал в этом городе, так как чемодан этот изготовлен кустарным способом, дешев и вряд ли поставлялся в другие города. Возможно, конечно, что чемодан попал к владельцу совершенно случайно, но при полном отсутствии каких-либо иных данных о Гесслере – единственном человеке, который мог пролить свет на настоящее местонахождение Ильи Давыдова, – мною было принято решение отправиться в Германию».

(Из рапорта чиновника для поручений СПб столичной сыскной полиции кол. секретаря Кунцевича.)

«Бреславль на Одере – столица Силезии, громадный торгово-фабричный город с 500 тыс. жителей; узловая станция семи железных дорог с грандиозным центральным вокзалом (Хауптбанхоф). С Берлином соединен несколькими линиями. Лучшая улица – Швейдницерштрассе; памятники: Фридриху Великому и Блюхеру; интересна старинная ратуша на Ринге. С вокзала ходит трамвай по всем направлениям, а также извозчики. Пароходы по Одеру: от Кенигсбрюкке и от Кайзерин Августа-Пляц. Центр города омывается Одером и каналом Штадтграбен. Отличный вид открывается с Либисхэ на Ташенбастион и Променаденбастион. Университетские клиники находятся в предместье Шайтниге; здесь же отличный парк и зоологический сад (можно проехать на пароходе). Русское консульство на Виктория-штрассе, № 16»

(Практический путеводитель для русских по городам и курортам Западной Европы и по Египту. 1900-1901 / Сост. Турист (П. П. Кузьминский). Одесса: тип. А. Шульце, 1901. 476 с., план, карта).

Мечислав Николаевич пересчитал оставшиеся деньги и еще раз порадовался, что догадался добавить к выданным Давыдовой трем «катям» две собственные. За границей деньги таяли с невиданной скоростью – на одних железнодорожных билетах можно было разориться. Правда, в связи с возобновлением дела о краже бриллиантов родной Департамент обещал выплатить командировочные, но когда это теперь будет! Коллежский секретарь вздохнул, убрал бумажник в карман пиджака и посмотрел в окно – поезд подъезжал к пограничной станции и поэтому едва тащился.

Немец-досмотрщик перевел взгляд с респектабельного пассажира на дешевый чемоданчик Гесслера, который Кунцевич вынужден был таскать с собой, и спросил:

– Haben Sie nichts zu deklariren[6]6
   Вам есть что декларировать? (нем.)


[Закрыть]?

– Найн! – ответил коллежский секретарь. Ему не везло с учителями немецкого, поэтому язык Гете он знал гораздо хуже французского.

– Bitte, machen Sie mir das auf[7]7
   Пожалуйста, откройте это (нем.).


[Закрыть].

– Вас?

– Öffnen Sie Ihren Koffer[8]8
   Откройте свой чемодан (нем.).


[Закрыть], – настаивал немец.

Пришлось повиноваться. Увидев в чемодане только несколько грязных сорочек и стопку воротничков, немец удивился еще больше и потребовал показать ему всю имеющуюся при странном пассажире кладь. Не побрезговал он и пледом с подушкой.

Таможенник так тщательно осматривал его багаж, что Мечислав Николаевич подумал, что его ссадят с поезда. Но обошлось.

Начальник Бреславльской полиции поручил Кунцевича заботам правителя своей канцелярии господина Гофмана. Тот внимательно выслушал коллежского секретаря и предоставил в его распоряжение одного из прикрепленных к Polizeipräsidium вахмистра-эльзасца, свободно говорившего по-французски.

Из справочной книги Бреславля следовало, что лавка герра Рихтхофена находится на восточной окраине города. Когда Кунцевич и эльзасец подошли к магазину, то увидели в витрине точную копию чемодана, который Мечислав Николаевич держал в руках.

Хозяин лавки внимательно осмотрел чемодан, потер ногтем печать, а потом сказал:

– Да, это моя работа. Это товар низшего сорта, я делаю его из отходов, которые остаются после выработки вот этих замечательных вещей. – Герр Рихтхофен обвел рукой магазин, наполненный и вправду неплохими на вид чемоданами различных размеров. – Ему и цена соответствующая – три марки.

– А вы не припомните, герр Рихтхофен, кому продали этот чемодан? – спросил коллежский секретарь, и вахмистр тут же перевел вопрос.

– Конечно, не припомню. Очевидно, кому-нибудь из рабочих с ближайшей мануфактуры.

– А вы не знаете господина по фамилии Гесслер?

– Мартин Гесслер?

– Нет, его имя начинается на «G».

– На «G»… – Хозяин мануфактуры задумался. – Нет, такого не знаю.

– А Мартин Гесслер – он кто?

– Мартин? Это мой хороший приятель, он держит гаштет на соседней улице.

– А сколько ему лет?

– Он постарше меня, в прошлом году мы праздновали его семидесятилетие.

– А сыновья у него есть?

