Текст книги "Каратель"

Глава девятая
Тени

Да, теперь за домом никто не следил.

Утром в городе был дождь. Земля раскисла, но вокруг дома – ни одного свежего следа, ни одной рифленой полосы от шин.

Там, где раньше стояли их машины, пусто.

Конечно, они могли бы бросить машины где-то в другом месте…

Но почему-то я был уверен, что их здесь нет.

Может быть, предчувствие? Оно убеждало меня в этом?

Я один на всем пустыре, я чувствовал это. Знал.

Тучи уходили белесыми полосами на запад, яркое солнце било в глаза, кажется, со всех сторон – и с неба, и с лиловатых кустов, покрытых сверкающими каплями.

Намокшая жирная земля – черная-черная. Бугры словно стали больше. А стены дома – почти такие же голубые, как небо…

И предчувствие.

Я как никогда сильно чувствовал, что оно у меня есть. Что ему можно верить больше, чем самому себе, и сейчас оно со мной – окружив меня со всех сторон. Я будто чувствовал этот пустырь, холодный и пустой, – ничего, кроме голых прутьев и кустов…

И дом – глыбой посреди пустыря, но такой же холодный, как и все вокруг. Пустой.

Никого.

Только слепящее солнце, и небо – синее-синее, по осеннему глубокое. Такое же глубокое – как тогда, в то утро, такое же яркое и солнечное…

Кажется, зажмурюсь, тряхну головой, открою глаза – и они будут здесь. Борис и Виктор, вылезающие из машины, и Гош рядом, и я – осоловелый после сна, но так хорошо, так спокойно… мы сделали это, мы сделали… и впереди – уверенная уютная громада дома, и призрачный ветерок дьяволицы на висках, и Старик, сейчас распахнет дверь…

Я не мог больше глядеть на эту глубокую синеву. Не мог больше стоять под ней.

Она обещала мне то, чего я не могу получить… Уже никогда.

Чавкая по грязи, я зашагал к дому.

Дверь была прикрыта, но не заперта. Я шагнул внутрь и остановился, прислушиваясь.

Странно…

Привычная тишина дома – была какой-то другой, незнакомой. Пустая и заброшенная… Может быть, потому, что нет холодного ветерка на висках. Ее робких касаний-улыбок…

Я сглотнул. Я знал: то, за чем я сюда приехал – налево.

Я хотел туда пойти.

Но я стоял. Стоял и ждал, не знаю чего. Я боялся туда идти.

Сначала повернул направо. Туда, куда ходил обычно. К гостиной, кабинету, кухне…

Медленно. Внимательно разглядывая пол, стены…

Не знаю, чего я боялся больше: ожившей памяти, жгучей, как кислота, – это было, но этого больше не будет, никак, никогда! никогда! – или чужих следов, окурков, испоганивших ее.

В гостиной ничего не изменилось. В кухне тоже. А вот кабинет…

Здесь было почти как прежде. Ни чужих следов, ни беспорядка – только пусто.

Огромный стол Старика был непривычно, нестерпимо пуст.

И книжный стеллаж. Две полки зияли пустотой, как выбитые зубы.

Те, где стояли книги чертовых сук. И подлинный «Malleus Maleficarum», маленький, в немом переплете из грубой кожи с железными набивками на углах…

Впрочем, что-то из этого должно быть у Виктора. Копия Malleus'а-то уж точно.

Я постоял, поводя пальцами по краешку полки.

Все еще оттягивая.

Но что толку? Что толку…

Я повернулся и зашагал по длинному коридору назад.

Перед дверью в другую половину дома постоял, собираясь с духом. Толкнул и решительно вошел.

Темно, в нос ударил тяжелый запах. Я шаркнул рукой по стене, нащупывая выключатель. Вспыхнул яркий свет, я поморгал, привыкая.

Не знаю, чего было больше: облегчения – или разочарования. Стол, на котором лежала ручная дьяволица во время тренировок, так же стоял в центре комнаты. Пустые клетки для крыс… Тел не было.

Ни Старика, ни ее. Была капельница, оторванная от изголовья стола, какие-то шланги, испачканные в зеленой мути и засохшей крови…

Кровь, засохшие черные пятна – их здесь было столько, словно человека выжали досуха.

Черные-черные. Куда темнее, чем обычные пятна крови. Это была кровь, полная той зеленой дряни.

Я заглянул за стол, но там было только кресло Старика, растерзанное, будто…

Потом! Потом!

