Текст книги "Круг замкнулся"

– Ключик отдать забыли! – окликнул его портье.

– Ах, да. – Титулярный советник порылся в карманах и, вытащив небольшой ключ от дверного замка, протянул его служащему.

– А что, часто постояльцы с ключами уезжают? – поинтересовался сыщик.

– Ох, частенько. Раньше у нас тульские замки стояли, так там ключи были такие, что не во всякий карман влезут. Их никто с собой не увозил, а как хозяин новые замки поставил, французской фирмы, с маленькими ключами, так только и успеваем, что слесарю дубликаты заказывать. А платить из своего кармана приходится. Вот и следим во все глаза за господами постояльцами, когда они выезжать изволят.

– И от «генеральского» номера ключи увозили?

– И увозили и теряли-с. Последний раз – неделю назад, примерно. Но тогда я за дубликат не платил – с постояльца деньги стребовал, потому как его вина.

– А как фамилия того постояльца, можешь сказать?

– Так господин Кречмер, об котором вы давеча изволили спрашивать. Они неделю назад тоже приезжали-с.

Глава 3. Первопрестольная

Поезд прибыл в Первопрестольную в половине седьмого утра. Отмахнувшись от налетевших гостиничных комиссионеров, Кунцевич, поторговавшись с извозчиком и спустив назначенную «ванькой» цену за проезд с рубля до полтинника, велел везти себя на Большую Лубянку, в меблированные комнаты «Империал», располагавшиеся в доме страхового общества «Россия». В этих меблирашках он останавливался всякий раз, приезжая в Москву. Расположившись в чистеньком номере с минимальным набором мебели, титулярный советник умылся, отказался от предложенного коридорным чая и, выйдя на улицу, направился на соседнюю Мясницкую, где выпил кофе с пирожными в пользующемся большой популярностью у знатоков кафе Виноградова. Посмотрев на часы, Мечислав Николаевич решил прогуляться до Охотного ряда, чтобы оттуда добраться до Гнездниковского на недавно появившемся в старой столице новом средстве передвижения – электрическом трамвае, которого Петербург ещё не знал. Вскоре к остановочному павильону подкатил, звеня на все лады, трамвай № 1, следовавший до Петровского парка. Мечислав Николаевич отдал кондуктору пятачок и через десять минут вышел у Страстного монастыря. Он пересёк шумную Тверскую и по бульвару дошёл до дома градоначальника, в котором располагалось нужное чиновнику учреждение – Адресный стол. Титулярный советник, воспользовавшись казённым пером и чернилами заполнил два запросных бланка, подумал немного и заполнил третий. Отдав миловидной барышне гривенник и отказавшись от копейки сдачи, сыщик, обождав на скамейке двадцать минут получил три адресных справки. Из них следовало, что никто из интересовавших его лиц прописанным в Москве не значится. Покойница выписалась из собственного дома в Криво-Рыбном проулке за два дня до своей смерти, а вот господин Карл Иванович Кречмер в Москве никогда жительства не имел. Третий персонаж, сведения о прописке которого Кунцевич запросил на всякий случай, в столице ранее проживал, но выписался заграницу на следующий день после отъезда в Муром госпожи Кошельковой, то есть накануне её убийства. Очевидно, постоянным жителем Первопрестольной чухонец не был, потому как прописан в Москве был только месяц и жил всё это время в меблированных комнатах «Фальц-Фейн». Располагались они, в отличие от дома Кошельковой совсем рядом, на Тверской, поэтому первым делом Мечислав Николаевич решил заглянуть туда.

– Номерочек желаете? – служитель оглядел Кунцевича с ног до головы и вынес по результатам осмотра вердикт, – полторарублёвые есть во втором этаже. С прислугой и двумя самоварами в день. У нас электрическое освещение-с!

– Благодарю, но номер мне не нужен. Я разыскиваю своего знакомого – господина Рютенена. Он мне написал, что у вас стоит.

– Стояли-с, цельный месяц стояли-с. Но съехали, дня четыре уж как.

– Ах как жаль! А у меня к нему важное дело. Не говорил он куда уезжает? Может быть приказал почту куда-нибудь пересылать?

– Приказали-с, а как же! В Финляндию, в Выборг, в главный почтамт. Прямо сейчас собирался письмо туда направить, утром пришло. Дня через два ваш приятель его и получит.