– Было два сына, но обоих убило в последнюю войну с лягушатниками.

Переводя, эльзасец заменил «лягушатников» «французами», но Мечислав Николаевич слово «фрош» понял. Впрочем, на немца не обиделся, обидно ему было за самого себя.

«Зачем я в эту глухомань поперся? Только зря деньги искатал!» – корил себя Кунцевич. Надо было уходить. Питерец попрощался и направился было к двери, но тут ему в голову пришла одна мысль. Он достал бумажник, а оттуда найденный в Лионе медальон.

– Скажите, а эта дама вам не знакома?

Торговец чемоданами взял медальон в руки и поднес его к канделябру. На его губах заиграла улыбка:

– Это Берта, Берта Гуттентаг. Я помню тот день, когда делали эту фотографию. Это было очень давно, господа…

Семейство Гуттентагов обитало в собственном двухэтажном доме, всего в десяти минутах ходьбы от магазина герра Рихтхофена. Со слов торговца чемоданами, глава семьи Исаак Гуттентаг был присяжным поверенным и имел двоих сыновей. Дети с родителями не жили: старший, Герхард, давно обзавелся семьей и служил в каком-то министерстве в столице, а младший, Георг, год назад крупно поссорился с отцом и ушел из дома. «А имя-то я угадал!» – удивился собственной проницательности Мечислав Николаевич.

Дверь им отворила горничная, сказавшая, что хозяев нет дома, но они должны скоро вернуться.

– A их сын, господин Георг Гуттентаг, дома? – спросил спутник коллежского секретаря.

На глаза у женщины навернулись слезы:

– Я не знаю, где он, господа, вот уже почти год, как не знаю! – Горничная отвернулась и закрыла лицо рукой.

Когда она немного успокоилась, коллежский секретарь показал ей чемодан:

– Скажите, а это не его?

– Нет, – ответила горничная, едва взглянув.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Господин Гуттентаг никогда бы не купил такую дешевку!

Кунцевич раскрыл крышку и достал из чемодана сорочки:

– А белье вы узнаете?

К предметам гардероба фройляйн отнеслась более внимательно. Взяв в руки одну из сорочек, она развернула ее, довольно тщательно осмотрела и перевела полные слез глаза на полицейских:

– Да, это его рубашка, мне доводилось ее стирать. Что с ним, господа?

Хозяева вернулись домой примерно через полчаса и, узнав от горничной, что их ожидает полиция, прошли прямо в гостиную. Увидев супружескую чету, гости поднялись. Исаак Гуттентаг оказался высоким кряжистым стариком лет семидесяти, с большой седой бородой и огромным сизым носом. Мадам Гуттентаг была лет на десять моложе мужа. С трудом, но в ней можно было узнать даму, изображенную на портрете из медальона.

– Чем могу служить, господа? – В голосе герра Гуттентага звучало неприкрытое неудовольствие.

– Мы к вам по поводу вашего младшего сына… – начал было эльзасец, но старик его перебил:

– У меня есть только один сын, господа, а тот человек, о котором вы упомянули, более моим сыном не является, я его проклял и знать не хочу!

– Вы даже не желаете знать, в связи с чем им интересуется полиция? – спросил Кунцевич по-французски.

Немец удивленно посмотрел на говорившего, а потом сказал:

– Ах, этот негодяй и в Париже успел дел натворить! Ну что ж, я ничуть не удивлен. А что касается вашего вопроса, месье, то мой ответ будет таков: нет, не желаю! И про Георга знать ничего не желаю, и ля… гхм… и французам помогать тоже не буду.

– Я не француз, герр Гуттентаг, я русский. А не могли бы вы сказать, откуда вам известно, что ваш сын был в Париже, коли вы им не интересуетесь?

– Некоторые члены моей семьи продолжают им интересоваться. – Адвокат хмуро посмотрел на жену. – Вот она, например.

Хозяйка стояла с отрешенным видом и теребила в руках носовой платок. Когда муж закончил, она сказала:

– Георг переписывается с братом, а тот пишет мне. В апреле Герхард сообщил, что Георг в Париже… Что с ним, господа?

Мечислав Николаевич пожал плечами:

– Мне это неизвестно, мадам, я сам его ищу, точнее, не его, а одного молодого человека, которого сопровождал ваш сын. В последнем известном мне их месте жительства я нашел вот это. – Коллежский секретарь показал на открытый чемодан и сорочки. – По клейму на чемодане мы установили, что он куплен в вашем городе, а через хозяина лавки нашли вас.

– А! Ты все-таки купила ему чемодан! Небось и денег на дорогу дала? – заревел Гуттентаг.

Его супруга съежилась, но ответила довольно твердо:

– Ну разумеется дала, это же наш сын, Исаак!

– Он мне не сын! – заорал адвокат. – Этот бездельник и развратник не мой сын! И посему попрошу вас удалиться, господа!

