Текст книги "Каратель"

Нет, с цепью все в порядке. Цепь тут ни при чем.

Я положил свечи на полку камина. Постоял, засунув руки в карманы и глядя в огонь.

Все-таки моя паранойя?

Или она задумала что-то другое?..

+++

Черт возьми! Не такой уж он маленький, этот городишко…

Я старался отключиться от шума мотора, от сиденья, подпрыгивающего на каждой рытвине раздолбанной дороги…

Даже выключил музыку, тихонько лившуюся из динамиков. Виктор покосился на меня, но смолчал.

Я глядел в окна, стараясь отстраниться от машины – и словно лететь с ней, но вне ее… Ощущая городок… Его атмосферу, его манеру жить – чтобы почувствовать, где она даст слабину, где будет чуждый элемент…

Но чертово предчувствие никак не хотело пробуждаться, никак не желало помогать мне.

Когда я пытался вызвать в себе то чувство, что сопровождало его оживление – мне почему-то начинало думаться о том, что слева Виктор, как большой сгусток чего-то теплого, и Катя сзади, прилипнув к проему передних сидений, и еще жаркий мотор впереди… И все. Вот и все, что готово было сообщить мне мое предчувствие.

Если это было оно.

А может быть, во всем виноваты чертовы таблетки. Начинавшийся приступ они отодвинули, – словно не мою руку кололо, а чью-то чужую. Через вату. И этой же ватой набило мою голову… Нет, когда дойдет до дела, никаких таблеток. Уж лучше боль, чем вот так, как в мутном киселе плавать.

Виктор прибавил, я тут же положил руку поверх его.

– Помедленнее…

– Куда – помедленнее? Я тут уже все осмотрел. Здесь ничего нет.

Катя вздохнула и покосилась на Виктора. Если тут ничего нет, выходит, это она пропустила, когда осматривала вторую половину?

Впереди и правда ничего не осталось. Лишь мост через речку, да голые – и вправо, и влево, насколько хватает глаз, – берега.

– Ну? Доволен? Край. Теперь ваша светлость разрешат прибавить?

Виктор развернулся. Машина веселее пошла обратно. По самому краю городка. Все остальное в его западной половине мы уже осмотрели.

Солнце слепило глаза. Уже катится под уклон. Полдень миновал.

На осмотр западной части его хватит, да только… Не уверен, что это поможет.

Катька внимательнее Виктора. Если уж она два года, одна, вилась вокруг той чертовой суки, а потом вокруг нас, и даже Гош не заметил, что она за нами следит… Могла она что-то пропустить, когда осматривала свою половину? Едва ли.

Скорее всего, мы ошиблись, когда угадывали метки на карте. Не здесь ее водопой. Не здесь…

А найти то место, где ее настоящий водопой…

Можно осмотреть карту. Если водопой не здесь, то где-то среди других меток, куда катается эта чертова тварь. Катька говорит, что все остальные места она знает, – но, выходит, недостаточно хорошо. Где-то же должен быть этот чертов водопой?!

Но осмотреть все эти места…

Когда? Когда, будь оно все проклято?!

Я с ненавистью щурился на солнце, так быстро миновавшее юг и уже собравшееся уползать на ночь.

Сегодня последний день.

Последний день перед предноволунием. Чертова тварь поедет за мальчишкой уже этой ночью.

В само новолуние она укатывает куда-то к самой Москве. С огромным эскортом. Там ее не взять. Только это ночью она будет почти без охраны… но где?

Где, черт ее подери?!

Нет, не найти… Не успеть. Всего этот день, и этот вечер. И все.

До следующего новолуния. Через четыре недели.

Но это уже будет без меня…

И в руке ныло, несмотря на лошадиную дозу аспирина. И было еще что-то, что-то еще раздражало…

Я потер щеку. Оглянулся. Катя внимательно глядела на меня.

– Что?

– Я тут подумала… Та паучиха, с которой ты… Там, в ее доме…

– Диана, – сказал я. – Так ее зовут.

Катя нахмурилась. Вздохнула. Нет, не имя паучихи ее волновало.

– Осторожнее с ней, Влад.

Я пожал плечами.

– Я ее контролирую.

Катя усмехнулась.

– Что?

– Крамер, ты везунчик, редкостный везунчик. Но ужасно… наивный.

– Мне это уже говорили. И даже в более резких выражениях. Но я все еще живой.