Я не мог это все осматривать – не сейчас! Не сейчас! Старик…

Обойдя стол, я толкнул дверь дальше.

Здесь я никогда не был. Коридор убегал вперед, к наполовину зашторенному окну, тускло освещавшему коридор. Длинный, сквозной, как и в той половине дома – только двери по бокам шли наоборот. То, что было справа, стало слева.

Как отражение в зеркале…

И запах. Ужасный, тяжелый запах гниющих тел… Зажав нос рукой, я быстро пошел по коридору, пиная двери.

Копия гостиной – только совершенно пустая, и на стенах не привычные зеленоватые обои, а вспузырившиеся розочки, местами ободранные, из-под них желтели древние газеты.

Я пнул следующую дверь. Копия столовой – но тоже совершенно пустая.

Дальше, дальше, дальше…

Всюду было пусто, пока я не добрался до последней двери, у самого торцевого окна. Я пнул, но здесь было темно, окна зашторены. Но я чувствовал ногами, что здесь не голый старый линолеум, а что-то мягкое, ковер с высоким густым ворсом. И свет, сочившийся в приоткрытую дверь, подтверждал, что комната жилая.

Наконец я нащупал выключатель, мягкий желтоватый свет залил комнату.

+++

Сколько я там стоял, замерев на пороге?

Я даже про запах забыл, таким неожиданным это было. Так не похоже на комнаты в той части дома, где я привык бывать…

Это был кусок другого дома. Роскошного – и чужого.

Чужого…

Я стоял на пороге, как вор, забравшийся в чужой дом, в чужую память, в чужую жизнь – которой не должен был видеть, знать, догадываться…

Я шел по коридору обратно, снова наваливался тяжелый запах, и я закрывал нос ладонью, и все равно меня мутило. И был стыд, словно я сделал что-то подлое, и как камни, бултыхались в голове мысли – тела, где же тела?..

Я сообразил, что одну дверь, в самом начале, пропустил. Забыл, что она должна быть здесь. В ее копию в живой половине дома я заходил редко – там у Старика была кладовка. В нашей половине дома.

А здесь…

Запах за дверью был чудовищный, я совсем перестал дышать, но вонь все равно заползала в ноздри, в плотно сжатые губы, я почти чувствовал ее на языке… Я шлепал по стене, но никак не мог найти выключатель, а вонь сочилась в меня, выкручивая наизнанку…

Наконец что-то щелкнуло, тренькнули люминесцентные лампы на потолке, стало светло.

На самодельных стеллажах вдоль стен стояли клетки. Крысы…

Все-таки меня вывернуло.

Не помню, как я вылетел из комнаты, как выбрался из коридора.

Захлопнув дверь, я стоял снова в комнате для тренировок, зажимая рукавом плаща нос, и желчь обжигала горло, а перед глазами прыгало, будто я все еще был там, под неживым светом люминесцентных ламп…

…прутья клеток, слишком частые, чтобы крысы могли пролезть, но они все-таки пролезли. Чудовищная сила заставила их протиснуть головы сквозь прутья – ломая кости крошечных голов, сдирая шкуру с морд, выдавливая глаза…

Оскаленные изломанные морды, с которых сорвало шкуру, торчащие сквозь прутья – и безвольные тельца по ту сторону клеток…

Сука. Чертова сука.

Зачем ты убила этих маленьких тварей – так?

Для кого ты это оставила? Для меня?..

Что так же, как заставила их забиваться в прутья решеток, заставишь и меня сунуть ствол в рот и спустить курок?

Я тебя достану, дрянь. Достану.

Зажимая рукавом нос, я выпрямился. Обошел стол с другой стороны. К перевернутому креслу Старика.

Один подлокотник оторван. Ось погнута, и оба колеса растопырились, будто перед тем, как кресло перевернулась, на него обрушили чудовищный удар… Вся перепачканная в крови. Коричнево-ржавые на ярко-голубой ткани. Господи, сколько же из него крови было…

И с той стороны стола, и здесь…

Или там – это из его девочки? А здесь – его самого…

И здесь тоже валялись какие-то прозрачные шланги от капельницы. Только куда короче. Темные внутри от засохшей крови, но не такие черные, как та кровь. Эта, внутри шлангов, – словно и без дряни была, обычная засохшая кровь…

Я пошевелил носком ботинка змейки шлангов. На них тоже были насажаны иглы, как и на том обрывке от капельницы. Но зачем-то с обеих концов. И где они были в капельнице, эти короткие шланги? Мне казалось, там всего-то один и был – от капельницы к руке, и довольно длинный…

К черту. Какая теперь разница.

