Текст книги "Ген Огинского"

На другом берегу располагалась турецкая провинция Валахия, а еще через 50 километров ее столица – первый пункт назначения наших путников. Бухарест представлял собой большой суетливый город с деревянными домами, обмазанными изнутри глиной. В нем проживало примерно 40 тысяч жителей, говоривших на разных языках: турецком, греческом, румынском и теперь еще польском. Город заполонили примерно две тысячи беженцев из Галиции под руководством «горячей головы» по имени Ксаверий Дамбровский (не путать с генералом Яном Домбровским), который планировал совершить отчаянное вторжение в Польшу с юга. Михал Клеофас нанес визит генералу Кара Сан-Сиру, новому французскому консулу в Бухаресте и вручил ему свое рекомендательное письмо из посольства в Константинополе. Он посоветовал консулу крепко держать Дамбровского в руках и указать ему на серьезные просчеты его планов и нецелесообразность их реализации. Впрочем, эта проблема не являлась первоочередной для Михала Клеофаса, ему необходимо было попасть в интеграционный центр польской эмиграции – в Париж.

Михал Клеофас выехал из Бухареста в сопровождении только своего янычара; его польские спутники остались в Бухаресте и присоединились к проживавшим там своим соотечественникам. Через Фокшани Михал Клеофас и его янычар попали в самую северную турецкую провинцию Молдавию, расположенную у юго-восточных склонов Карпат. К западу от них находилась австрийская провинция Галиция. В Яссах, куда добрались наши путешественники, сильно чувствовался русский дух – наследие обходительного Потемкина, у которого во время русско-турецкой войны была там штаб-квартира и свои вассалы. Здесь Михал Клеофас услышал две новости, изменившие его планы. Во-первых, австрийские власти объявили о розыске Огинского, как человека, чья деятельность угрожала государству, и, во-вторых, он узнал о смерти Екатерины и занятии престола ее сыном Павлом. Новый царь в поисках примирения освободил из тюрьмы Костюшко и остальных поляков, осужденных после заключительного раздела Речи Посполитой.

Такие известия заставили Михала Клеофаса задуматься о том, не пришло ли время отказаться от борьбы и возвратиться в Литву. Не было сомнения в том, что его простят, восстановят в правах и возвратят принадлежавшие ему поместья. Он устал: устал от отсутствия дома и семейной жизни; устал от отсутствия страны, которой можно было помочь в управлении и за которую даже можно было сражаться; устал от бесконечных мотаний по свету, ночей, проведенных в холодных хибарах, голода и невозможности регулярно заниматься так любимой им музыкой. Как и всех его соотечественников, Огинского одолевали сомнения: стоит ли продолжать борьбу, стоит ли ждать чего-то большего, кроме неизбежных неудач, унижений и грустного финала. На смену одному врагу приходил другой. Екатерина, месть которой была порождена острым чувством ненависти к бывшему любовнику и воплотилась в систематическом топтании в грязи всех поляков, мертва. Наступит ли с приходом Павла новая эпоха? Или же начнется новая волна жестокого насилия, которое уже оставило кровоточащий след в душе каждого поляка? Михал Клеофас чувствовал, что за сострадательным реформатором, каким проявил себя новый император, может стоять глубоко уязвимая личность.

