Текст книги "Токсичные родители всех времен и народов"

Наказание детей

Поразительно, но на протяжении тысячелетий в подходе к воспитанию детей ничего не менялось, и главным инструментом оставалась порка, физическое наказание.

В Книге Притчей Соломоновых было сказано: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына: а кто любит, тот с детства наказывает его». Из древних месопотамских повествований мы узнаем, что и там активно использовались физические наказания, причем считалось, что они идут исключительно на пользу ребенку.

Само же образование строилось по довольно простой схеме: отец семейства или учитель вещает, произносит назидательные речи, а ребенок благоговейно внимает, стараясь запоминать. Если казалось, что внимания недостаточно – ученика секли.

Из дошедших до нас писем, стихотворений древних римлян ясно, что учителей своих они вовсе не любили, даже ненавидели, а их авторитет держался исключительно на страхе перед наказанием. Римский поэт Гораций называл своего учителя Орбилия «драчливым», так как тот весьма часто применял розгу. Сатирик Марциал (ок. 40 – ок. 104) призывает школьного учителя сжалиться «над толпой юной» и вспоминает его брань и побои, а также «ременную плеть из шершавых кож скифских».

О наказаниях учеников говорилось много и без тени стеснения. Древнеегипетская пословица гласила: «Уши мальчика на спине: он слушает, когда его бьют». Эту пословицу приводит безымянный древнеегипетский педагог, оставивший ученикам такое поучение: «Вставай на твое место! Книги уже лежат перед твоими товарищами. Возьми свое платье и позаботься о своих сандалиях. Читай прилежно книгу. Не проводи дня праздно, иначе горе – твоему телу! Пиши твоей рукой, читай твоим ртом, спрашивай совета того, кто знает больше тебя.

Не проводи дни праздно, иначе побьют тебя, ибо ухо мальчика на его спине, и он слушает, когда его бьют.

Не будь человеком без разума, не имеющим воспитания! И ночью тебя учат, и днем тебя воспитывают, но ты не слушаешь никаких наставлений и делаешь то, что задумал. И львов обучают, и лошадей укрощают, – и только ты! Не знают подобного тебе во всей стране. Заметь это себе!

Мне говорят, что ты забрасываешь ученье, ты предаешься удовольствиям, ты бродишь из улицы в улицу, где пахнет пивом. А пиво совращает людей, оно расстраивает твою душу. Ты похож на молельню без бога, на дом без хлеба. Тебя учат петь под флейту. Ты сидишь перед девушкой и ты умащен благовонием. Венок из цветов висит на твоей шее.

Я свяжу твои ноги, если ты будешь бродить по улицам, и ты будешь избит гиппопотамовой плетью!»

Действительно, особо нерадивых школьников могли связывать и заковывать в колодки на долгий срок. Наказание полагалось принимать смиренно и даже с благодарностью. В одном папирусе ученик действительно благодарит учителя за то, что тот «смирил его члены», привязав на три месяца (!) к колоде.

Дошел до нас и древний шумерский стих о жестоком обращении с мальчиком в школе. Написан он от лица самого ученика:

 
«С собою мне матушка два хлебца дала —
                                                                и в школу я побежал.
А в школе наставник: «Ты что опоздал?» – так он сказал.
Все внутри у меня затряслось.
Вот я к учителю подошел, вот ему поклонился я.
Школьный «отец» мой табличку мою просмотрел
                                                     И, ее поломав, ударил меня.
Час принятья еды наступил, наспех голод мой я утолил.
Учитель, за школьными правилами следя,
С надзирателем вместе: «Ты на улицу глядишь,
                    ты не почистил своего платья!» – И меня ударил.
Вот мой школьный «отец» мне табличку поставил.
А присматривающий во дворе: «Пиши! Отвечай!
На месте трудись…»
Табличку мою я взял…
Табличку мою он перечеркнул, и не просмотрев:
                                    «Ты меня не слушаешь!..» – Меня ударил.
А тот, кто за поведеньем следит: «Без разрешения моего
                                            что ты болтаешь?» – И меня ударил.
А староста…:
                       «Что головы не поднимаешь?» – И меня ударил.
А учитель черчения: «Без разрешения моего
                                            почему встаешь?» – И меня ударил.
А сторож, что в воротах стоит: «Без разрешения моего
                                         почему выходишь?» – И меня ударил.
А другой надзиратель: «Без разрешения моего
                                                    что берешь?» – И меня ударил.
А учитель шумерского: «По-шумерски
                                        плохо ты говоришь!» – И меня ударил.
А мой учитель: «Твоя рука нехороша!» – И меня ударил».
 