– А разве самое худшее – это смерть?

Я внимательно посмотрел на нее. Поглядел на Виктора.

Это этот пижон внушил ей, что я с Дианой не справлюсь?

Когда оправдывался – уж не знаю, перед кем больше, перед Катей или перед собой, – почему сам на такое не пошел, а возится со слабенькой и неполноценной, с пробитым лбом… Это было бы в его стиле. Он?

Но Виктор старательно не замечал моего взгляда.

Я повернулся к Кате. Посмотрел ей в глаза.

– Я. Ее. Контролирую.

– Ты всего лишь посадил ее на цепь…

– Не только! У нас с ней полная ясность. Не только цепь ее удерживает от… экспериментов.

Катя вздохнула.

– Она ведь красивая?

Виктор хмыкнул.

– О нет, Кэтти. К таким красоткам у Храмовника иммунитет. Прививку ему в шею делали…

Но Катя глядела на меня. Ждала ответа.

– Ну… Не уродина… – признал я. Пожал плечами. – Выглядит очень хорошо.

– Выглядит, – сказала Катя. – Выглядит она и хорошо, и молодой, не так ли? Как и все они… А сколько ей лет на самом деле, ты знаешь?

Сколько лет… Это я и сам бы хотел узнать.

– Вот то-то же.

– Ну и что? Какое это имеет значение? Я знаю ее силу. За одну атаку она меня насовсем не сломает. Лишь подомнет на время. Но это ей ничего не даст. До деревни, где инструменты, слишком далеко. Если отправит меня туда, чтобы потом снял ее с цепи, – по пути я приду в себя. И это будет последним сознательным действием в ее жизни. И она это знает.

– О, господи! Какой же ты упрямец!

– Это мне тоже говорили.

– Крамер, миленький, да причем тут ее сила?!

– Что-то я не понимаю, о чем мы тогда говорим. Если ты согласна, что я с ней справлюсь, то…

– Крамер, милый! Кроме грубой силы есть еще хитрость! Ты для нее – щенок. Самоуверенный щенок. А она – сколько лет плела интриги в кругу таких же, как она? И не забывай, что она не просто хитрая и умная женщина… Она еще и паучиха.

– Я же сказал! Я ее почувствую, если она попытается что-то во мне…

– Да даже когда она не влезает в тебя! Твоя голова для нее – вскрытые часы! Все шестеренки на виду! Влад, милый… Пойми, она видит тебя насквозь, и она видела так тысячи людей. Видела, как они думают, чего хотят, чего боятся… как путаются и ошибаются. Самые разные люди. И куда более опытные, чем ты, я или Витя. Понимаешь?

– Не очень.

– Ей не обязательно влезать в тебя, чтобы что-то изменить. Она может изменить тебя одними разговорами. Если ты будешь долго возле нее, она приручит тебя и не влезая. Одними словами.

– Хороша хозяйка, с ошейником и на привязи…

– Ну и что? Ты думаешь, для нее это большая трагедия, посидеть на ошейнике месяц? Или даже год? Или два? Это для тебя огромный кусок жизни. А для нее – лишь мимолетный эпизод. Как отдать ладью, чтобы через два хода выиграть партию.

– Кать, тебе говорили, что ты параноичка?

Еще большая, чем я…

– Я единственная, кто выжила из нашей компании, Крамер.

Я вздохнул. И это я здесь упрямец?

– Она только делает вид, что смирилась, – сказала Катя. – А сама ищет к тебе подходцы. Понимаешь?

– Ладно, Кэтти, – вступил Виктор. – Перестань пугать нашего бесстрашного охотника. Он простой, но правильный.

– Он доверчивый, как щенок!

– Да ладно, Кэтти. Не перегибай. Не все так плохо. Женщинам нужна твердая рука.

– Это говорит человек, который всю жизнь охотится на женщин, которые делают с мужчинами все, что хотят?

– Это говорит человек, подозревающий, что не все так просто… Ну, что. – Он дернул подбородком вперед: – Вот и все, собственно. Тут край города. Там дальше только бывший совхоз, да и то не сразу… Там сначала лесок. Да и совхоз этот давно уже…

– Совхоз? – задумчиво повторила Катя.

Она глядела на обочину. Метрах в двадцати от нас, чуть не доезжая до поворота, сливаясь с голыми кустами, торчал накренившийся ржавый столбик. На нем висела такая же рыжая железная табличка, вся в отслаивающихся хлопьях ржавчины. И все-таки какие-то буквы там еще угадывались.