Наконец Огинский решил, что следует продолжать борьбу и давить на Париж через посредство враждебной к нему Австрии. Он попрощался со своим верным янычаром, но сейчас к нему присоединилась другая группа поляков, направлявшихся на запад и хорошо знавших местность, граничившую с Австрийской империей. Михал Клеофас со спутниками продолжали свой путь, пока снова не оказались у подножья Карпатских гор. Около Сирета проходила граница с Буковиной – крайней юго-восточной частью Галиции. О пересечении границы в пункте пропуска, конечно, не могло быть и речи, поэтому Михал Клеофас полностью положился на своих спутников, выбравших окольный путь через горы. Обильный снегопад и резко падавшая температура сделали их передвижение трудным и опасным. Они спали вместе со скотом в коровниках и один раз с детьми в крестьянской избе на печи для выпечки хлеба. Наконец путники достигли территории Австрии и наняли запряженные лошадью сани, на которых 10 декабря Михал Клеофас добрался до Яблонова, имения графа Антония Дзедушицкого из династии крупнейших магнатов Подолии (ныне часть Западной Украины). Дзедушицкий был другом, советником и фаворитом короля Станислава Августа в заключительный период правления последнего. Хотя он считался частным землевладельцем и верным подданным императора Франца Иосифа ІІ, но охотно помогал, содействовал и давал приют галицийским патриотам. Прежде всего, граф срочно «сотворил» из Михала Клеофаса пана Рачинского, странствующего музыканта из Варшавы, приглашенного давать уроки музыки его дочери Анеле. Анеля прекрасно владела фортепиано и часто музицировала вместе с Михалом Клеофасом. Огинский не забывал и о скрипке, которую обнаружил здесь в доме. Возможность заняться музыкой действовала на него как долгожданный тоник, помогавший забыть все лишения после отъезда из Константинополя. Все эти занятия вполне могли сойти за уроки музыки, а это было важно, чтобы не привлечь внимание бесчисленных доносчиков, всюду искавших признаки мятежа.

О пребывании Михала Клеофаса на Балканах стало известно в Константинополе, и граф Кочубей, полагая, что Огинский направляется в Галицию, соответствующим образом предупредил об этом австрийцев. Несмотря на грозившую опасность – в том числе хозяевам – в доме Дзедушицких состоялось собрание, чтобы обсудить с местными патриотами документ, который был анонимно опубликован Иосифом Выбицким в Париже под названием «Политические наброски» и где шла речь о поддержке пропрусской идеи о независимой Великой Польше под властью короля из династии Гогенцоллернов. Поскольку предполагавшееся независимое государство не включало в себя Галицию, патриоты с такой позицией не согласились и осудили разобщенность и разлад среди поляков в Париже. В этой связи они подготовили послание, которое должен был передать в Париж Михал Клеофас, когда и если он туда доберется.

10 января 1797 года Огинский выехал из Яблонова. Антоний Дзедушицкий сопровождал его по степи до Львова, расположенного в 200 километрах к северу. Он снабдил Михала Клеофаса подложным паспортом на имя Валериана Дзедушицкого (возможно, когда-то принадлежавшего одному из умерших членов его семьи). Михал Клеофас, чувствуя себя в относительной безопасности, отправился на санях на запад. По пути ему попадались плакаты с надписью «разыскивается», касавшиеся разных мятежников, в том числе, как он с горьким удивлением отметил, его самого. К счастью, в этой местности Огинского никто не знал. Путь пролегал через Краков, где он едва избежал ареста, успев, благодаря полученному предупреждению, скрыться из гостиницы за несколько минут до прибытия туда австрийцев.

Новая граница с Пруссией находилась совсем недалеко, к северо-западу от Кракова, и, добравшись до Севежа – к северу от нынешнего краковского мегаполиса, – Михал Клеофас благополучно покинул территорию Австрии. Во Вроцлаве он встретился с Феликсом Лубенским. Сводные братья тепло обнялись, и Феликс рассказал Михалу Клеофасу о последних событиях. Вне всякого сомнения, новый царь воплощал для Европы и для России новые надежды, а, по мнению французов, с этим человеком можно было вести дело. Предложение по прусской Польше не могло реализоваться, поэтому послание, которое вез в кармане Михал Клеофас, по большому счету, потеряло свою актуальность. Он попрощался с Феликсом и продолжил путь на Дрезден и Берлин, где французский посланник гражданин Кайар (они когда-то познакомились в Гааге) снабдил его паспортом, выписанным наконец на его собственное имя.