В конкретном этом случае ситуация разрешается благополучно: мальчик жалуется родителям, те, сообразив, что учителя следует «подмазать», приглашают его домой, обильно угощают и вручают ему дорогие подарки. И тогда он сменяет гнев на милость. Ситуация, хорошо знакомая и нашим современникам.

Классическим описанием наказания нерадивого ученика в греческой школе служит шутливая зарисовка древнегреческого поэта III века до н. э. Герода. Мать насильно ведет лентяя-сына, пристрастившегося вместо школы к азартным играм, к учителю, чтобы тот наказал его: «…ему б ослов пасти надо, А я-то грамоте его учить стала, На черный день подспорье чтоб иметь в сыне!»

Учитель солидарен с матерью: «Получит он свое… Где Эвфий мой? Где же, где Филл и Коккал? Ну, поднять его живо на плечи! А где мой едкий бич, где бычий хвост, коим кандальников и лодырей я всех мечу?».

Это наказание – вздергивание ученика на плечи старших и порка – изображено на фреске в Помпеях в доме Юлии Феликс. Оно напоминало вздергивание на дыбу. Неслучайно античные авторы, например Цицерон и Августин, сравнивают наказания школьников именно с «дыбой».

Изображают его и мозаики из византийской Сирии, относящиеся к началу V века, которые запечатлели этапы воспитания мальчика и юноши по имени Кимброс. Порка считалась нормальной, естественной составляющей образовательного процесса.

Примечательно, что наказание детей рассматривалось римлянами не только как дисциплинарная мера, не как бытовой садизм педагогов, но главным образом как подготовка к их будущей жизни, воспитание стойкости и мужества. Мрачно прославилось спартанское воспитание, которое обязательно включало физические наказания, причем даже без вины. Так, мальчики должны были без криков и стонов выдерживать ритуальную порку на алтаре Артемиды.

Сократ, предтеча индивидуального подхода к воспитанию

Хорошо известно, что обучение – штука довольно конкретная. Нельзя учиться вообще, можно обучаться каким-то определенным наукам и ремеслам. Выбор профессии – задача непростая. Стояла она и перед людьми древности. Далеко не всегда родители учитывали пожелания самого ребенка. Подавляющее большинство желали, чтобы их сыновья овладели ремеслом и были им подспорьем в старости – далее их мечты не простирались. Если же дети обладали какими-то талантами, то это скорее вызывало раздражение. Так, римский поэт Овидий Назон вспоминал, как отец ругал его за склонность к стихотворству: «Оставь никчемное дело! Хоть Меонийца[20]20
  Гомер, сын Меона.


[Закрыть] возьми – много ль он нажил богатств?» – твердил ему отец.

Послушный родителю Назон пытался перекроить себя, но ничего не вышло: «Не был я глух к отцовским словам: Геликон покидая, Превозмогая себя, прозой старался писать, – Сами собою слова слагались в мерные строчки, Что ни пытаюсь сказать – все получается стих».

Схожие проблемы были и у писателя Лукиана из Самосаты (125–180 гг.). Родители отдали его в обучение родному дяде-каменотесу. «Дядя дал мне резец и велел осторожно обтесать плиту, лежавшую в мастерской, прибавив при этом обычное: “Начало – половина всего”. Когда же я по неопытности нанес слишком сильный удар, плита треснула, а дядя, рассердившись, взял первую попавшуюся ему под руку палку и совсем не ласково и не убедительно стал посвящать меня в тайны ремесла, так что слезы были вступлением к моим занятиям ваянием».

Не без хвастовства Лукиан сообщает, что, оценив все тяготы учения, «возгорел стремлением к самому прекрасному и захотел быть образованным, нисколько не испугавшись своей тогдашней бедности, и помня также, каким я теперь вернулся к вам – во всяком случае не менее знаменитым, чем любой из ваятелей».

То есть мы видим, что древние родители с трудом признавали за детьми право на самостоятельный выбор профессии. Даже подросшие дети были лишены права высказывать свое мнение, они обязаны были слушать.

Но вот в Афинах появился философ, на многие века опередивший свое время. Звали его Сократ (469–399 гг. до н. э.). Он ничего не писал, это его ученики записывали свои диалоги с ним, ведь Сократ не витийствовал, а задавал вопросы, предлагая собеседнику самому на них отвечать. Он терпеливо выслушивал путаные ответы молодых людей, которые, как и современная молодежь, жаловались, что их никто не понимает, но не могли внятно объяснить, чего же именно они хотят.