Какая теперь, к дьяволу, разница?

Я развернулся и пошел вон.

+++

Рука заболела, едва я выехал из Смоленска.

У ближайшей стоянки я остановился, заглянул в забегаловку и купил пару тубок аспирина. Швырнул в стакан пару таблеток. Кусая от боли губы, едва дождался, пока таблетки растворятся, и залпом выпил…

В машину я залез, но не трогался.

Подействует? Или лучше сразу чего-то посильнее?

Но мне нужна чистая голова. Мне нужна чистая голова, будь оно все проклято. И значит, она должна быть чистой. И если не подействует – что ж. Значит, не подействует…

Но что-то менялось. Голова словно раздувалась, а уши заложило ватой. Вот только иглы в руке – набирали резвости и азарта, впивались все сильнее…

Нет, это не остановит приступ.

Разве что – подернуло его тонкой вуалькой, чуть смягчая укусы игл. Будто и в руке – такая же вата, как в ушах.

Пластиковый стаканчик и бутылку минералки я прихватил с собой. В машине развел еще две таблетки. Выпил. Подождал.

Танец игл в руке набирал силу – но без привычной злобы. Через вату. Через толстый рукав кожаного плаща. Будто и вовсе не в моей руке. Так, уведомление, что где-то во вселенной есть рука, в которой танцуют иглы…

Хорошо.

Голова, правда, тоже как из ваты – но соображать я еще могу. Желудок…

К черту желудок.

Вот только что делать, если приступ повторится? Если повторится сегодня же? Они же становятся все сильнее, и все чаще, будь оно все проклято… Забивать их аспирином? Не получится. Я сдохну от таких лошадиных доз. А если меньше, то буду лезть на стенку от боли…

Но ведь это будет – не сразу?

Позже. Где-нибудь вечером? Поздно вечером…

Надеюсь.

На город и встречу промежутка между приступами должно хватить. Мне ведь только там нужна чистая голова. И внимательные глаза. А потом, ночью… Переживу как-нибудь. Ничего.

Ничего! За три дня не подохну, не успеет меня эта дрянь дожрать. А потом…

Я ощерился. А потом – уж что будет. Главное, у меня есть эти три дня. И я успею сделать то главное, что надо сделать.

Должен сделать!

А потом…

Это будет потом. Когда уже не важно. Судьба такая, выходит…

Поломатая.

+++

Я прождал его до темноты. Недалеко от трассы, где и договаривались.

Виктор, мрачный и молчаливый – единственное, что он сказал за всю дорогу, было: «Нет! Может, Катька…», – дальше повез меня на своей. «Козленка» заставил бросить, чтобы не светился.

Сам он был на другой машине.

Кабачок тоже был другой.

Ближе к Москве. Недалеко от паучьего поселка. Совсем рядом с тем городком, где они искали водопой.

«Золотая рыбка» в огненных сетях. Вход и весь первый этаж от улицы отделяла стена красных светляков – полог из едва различимых в темноте проводков, усеянных светящимися диодами.

Да и вообще здесь было светлее. Не самый край города, и прямо напротив входа – яркий уличный фонарь.

Внутри пахло ухой, жареным луком – и выпечкой. Боже, как здесь пахло выпечкой!

На блюдах румянились крошечные пирожки, четырех разных видов. И с мясом, и с грибами, и морковные, и яблочные. Курился пар над чашками с янтарным, крепким чаем…

Лица Кати и Виктора висели над этим великолепием бледными траурными блюдцами.

Охотнички…

– Совсем ничего?

Катя покачала головой. Виктор ощерился:

– Ты не понимаешь, Храмовник! Там хрен найдешь…

– Что?

– Да в том-то и дело, что хрен его знает, что искать! – Виктор обоими ладонями ткнул стол в бок, как подрезанный водитель шлепает по рулю. Вздрогнула столешница, заиграл чай, дробя свет в ряби.

– На карте только галочка, – сказала Катя. – Отмечен сам город. И все.

– Город… – процедил Виктор. – Одно название! Ни одного нормального современного дома нет, чтобы с кучей молодых семей… Все допотопная мелочь какая-то, развалюшная…

Я закрыл глаза.