Кунцевич несколько секунд не мигая глядел на портье, о чём-то глубоко задумавшись, опомнился и сказал:

– Не приятель он мне вовсе, а даже и наоборот. Жена моя к нему сбежала. Может навещала его, может видели? Эдакая блондинка, высокая, такая, знаете ли, худощавая, но с грудью, – Мечислав Николаевич руками показал размеры груди, – и глаза, глаза зелёные. Натальей Романовной кличут.

Портье посмотрел на него с едва заметной ухмылкой и ничего не ответил. Сыщик суетливо полез в карман пиджака, достал оттуда бумажник и положил на стойку зелёную, под цвет глаз разыскиваемой, ассигнацию. Бумажка тут же растворилась в воздухе.

– Не навещали-с, а буквально жили совместно. Мадам и из номера-то почитай не выходила.

– Как?! Боже мой! – титулярный советник схватился за сердце, – ах она, тварь! Я же всё для неё… Предательница! Скажите, а уехали, уехали они вместе?

– Нет-с, сначала барыня, потом Густав Альбертович.

– Я так и думал. Тогда… тогда письмо, которое вы получили, из Мурома, ведь так?

Служитель кивнул головой.

– Не могли бы вы мне его отдать? Я намереваюсь затеять процесс, и это письмо мне весьма поможет в разводе.

– Никак не можем-с, тайна переписки, – ответил портье, но как-то нерешительно, с сомнением в голосе.

– Ну, отдайте, отдайте, пожалуйста! Оно же не заказное, вы же за него не расписывались, и отвечать вам за него не придётся. Мало куда оно могло деться? А я вам дам десять рублей.

– Давайте пятнадцать и письмо ваше.

Мечислав Николаевич расплатился, положил письмо в карман и собрался было уходить, но служащий его остановил:

– Кстати, а Густавом Альбертовичем уже интересовались.

– Кто? Когда?

Портье заявил уже без всяких экивоков:

– До двух красненьких добавьте, расскажу.

Кунцевич вытащил из бумажника две рублёвых бумажки.

– Вчера, прямо об эту пору, тоже приходил один барин, и, также, как и вы сказал, что ищет господина Рютенена, ну я ему про Выборг и сообщил. Супружницей вашей он не интересовался.

– А как он выглядел?

– Высокий брюнет, с усами, такими, знаете ли, хорошими усами, ну примерно, как у вас.

Мечислав Николаевич вышел на Тверскую, дошёл до ближайшего трактира, заказал плотный завтрак, ножом для рыбы разрезал конверт, достал лист бумаги и углубился в чтение.

«Здравствуй, милый! Доехала благополучно, поселилась в гостинице, и, видимо, надолго, – по словам аборигенов здешние дороги в ужасном состоянии, так что до имения можно добраться разве что верхом, а ты можешь представить меня верхом на лошади? Не можешь? Вот и я не могу. Сижу в номере, и просижу, наверное, ещё с неделю.

Милый, мне страшно! Мне кажется, что они узнали где я, и вот-вот явятся. Умом я понимаю, что ты был прав, что нам надобно было разделиться, что про Муром никто не знает, что бояться мне нечего, что их всех скоро переловят и перевешают, но… Сердце мне говорит, что ты меня бросил. Да, милый, именно бросил! Оставил одну в ту пору, когда они меня ищут и вот-вот найдут! Сейчас, когда я осталась наедине с собой, когда ты не можешь своими сладкими речами переубедить меня, я всё больше и больше убеждаюсь, что ты поступил так, как порядочный мужчина поступать не должен… Но это же не так, правда? А если не так, приезжай ко мне, умоляю! Мне страшно, я не могу сидеть в четырёх стенах одна, особенно в темноте. Приезжай, приезжай, поскорее, не то я найду того, кто поможет мне справиться со страхом. Целую, твоя (пока только твоя) Натали».

Кунцевич сложил письмо и задумался. «Выходит она меня к себе пустила в качестве… сторожевого пса что ли. Нет, ну какую-то симпатию она всё равно должна была испытывать! Тьфу ты… Не об этом надо думать, не об этом! Какие-то люди искали Кошелькову. Очевидно, что это лица, которые не в ладах с законом, поскольку их самих ищут власти, и как найдут, так перевешают… Сначала искали Кошелькову, потом явились к адвокату…». Титулярный советник бросил на стол полтинник и быстрым шагом направился к выходу.