Эльзасец хотел что-то сказать, видимо, призвать хозяина к порядку, но Мечислав Николаевич тронул его за рукав.

– Ну что ж, неволить мы вас не имеем права. Честь имею! – Кунцевич поклонился и покинул дом.

Бреславльский полицейский догнал его на улице:

– Зачем мы ушли? По закону они обязаны отвечать, я бы…

– Спасибо, вахмистр, но не надо. Давайте не будем трепать нервы этому почтенному семейству. Да, у меня будет к вам одна просьба: как только мадам Гуттентаг явится в Polizeipräsidium, сообщите ей адрес гостиницы, в которой я остановился, и скажите, что я буду иметь честь принять ее в любое время.

Эльзасец был столь возмущен поведением адвоката, что не видел, как фрау Гуттентаг показала Кунцевичу жестами, что готова встретиться с русским сыщиком в более спокойном месте.

Недавно построенный отель с труднопроизносимым для русского человека названием «Хоэнцоллернхоф» располагался рядом с центральным вокзалом. Кунцевич снял здесь комнату за две с половиной марки, но даже заглянуть в свое временное жилище еще не успел – весь день носился по городу. Он вернулся в гостиницу только около шести вечера, голодный как бык. В номер опять не пошел – велев служке отнести туда чемодан Георга Гуттентага, сыщик направился в гостиничный ресторан – сразу и пообедать, и поужинать. Заканчивая трапезу огромной кружкой местного пива, Мечислав Николаевич подумал: «И чего это все так хвалят немецкое пиво? Мне кажется, наше ничуть не хуже, взять то же калинкинское, например». От патриотических мыслей его оторвал служитель, сообщивший, что в холле его ожидает дама. Не допив пива, коллежский секретарь поднялся и поспешил к гостье. Она стояла у стойки портье и, увидев питерца, улыбнулась.

– Я очень рад вас видеть, мадам, – обратился Кунцевич к ней по-французски.

– Нам надобно основательно потолковать, – сказала фару Гуттентаг, – здесь неудобно, в номер к вам подняться я тоже не могу, давайте прогуляемся по улице. Я вам покажу чудесный вид на Одер.

– Мой младший сын весьма умный мальчик, намного умнее старшего брата. В начальной школе Георг учился только на отлично, но потом… Понимаете, он патологически ленив. Он всегда хотел жить в свое удовольствие, но при этом ничего не делать. Отчасти в этом виноваты мы с мужем – младший, долгожданный, любимый ребенок, который лет до пятнадцати ни в чем не знал отказа. Когда мы наконец поняли, что Георг окончательно залез нам на шею, мы начали с этим бороться. Но было поздно, метод кнута уже не помогал. Исааку с большим трудом удалось заставить сына окончить университет и устроить на хорошее место. Там Георг продержался только несколько месяцев, после чего его деликатно попросили выйти в отставку. Муж известный в городе юрист, ему многие обязаны, и найти новое место для сына не составило труда. Но и на новой службе Георг долго не пробыл. Потом новое место, потом еще одно. К лени прибавились другие пороки – карты, алкоголь, падшие женщины. В конце концов муж плюнул и предоставил сына самому себе. Так Георг продержался несколько лет, перебиваясь случайными заработками, а большую часть времени проводя в кругу собутыльников. Исаак запретил покупать сыну любые вещи и выдавать какие-либо средства. Он лишь кормил его, да и то не за нашим столом, а вместе с прислугой. Я думаю, что он был чрезмерно жесток к мальчику… – Глаза фрау Гуттентаг наполнились слезами. – В сентябре прошлого года случилось то, что переполнило чашу отцовского терпения. Из дома пропало столовое серебро. Мы заявили в полицию, и они довольно быстро нашли пропажу – наши вилки, ножи и ложки оказались в ломбарде, и вы понимаете, кто туда их снес. Отец устроил грандиозный скандал, он даже ударил сына… А тот, вместо того чтобы безропотно снести это наказание и умолять отца о прощении, ударил Исаака в ответ…

Берта Гуттентаг зарыдала и отвернулась. Мечислав Николаевич стоял рядом, не зная, что делать. На них начали оборачиваться прохожие. Мадам Гуттентаг быстрым шагом подошла к парапету набережной и повернулась лицом к реке. Через несколько минут ей удалось успокоиться.

– Исаак потребовал, чтобы сын покинул наш дом. Тот ушел в чем был. Через горничную он передал мне, в какой гостинице остановился, и вечером я встретилась с ним, передала купленный мною чемодан с его вещами и все имевшиеся у меня деньги, которых было очень мало. Сын сказал, что поедет пытать счастья в столицу. А в апреле Герхард получил от брата письмо. Тот хвалился, что неплохо устроился, состоит в услужении у одного генерала и вот-вот получит значительную сумму. Письмо было отправлено из Парижа… С тех пор мне ничего неизвестно о Георге. Скажите, умоляю вас, скажите, что с ним?