И даже какой-то рисунок был. Что-то рогатое. И словно бы пятиконечное, как бородка, уши и рога…

…и рубиновые глаза.

Смешно верить, что это всего лишь камни. Нет, это не камни.

Этот взгляд, торжественный и строгий, наперед знающий, что меня ждет…

Я тряхнул головой, оскалившись. Какой, к дьяволу, козел – здесь?!

Здесь, на краю городка, полного жизни, под ярким солнцем, на придорожном указателе?!

Или этот козел мне теперь всюду будет мерещиться? Как прежде преследовали вороны…

Все-таки надо было вырвать ему глазки. Вот ворона я придушил, и сразу сны наладились. Надо бы и с этим козлорогим так же попробовать.

Виктор тронул машину, медленно прополз к самому указателю, нагло скосив на противоположную сторону дороги.

– Что-то там… лагерь… «Буренушка», – с трудом разобрал он.

– Пионерский, – разглядела Катя.

– М-м? Да, пионерский… – согласился Виктор. Хмыкнул. – «Буренушка»… Присовхозный, должно быть. Потому его даже на картах нет, как часть совхоза числился… Только того совхоза давно нет, и того пионерлагеря тоже, одни пустые развалюхи там и остались, если вообще хоть что-то осталось… А жаль. Дорожку туда успели сделать хорошую, не то что…

Он стал разворачиваться, и машину затрясло.

Хорошая дорога – на вид больше пары лет и не дашь, хотя совхозов и пионерлагерей нет уж сколько, – шла по самому краю города до этого поворота, и уходила к совхозу. А возвращаться обратно к центру – опять по старой раздолбанной, по которой мы сюда и приехали. Она была на пару ладоней ниже уровня новой дороги. Такая растрескавшаяся, что и не понять, чего больше: старых кусков асфальта или щебенки, выбравшейся снизу подышать свежим воздухом…

– Стой! – рявкнули мы с Катей в один голос.

От неожиданности Виктор вжал тормоз так, что машина встала намертво. Нас мотнуло в сиденьях вперед и обратно.

– Что?

– Дорога… – сказал я.

– Крыша, – сказала Катя.

Она смотрела не на дорогу, а вверх, прильнув к стеклу дверцы. Я пригнулся, чтобы из-за Виктора и подголовника его сиденья тоже разглядеть, что там.

Между высоких сосен проглядывал краешек крыши.

Совсем чуть-чуть, но и этого было достаточно.

– Что там? – Виктор тоже пригнулся.

– Крыша, – повторила Катя.

– И что?

Он не был у той больницы. Не был за моргом. Не видел пристройки. Не видел ту сочно-красную черепицу, что почти светилась изнутри, мокрая после дождя.

Точно такая же.

Виктор, хмурясь, поглядел на Катю, на меня. Медленно вполз обратно на хорошую дорогу и доехал до поворота к совхозу. Повернул – и снова затормозил.

Впереди был еще один знак. Новый, большой и яркий: «ПРОЕЗДА НЕТ. ДЕТСКИЙ ПАНСИОНАТ ВЕСЕЛЫЕ ЯГНЯТА.»

Отсюда, между стволами сосен, голых снизу, уже проглядывали и бледно-голубые стены ухоженных домиков. За невысоким забором из прутьев. И литая решетка высоких фигурных ворот. В центре створки выгибались вверх, будто набегали волнами.

Это все в лесу слева.

Справа лес сходил на нет, где-то ниже была река. Напротив ворот уже начинался обрыв.

А между забором и обрывом дорога шла дальше. Мимо ворот, вдоль конца забора и дальше, поворачивая вместе с обрывом влево, за выступ леса.

Виктор стал сдавать назад.

Глава одиннадцатая
Суслицы

Издали казалось, что лес окружает пансионат, подходит впритык, вползает между домиками…

Увы, все было и так, и не так.

Ближе к границе пансионата смешанный лес кончился – дальше была пустота, с редкими стволами старых сосен, высоченных как мачты. Все ветви далеко вверху, пониже старые сучки, а внизу – только пустота и редкие стволы. Ни молодняка, ни кустов, ни даже остатков травы над землей – только ровный рыжий ковер старой хвои.