Попытался сосредоточиться, выдавить аспириновую вату из головы.

– Так что же вы искали тогда?

– Что угодно, – пожала плечами Катя. – Что глаз зацепит. На удачу.

– Эта сучка с претензиями, – сказал Виктор, прищурившись. – Домик в глуши ее не соблазнил, подошел только поселочек нуворишей… Тут должно быть то же. Выцапывать мальчишек по одному, из старых развалюх или панельных коробок, это не для нее. Я думал, там должен быть новый микрорайон – где-нибудь на краю городка, с хорошими домами, с соответствующей публикой. Чтобы холеные откормленные детишки, и по трущобам вихлять не надо. По высшему разряду, короче… Только там даже одного такого дома нет, на весь городишко! – он снова врезал он в бок столешницы, и на этот раз чай расплескался на блюдца.

– Должно? – вернул я его в колею.

Виктор вновь ощерился.

– Расчет был такой… Только ни хрена! – он сжал кулаки, с видимым усилием сдержался, чтобы не долбануть стол в третий раз. Схватил пирожок и оторвал его кончик зубами так, будто сворачивал кому-то голову.

Аромат пирожков, только что такой будоражащий – теперь казался мне далеким и пустым. Рука ныла даже сквозь аспириновую ватность. Вот тебе и три дня…

Минус один.

И один остается. Всего один день.

А потом – новолуние и вынужденные четыре недели перерыва. До следующей предноволунной ночи, до следующего шанса. Четыре недели, которые я уже не переживу.

– Вы весь город осмотрели?

– Город… – с отвращением процедил Виктор.

– Пополам, – сказала Катя. – Одну половину он, другую я.

– Завтра наоборот, – сказал Виктор. – Она мою, я ее… Вдруг что-то упустили…

– Я поеду с вами.

– Да сиди ты уж! Инвалид… Ногу заращивай! Как-нибудь и без тебя…

– Я. Еду! С вами!

Виктор прищурился.

– Ты куда-то спешить, Крамер? В гости к смерти? И нас с собой приглашаешь?.. Они же тебя видели, дурак! Если мы на них случайно наткнемся – что тогда? Они же тебя узнают! Возьмут и тебя, и нас!

– Но он может… – начала Катя.

– Не может, – отрезал Виктор. – Ты лучше ешь, и в разговоры особенно не вникай. Кое-кому сегодня еще кое-что надо сделать. И желательно – на не совсем отупевшую голову. Нет?

– А что, если мы Влада тоже свозим к той…

Виктор положил руку на ее пальцы.

Вдруг стало тихо-тихо.

– Той?

Я оглядел их лица. Виктор ответил невинным взглядом, но Катя опустила глаза.

– О какой той речь?

– Ни о какой. Не твое собачье дело, Храмовник.

– Расскажи ему, – сказала Катя, не поднимая глаз.

Но я, кажется, уже понял. Понял и еще кое-что, чего не понимал раньше. Гораздо раньше…

– Так вот почему ты ее выдерживал один в один… – пробормотал я.

Кроме него никто из нас не выдерживал ручную дьяволицу Старика без крысок. Ни Гош, ни я, ни тем более Борис…

Стоп.

Стоп-стоп-стоп… Я потер лоб, соображая.

– А Старик? Он об этом…

Виктор смотрел на меня невинным, чуть смешливым взглядом.

Вот как… Старик не знал.

И Гош не знал. Если бы знал, мне-то бы сказал.

И если у Виктора есть какая-то сука для тренировок, своя маленькая ручная дьяволица – выходит, он охотился один. Как я, только даже без Гоша на подхвате. Совсем один. Втихаря.

– Но ты же, гад, меня отговаривал! Ты же…

Катя положила ладонь мне на руку.

– И тогда… – прошипел я.

В тот последний раз, когда мы отмечали успешную охоту… Я почти видел взгляд Старика – смесь горечи и решимости, которая так меня напугала.

– Ты ведь стал бы ему помогать, если бы он решил сделать, как угрожал, да?.. Стал бы, – кивнул я, читая в его глаза. – А сам…

Виктор невозмутимо пожал плечами.

– Надо быть готовым ко всему.

– К Старику подлизывался, а сам его обманывал…

– Слушай, ты! – вдруг рявкнул Виктор. Теперь уже Катя взяла его за руку, но он сбросил ее пальцы. – Ты меня с собой-то не ровняй! Я, может, ему кое-чего и не договаривал – но в главном не обманывал! Я охотился, но на неприятности не нарывался! Я сюда, к этой гребаной столице, не лез! И это ты! ты! ты, а не я, притащил к нам на своем хвосте эту суку!

