Текст книги "Правдивая история о выдуманной личности"

– Идеальный мир, – тихо произнесли мы с монсеньором вместе.

Гуго прикрыл глаза. То есть… В этом аббатстве люди не равны, однако они живут мирно, без ссор… Как они этого достигают?

– З-значит, это было…

– Испытание. В Аббатство принимают не каждого путника даже помолиться, не говоря уже о принятии в братство. Я должен был убедиться, что вы не будете жертвовать всем ради достижения своей цели. Это второе правило Клюнийского Аббатства.

– Ничего не понимаю, – тряхнул головой монсеньор, – аббатство – это место, куда приходят нуждающиеся люди, место, где все равны. Как же может быть, что в нем изучают ратное дело и принимают далеко не каждого нуждающегося?

– Это необычное аббатство, – терпеливо повторил Гуго, не открывая глаз.

– Но такого просто не может быть! – крикнул в ответ монсеньор.

– Почему?

– Потому что монастырь – это святилище Бога! А перед Богом все равны!

Вэйд тяжело дышал, и в его глазах беспрерывно сверкали молнии, одна за другой.

Воцарилась тишина. Кажется, даже птицы стали тише петь. Я боялся даже вздохнуть. Что же скажет аббат на столь очевидную вещь?

– Ты равен со своим слугой?

– Нет, но какое это…

– Ты равен со мной?

– Нет…

– Ты равен с женщиной?

– Н-нет…

– Ты равен с братом своим родным?

– У меня нет…

– Ошибаешься. Все люди – сыны божьи, а значит, мы все твои братья и сестры. А если ты не равен со мной, своим братом, тогда как ты можешь быть равен со мной перед своим отцом Богом?

Монсеньор молчал. Слушал и молчал… Это… Мой господин слушал другого и молчал? Быть такого не может… Хотя, если поразмыслить, то этот Гуго… Он испугал меня настолько, что я чуть не нарушил слово, данное самому себе. Но если и Вэйд молчит, значит, этот человек гораздо опаснее, чем я мог себе представить. Именно, что опаснее. Надо держаться от него подальше и присматривать за монсеньором с большим вниманием. Он…

И вдруг аббат открыл глаза и посмотрел прямо на Вэйда. Пристально и как-то устало, он разглядывал моего господина, а затем мягко улыбнулся.

– Не волнуйся, брат, скоро ты сам все поймешь. И ты тоже, – Гуго обернулся и также устало посмотрел на меня.

– К-кюре…

– А теперь запомните! Отныне вы, слуга и сеньор и все жители этого аббатства – братья, пусть и не по крови. Я стану вашим старшим братом, хотя многие признают во мне отца, как бы наивно это не звучало. Так или иначе, добро пожаловать в Клюнийское Аббатство, братья! Вы наконец-то нашли свой дом. Дом, где вас будут ждать всегда.

Глава 6. О военных монахах

Прошел год с нашего прихода в монастырь. И за этот год я каждый день только и делал, что жалел о том, что когда-то позволил выиграть Филиппу I. Клюнийское аббатство предстало передо мной в совершенно новом свете, и с самого первого дня нас не покидали трудности. Но если монсеньор всегда мог положиться на меня, то мне оставалось лишь верить в Бога и молитвы своей младшей сестры. Это Аббатство, по моим впечатлениям, не уступало королевской армии по строгости тренировок и трудности выживания: скорее даже превосходило. Нас заставляли изучать военное дело, но из-за того, что это все же монастырь, мы также повторяли молитвы и особенности клюнийской веры. Все просто: утром молитвы, вечером оружие. Однако такое расписание распространялось на всех, кроме меня…

Не считая обычных молитв и тренировок, монахам полагалось заниматься каким-то делом, которое обеспечивало бы жизнь в самом Аббатстве. Кто-то работал в поле, кто-то трудился в кузне, кому-то приходилось следить за огородом и сыроварней, а кто-то уезжал в город и продавал оружие и сыр, сделанные в пределах монастыря, а на вырученные деньги закупали овес и продовольствие. Строго говоря, Аббатство не бедствовало, а монахи не ходили голодными даже в неурожайный год.