Впервые, с тех пор как он покинул Польшу, путешествуя легально и открыто, Михал Клеофас проехал через Брюссель и 2 февраля прибыл в Париж. Находившиеся там поляки разделились на две фракции: с одной стороны – группа Барса – Выбицкого – Прозора, а с другой – так называемая «депутация». Михала Клеофаса, как человека новоприбывшего и обладавшего богатым дипломатическим опытом, попросили стать посредником для улаживания разногласий между группами. Однако полнейшая непримиримость группировок друг к другу сделала эту задачу невыполнимой. Казалось, что само слово «компромисс» незнакомо членам этих двух групп, и, даже если они оказывались в одном зале, то предпочитали не замечать друг друга. «Вооружаться и ждать своего часа» – таков был совет генерала Бонапарта, потому Михал Клеофас счел уместным пока отложить в сторону проблемы с польскими организациями и провести прямые переговоры с французами, без предварительных консультаций со своими соотечественниками. В Константинополе дю Байе попросил его доставить пакет министру иностранных дел Франции Шарлю Делакруа, что дало повод для встречи с последним – такая возможность не предоставлялась ни одной из польских группировок. Тем не менее пользы от Делакруа было мало. Министр оказался закоренелым якобинцем, чье представление о справедливости вызвало у Михал а Клеофаса неприятные чувства. Хотя в принципе он сочувствовал оказавшейся в тяжелом положении Польше, но подчеркнут, что сейчас ситуация изменилась и что сближение с Россией при ее новом царе важнее, чем решение польского вопроса. Что касается возможности участия французских войск для защиты «польского дела», то на это Делакруа, фактически, дал пресловутый ответ «мы посмотрим». За последнее время Михалу Клеофасу приходилось не раз слышать эту фразу на разных языках. У него вновь появились сомнения: не является ли вся эта кампания за восстановление Польши просто бесполезной тратой времени.

Михал Клеофас приобрел фортепиано, играл и импровизировал, отрешаясь за клавиатурой от всех своих тревог, знакомился с музыкальной жизнью Парижа, приглашал к себе музыкантов для музицирования либо бывал у них сам. Он познакомился с Жаном-Луи Аданом, пианистом, опубликовавшим одну из первых методик игры на фортепиано. Михал Клеофас прочитал ее и нашел очень полезной. Другого музыканта, бывавшего в его доме, звали Ксавье Лефевр. Он родился в Лозанне в 1763 году, переехал в Париж, где как кларнетист добился широкой известности – как раз в то время утвердилось самостоятельное значение кларнета. Лефевр преподавал в Парижской консерватории со дня ее основания, опубликовал методику игры на кларнете – авторитетный труд, впоследствии переведенный на немецкий и итальянский языки.

На политическом фронте Михал Клеофас решил действовать самостоятельно. Это дало ему возможность встретиться с влиятельными людьми: Шарлем Талейраном, Полем Франсуа Барра, Шарлем Пишегрю и генералом Наполеоном Бонапартом. Некоторые идеи, высказанные в ходе таких встреч, были приняты довольно благосклонно. Одна из них, одобренная Бонапартом, предусматривала формирование польских легионов под командованием генерала Яна Домбровского в северной Италии, в частности в уже год существовавшей Трансальпийской Республике, которая явилась одним из результатов итальянских кампаний Наполеона. Предполагалось, что эти легионы двинутся на Польшу с юго-запада, тогда как галицийские соединения Ксаверия Дамбровского будут нападать со стороны Молдавии, а поддержку им окажут шесть тысяч солдат французской армии. Согласно другой идее, у истоков которой стоял Барс, польское правительство в ссылке должно быть представлено Польским сеймом в Милане, столице Трансальпийской Республики. Такую концепцию реализовать было трудно, ибо для созыва сейма требовался король, кроме того, она противоречила любой польской конституции.

Идея создания польских легионов для похода в Польшу послужила Михалу Клеофасу толчком для написания марша – в свое время он сочинил марш для своих литовских отрядов. Бонапарту новый марш понравился. Однажды Бонапарт и Огинский оказалась вместе на одном ужине, по окончании которого дамы попросили Михала Клеофаса исполнить свой марш. Как только с кем-то беседовавший в соседней комнате Бонапарт услышал первые такты марша, он поднялся и сказал: «Пойдемте-ка послушаем, это о польских легионах, я бы даже сказал о храбрых польских легионах, ведь эти поляки дерутся как черти!»