– Не я…

Борис. Но этого я не сказал.

– Ты. Ты подбил их ввязаться в это. Ты.

Я опустил глаза. Мне очень хотелось возразить – но что? Что я мог сказать ему?

И, главное, что я мог сказать – себе?..

– Ребята, не надо… – попросила Катя.

Виктор дернул плечом, не спуская с меня глаз.

– И книжку верни.

– Перебьешься.

Виктор вдруг устало помотал головой. Устало сказал:

– Ну зачем она тебе… Крамер? – тут он явно переборол себя, на язык ему просилось другое словечко. – Без суки тренироваться тебе никакая книжка не поможет, да и что ты там можешь разобрать, кроме картинок, и тех редких?

– Завтра я еду с вами, – сказал я. – Не так уж хорошо они меня и видели. А случайно попасться ей или ее людям вы можете точно так же, как и я.

– Но ты полмесяца не тренировался! – опять завелся Виктор. – Полмесяца! Ты забыл даже то, что умел, а ты и умел-то немного! А если та сука случайно окажется там? Тогда что? Мы-то с Катей кое-как выберемся… По крайней мере, я. Катька… У Катьки будут шансы. А ты? Тебя она сцапает.

– Да? А там, в ее поселке? Или это не в счет? Даже на тренировку не тянет?

Виктор сморщился.

– Ой… Там тебе просто повезло, Храмовник. Ты прошелся по самому краешку ее паутинки, успел уйти от нее прежде, чем она приблизилась к тебе на расстояние нормального удара – вот и все, что было там. Тебе просто повезло, что она чиркнула тебя по краю, самой мелочью, и этим отпугнула тебя. И ты, трусливый суслик, тут же слинял оттуда, не дав ей подойти поближе и заняться тобой посерьезней. Жутко повезло. Но если ты возомнил, что… Что?

Я не выдержал. Я пытался не расхохотаться в голос, но давился смехом. Он лез из меня наружу, и я ничего не мог с этим поделать.

– Чего ржешь, Храмовник?

– Мелочь… Чиркнуло по краю… – с трудом выдавил я. – Ты что, в самом деле думаешь, что я смог бы вырваться от той суки – если бы перед этим был две недели без тренировок? Если бы не узнал ничего нового? Много нового?..

– Но…

Он моргал на меня, мрачнея.

Катя переводила взгляд с него на меня, пытаясь уловить нить.

Потом Виктор сказал:

– Книга.

Сказал, словно приговор и объяснение всему.

– Угу, – кивнул я.

– Вить?.. – Катя все переводила взгляд с него на меня.

– Книга была нужна не ему… – сказал Виктор, не сводя с меня взгляда. – Но… – Он прищурился, дернул головой, не соглашаясь сам с собой, забормотал, уговаривая сам себя: – Ведь ты же убивал всех, кого находил, у тебя же нетерпеж… и слабых-то здесь нет… да и в одиночку… – И вдруг подался ко мне, глаза в глаза: – Неужели та?

Я улыбнулся.

– Вить! – потребовала Катя.

Но он смотрел на меня. Потом медленно, недоверчиво осклабился.

– Врешь ведь, Храмовник… Не мог ты ее… Не пробивая?

Я кивнул, продолжая ухмыляться.

– Да ладно… Врешь ведь… Врешь?..

– Вить! Влад! Да о чем вы?!

– Та сука… Последняя, которую мы взяли все вместе. Помнишь, я тебе рассказывал?

– На которую вы ходили вчетвером?

– Да. Он ее не стал добивать, оставил дохнуть в подвале… Я думал, он просто так, из детской жестокости… Ну в крайнем случае, чтобы было, чем отбиваться от следующей, если прижмет… – Виктор хмыкнул, дернув подбородком. – А ты, Крамер, выходит, умнее, чем кажешься? Дурачком-то только прикидывался, да? Зар-раза… А я повелся, да. А ты, значит, решил ее приручить, когда ослабеет… – Он перестал склабиться. – Книжка-то ей зачем была нужна? Почувствовала, что что-то случилось? Боялся, что она решит бунтовать? Хотел доказать, что все нормально? Что не один, если что?