Поскольку мы с монсеньором присоединились к братству, нас тоже определили на такие работы. Но если Вэйланду поручили следить за оружием, то на меня легла обязанность ухода за лошадьми и другим домашним скотом. Нет, я всегда любил животных, но… сколько времени и сил тратиться на них! Одна только чистка чего стоит! И на одну лошадь в среднем уходило почти половина часа и три полных ведра воды, а в Аббатстве содержалось десять лошадей и пятнадцать коз!

Помывка, расчесывание гривы, соскабливание с копыт застрявшей земли и грязи – все это неимоверно изматывало, но еще надо учесть, что воду для помывки сначала нужно принести. Речка, конечно, находилась недалеко, в двухстах шагах от Аббатства, но… тяжелые ведра и усталость не давали мне расслабиться, а в реке купать лошадей не разрешали крестьяне. Все-таки река служила источником питьевой воды, а шерсть и пыль с лошадей загрязняли ее.

Кроме чистки, необходим был вывод на пастбище, уборка навоза в конюшне, кормление и постоянная слежка за здоровьем зверей. А ведь еще нужно было скашивать траву на зиму, чтобы в неурожайный год скот не умирал от голода. Благо доить коз мне не поручали. Но были и приятные моменты: за то время, что я провел в конюшне, я научился хорошо ездить верхом, надевать и снимать сбрую и седло, распрягать и запрягать их в телеги, а также подружился с Чертом. Он оказался добрым конем, просто слишком свободолюбивым. Мне полюбилось смотреть в эти бездонные карие глаза и видеть в них какую-то величайшую грусть, хотя я не мог никогда сказать, что конь жил плохо, и я не уделял ему внимания.

Кроме слежки за конюшней, один раз в месяц я обязан был выстирать все хабиты монахов, а их, к слову, тоже было немало. И, наконец, уборка Аббатства тоже лежала на мне. Благо, не ежедневная. Особенно сложно мне приходилось в последний день месяца, когда все дела скапливались и приходилось с утра до ночи лишь мечтать присесть. Конечно, мне помогали монахи, которые не успевали встать по звону колокола, и в наказание их заставляли помогать мне, однако это происходило далеко не всегда, и зачастую я работал один. Радовало, что меня не заставляли переплетать книги и старинные рукописи. Этим занимались старшие монахи и сам Аббат. Кстати, о Гуго.

Почти сразу после нашего прихода кюре покинул Клюни и сообщил, что вернется лишь к следующему лету. Эта новость застала меня врасплох. Аббат был единственным человеком, который относился ко мне так же, как и проповедовал, то есть не унижал прилюдно и смотрел на меня так же, как и на всех: холодно, но с небольшим прищуром. Гуго странный человек. Это признавали все, но никто не смел ему перечить. Его просьба считалась в Клюни приказом, и тех, кто отказывался подчиняться, жестоко наказывали. Все это я узнал от монсеньора, который довольно быстро свыкся с тяжелой жизнью монаха и даже стал уважаем в среде монахов. У меня же дела шли много хуже.

Как оказалось, я был единственным крестьянином в Клюни, и ко мне относились соответственно. Именно по этой причине, кстати, я и выполнял все самые хлопотные и неуважаемые обязанности в одиночку. С самого первого дня мои «братья» смотрели на меня как на что-то мерзкое, а иные просто предпочитали не замечать. Хотя я к такому обращению привык. С самого моего рождения ко мне относились так же, как и смотрели. Мусор, изгой, шавка, червь, жалкий грешник или бездарный слуга. Все это было привычно, и я уже многие годы не обращал на это внимания. Но почему-то в Аббатстве такое обращение перестало быть для меня привычным… Я чувствовал их взгляды на себе, когда проходил по коротким, но величественным коридорам Аббатства. Вскоре я и сам стал ловить себя на мысли, что чувствую себя изгоем и чужим.

Однако это чувство недолго тревожило мое сознание. Мне банально перестало хватать времени на переживания. Я, конечно, и раньше ухаживал за лошадьми Ребелей, но их было не так много! Мое тело медленно, но верно слабело, и я чувствовал, что скоро слягу с какой-нибудь смертельной болезнью. Удерживало меня лишь осознание того, что монсеньор без меня не справится… Что я ему нужен, а значит, я просто права не имею умирать! Ведь если я заболею, кто будет следить за конюшней? К тому же я пообещал матери, что вернусь домой… Мне оставалось только стиснуть зубы и засыпать с одним лишь желанием не проспать утренний колокол.