Если присмотреться, под слоем сухих игл угадывались подрубленные прутья кустов и молодняка. Поймают каблук или носок ботинка лучше любого капкана. И покалечить могут не хуже. Зажмет ступню, и если на бегу, запросто можно порвать сухожилие. В темноте тут лучше не бегать…

Днем тоже не побегаешь.

Пансионат отделился от леса забором – простенький забор из прутьев, с фигурными пиками поверху. Невысокий, и перелезать удобно. Только уж лучше бы был высокий из бетонных плит, где не за что схватиться. За него хотя бы можно спрятаться.

Дальше за забором была та же простреливаемая взглядом пустота – редкие стволы сосен, только вместо рыжего слоя хвои – ухоженный ровненький газон. Трава непривычного оттенка, будто подернутая изморосью. Похоже, и зимой останется такой же серо-зеленой, даже под снегом. Вечно серо-зеленая…

На газоне, черноземными пятнами, шестигранные клумбы – низкие-низкие, даже кошке за такой не спрятаться. А дальше – уже окна и стены.

Что-то одноэтажное и длинное, окон в десять. Явно старой постройки, из кирпича, но стены аккуратно оштукатурены, ровно выкрашены в бледно-голубой цвет. Сверху – черепица, металлическая, красная – такая знакомая.

Я замер за стволом, шагах в тридцати от забора, глядя на крайнее окно – распахнутое, несмотря на почти зимний холод. И что-то двигалось там, в сплетении теней внутри. Кто-то.

Осторожно перебегая от ствола к стволу, я приблизился еще к забору, шагов на десять, – когда ветер сменил направление, дунул в лицо, добросив от дома жестяной стук.

И тут же пахнуло варевом – да каким варевом! М-м…

В животе немедленно заурчало.

Кто бы мог подумать, что их здесь кормят так вкусно? Значит, это длинное – кухня и столовая.

Я подходил к пансионату со стороны города. Справа от меня, за пустым пространством под старыми, огромными соснами, зеленела полоса молодых елочек, у самой дороги. За дорогой обрыв к реке. Но что там да как, со стороны входа, – это Виктор высмотрит. Мне влево. К тылу пансионата.

Заборы у нас обычно ставят только с передка и по бокам, – насколько видно. А вот сзади… Вот и проверим.

Но сначала я отошел назад, прочь от забора и открытого окна.

Тень в окне иногда подходила к распахнутому окну и застывала, – красное распаренное лицо, нос пуговкой, двойной подбородок, огромные груди, свесившиеся почти к животу, под одной лишь свободной майкой… Дородная тетка, распаренная кухонным жаром, ловила осеннюю прохладу, и шла обратно к плите, а через пару минутку опять высовывалась в окно к прохладе.

Боясь попасть под ее блуждающий взгляд, я замирал, прижимаясь к стволу, перебегал к другому, и опять замирал.

Садист-ветерок дул мне в лицо, прямо в ноздри, дразня ароматом борща. Да какого борща! В животе урчало протяжно, не переставая. Все громче.

Да, теперь я мог испытывать голод. И даже руку, кажется, отпустило.

Нашли. Нашли!

Теперь ты не уйдешь от меня, сука… Теперь ничто тебя не спасет, тварь.

Сегодня ночью. Сегодня!

Только бы не спугнуть удачу…

Только бы ничего не испортить в спешке, по глупости…

Я отошел уже шагов на сорок, – но сквозь редкие стволы все равно видел, как повариха то и дело выглядывала из окна, утирая лоб, и ее державный бюст раскачивался под потной майкой.

От ствола к стволу.

Быстрыми рывками.

Влево. Влево. Влево.

Пока солнце не опустилось слишком низко. Пока до ночи еще есть время, осмотреть, пролезть внутрь и подготовиться – там, где она не ждет.

За столовой был еще один длинный корпус – опять окон в девять. Все окна закрыты, но…

Во всех окна жалюзи. Проклятые белые полоски, за которыми может скрываться все, что угодно. Мне казалось, черные силуэты иногда скользили за ними, но это могла быть просто игра света на скоплении параллельных планок.

Могла…

А могла и не быть.

Подойти ближе я не решался – а вдруг не интерференция? Вдруг в самом деле кто-то был там, изредка проходил мимо окон? А может быть, и выглядывал наружу…

Смешной, чисто символический забор дразнил меня – но посреди голой пустоты это было непреодолимое препятствие. Один случайный взгляд, когда ты на миг поднялся над пиками забора, перебрасывая тело на другую сторону – и все.