Сочинение этого марша окутано тайной, которая давно не дает покоя польским историкам и музыковедам. Через некоторое время после описанных нами событий три марша Михала Клеофаса были опубликованы в Дрездене Мейнхольдом. Они назывались соответственно Марш № 1, Марш для польских легионов 1797 года и Мрачный марш (Marche Lugubre). Первый марш в до мажоре был сочинен для отрядов литовских патриотов. По иронии судьбы, когда его услышала Екатерина, он ей настолько понравился, что императрица включила его в свой личный музыкальный альбом, не подозревая, как велика была роль этого марша во время восстания перед третьим разделом Речи Посполитой. Сочинение второго марша, фа мажор, было обусловлено необходимостью создания маршевой песни для легионов Домбровского. Третий, ре минор, представляет собой торжественный мрачный марш. Второй из написанных маршей оказался довольно слабым, именно поэтому его, вероятно, отверг Домбровский. Окончательный вариант «песни легионов» – маршевая песня в трехдольном размере, получившая известность как «Мазурка Домбровского». Любопытную аномалию в польской культуре представляет собой марширование на три четверти: самым ярким подтверждением этому является полонез. Французское название этого танца появилось позднее: первоначально его называли «ходзоны», т. е. «пеший танец» – чинная и элегантная процессия танцующих пар. Происхождение мелодии «Мазурки Домбровского» вызвало много противоречивых споров. Конечно, «Мазурку» написал не Домбровский, он просто позаимствовал ее, а фактическим сочинителем, как полагают, был Михал Клеофас. Слова Мазурки написаны поэтом-воином Юзефом Выбицким:

 
Еще Польша не погибла, доколе мы живы,
Все, что мы потеряли, саблями воротим,
Вперед, вперед, Домбровский, с итальянской земли в Польшу,
Под знаменем твоим вновь обретем мы Отчизну.
 

Впоследствии «Мазурка Домбровского» превратилась в общеславянскую песню солидарности, а после восстановления независимости Польши стала ее национальным гимном.

Парижская весна постепенно переходила в лето, но поляки фактически не добились никаких успехов в своих проектах и все более разочаровывались во французском правительстве. Михал Клеофас стал понимать, что туманные обещания Делакруа были не более чем увертками, призванными напугать австрийцев, у которых вовсе не вызывала восторга перспектива похода через территорию Австрии польских легионов, чтобы освободить свою страну от, среди прочих, самих австрийцев. Как бы то ни было, Выбицкий отправился в Милан, чтобы самому проследить за подготовкой легионов при поддержке французов.

В этом же году волей генерала Бонапарта перестала существовать Венецианская Республика – ее территория отошла к Австрии согласно одному из положений мирного Договора, подписанного в этом же году в Кампо Формио. В Берлине умер король Фридрих Вильгельм II, новым королем стал его сын Фридрих Вильгельм III. Михал Клеофас посетил Брюссель, столицу бывших Австрийских Нидерландов, аннексированных Францией в 1793 году. После тяжелой атмосферы Парижа город принес ему благословенное облегчение: он много общался, посещал театр и оперу.

2 декабря Огинский возвратился в Париж. Еще раз проанализировав ситуацию, он пришел к выводу, что реально уже ничего здесь не может сделать и постепенно смирился со статус-кво и с тем, что только непредсказуемая и пока трудно вообразимая сила приведет когда-нибудь к восстановлению Польши. Михал Клеофас никогда не переставал глубоко в душе верить, что такой день настанет, пусть даже после его смерти. Талейран с ним согласился и посоветовал ему возвращаться домой. Россия и Пруссия обрели теперь новых правителей, которые, по всеобщему убеждению, имели мало общего со своими деспотичными предшественниками. В своем отечестве, хотя оно и находилось под иностранным владычеством, Михал Клеофас мог, как и прежде, играть значительную роль – кстати, ирония судьбы заключалась в том, что именно русские непрестанно твердили ему об этом.