И хоть времени у меня всегда было мало, но за год пребывания в Клюни, постоянной беготни от пастбища к стрельбищу и уборки самой церкви, я смог полностью рассмотреть Аббатство как изнутри, так и снаружи. Издали Аббатство больше напоминало огромную крепость или скорее замок, обнесенный гигантской белокаменной стеной, а на самой базилике было пять остроконечных башен: две симметрично расположенные на главном фасаде, одна в центре храма и две в пределах помещения, куда пускали редких нуждающихся (к слову, странных и, определенно, богатых). Если пройти через огромные дубовые ворота, что когда-то нас пропустили, и обойти все Аббатство, можно заметить, что церковь имеет форму креста. Внутренний двор был уставлен многочисленными статуями, созданными неизвестными каменщиками или как их там называли в искусстве? В самой церкви даже спустя год проживания я все равно невольно останавливался, очарованный ее красотой. Высокие сводчатые потолки, украшенные фресками, мощные колонны с великолепными верхушками в виде ангелочков или каких-то диковинных цветов, порталы, уставленные разными скульптурами, – все это никак не укладывалось в моей голове, и я до сих пор не верил, что это всего лишь Аббатство, а не королевский дворец! Но проходя мимо всего этого великолепия, я каждый раз задавался одним и тем же вопросом: раз Аббатство так богато, то почему оно не нанимает крестьян, дабы они ухаживали за лошадьми и другим скотом? Ведь до моего прихода этим наверняка занимались братья! Но я не находил ответа, удивленно пожимал плечами и, опомнившись, срывался с места, чтобы не опоздать на вечернюю тренировку.

Тренировки… Если бы мне кто-нибудь предложил выбор между дневной стиркой хабит и упражнениями в фехтовании, я бы выбрал первое. Саранча на поля, я не воин! Я всего лишь смиренный крестьянин, который в будущем должен был стать оруженосцем монсеньора, не больше, не меньше! Зачем меня заставляют делать то, что у меня никогда не получалось и никогда не могло получиться! Да, я понимаю, что должен помогать монсеньору во всем, даже в военном деле, но будь я проклят, если хоть раз мне удалось разрубить ствол, обхваченный стогом сена! Мой меч постоянно застревал в дереве, и я всю оставшуюся тренировку упорно пытался вытащить свое оружие. В конце получал лишь хмурый взгляд и слова старшего монаха Йозефа с косматой бородой, в которой обязательно что-нибудь да застревало из еды: «Ни на что не годный оборванец», – или что-то вроде этого. У монсеньора же с тренировками дела обстояли лучше: спустя две недели после нашего прибытия Вэйд вызвал на бой бородатого монаха и через несколько минут победно приставил меч к его бороде.

За это монсеньора отправили помогать мне на пастбище. Но Вэйланд, что и неудивительно, на мои горячие заверения в том, что я справлюсь и сам, невозмутимо выхватил у меня из рук косу и стал лихо косить засохшую траву для лошадей. Помню, он почему-то остановился на несколько секунд, покачал в руках косу, кивнул и продолжил косить. Что это было, я до сих пор не знаю.

Вэйланд… За все то время, что мы прожили в Аббатстве, мой господин сильно изменился… Так мне казалось до сегодняшнего утра.

Я покинул конюшню с рассветом и, дойдя до кельи монсеньора, устало повалился на сено, служившее мне кроватью. Конечно, в комнате полагалось жить одному, но кюре Гуго сделал для нас с монсеньором исключение и разрешил жить с Вэйдом в одной.

– Петр! Ты поздно лег, – тихо прошептал над моим ухом монсеньор.

Я удивленно приподнял голову и посмотрел на Вэйда. Вместо ответа Вэйланд кивком указал на окно, в котором я увидел монаха, стоявшего в другой башне и собиравшегося бить в колокол.

– М-монсеньор… Вы же не хотите сказать, что…

– Да, Петр! Лучше тебе сейчас же встать и помочь мне одеться, иначе мы…

Звон!