Забор упрямо тянулся, не желая кончаться.

За вторым зданием оказалась беседка. За ней – скопление декоративных елочек, пышных, дымчато-голубых.

Вот тут бы и перемахнуть…

Я сделал два рывка поближе к забору, но здесь встал. В лесной тишине разносились какие-то звуки. Голоса? Где-то там, чуть дальше за елочками…

Да, женский голос. И что-то проглядывает из-за нежной зелени – ярко-желтое. И вон еще красноватое пятно.

Я вздохнул. На один ствол назад. И опять влево. Пока не продвинулся мимо пушистых елочек.

За ними была спортивная площадка, утыканная железными лесенками, турниками, брусьями. Зеленые прутья, синие, ярко-желтые, ядовито-оранжевые… Красное пятно – оказалось высокой поджарой теткой в шерстяном спортивном костюме, с хвостиком каштановых волос. И голос тоже был ее.

– Раз, два-а… – считала она. – Раз, два-а… Раз, два-а…

Четверо мальчишек сидели на железном бревне, цепляясь носками за соседнее, и под ее счет разгибались, почти касаясь затылком земли, сгибались, утыкаясь носом в коленки.

– Раз, два-а… Раз, два-а… Раз, два-а… Веселей! Раз, два-а…

Н-да. И через эти симпатичные елочки не войти.

А дальше влево – еще хуже. Со стороны пансионата за забором шло еще одно длинное здание, и опять все окна закрыты жалюзи. А по мою сторону от забора – начинался холм. Склон становился все круче и круче, обрываясь точно по границе забора. За забором все шло ровно-ровно. Тут уже и за стволами не спрятаться…

Я вернулся к елочкам и стал ждать. Это я умею.

Но муштра не кончалась. После упражнения для пресса она заставила их отжиматься. Снова качать пресс. Снова отжиматься… Время текло, муштра не прекращалась. Наконец-то дошло до бега вокруг спортивной площадки. Кутаясь в плащ, я нетерпеливо ждал, когда же они закончат.

Через пятнадцать минут она их отпустила, но сама не ушла. Присев на бревно, она достала тетрадь и стала шелестеть страницами, что-то изучая, изредка что-то поправляя карандашом…

А минут через пять пришли еще четверо. Чуть постарше, кажется. И все началось заново.

Я от души врезал кулаком в шершавый ствол.

Ладно!

Я отошел от забора еще дальше и пошел вокруг подступавшего к пансионату большого холма. Пансионат оставался далеко за холмом, – но где-то же этот холм кончается? Обойду, и выйду сразу к заду пансионата. Там, может, и забора не будет…

Но на противоположном склоне старый бор сменился сплетениями орешника. Сначала назойливые, потом цепкие, а потом вообще едва пролезть. И вдруг оборвалось – я чуть не скатился с обрыва в ручей.

Неширокий, но бурный. Мутная вода неслась под сильный уклон, навстречу к реке. Даже на вид ледяная. И берег почти отвесный.

+++

До нашей «Золотой рыбки» я добрался позже всех, усталый, злой и голодный.

Солнце еще не село, но день уже перевалил ту грань, что четко отделяет еще почти утро – от уже скоро вечер.

Вечер…

Всего лишь один вечер…

Теперь я не сомневался, что Катя ничего не перепутала. Здесь. Сегодня.

Только – как?

Как, дьявол все побери?!

Вечер, всего один вечер, когда еще можно что-то выяснить, подготовиться, что-то придумать… А вместо этого я тратил почти сорок минут, чтобы добраться до этого чертового кабачка в соседнем городке! Дурацкая конспирация Виктора… Перестраховщик чертов…

Сорок минут коту под хвост – только чтобы встретиться и переговорить!

А потом – придется всем вместе обратно возвращаться! Еще сорок минут коту под хвост.

Мотоцикл Кати и машина Виктора уже поджидали. Внутри, в нашем закутке, на столе лоснились маслицем пирожки, в тарелках темный борщ – темный-то темный, но даже вблизи от него не пахло и вполовину так, как от того борща…

Еще хуже борща был Катин рассказ – точная копия моего. Вместо кухарки прачка, вместо тренерши вожатая, мучившая мальчишек театральным кружком на свежем воздухе, и все те же жалюзи на окнах, сквозь которые даже не понять, нет там никого, или за тобой уже следят, и кто-то побежал поднимать тревогу, а кто-то уже заходит сзади…

– Ну и чего вы на меня уставились? – сказал Виктор. Хмыкнул. – Думаете, у меня сильно лучше? С парадного-то входа?..