– Подождите! – потребовала Катя. – Я не понимаю. Книжка, ослабеет… – Она помотала головой. – Если она с пробитой головой, то как она может…

– А он не стал ей перебивать доли, – довольно осклабился Виктор, будто это он приручил Диану целой и невредимой.

– Как это – не стал? Так она… – Катя замолчала, недоверчиво переводя взгляд с него на меня.

– Ну да. Я же тебе говорил, что наш Храмовник еще щенок, но зубастый, зубастый… То дурак дураком, а то такое выкинет, что… – Он покачал головой, все не отрываясь глядя на меня. – Но этого даже я от него не ожидал.

– Но если она может думать, планировать…

Катя вдруг подобралась, странно глядя на меня.

Будто я был одним из тех пурпурных – только маскировался. Но вот сейчас, в любой миг мог броситься на нее… Виктор похлопал ее по руке.

– Да нет, нет. Ничего она с ним не сделала – ты же видишь, каким был, таким остался. Нет… Это не она его, это он ее как-то обломал.

– Он – ее?… – Катя все еще не спускала с меня глаз. – Но как же…

– Как же – это мне и самому интересно… Но как-то смог. Запугал. Перебил. Сломил. – Виктор наконец-то оторвался от меня, усмехнулся Кате. – Это он с виду маленький и зеленый. А под шкуркой-то… Это ты нашего Храмовника не знаешь. Думаешь, щенок? Нет, маленькое чудовище. Иногда забавный, но это иногда… А иногда не знаешь, чего от него ждать. – Он перестал улыбаться. – Это страшнее всего, когда не знаешь, чего от человека можно ждать. На что он способен, если его загнать в угол… Временами он даже меня пугает. Да, Храм Храмыч? Как ты ее усмирил?

Я пожал плечами.

– Посадил на цепь. Убил всех, кто мог о ней вспомнить. Показал, что с ней будет, если попытается давить на меня…

– На цепь? – переспросила Катя, и одновременно с ней Виктор:

– Показал?

Я коснулся пальцем лба, объясняя, как показал.

– На цепь?.. – повторила Катя.

Я кивнул.

– На цепь?

Я пожал плечами. Что же тут непонятного, в самом деле?

– Вбил в подвале столб, к нему цепь, на нее ошейник. Стальной.

Катя перевела взгляд на Виктора. Виктор с усмешкой ждал ее взгляда.

– Что? Я же тебе сказал: маленькое чудовище. Для него это все нормально, в рамках вещей… Теперь поняла?

Катя хмуро посмотрела на меня.

– Поняла, что ее напугало? – продолжал Виктор. – Почему он смог поладить с ней, не пробивая ей лоб?

– Она паучиха, конечно… – сказала Катя. – Но… Цепь… Ошейник…

Виктор лишь хмыкнул. Покосился на меня.

Он-то с удовольствием сделал бы то же самое. Сделал бы – если бы мог… и если бы не боялся, что для него все может закончиться иначе. Прямо наоборот.

– Хотя ошейник, – заметил Виктор, – это, конечно, лишнее. В идеале, привязывать к себе женщину надо без ошейников…

Я криво улыбнулся, но я его уже почти не слышал – я слушал руку. Проклятые иглы опять натягивали невидимую плеву, вот-вот прорвут и пустятся в пляс…

Опять…

Господи, как же быстро. Ведь двенадцати часов не прошло…

И хуже всего, что это не только боль. Не просто боль. Что, если после этих двух приступов к большому и указательному пальцам добавится…

– Эй!

– А? Что?

Виктор тряс меня за плечо.

– Уснул? Вставай. Пошли.

– Да… Ты иди, я еще немного… Потом…

– Какое потом, горе? Пешком пойдешь, что ли?

Катя уже упорхнула, я сжимал тубу аспирина в кармане, но Виктор был прав. «Козленок» отсюда в сотне с лишним верст… и этот жалящий танец, все набирающий силу! Я едва держался, чтобы не кусать губы, чтобы не выть в голос.

Я пробормотал что-то, сейчас, иди, я только подожду, чтобы все запаковали «собачкам», и приду.

– Угу… – кивнул Виктор, криво ухмыляясь. – Собачкам… С-сучкам.

Ну иди же! Иди, черт тебя подери!

Я едва дождался, пока он подзывал человека, пока кивал на стол, пока шутил про цепную суку, а потом где тут можно поправить галстук… пока уйдет вслед за Катей.