Этот ужасный шум разлетелся по всему Аббатству, заставив меня вздрогнуть. Колокол! Я подскочил с сена и машинально стал надевать на монсеньора заготовленную со вчерашнего вечера льняную хабиту. Саранча на поля, давайте, руки, слушайтесь! Завязывайся, дьявольский пояс, завязывайся!

– Петр, дьявольское отродье, что ты там копаешься? – рыкнул монсеньор и, оттолкнув меня, сам завязал веревочку. Затем посмотрел в окно и сморщил нос.

– Не успеем… Если только…

Лицо графа прояснилось, и он выскочил из кельи и помчался по коридору. Вскоре я услышал торопливые шаги по винтовой лестнице. Опомнившись, я помчался за господином. Как Вэйд хочет добраться до противоположного конца Аббатства, не опоздав? А опоздание не всегда каралось ссылкой в конюшню. Иногда, если поутру молитву читал монах Асколп, он мог наградить опоздавшего плеткой… Я сглотнул и ускорился, несколько раз чуть не соскальзывая с каменных ступенек. Когда я в очередной раз чуть не свалился с лестницы, я стал внимательней смотреть под ноги.

Хвать!

Кто-то схватил меня за ворот и тащит в сторону! Я ошеломленно поднял голову и увидел Вэйланда, идущего в темный провал в стене.

– М… Монсеньор!

– Шевели ногами, дьявольское отродье! Иначе останешься в темноте и вряд ли выберешься без меня! – крикнул Вэйд и, когда я полностью оказался «внутри» стены, отпустил меня, побежав по темному коридору. И только сейчас я услышал протяжный грохот сдвигающейся каменной кладки позади меня. Я понял! Это тайный проход, в котором нет света и, если стена за мной встанет на прежнее место… Со всей возможной скоростью я побежал догонять уже исчезающего из виду монсеньора. Мои силы быстро кончались, но страх остаться замурованным в потайном проходе в полной темноте и без шанса на выживание гнал меня вперед. Когда я наконец-то смог разглядеть фигуру Вэйда, она почему-то почти сразу исчезла. Я увеличил темп и вскоре резко затормозил. Монсеньора не было! Зато было два поворота: налево и направо. И… Куда дальше? Я медленно переводил взгляд с одного прохода на другой. Господи, помоги мне, освети мой путь и…

– Петр! Дьявольское отродье… – донеслось из левого прохода.

Я погнался за голосом и заметил, что в этом проходе довольно светло. Через некоторое время я увидел отъезжающую кладку, но проход выводил в главный коридор, а мне надо было дальше!

Не сбавляя темп, я пробежал мимо прохода, надеясь снова увидеть силуэт монсеньора. Спустя пару минут я почти догнал Вэйда и поравнялся с ним. Кажется, Бог даровал мне новые силы.

Через несколько пролетов Вэйланд повернул направо, а затем, не останавливаясь, резко дернул рычаг, находящийся на правой стене. Забрезжил слабый лучик света, после чего часть стены медленно стала сдвигаться в сторону. Но Вэйланд не вышел из тайного прохода. По всей видимости, он открывал двери, дабы осветить наш с ним путь… Удивительно, сколько здесь тайных дверей!

Неужели выходы и входы в этот тайный проход расположены по всему Аббатству? Получается, все эти проходы связаны с одним большим внутренним коридором, по которому мы сейчас бежим! Да это же настоящий лабиринт! Но, похоже, монсеньор уже давно разобрался в его закоулках и знает, куда бежать. Спустя некоторое время мы, наконец, выбрались из тайного коридора и, не сбавляя темп, влетели в огромный зал молитв. Вот дьявол, и почему именно сегодня у алтаря брат Асколп?! Монах с очень большим лицом и заплывшими от жира серенькими глазками, во всегда запачканной хабите некоторое время не обращал на нас никакого внимания, потом повернул голову и расплылся в довольной улыбке.

– А-а, опоздавшие! Кто тут у нас сегодня?

Монах вгляделся сначала в лицо монсеньора, и его улыбка стала шире, но когда он перевел свой взгляд на меня, его лицо…

– Да как ты смеешь опаздывать, жалкий слуга! – взбешенно прошипел Асколп и схватился за плеть, которую он всегда носил за поясом.