Очень важно было также соединиться с Изабеллой в Бжезинах, находившихся в то время в прусской части Польши. Революционные проделки Михала Клеофаса – именование себя гражданином Огинским, замена родового герба французским революционным девизом – создали ему репутацию возмутителя спокойствия, некоего якобинца, которого пруссаки не хотели бы видеть у себя в стране, поэтому они отказали ему в праве проживания на территории Пруссии. К счастью, вмешался Талейран, снабдив Огинского документами и рекомендательными письмами и заверив Берлин в его благонадежности и мирных намерениях. Итак, весной 1798 года Михал Клеофас сложил свои вещи и выехал в Гамбург, чтобы ждать там разрешения на въезд в бывшую Польшу. Он внял совету Талейрана и подал прошение царю Павлу о разрешении вернуться домой. На прошение пришел отказ. Царь, несмотря на свой некоторый либерализм во взглядах, патологически боялся всего, что можно было назвать проявлением Французской революции, а «Польская революция», в которую Михал Клеофас стремился превратить сопротивление кампании его матери, была в глазах российского монарха именно таким проявлением.

Огинский отправился в Берлин, где его весьма почтительно принял новый король, известный своей дружеской расположенностью к польскому меньшинству. Михал Клеофас встретился с дочерью короля, княгиней Луизой, и ее мужем, князем Антонием Радзивиллом, живым подтверждением эмансипации поляков в Пруссии. У Михала Клеофаса и Радзивилла имелось очень много общего: оба были магнатами теперь уже почившего Великого Княжества Литовского, оба происходили из семей, глубоко впитавших в себя музыкальные традиции этого государства. Получив разрешение на постоянное проживание в прусской Польше, Михал Клеофас отправился в Бжезины, чтобы воссоединиться с Изабеллой.

Михал Клеофас возвратился домой, наступил конец его карьеры дипломата, революционного государственного деятеля и борца за свободу Польско-Литовского государства. В этом же году в Петербурге, совершенно разбитым человеком, умер Станислав Август, вместе с ним издала свой последний вздох и Речь Посполитая. По приказу царя Павла Станислава Августа похоронили со всеми государственными почестями, в его честь Юзефом Козловским был написан реквием. Бывший учитель Михала Клеофаса, в то время еще служивший у князя Нарышкина в Санкт-Петербурге, уже завоевал благосклонность нового царя благодаря своей музыке, сочиненной им по случаю коронации Павла год тому назад. Для Михала Клеофаса, как и для тысяч ему подобных, наступила новая эпоха. С тяжелым чувством, не зная, что его ждет в будущем, он обосновался в доме тестя, всеми силами взявшись за восстановление своего брака, который, из-за сложившихся обстоятельств, дал серьезную трещину.

Портрет М. К. Огинского. Художник Ф. Гранье

Пришло время осмыслить и оценить все пережитое. Ему уже было 33 года. Чего лично он достиг и чего не достиг за эти годы – как сын своей страны, как государственный деятель, как музыкант? Что касается музыки, это не представлялось самым важным. Он был талантливым музыкантом, чья игра на фортепиано и скрипке всегда трогала сердца слушателей, но на этом его стремления заканчивались. Он никогда не стремился стать больше чем любителем. Высшим счастьем Михал Клеофас считал играть для своих друзей после ужина в какой-нибудь усадьбе перед камином с горящими ярким огнем дровами (когда где-то в глубине заснеженных березовых лесов так любимой им Литвы-Беларуси слышалось завывание волков) или же исполнять в чудесный летний день струнные квартеты Гайдна на украшенной скульптурами террасе какого-нибудь построенного в итальянском стиле варшавского дворца. Возможностей так играть выпадало много, и больше ему от музыки ничего было не надо. Что касается публикации его немногочисленных произведений – Михала Клеофаса это мало интересовало. Деньги за них он не получал, более того, ему и в голову не приходило требовать гонорар. В этом вопросе Огинский знал свое место и считал, что так могут поступать только подрабатывающие музыканты, как, например, евреи, которые, кстати, исполняли лучшие образцы народной музыки, и заезжие итальянцы. Для аристократа, даже если он написал на своем семейном гербе девиз «свобода, верность и независимость», зарабатывать на жизнь музыкой было бы равносильно превращению в купца.