Телефонная станция помещалась на Мясницкой, трёхминутный не срочный разговор с Петербургом стоил полтора рубля, срочный – четыре с полтиной. Титулярный советник знал, что толку от разговора будет мало, но всё-таки достал из портмоне синенькую бумажку. «Четвертной я уже из своих на эти розыски потратил, не считая гостиницы и трамвайных билетов. И зачем спрашивается?»

– Владимир Гаврилович, – начал скороговоркой Кунцевич, как только телефонистка пригласила его в кабину, и он услышал в трубке голос начальника. – У меня только три минуты, поэтому буду предельно краток. В Выборге сейчас проживает некий присяжный по фамилии Рютенен, Густав Бернтович Рютенен, нет, не Альбертович, Борис, Евгений, Роман, Николай, Терентий, Берн-то-вич. По какому адресу он там остановился я не знаю, пусть в адресном столе справятся, или на почтамте его подождут, он за письмами явиться должен. Так вот, вполне вероятно, что этого Густава хотят убить. Как что делать? Я по… Я пони…. Да, почти другая страна… Ну хотя бы телеграмму им пошлите от имени градоначальника… Все подробности я вам доложу при личной встрече. Запишите, пожалуйста, приметы предполагаемого убийцы.

Проулок с интересным названием находился на территории Второго участка Серпуховской части, неподалёку от Донского монастыря. Узнав от прохожих маршрут, Мечислав Николаевич на трамвае добрался до Лубянской площади, а там пересел на конку номер 21 и полчаса тащился до Серпуховских ворот, от которых до нужного ему дома было рукой подать. Нумерация домов на Криво-Рыбном отсутствовала, и ни один из немногочисленных встреченных им обывателей не смог указать дом вдовы гвардии корнета. Пришлось стучаться в каждые ворота. Открывали не всегда и не сразу, часто ответом на удары он слышал только собачий лай. Наконец повезло – из полуразвалившегося домика на свет Божий выползла старуха в ужасно грязной и потрёпанной шляпке и салопе, выдававшими её непролетарское происхождение.

– Бонжур. Кого-то ищете, милостивый государь? – прокаркала бабушка.

– Бонжур, мадам. Мне нужна госпожа Кошелькова, не подскажете где она проживает?

– Наталья Романовна?

– Именно.

– Здесь вы её не найдёте.

– Но в Адресном столе мне сказали…

– Дом этот действительно принадлежит ей, но она здесь не бывает. А вы кто ей будете? Да что же мы на улице стоим, прошу в дом. Матрёна, ставь самовар! – крикнула дама в глубину дома.

Старушка, звали которую Вера Николаевна, мадам Дувакина, так настойчиво предлагала чая, что Кунцевич не смог отказаться и был вынужден пить из грязной чашки напиток, чая даже отдалённо не напоминавший.

Из путанного, сопровождавшегося множеством ненужных подробностей рассказа госпожи Дувакиной, выяснилось, что после смерти мужа ей несколько лет пришлось хлопотала о назначении пенсии, так как муж её из-за приобретённой на службе болезни не успел выслужить положенный для пенсии срок. Пока шли хлопоты, вдова дошла до полного безденежья и уже снесла в ломбард последнее пальто и готовилась заложить дом и остаться на старосте лет на улице. В это время, к ней явилась молоденькая барыня, которая сделала её высокоблагородию такое предложение, от которого Вера Николаевна не смогла, да и не захотела отказаться. Заключённое между ними и скреплённое печатью нотариуса условие предусматривало, что госпожа Кошелькова приобретает дом госпожи Дувакиной в свою собственность. При этом барыня выплачивает госпоже Дувакиной только пятую часть действительной стоимости дома, но обязуется до самой смерти её благородия дом никому не отчуждать, самой в нём не жить и никому постороннему его не сдавать, оставляя его в полное распоряжение Веры Николаевны и даже составляет завещание, по которому в том случае, если, избави Бог, смерть Натальи Романовны последует ранее, чем кончина асессорши, дом возвращается последней в порядке наследования.