Я, все еще не отдышавшись, медленно попятился назад.

– Стой на месте, щенок, и повернись ко мне спиной! – рявкнул монах и замахнулся.

Я повиновался и потянулся снимать хабиту. Господи, помоги мне! Пусть будет лишь три удара…

Удар!

Правая ладонь… Но… Я не успел снять с себя хабиту! Как же так? Я сел на корточки и закрыл голову руками, чтобы мой мучитель не убил меня на месте…

Еще удар!

Спина…

И снова удар! Пояс. Во рту появился солоноватый привкус крови… В… все?

Удар!

Снова пояс… За что? Я же не так сильно опоздал!

Снова удар!

Спина… Я качнулся и уперся руками в каменный пол, судорожно сглатывая кровь и слезы.

Удар!

Левое плечо… Я… больше не могу сдерживать крик и дрожь. Больно… Как же больно! Почему? Почему именно я?! Почему именно я должен изо дня в день терпеть насмешки монахов, адский труд и постоянные избиения? Кто-нибудь… Прошу…

Удар!

Я истошно закричал и завалился на бок, переставая сдерживать дрожь. Я обхватил себя руками и пытался поставить ноги, чтобы отползти от боли… Больно… Слезы сплошным потоком лились по моему лицу, не оставив сухого места. Изо рта быстро потекла струйка свежей крови… Несправедливо больно!..

Спустя некоторое время, когда сознание, наконец, вернулось, я открыл глаза и медленно повернул голову. Что?.. Этого… просто не может быть! Монсеньор держит своей рукой плетку Асколопа, а тот сидит на полу и яростно смотрит на Вэйда.

– Я сказал достаточно! – крикнул монсеньор.

– Да как ты смеешь… – прошипел монах, поднимаясь.

– Это не ты должен наказывать моего слугу! Это моя задача и только я имею право хлестать Петра и никто больше из вас! Я дал тебе ударить его только потому, что Петр это заслужил…

Мое сердце споткнулось… Заслужил? Я… это заслужил?

– Однако я не просил тебя избивать его, я бы даже сказал, что вообще не позволял тебе его бить.

– Да на кого ты свой голос поднимаешь, щенок?! – взбесился монах и, резко вырвав из рук монсеньора плетку, замахнулся на него. Асколп… хочет ударить моего господина? Никогда! Пока я жив, не будет этого! Я рывком поднялся и толкнул Вэйда в спину. Тот не ожидал этого толчка и упал на пол, повернув ко мне голову с полными изумления глазами.

Удар!

Щека…

– А-а-а-а! – закричал я и схватился за рассеченную щеку. Я бешено стал крутить глазами и случайно зацепился за лица других монахов. Все они… Улыбались! Улыбались моим страданиям? Я почувствовал теплоту и липкость на ладони. Кровь… Опять моя кровь! Слезы, уже переставшие бежать, хлынули с новой силы… Господи, почему? Зачем я подставился под удар? Зачем я защитил своего господина, который тоже считает, что я виноват! А в чем я виноват? В своем существовании? В том, что однажды заупрямился и захотел служить монсеньору до конца жизни? Неужели, когда граф Фландрский предлагал мне служить ему, я сделал неверный выбор? Господи… За что так больно?

– Если ты решил, что так защитишь своего господина от наказания, ты сильно… – начал Асколп, но вдруг он, как подкошенный, рухнул на пол.

Я удивленно опустил взгляд и увидел, как монсеньор выставил ногу вперед, а его рука упиралась в коленный сгиб монаха. Монсеньор встал и, подойдя к Асколпу, ударил того по лицу. Тот никак не отреагировал, только его глаза расширились от изумления и уже ничем не сдерживаемого бешенства. Видимо, он никак не мог предположить, что монсеньор так нагло себя поведет, поэтому опешил.

– Что здесь происходит? – вдруг раздался леденящий душу голос позади меня.

Этот голос… Неужели это действительно он?

– Кюре Гуго! – крикнул кто-то из монахов.