Потом вздохнул и перестал скалиться. Прищурился.

– Да нет, местечко интересное, там, конечно, есть…

– Где? – тут же потребовала Катя.

– Перед воротами, выступ обрыва. – Виктор изобразил рукой, как именно.

Но я и так прекрасно помнил. Дорога идет почти по самому обрыву, но напротив ворот обрыв выступает к речке сильнее, и по ту сторону дороги получилась пустая площадка, треугольником – шагов в тридцать длиной, в самом широком месте шагов восемь.

– Там есть следы, – сказал Виктор. – Четкая такая колея. Машину явно там оставляют, внутрь не заезжают… Я думаю, не устроить ли нам там хор-рошенький фейерверк, а? Чудный такой фейерверчик… Оно будет почти без риска, и почти с гарантией… Аккурат между колеей прикопать, и не жадничать. Тут главное, не жадничать. Чтобы и машину, и всех внутри – в клочья… А? Разом бы решило все наши проблемы.

– Но? – уже почувствовала Катя.

– Да ни хрена! Прикопаешь тут… Я даже остановиться не успел, только тормозить начал, уже к воротам вылезла тощая дура в очках. Встала в воротах, да так к ним и примерзла. Вылупилась на меня и глядела, пока я за поворот не убрался. Да так и осталась. Полчаса в бинокль из-за кустов глядел, а ей хоть бы что. Встала и стоит у ворот, как суслик на охране семейства, грымза очкастая…

– Вышколенная? – спросил я.

– Похоже на то… Я уж круг сделал, через мост, с другого берега стал смотреть – а она все стоит, суслица чертова… И похоже, она там не одна такая… – Он вздохнул, покачал головой. – Нет, просто так перед воротами там не прикопать ничего. Ни стального конфетти, ни дохлой мышки… Такое ощущение, что если и не у ворот стоят, то в окна глядят. Постоянно все вокруг просматривают. С-суслицы, мать их…

– Вечером можно попробовать, – сказал я.

– Крамер, ты правда такой дурной? – спросил Виктор. – Ты что, слепой? – Он поднял руку и стал загибать пальцы: – Уголок зеленый, здания чистенькие, кормежка великолепная, постоянные тренировки и посиделки на свежем воздухе… Не понимаешь? Это фабрика, фабрика по разведению жертвенных ягнят. Первосортных жертвенных ягнят! И то, что по периметру глазастые тетки – не случайность, Храмовник. Не обманывайся сам, и уж хотя бы нас-то в этом не пытайся убеждать, ладно? Может быть, они еще и не слуги, и делают это неосознанно. Может быть. Но кто-то явно вбил им в голову привычки постоянно держать глаза и ушки открытыми… Нет, Храмовник. С кондачка здесь не пройдет.

– Ты же еще не попробовал? Может быть, вечером…

– И не буду пробовать! И тебе не дам! – Виктор шлепнул ладонями по столу. Шумно раздраженно фыркнул в сторону. Заговорил спокойнее: – Нет, сегодня соваться туда больше не будем… И так уже дважды проехался у них на виду – я не знаю, ездит тут вообще кто-то, кроме этой чертовой суки?.. Боюсь, та очкастая грымза уже настороже. И если еще что-то – как бы не звякнули в один милый поселок, как бы не понеслись сюда бравые ребята в пурпурных ошейниках…

– Ну так может вообще туда не лезть? – предложил я. – Действительно, опасно же… Вообще никуда не лезть. Уехать куда-нибудь на Чукотку, и тихо жить на берегу моря, пореже выбираясь в ближайшие деревни…

– Не умничай, Храмовник. Думаешь, они возьмут да и нагрянут сюда всем табуном, чтобы нас отпугнуть?.. Одна ошибка – и охотиться будут уже на нас. Все будет тихо, очень тихо… пока чья-то костлявая рука не возьмет тебя за задницу. И вот тогда рыпаться будет уже поздно.

– Да ну? – Я покачал головой. – Они всего лишь люди.

– Они-то люди… А если сука приедет с ними?