О поляках говорят, что конформизм и готовность сотрудничать хорошо помогает им в карьере. Михала Клеофаса готовили к карьере дипломата, но в конечном итоге большую часть времени на этом поприще он провел «ожидая у моря погоды» – решая, на чью сторону встать, сотрудничать или нет. Единственным преимуществом здесь являлось то, что «у моря» обзор был лучше, а то, что он наблюдал, побуждало его в большинстве случаев просто выжидать. Ему пришлось «проглотить горькую пилюлю» у ног Екатерины, чтобы вернуть себе конфискованные поместья, а в следующем году он уже примкнул к Костюшко и сеял панику в войсках Екатерины в Литве. Когда она, рукой Суворова или Репнина, писала ему в Венецию примирительные письма, то, вероятно, действительно верила, что его можно снова купить. Если Огинского удастся укротить, талант политика и дар предвидения, которым тот несомненно обладал, очень пригодились бы императорскому двору. Михал Клеофас оказался неподготовленным к таким перспективам и решил, что Екатерина собирается его одурачить. Даже теперь он мог жить в Пруссии благодаря милости короля, отца которого помог изгнать из Варшавы четыре года тому назад, когда со своим отрядом, верхом на лошади, преследовал его войска. За свою жизнь ему приходилось и защищать русских и пруссаков, и воевать с ними. Что же это – проницательность или просто нерешительность? Без сомнения, Михал Клеофас был готов на любое сотрудничество, лишь бы сбылась мечта, которую он, возможно, считал нереализуемой, – мечта, которую польские идеалисты лелеяли столетиями. С другой стороны, не исключено, что в такой позиции Огинский видел единственный путь к выживанию. Европа была переполнена бывшими магнатами без гроша в кармане, которые переезжали с места на место, недоумевая, как могло такое случиться с ними.

По крайней мере, размышлял Михал Клеофас, у него был дом.

31 мая 1800 года в возрасте 72 лет в Варшаве скончался дядя Михал Казимир Огинский. В этом же году у Михала Клеофаса и Изабеллы родился первый выживший после родов сын Тадеуш, названный в честь деда. В 1801 году родился Францишек Ксаверий, названный в честь дяди. Первые месяцы жизни мальчиков благословляли звуки музыки – кроме игры на фортепиано и скрипке, у их отца оставалось теперь мало иных занятий. Однако рождение двух мальчиков не помогло сохранить брак, и супружеская пара стала искать способы, как лучше расстаться, учитывая, что у Михала Клеофаса не было другого дома. Проблема разрешилась – далеко не ко всеобщему удовлетворению – в начале 1801 года, в так называемые Санкт-Петербургские мартовские иды. Военный губернатор Санкт-Петербурга, генерал и граф Леонтий (Левин) фон Беннигсен, вместе с группой офицеров, включавшей братьев Зубовых, при подстрекательстве сына Павла I – Александра, убили царя в его собственной постели. Российский трон перешел к Александру. Новый царь вызвал в Санкт-Петербург Адама Чарторыйского – своего близкого друга, с которым вместе воспитывался, назначил его министром иностранных дел и возложил на него руководство образованием, которому при новом монархе придавалось важное значение.

Огинский получил новый шанс: он знал, что Александр был идеалистом, впавшим в религиозный мистицизм. Михал Клеофас написал Чарторыйскому, которого хорошо знал, с просьбой походатайствовать за него, чтобы он смог вернуться в Литву. В период ожидания ответа его брак с Изабеллой распался, мальчики остались у нее на попечении. В конце октября был получен ответ. Александр охотно разрешил ему вернуться и выразил надежду, что Михал Клеофас примет активное участие в правительстве, работавшем под его (Александра) новым, вдохновленным свыше руководством. В начале 1802 года, окончательно «повернувшись спиной» к 15-тысячному корпусу польских легионеров, вынужденных воевать там, куца пошлет генерал Бонапарт, Михал Клеофас отправился на восток. Границу он пересек в районе Гродно, города, в котором десятилетие назад проходил унизительный сейм, где он сыграл свою постыдную роль в разрушении собственной страны. Именно там Огинский присягнул на верность русскому царю, хотя, возможно, в глубине души сомневался, правильно ли поступает. 5 февраля 1802 года Михал Клеофас прибыл в Санкт-Петербург. 15 февраля ему была пожалована аудиенция у царя Александра I.