Монсеньор и Асколп дружно посмотрели за мою спину, а я… боялся обернуться. Я уже не знаю, чего стоит ждать и чего стоит бояться, поэтому просто подставил свою спину, Боже Всемогущий! Защити меня, раба своего грешного! Защити меня от его холодного негодования! Защити от его глаз!

– Кюре! – первый опомнился Асколп. – Эти двое опоздали на утреннюю молитву! И я стал наказывать слугу, но тут этот… граф напал на меня!

– Это так? – холодно произнесли за спиной.

Монсеньор промолчал.

– Значит, ты защитил своего слугу, Вэйланд? – продолжил допрашивать Гуго.

Вэйд поджал губы, но упрямо посмотрел на аббата.

– Что ж… Мне все понятно, – заключил Гуго, а затем… – Повернись, Петр!

Что-то внутри меня оборвалось… Страх захлестнул меня, и я забыл как дышать… Но не исполнить приказ я не мог, иначе… А что может быть хуже того, что происходит сейчас? О нет, я ошибаюсь. Это не Асколп, это Гуго, а он точно знает, как надо поступать с провинившимися… Хватая ртом воздух, я медленно повернулся и опустил взгляд.

– Посмотри на меня. Не бойся.

Господи… Господи, защити! Я, цепляясь за каждую складку белоснежной хламиды аббата, поднял голову и посмотрел прямо в ясно-голубые глаза Гуго. И почувствовал, как теряю над собой контроль. Я чувствовал себя жалким грызуном, смотрящим на огромного орла, пикирующего с неба, грызуном, не в силах чего противопоставить хищнику или убежать. Я… просто ждал смерти.

– Опусти руку.

Я покорно исполнил приказ, отнимая ладонь от кровоточащей щеки. Глаза аббата сузились, и я вздрогнул.

– У тебя идет кровь. Сегодня можешь отдохнуть. Я освобождаю тебя от утренних молитв, работ в конюшне и вечерней тренировки на сегодня. Вылечи свои раны. А тебе, Асколп, – переведя взгляд на монаха, продолжил аббат, – я наставительно рекомендую оставить плетки и начать наказывать провинившихся, оставляя их без обеда. Иначе провинившимся можешь стать ты.

Странно, Аббат сказал это совершенно спокойно, но по всему моему телу пробежали испуганные мурашки. Я… боюсь этого человека!

– Тебя же, Вэйланд, я оставляю без обеда и отправляю сегодня вечером вместо Петра в конюшню.

Кюре прикрыл глаза, выждал несколько секунд, а затем развернулся и стал удаляться от нас.

И только когда Аббат скрылся из виду, я позволил себе спокойно вздохнуть. Мне показалось, что весь зал выдохнул. Да-а, Асколп по сравнению с Гуго младенец.

– Петр… – тихо кто-то тронул мое плечо.

Я опомнился и обернулся. Подняв взгляд, увидел мужчину лет двадцати на вид с небольшой черной щетиной на щеках, темными, слегка отливающими серебром волосами и добродушными зелеными глазами. А еще я случайно заметил, что в зале уже никого нет… Неужели я здесь так долго стою? Мужчина выжидающе смотрел на меня.

– В… вы что-то хотели? – едва совладав со своим языком, выговорил я и, скривившись, схватился за щеку.

– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил мужчина.

– Д-да, все в порядке, мессир… – я замялся, не зная, как обратиться к нему.

– Одо. Или Эд. И можно без формальностей. Я здесь тоже чужой, – улыбнувшись, простодушно ответил мужчина.

Чужой? Этот-то дворянин? Да не может быть такого! Он же… Хотя, если подумать, я живу здесь уже почти год и ни разу еще не слышал такого странного имени, иначе бы точно запомнил его. И его улыбку. А ведь он понимает, что улыбается жалкому крестьянину! Или же он себя заставляет это делать? Зачем? Может, чтобы надо мной посмеяться?

– Не нужно… Заставлять себя… – начал я, чувствуя как ослабевает мой голос.

– Что?

– Не нужно… заставлять себя… Мне улыбаться, – сокрушенно прошептал я и, развернувшись, пошел прочь.

И почему он так жесток? Ведь он сегодня уже видел смешную сцену с избиением крестьянина, неужели захотелось еще?