Получалось, что вдове асессора нежданно-негаданно на голову свалилось несколько радужных бумажек, которые очень помогли ей дождаться принятия министерством финансов окончательного решения по её крайне запутанному пенсионному делу.

Было это в прошлом августе и с той поры обязательства свои госпожа Кошелькова ни разу не нарушила – больше в доме не появлялась. Где она и чем занимается, вдова коллежского асессора не знала, да и знать не особенно хотела. Этот конец ниточки оборвался. Следовало ехать в Выборг. Но только на казённый счёт, заниматься частным сыском титулярный советник больше не намеривался.

Глава 4. Столица

– Нашли её на кровати, в лежачем положении, а засохшая струйка крови на лице шла от виска не к затылку, а к подбородку и шее, что однозначно говорит о том, что в момент выстрела и некоторое время после него, покойная находилась не в горизонтальном, а в вертикальном положении.

– И что же, следователь на это внимания не обратил? Это же азы криминальной техники! – удивился Филиппов.

– Этот следователь также мало смыслит по следственной части, как я в китайском языке, – ответил Кунцевич. – Увидел ключ под подушкой и уверился, что покойная сама закрыла дверь в номер. Ни портье не расспросил, ни другого жильца. Всё, что мне удалось узнать лежало на поверхности и при надлежащем рвении должно было стать известным муромским властям в течение пары часов. Но, Слава Богу, не стало, а то боюсь, они бы меня не отпустили.

– Да-с. – Филиппов задумался, – и сообщать мы им об этом не будем, а то пришлют в градоначальство поручение о вашем принудительном приводе в Муром этапным порядком.

– И что же, забудем об этом деле?

– Следовало бы конечно о нём забыть, у нас с вами есть чем заняться, но забыть нам о нём не дадут. За час до вашего приезда ко мне явился обер-констабль финской сыскной полиции и долго пытался узнать, откуда мне стало известно о господине Рютенене и грозящей ему опасности. Рассказать ему мне было нечего, и я предложил дождаться вас. Он согласился.

– Значит, Рютенена всё-таки убили?

– Не его. В гостиничном номере, который он снял, нашли убитым какого-то господина, по приметам очень схожего с человеком, известным нам под фамилией Кречмер. Умер он от проникающего колющего ранения в сердце. Вот, кстати, посмертная карточка убитого, – начальник передал чиновнику кусок картона, на котором был запечатлён труп совершенно незнакомого Кунцевичу человека. – А сам Густав Бернтович бесследно исчез.

– Ай да присяжный поверенный! – восхитился титулярный советник, возвращая фотографию.

– Мне кажется, никакой он не поверенный. Я справился, адвокат по фамилии Рютенен, ни к столичной, ни к Московской Палате не приписан[7]7
  Присяжный поверенный должен был быть приписан к одной из судебных Палат и жить в одном из городов на её территории.


[Закрыть]. Ну что, я телефонирую чухонцу? Впрочем, напишите-ка сначала рапорт на моё имя.

Мечислав Николаевич зашёл в свой кабинет, привычно расположился за столом, достал из папки чистый лист писчей бумаги, окунул перо в чернильницу и начал выводить в углу: «Его высокородию Господину Начальнику С. Петербургской сыскной полиции…»

Написав несколько строк, чиновник для поручений задумался.

– При ней было на триста тысяч акций. Это сейчас они ничего не стоят, но покупала-то она их по номиналу! И искали её люди, которых, самих должны найти и повесить… Искали, скорее всего именно из-за этих денег, которые она, скорее всего у них и украла… А они, коль их ищут, тоже эти деньги не честным путём получили, а коли могут повесить – то не украли, а ограбили, да со стрельбой и жертвами, у нас за простые кражи не вешают. Страна бурлит, грабят кого ни попадя, и кто не попадя, но триста тысяч отбирают всё-таки не каждый день… Что-то я ограбления в триста тысяч не припомню, разве на Кавказе где было, но в столицах… Стоп! А экс в Фонарном? Там как раз около трёхсот тысяч и ушло…

Сыскная это преступление не расследовала – дело сразу же забрала себе охранка, а дознание по нему вело Петербургское ГЖУ. Явившемуся на место происшествия дежурному чиновнику сыскной даже трупы лошадей осмотреть не дали. Поэтому-то Кунцевич про этот экс чуть и не забыл.