– И что? Один раз я уже…

– А то! Это ты всегда приходил к ним, а не они к тебе! Это ты всегда атаковал первым! Ты подползал к беззащитной заднице! А теперь подползать будут – к твоей. С чего ты взял, что ты знаешь все их фокусы? Ты знаешь только то, как надо подкрадываться к ним, когда эти суки тебя не ждут, – а возомнил, будто знаешь все их повадки и подходцы! А что, если она тоже знает, как надо подкрадываться к таким, как мы?.. Незаметно?.. Если нас заметят, а мы этого не почувствуем? С чего ты взял, что она примчится сюда, раскинувшись во все стороны изо всех сил, воющей воронкой, тупо обшаривая все и вся?..

– Я ее по-любому почувствую.

– Уверен? С чего бы это?

– Уверен. Я вторую неделю живу бок о бок с такой же сукой… целой и невредимой.

– Целой-то целой. Но такой же? Ой ли. Ну да допустим. И может быть, ты почувствуешь. Может быть, и я ее почувствую… А Катька? Катька почувствует ее, если она будет обшаривать тихонько, едва-едва?

Катя уставилась на свои руки. Крутила серебряное колечко на пальце. Вспыхивали и гасли огоньки чистого света.

– Да и себя не переоценивай, – сказал Виктор. – Мы пытаемся перешагнуть через пропасть на ходулях, Храмовник. И тут дергаться не надо. Дернешься – и привет… Спокойно, Храмовник. Спешкой тут только все испортишь.

– Следующей ночью новолуние, – сказал я. – Мальчишку она будет забирать сегодня. Уже этой ночью.

– Под утро… – пробормотала Катя.

– И что? – сказал Виктор. – Ну, будет забирать. Ну, приедет… И что дальше-то? Головы теперь в петлю совать, что ли? Как приедет, так и уедет. Через месяц возьмем.

Какой, к дьяволу, месяц!

– Я…

Я закусил губу.

Я вдруг понял, что если скажу про руку – тогда Виктор точно не пойдет.

Потому что – что, если у меня начнется приступ, и в самый неподходящий момент? И я не выдержу, и завою от боли, пока мы будем в засаде? Да просто свалюсь и сдохну, когда эта дрянь внезапно прихватит не нервы в руке, а что-то в сердце, или прямо в голове…

В тот самый миг, когда надо будет начинать атаку, выбивая наш ритм? В тот миг, когда он бросится вперед, рассчитывая на меня…

Что тогда?

Нет, он не пойдет. Ни за что. Даже если пойдет Катька. Одно дело, перешагивать через пропасть на ходулях, – и совсем другое, если ходули еще и треснувшие.

– Ничего, – сказал Виктор. – Не в этот раз, так в следующий. Сообразим. Тихонько, не спеша сообразим. До следующего месяца что-нибудь придумаем.

– Через месяц может быть снег, – сказал я.

Катя передернула плечами и поморщилась. Кивнула.

Ага… В отличие от Виктора, она-то охотничья душа. Она-то хорошо знает, как погано бывает со снегом. И следы на нем, и ночью – словно освещено всюду из-за него…

– Значит, подождем еще месяц! До весны будем ждать, если потребуется! Нам спешить некуда. Там их почти полсотни. Сорок детей – это ей на четыре года хватит… и наверняка еще будут новеньких подвозить. Эта сука здесь крепко устроилась, ни хрена не боится.

– А чего ей бояться? – сказала Катя, по-прежнему не поднимая глаз. По-прежнему крутя кольцо на пальце.

Виктор возил по скатерти вилку. Щелчками гонял ее зубцы из стороны в сторону.

– На четыре года?.. – повторил я. – На четыре года хватит? А может, ты ей еще и сам новеньких ребят будешь сюда подвозить, а?… Чтобы надольше хватило! Чтобы ей всегда было, кого отсюда увезти! Чтобы она тут -

– Влад… – вскинула глаза Катя.

– …и через четыре года точно была! Пока ты вокруг ползать будешь и на нее любоваться!

– Все сказал? – спросил Виктор.

Я раздраженно выдохнул, оскалившись. Но заставил себя успокоиться.

– Каждый месяц она будет увозить отсюда по мальчишке, – сказал я. – Каждые четыре недели! По мальчишке!

– Какое-то время, – холодно поправил Виктор. – Да, будет. Но не вечно. А вот если мы тут вляпаемся, то вот тогда да, уже каждый месяц! Каждый гребаный месяц! Отныне – и во веки веков!