Я закусил губу и почти выбежал из Аббатства. Холодный воздух ударил мне в лицо, и я глубоко вдохнул его. Ничего. Все образуется. Я привыкну и к этому… А сейчас у меня другая задача. Я должен залечить свой порез. Когда снял с себя бинты год назад, я внимательно рассмотрел растение, которое лечило меня. У него были большие круглые листья, а временами попадались странные колосья, больше всего напоминавшие несозревшую пшеницу. Пшеница…

Несмотря ни на что, я скучал по полю, я всегда любовался им, когда выходил на пастбище. Необъятное, еще зеленеющее море от дуновения ветерка призывно шумело и волнами манило к себе… Но я никогда не мог подойти к нему… Но сейчас, когда я направился в поле, мое сердце радостно забилось в ожидании долгожданной встречи. Я почти влетел в шумный золотисто-зеленый океан колосьев и с наслаждением вдохнул сладковатый воздух… Хорошо… Я расставил руки и поднял голову к небу, пытаясь впитать в себя весь запах этого маленького мира… Моего мира! Холодный ветер играл моими волосами, и я наслаждался этим мгновением. Боже, как же хочется, чтобы этот день никогда уже не заканчивался! Но резкая боль прервала мои мечты. Ветер лезвием скользнул по раненой щеке, и я, скривившись и снова прижав руку к щеке, двинулся дальше. Сейчас у меня другая цель. Я должен найти то растение, иначе мне не выжить.

Я двигался по полю, в безумной надежде отыскать это целебное растение. По счастью, было лето и скорее всего растение должно быть где-то неподалеку…

Касание…

А-ах, плечо! Как больно! Я обернулся и увидел запыхавшегося Одо. Тот согнулся и уперся рукой в колено, пытаясь восстановить дыхание.

– Как же… Ты быстро… Ходишь… – глубоко дыша, произнес Одо и, подняв голову, улыбнулся.

Я удивленно смотрел на эту улыбку и никак понять не мог, зачем ему все это?

– Ты… не понимаешь, Петр. Поверь, я тебе улыбаюсь не потому что себя заставляю, а потому что хочу, – отдышавшись и отпустив мое плечо, выговорил Одо.

Что? Он хочет мне улыбаться? Быть такого не может! Кто ж будет улыбаться бесполезному слуге?

– Но… Почему? Я же…

– Да, ты крестьянин, – перебил меня Одо, не переставая улыбаться, – но помни, хоть мы и не равны, мы все еще люди.

Люди… Не может быть! Я же обычная рабочая сила! Я домашний скот, как он может видеть во мне человека? Зачем так глупо врать?

– Зачем вам это?

– Что?

– Что вы хотите мне доказать, говоря такое? – тихо, все еще не уверенный в собственных словах, спросил я.

Да, за всем этим благодушием стоит какой-то скрытый смысл, жаль, что я никак понять не могу, какая выгода улыбаться крестьянину. И все же… Саранча на поля! Как же мне хочется, чтобы он говорил чистосердечно!

– Доказать? Хм… – протянул Одо и нахмурил брови, но почти сразу его лицо разгладилось, – я хочу доказать тебе, что не вижу в тебе животное. Ты… мне брат.

Брат?! Я дворянину? Вот так шутка!

– Конечно, не по крови, – как-то виновато добавил Одо и почесал затылок, – но, может, это прозвучит и неправильно, но я бы хотел, чтобы ты перестал видеть во мне своего врага. Поверь, я не подниму на тебя руки, даю тебе слово дворянина.

Я широко раскрыл глаза и уставился на Одо, не веря собственным ушам. Этот человек… Только что дал мне, крестьянину, слово дворянина? Кто-нибудь, скажите, что мне все это мерещится, что это всего лишь бред искалеченного, что это все ложь… Но почему? Почему я надеюсь, нет, я просто жажду, чтобы это все не оказалось сном?

– Если тебе нужна моя помощь…

– Вы… знаете…

– Не надо формальностей, когда мы наедине, хорошо, брат? Хоть я и граф, но меня никогда не называли на «вы».

Брат… Как же это слово греет мне душу! В голове пронесся образ младшей сестры, и я не смог сдержать легкой улыбки. Арли… Спасибо! Твои молитвы были услышаны! Бог меня не оставил!