Мечислав Николаевич положил едва начатый рапорт в стол и направился к Филиппову.

Начальник сыскного отделения выслушав подчинённого, вновь отправил его писать рапорт, а сам телефонировал финскому полицейскому и попросил последнего приехать на Офицерскую. Он долго расспрашивал финна об обстоятельствах обнаружения трупа человека, называвшего себя Кречмером, тщательно выяснил и подробно записал приметы убитого, после чего сам принялся составлять рапорт. Положив свой и Кунцевича рапорта в кожаную папку с золотым обрезом, Владимир Гаврилович вместе с титулярным советником и обер-констаблем поехал на Гороховую, где добился приёма у градоначальника, а потом направился к начальнику Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в городе Санкт-Петербурге полковнику Григорьеву.

Внимательно, не перебивая, выслушав доклад Филиппова, полковник Григорьев рассмотрел фотографию убитого, повернулся к финну и спросил:

– Скажите, а нет ли у вас ещё одной такой карточки?

Обер-констабль достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил оттуда фотографию и протянул Григорьеву.

– Я могу оставить её себе?

Финн кивнул головой и сказал:

– Та, ми стелаем себе ешо.

– А о предполагаемом убийце что-то удалось узнать?

– Паспорт у госпотина Рютенена, как это дубови? Не настояши.

– Липовый – подсказал Кунцевич.

– Та, липови, был дан тругой щеловек.

– Тогда линковый – опять вставил слово чиновник для поручений.

Финн недоуменно посмотрел на него:

– Та, я и сказаль липови. Его давал сдесь, Петерпург, наш паспортный экспитици, в трети гот, на пять гот, но тругой шеловек. Этот шеловек паспорт потерял, но власть не коворил – домой приехаль, паспорт не нушен[8]8
  Желающие прибыть в Империю финляндские уроженцы получали в магистратуре (горожане) или у своего коронного ленсмана – станового пристава (жители сельской местности) вид на жительство установленной формы, со сроком действия один год. Те из них, кто хотел пробыть в России долее этого срока, обращались в Финляндскую паспортную экспедицию, находившуюся в Петербурге. Там проверяли личность такого человека и после проверки выдавали ему новый паспорт сроком до пяти лет.


[Закрыть].

– Понятно. А выглядел этот Рютенен, который не Рютенен, как?

Чухонец полез в карман, достал лист бумаги и протянул Григорьеву. Это было розыскное объявление, напечатанное на трёх языках – финском, русском и шведском. Из описания примет лжеРютенена следовало, что это был довольно высокий (около одного метра восьмидесяти сантиметров) человек, волосы у него были светлые, глаза голубые, носил бороду «а ля Old Dutch».

– Какую, какую бороду он носил? – спросил Григорьев.

– Я не могу сказать по-русски. Такой, без усы, – финн поднял обе руки и поднёс их лицу, на вершок от щёк, показывая размер бороды. И вот сдесь бриль – полицейский очертил пальцем круг между нижней губой и подбородком. – Старий картин такой много борода, можно смотреть Эрмитаж.

– Спасибо, посмотрим.

Полковник распрощался с финляндцем, и когда тот вышел из кабинета, обратился к Кунцевичу:

– Вы говорите глаза у убитой барыни были зелёные?

– Точно так-с, ваше высокоблагородие.

– Интересно, весьма интересно. Во что, опишите мне приметы вашей покойной знакомой. Сядьте в приёмной, адъютант даст вам бумагу и перо. И прошу – очень и очень подробно. Но прежде, чем писать, скажите, что вы лично думаете об этом деле?

Кунцевич пожал плечами:

– Чтобы говорить что-то конкретное, надобно над делом хорошенько поработать. А пока у меня одни только предположения.

– Ну и какие у вас предположения?

– Поскольку вы, ваше высокоблагородие, этим делом заинтересовались, значит про причастность покойной к эксу мы догадались правильно.

Мечислав Николаевич пристально посмотрел на охранника и тот неохотно кивнул головой.

– Ну, тогда я думаю, что госпожа Кошелькова завладела деньгами бомбистов и хотела с ними скрыться. Они её нашли и покарали.

– Ну это же очевидно! А вот господин Рютенен за что пострадать должен был? Зачем он понадобился убийце госпожи Кошельковой, зачем тот за ним в Выборг поехал?