Тогда я вытряхнул в стакан несколько таблеток, но их ленивое шипение на донышке – нет, это выше моих сил! Я вытряхнул их из стакана в ладонь, разгрыз, чувствуя кусачую горечь на языке, другой рукой уже наливая воды в стакан. И еще один стакан, и опять залпом. Чтобы быстрее растворялось.

В животе бурлило, пузырьки щекотали глотку и горло, но это было как во сне, нереальное – потому что в руке… о, господи, только бы не заорать, только не заорать…

Кто-то сунул мне в руки большой и тяжелый бумажный пакет, в котором шуршали и хрустели пластиковые тарелочки, но в себя я пришел уже в коридоре, когда нараставшая боль – замедлилась, замерла, и покатилась обратно, иглы все еще бешено срывались в руку с невидимых струн, но уже тупее, не такими нестерпимыми укусами…

Утер рукавом капельки холодного пота со лба.

Легче. Но минутку лучше еще постоять. Я уже мог думать, но еще надо дождаться, чтобы и скулить от боли перестал…

Я отогнул портьеру на окне, выглянул – как там Виктор?

Но прямо под окном была Катя. Прямо под фонарем, где оставила свой громадный мотоцикл. Она стояла рядом с ним, положив руку на руль, но, кажется, не замечала ни руля, ни режущего глаза света фонаря, ни самой себя…

Всю ее решимость и воодушевление – как корова языком слизнула. Словно ее выключили. На лице – пустота пополам с каким-то удивленным разочарованием…

Я вдруг понял, что она просто не знает, что теперь делать.

Этот вечер, эту ночь… до завтра. До того, как продолжится то, что стало ее жизнью последние два года.

Она даже не заметила, как к ней сзади подошел Виктор.

Шлепнул ее по заднице. Катя взвилась, но Виктор уже крепко обхватил ее сзади, прижал к себе, обнял, и Катя подалась под его руками. Прильнула по-кошачьи, требуя еще упругой ласки. Прижалась щекой к его щеке.

Но не было ни поцелуев, ни улыбки, он только что-то шептал ей, нежно и серьезно, и вдруг она закусила губу и сморгнула, но все равно глаза блестели от слез…

Я задернул штору.

Постоял в теплом полумраке коридора пару минут, а когда вышел, нарочито громко хлопнул дверью, но Кати уже не было.

Виктор ждал в машине.

Я хотел сесть, но получилось – плюхнулся в кресло. Хотя и не пил не капли. И дверца хлопнула слишком громко.

Боль в руке отдалилась, но вместе с ней и все мое тело. В голове опять стало ватно. Все вокруг – будто через стекло… через воду…

И музыка, грохотавшая из динамиков, и дрожь машины на старой дороге, и пролетавшие за окном фонари…

Нет, если дойдет до дела, даже такое обезболивающее к черту.

Запоздало я сообразил, что Виктор что-то сказал.

– Что?

– У тебя с ногой все в порядке?

– С ногой?..

Нога… Про ногу я уже почти забыл. Там было чуть серьезней царапины, такие штуки зарастают на мне лучше чем на собаке. Нога… Эх, если бы дело было в ноге…

– Лицо у тебя какое-то… Словно почернело.

Я снова отвернулся. Уставился в темноту с бегом оранжевых фонарей.

– Заражения нет?

Я помотал головой.

Нет. Но это напомнило мне, что я хотел у него спросить.

– Ты когда уходил, Старик сколько тюбиков вколол своей девочке?

Виктор поморщился.

– Не надо об этом…

– Так сколько?

– Два.

– Точно?

– Точно, точно…

– А себе?

– Тоже два, я же тебе говорил… И хватит об этом. Они могли взять его раненым, могли взять живым, но это ничего не изменит. С такой дозой… Это уже не Старик, понимаешь?

Два… И ей два, и себе два…

Столько же… И если когда-то он и был сильно крупнее своей девочки, то давно, до тех пор, пока не остался без ног и руки. Массой они сравнялись, крови в обоих должно было быть приблизительно одинаково. И с одинаковых доз этой дряни…

Я покачал головой.

Нет, не стыкуется. Никак не стыкуется.

Виктор глянул на меня, с трудом сдерживаясь.

– Ну чего у тебя еще? Я же тебе все рассказал!

– Два – точно?

– Я же сказал: своими глазами видел, как он вкалывал себе эту дрянь!

– Два – точно?

– Слушай, Храмовник…

– Точно?!