– Вы… не знаете, какое… Растение имеет круглые листья и колосья, похожие на несозревшую пшеницу?

– Хм… Думаю, ты имеешь в виду подорожник. Он растет дальше. Где-то за полем. Может, ты его найдешь рядом с мельницей?

Не думаю. Почему оно должно расти так далеко от поля, ведь мельница в двухстах шагах от Аббатства, когда как поле прямо перед ним? Хотя я ничего не знаю про подорожник, кроме как того, что это лечебное растение. Но… Что еще важно, этот граф мне все же нагло врет. Конечно, не существует такого сеньора, которого крестьянин бы назвал просто по имени или обратился к нему как к равному. Видимо, он сказал это, чтобы я не чувствовал себя жалким… Неужели он действительно готов пожертвовать своей гордостью ради моего отношения к себе?

– С… спасибо, – медленно проговорил я, кивнул головой и тихо добавил: – Мессир, вы первый, кто так обратился к крестьянину… Уже за это я вам буду благодарен до конца своей жизни… Но прошу, не нужно мне врать о том, что к вам никто не обращался на «вы». И позвольте мне тоже вас уважать.

Граф удивленно вскинул брови, но я уже развернулся и быстро побежал к мельнице. Конечно, Одо соврал мне, думаю, почти во всем. Разве что… Может быть, он действительно искренне мне улыбнулся? Может, он не видел меня жалким крестьянином, может, он увидел во мне человека? Э-эх, странные все-таки эти военные монахи!

Я ухмыльнулся и ускорился. Когда я прибежал на мельницу, то почти сразу нашел маленький кустик этого лечебного растения за дверью мельницы. Господь Бог, благодарю тебя за то, что прислал мне Одо! Я сорвал несколько листочков и приложил их к щеке. Саранча на поля, больно! Но… Эта боль другая… Она какая-то… Успокаивающая…

Хотя вечно ходить, прислонив руку к щеке, я не могу. Мне нужно как-то освободить руку, но как? Лоскуты ткани. В прошлый раз у меня тоже были такие. Жаль, что те я выбросил, боялся духов прошлого… Я стащил с себя хабиту и осмотрел ее. Плохо. В нескольких местах она порвалась из-за плетки… По телу пробежало отдаленное эхо боли. Я сел возле ближайшего дерева и стал рвать рукав хабиты. Жаль, конечно, одежду, но жить мне хотелось больше. Из-за того, что рукав в нескольких местах порвался и стерся, я смог довольно скоро сделать несколько хороших длинных лоскутов. Что ж, приступим к залечиванию ран. Медленно, очень медленно я обвязал свою щеку и затянул повязку, не переставая шипеть от боли. Хорошо, одной проблемой меньше. Осталось еще залечить спину, поясницу и плечо… Но листьев подорожника, что у меня имеются, не хватит, а значит, придется вставать… А как не хочется! Опираясь о дерево, я не спеша поднялся и пошел к видневшемуся вдали лесу.

Я отошел от мельницы уже довольно далеко, когда, наконец, смог собрать достаточное количество листьев.

Но как я ни старался, завязать на себе лоскуты у меня не получалось. Саранча на поля, что же делать? Хм… может я прислонюсь спиной к дереву и подложу между корой и кожей эти лечебные листья? Другого выхода я не вижу. Я завязал на дереве лоскуты и, как мог, прикрепил к ним листья, а затем сел возле него и стал ждать.

А здесь красиво. Солнце, уже склоняющееся к закату, окрашивало дальние холмы в приятный зеленоватый свет, а Аббатство приобретало вид сказочного замка… «А ведь еще не поздно. Я могу сбежать…»

Эта внезапная мысль застала меня врасплох. Что? О чем я только думаю? Куда сбежать? От кого сбежать?

От боли, нашептывало сознание.

От боли… А разве от нее возможно сбежать? Не верю.

А разве тебя избивали, когда ты был дома?

Нет… Но все равно!

Что «все равно»? Петр, опомнись! Здесь тебя, несмотря на ободряющие слова странного Одо, все еще ждут унижения и избиения! Тебя даже монсеньор предал!

Предал?.. Нет, он не предавал.

Тогда что означает его фраза «Он провинился»?