– Старик бы взял ее сегодня. Сразу. Не давая увезти ни одного.

Виктор поморщился.

– Старик… С чего ты взял, что нам вообще удастся устроить тут фейерверк? Хоть когда-нибудь? Может быть, они там круглосуточно из окон пялятся. Посменно… Может быть, на тот пятачок перед воротами вообще незаметно не пробраться?

– Ну и к черту тот пятачок! Всегда без всяких фейерверков их брали!

– Всегда – не таких.

– Старика бы и эта сука не напугала!

– Нет… – Виктор покачал головой. – Даже Старик не полез бы сюда сразу. Он бы выжидал. Выжидал до тех пор, чтобы уж наверняка.

– Четыре года, ага… Старик. Угу. – Я перестал скалиться. – Он бы рискнул.

– Старик? Рискнул? Не смеши меня, Храмовник! Он никогда не рисковал.

– Даже тогда?..

Несколько секунд мы с Виктором бодались взглядами, но он не отвел взгляд. Лишь прищурился.

– Даже тогда. Он полез один, потому что был уверен, что он ее и один возьмет. И он бы ее взял! Там случайность была… Случайность, понимаешь? Ему случайность – помешала… А мы сейчас – на ходулях через пропасть! Тут столько случайностей может быть против нас, что это уже закономерность будет, а не случайность! Случайность будет, если у нас все сложится, если мы чудом проскочим – без подготовки, с кондачка, дуриком!

Я молчал, стискивая зубы, сжимая и разжимая левый кулак, стараясь найти хоть какой-то аргумент – кроме того, который на самом деле. И который мне лучше держать при себе…

– Старик… – задумчиво сказала Катя. – Вы говорите о его доме, о нем самом так, будто он был самый сильный и опытный из вас… Но я ни разу его не видела. Ни с вами, ни одного. Если этот ваш Старик так много мог, почему же он устранился и ничего не делал? Почему даже носа не высовывал из своего расчудесного домика?

– Не суди о том, чего не знаешь, – сказал Виктор.

– Чего я не знаю?! – тряхнула головой Катя. – Как эти суки подчиняют себе? Выгоняют из домов? Как они убивают детей?! Чего я не знаю?! – Она не замечала, а ее пальцы яростно крутили кольцо. – Не знаю, как эти суки ловят тех, кто охотится на них, ломают – и заставляют служить себе?! Этого я не знаю?!

– Кать… – пробормотал я, коснувшись ее пальцев, но она сбросила мою руку.

– Старик сделал больше, чем вся ваша стайка вместе взятая, – холодно сказал Виктор.

Катя набычилась, но Виктор продолжал:

– И не тебе судить его за то, что однажды он попытался сделать больше, чем мог.

Катя сдерживалась, но я видел, с каким трудом ей это дается.

– Не понимаю… – процедила она сквозь зубы.

– Вот и не суди.

– Я… – с чувством начала Катя, но я сжал ее руку.

– Он пытался в одиночку взять жабу, которая оказалась слишком живучей, – сказал я.

На щеках у Кати горел злой румянец, но она сдержалась.

– Жаба – это которая из беленьких по-вашему? – тихо спросила она, и ее голос прозвучал хрипловато.

– Да, – сказал Виктор. – Светлые волосы, жертвы в полнолуние, и поганые руки. Она почти достала его. Ему пришлось отталкивать ее ногой, но это не помогло. Эта тварь только крепче в него вцепилась. Тогда ему пришлось отдирать ее руки – своей рукой. В итоге три касания. Рука и обе ноги.

Катя уставилась в стол. Ее щеки запунцовели не только на скулах.

– Так он был при смерти?.. Теперь понимаю… Я…

Она замолчала, потерла лоб, все не поднимая глаз.

– Нет, он не был при смерти, – сказал Виктор.

Катя уставилась на него.

– Не при смерти?.. Но три касания… Если он и выжил от самих касаний, то потом же все равно рак. Мгновенные метастазы, тяжелейшие…

– Рака не было. Он отпилил себе обе голени и руку прежде, чем кровь разнесла это по всему телу.

– Но он же был… – Катя посмотрела на меня. – Вы же сказали, что он был один?..

– Вот именно, – холодно сказал Виктор. – И все-таки сделал это. И выжил. И учил нас. Не высовывая носа из дому.