Кунцевич опять пожал плечами:

– Только предположение… Я пока из Москвы в Питер добирался, размышлял об этом. Даты сопоставил. Экс был 14 марта. Кошелькову убили в ночь с 16 на 17 апреля, то есть спустя всего месяц. За этот месяц она успела поменять ограбленные деньги на акции, которые вскоре обратились в пыль. И судя по всему, помогал ей в этом обмене выборгский присяжный поверенный. Со слов коридорного в Москве Рутенен прожил около месяца, то есть вселился в меблирашки непосредственно после нападения в Фонарном, и Кошелькова там его многократно посещала. «Невские вложения» обанкрутлись в понедельник 20 марта, именно в этот день в обеих конторах общества – столичной и московской, перестали продавать и выкупать акции, а вечером известие об этом появилось во всех газетах. 19 марта конторы общества операций не производили. Получается, для того, чтобы обменять деньги на акции у Кошельковой и адвоката было четыре дня, один из которых нужно было потратить на дорогу до Москвы. Выходит, что они чуть не прямо с вокзала поехали в московское представительство «Вложений»? Как-то все очень быстро…

– Я ничего не понял, – признался Григорьев. – Какие тут могут быть вопросы? Деньги-то на акции она поменяла! Не подарили же ей их, в конце концов!

– А что если акции были куплены не до банкротства фирмы, а после, и не по номиналу, а… скажем по копейке за рубль, или за десять рублей?

Начальник Охранного отделения пристально посмотрел на титулярного советника и после небольшой паузы спросил:

– То есть, по-вашему, деньги целы?

– Наверное я не знаю. Может быть и истрачены, а может быть целы. Что если акции куплены для отвода глаз, а деньги находятся у присяжного? Человек, труп которого был обнаружен в выборгской гостинице об этом догадался, поэтому-то в Выборг и поехал.

– Интересное предположение…. А как вы думаете, Наталья Романовна в этой афере участвовала? Или была уверена, что добытые такими трудами сокровища обратились в прах?

Кунцевич пожал плечами в третий раз, но на этот раз никаких предположений не высказал.

Когда они вышли из дома градоначальства, Мечислав Николаевич обратился к Филиппову:

– Я ничего не понял. Поблагодарил и отпустил. Что нам дальше-то делать?

– А ничего. Мы всё, что могли сделать, сделали, и об остальном голова теперь пусть у чухны да у охраны болит. А мы своими делами станем заниматься. Их у вас, кстати, премного накопилось.

– Ой, только не сегодня! Владимир Гаврилович, разрешите мне сейчас идти домой? Устал я с дороги, да и в порядок себя надобно привести.

– Ступайте, о чём речь, и сегодня вечером на службу можете не являться.

– Может быть, зайдёте, отобедаем, я с вокзала домой телефонировал, велел кухарке бифштексов наготовить, она их славно готовит.

– Благодарю вас, но нет, дел много, извините. До завтра.

Александр Васильевич Григорьев руководил столичной охраной с февраля 1904 года и на этом поприще весьма преуспел – за год обзавёлся агентурой из числа таких видных революционных деятелей, что через несколько лет, когда эти провокаторы были разоблачены, в их предательство многие революционеры так и не поверили.

О готовящемся нападении на карету казначейства Александр Васильевич узнал за неделю до экса. Вот почему на месте происшествия неожиданно оказалось так много чинов полиции и активных обывателей, которые переловили и пристреляли почти всех участников акции. Нападение, конечно можно был и вовсе предотвратить, но… Обезвредить в течение суток опасную банду, взорвавшую в центре города несколько адских машин – это одно, а просто поймать десяток эсэров, пусть и с бомбами, – дело совсем другое, за такое Владимира третьей степени «вне правил»[9]9
  Вне правил существовавшей в Российской Империи системы награждений орденами, предусматривающей строгое постепенство.


[Закрыть] не получишь.

И висеть бы на шее господина полковника красному крестику, если бы среди немногих скрывшихся не было бы дамы, которая увезла на лихаче все ограбленные деньги. Чтобы реабилитироваться пришлось рыть носом землю. Александр Васильевич дневал и ночевал на службе, напряг все немалые вверенные ему силы и средства, но результата всё не было и не было…

Несколько пойманных экспроприаторов, желая спасти свою шкуру, стали активно сотрудничать с политической полицией, сдали всех причастных и рассказали всё им известное.