– Да! Точно! Сам видел! Сам помогал! Зачем тебе? Что это изменит – теперь?!

Я уставился в окно.

Если двойная доза дряни была и в его девочке, и в его собственном теле… Почему же кровь была разная? В одном месте – черно-зеленая, явно с той дрянью. А в другом – куда светлее…

Виктор сделал музыку тише.

– Ну в чем дело, Храмовник? Ну что у тебя опять?

– Он ей вколол сразу, а себе поставил капельницу, так?

– Ну…

– А если оно не успело влиться? Не успело целиком? Если та сука взяла его раньше?

– Мало того, что ты дурак, так ты еще и упрямый дурак, Храмовник! Ты же видел, как капельница работает. На девочке-то его видел же? Десять минут – и все всасывается… В последний раз тебе говорю: забудь про Старика, его больше нет. Все, хватит… Хватит! Ты меня понял?

– Похоже, капельница сработала иначе…

Виктор нахмурился:

– Что?

– Кровь была разная.

– Кровь?

– Следы крови. В двух местах, много. И кровь разная. Те пятна, что на кресле Старика…

Меня дернуло к стеклу – машина резко затормозила, выкатила на обочину и встала. Пришлось упереться в панель, чтобы не разбить лицо.

– Ты был там, сукин кот?!

– Был. И там нет тел, ни девочки, ни…

– А если бы они тебя взяли?!

Если бы…

Нет, не могли они меня взять. Не было их там. Не было – уверен. Знаю. Предчувствие было сильное, а своему предчувствию в таких случаях я верю.

Вот только Виктор – и тут Старику подпевал. Рассказывать ему про предчувствие – себе дороже выйдет…

– А если бы они тебя взяли, дурак?! А через тебя – и на нас с Катькой вышли?!

– Ну не взяли же… как говорил один сволочной тип, когда за ниточки дергал он.

– Я тебе уже объяснил, что другого выхода не было! Если бы ты не шел вслепую, нам бы ее никак не достать! Она бы расколола тебя, и даже если бы Катька успела выбраться из поселка, все это было бы бесполезно – чертова сука ждала бы нас на водопое, вот и все!.. – Он медленно втянул воздух, медленно и шумно выдохнул. – Тел – нет?..

– Нет. Но есть следы крови.

– Много?

– Много. Они ранили и Старика, и ее. Только кровь разная.

– Что значит – разная? Говори по-человечески!

– В одном месте совсем черная, явно с той дрянью. В другом – и совсем черные пятна, и почти нормальные. Словно чистая кровь была… Если он вколол ей два тюбика, и себе столько же, почему же кровь разная?

– Разная… Конечно, разная! У него – первый раз, а ей эту дрянь сколько раз всаживали? И хрен его знает, за сколько эта дрянь вымывается… Может, у нее печень уже посажена была от этой дряни? Почти не реагировала на нее… Да наверняка! Вот у нее кровь и темная. А у Старика… Кровь уже стала очищаться, наверно. Только это ничего не меняет. – Он покачал головой. – Тех минут, пока в крови была полная концентрация… Печень-то могла работать и после, а вот голова… У мертвых вон, ногти и волосы еще несколько дней растут. Но это не делает никого живыми…

– А если – не впиталась? Игла там была покореженная, не знаю… Что, если…

– Не пори чушь! Нет, нет… Я сказал – нет! – пристукнул ладонями по рулю Виктор. – Живым и в здравом уме Старик ей бы не дался. И он не дался. А кровь… Сколько ее было? Царапина – или что-то серьезное?

– Крови там много. Такое ощущение, что вся вышла. Из обоих…

– Ну, вот, – кивнул Виктор. – Когда они вошли, там было только два безумных тела. Да и те они не смогли взять живыми…

Он долго молчал, пробормотал совсем тихо, я едва расслышал:

– Старик сделал, как хотел. И ушел, как хотел. – Он смотрел в окно своей дверцы, отвернувшись, я только видел, как на его скуле вздувается и опадает желвак. – И на этом все! Все, я сказал! В последний раз об этом! Все!

Он поглядел на меня.

Нет, это были не желваки.

Виктор кусал губы.

– Хватит, Влад… Оставь это, не начиная опять, не начиная раз за разом… Это случилось. Случилось – и ушло… Оставь… Хватит…

Я молча глядел на него.

Первый раз я видел его таким.

– Прошу тебя, хватит… Прошу тебя…