Оказалось, что налёт совершила боевая группа эсеров-максималистов. В конце 1905 года ЦК партии социалистов-революционеров принял решение временно отказаться от террора и продолжить борьбу легальными методами – принять участие в выборах в Государственную Думу. С этим решением не согласилась группа наиболее радикально настроенных членов партии, которая объединилась во фракцию максималистов. Они не соглашались с провозглашённым партией курсом на постепенность реформ и хотели немедленных социальных преобразований. А революция нуждалась в деньгах – нужно было покупать оружие, делать адские машины и печатать листовки. Добывать средства на такое благое дело можно было любыми способами, в том числе – при помощи бомб и револьверов.

После допросов арестованных, охране стали известны адреса конспиративных квартир и в обеих столицах начались обыски и аресты. Были обнаружены лаборатории, подпольные типографии, нескольких участников экса задержали на самой границе. Изъяли несколько бомб, типографские шрифты, нелегальную литературу, но даже следа денег обнаружить не удалось.

О личности уехавшей с деньгами дамы выяснили вообще крайне мало. Эксом руководил один из лидеров максималистов – крестьянин Саратовской губернии Семён Коршунов, по кличке Медведь. Именно он и предложил передать награбленное женщине.

– На мужиков всё внимание будет обращено, каждого проверить могут, а баба… с бабы какой спрос? Если едет барыня на лихаче, вся такая красивая-нарядная, какому фараону в голову придёт её останавливать да проверять?

– Мысль, у тебя Сёмушка дельная, – сказал один из участвовавших в обсуждении вопроса боевиков – Ицка Рабинович, – вот только как бы она на этом лихаче вовсе от нас не уехала. Тут нужна очень надёжная женщина.

– Прав и ты Ицка, надёжная нужна. И такую я вам представлю. Есть у меня одна, самая-самая надёжная.

Имени Коршунов не назвал, но все поняли о ком он говорит – несколько месяцев назад у товарища Медведя появился «предмет». Семён влюбился по уши, да и было в кого влюбиться – «самая-самая надёжная» была необыкновенно хороша, одни огромные зелёные глаза чего стоили. Сойдясь с Коршуновым, Шурочка, а именно так звали девушку, вскоре занялась и партийной работой – несколько раз перевезла из одной столицы в другую опасные грузы, пару раз поучаствовала в партийных собраниях, где высказывала несколько дельных мыслей об организации дальнейшей деятельности. К серьёзным делам её, правда, пока ни разу не привлекали, но когда-то то надо было начинать!

Авторитет у руководителя был столь высок, что перечить ему никто не стал, да и оснований для возражений и не было – барышне надо было только довезти деньги с Фонарного до одной из конспиративных квартир на Галерной.

Деньги зеленоглазая получила, а вот на Галерную не привезла. Оставшиеся в живых участники нападения безуспешно прождали её там несколько часов, но так и не дождались. Никакой авторитет Медведю уйти от партийного суда и самого сурового приговора не помог бы, но суд над ним не состоялся по уважительной причине – в связи со смертью подсудимого, пустившего себе пулю в сердце на Синем мосту. Получалось, что о том, где искать деньги не знала не только Охрана, но и сами похитители.

Как только полковник получил фотографическую карточку убитого в Выборге, он показал её своему агенту. Эсер признал в портретируемом члена партии максималистов по кличке Гусар. Звали Гусара Егором, по повадкам было видно, что он из привилегированного сословия, и, скорее всего, бывший военный. Гусар делал для боевиков бомбы. Больше об убитом агент ничего не знал.

Григорьев долго сидел за столом, рисуя на листе бумаги разные геометрические фигуры, что свидетельствовало о том, что начальник Охранного отделения пребывает в глубокой задумчивости. Наконец, он встал, закурил, подошёл к окну и посмотрел на купол Адмиралтейства.

– А он действительно способный сыщик… – сказал полковник вслух, хотя в кабинете находился совершенно один.

Григорьев подошёл к рабочему столу, нажал кнопку электрического звонка и приказал незамедлительно явившемуся на зов адъютанту вызвать к нему Кунцевича.