Особенно показателен диалог Платона «Феаг», который повествует о том, как к Сократу пришел пожилой афинянин Демодок и пожаловался на своего сына Феага, который, по его словам, ничему не хотел учиться, но при этом «жаждал стать мудрым». Отец сердился, юноша обижался, но не мог точно сформулировать своих желаний. Тогда Сократ начал издалека:

– Называешь ли ты мудрыми людей, знающих свое дело или не знающих?

Феаг, естественно ответил, что знающих. Выяснив, что некоторое воспитание и образование юноша уже получил, Сократ принялся выяснять, «что это за премудрость», к которой так стремился молодой человек. Он принялся перечислять всевозможные профессии, упирая на то, что каждая из них требует некой «мудрости» и не может существовать мудрости вообще, без конкретики. Феаг отказался быть кормчим на корабле, не желал учиться управлять колесницей, не хотел быть земледельцем, плотником, музыкантом, но не мог дать своей мечте никакого названия, кроме «мудрости». Лишь задав множество наводящих вопросов, Сократ выяснил пристрастие юноши: тот хотел освоить искусство управления людьми и стать политиком.

Сократ. Римский бюст, I век до н. э.

Сократ был первым, кто поднял вопрос о совместимости родителей и детей. Однако он исходил из того, что родители всегда желают своим детям добра, а если и бранятся – то лишь от усталости и несдержанности. Поэтому обижаться на родителей – со стороны детей есть проявление неблагодарности и несправедливости. Ведь дети получают от родителей наивысшее благо – бытие. «Им, не бывшим прежде, родители дали бытие, дали им возможность увидеть столько прекрасного и сделали их причастными стольких благ, – всего того, что боги предоставляют людям; эти блага кажутся нам дороже всего на свете».

Когда его сын возразил, что легче вынести лютость зверя, нежели лютость сварливой матери, Сократ напомнил, что младенцем сын доставлял матери немало «хлопот и криком и поступками, и днем и ночью, капризничая с детства». Он предлагал относиться к обидным словам родителей как к заученной актерами пьесе, считая, что за словами нет пожелания зла. Сократ напоминал, что «…женщина после зачатия не только носит это бремя с отягощением для себя и с опасностью для жизни, уделяя ребенку пищу, которой сама питается, но и по окончании ношения, с большим страданием родив ребенка, кормит его и заботится о нем, хотя еще не видала от него никакого добра; и хотя ребенок не сознает, от кого он получает добро, и не может выразить свои нужды, но она сама старается удовлетворять его желания; долгое время она кормит его, и днем и ночью неся труды и не зная, какую получит за это благодарность. Но недостаточно только выкормить детей: когда родители находят, что дети уже в состоянии чему-нибудь учиться, они сообщают им сведения, полезные в жизни, какие у них самих есть; а если чему, думают они, другой более способен научить детей, то посылают их к нему, не щадя расходов, и всячески заботятся, чтобы из детей у них вышли как можно лучшие люди».

Но даже при таком уважительном отношении к родителям, к старшему поколению, манера Сократа общаться с молодежью, интерес к внутреннему миру юношей вызвал гнев афинских старейшин. Философа обвинили в том, что он развращает молодежь. Сначала ему запретили общаться с молодежью, а потом, когда выяснилось, что он этот запрет не соблюдает, Сократа приговорили к смертной казни: он должен был выпить яд. Ученики предлагали Сократу бежать из Афин, но он отказался. Последний день жизни философ провел, утешая своих учеников беседами о бессмертии и посмертной судьбе души.

Воспитательный метод Олимпиады Эпирской

Чрезвычайно токсичной воспитательницей, по меркам любых веков, была мать Александра Македонского – Олимпиада (375–316 гг. до н. э.). И это при том, что сына своего она любила безмерно!

Олимпиада отличалась яркой красотой: увидев ее еще совсем юной в храме во время мистерии, царь Филипп Македонский страстно влюбился и поспешил заключить с ней брак. Однако страсть вскоре прошла, и супруги совершенно охладели друг к другу. Филипп считал жену злой и ревнивой, а также не выносил ее пристрастия к змеям – храмовым животным Доброй Богини, жрицей которой была Олимпиада. Эти ручные змеи жили у Олимпиады в комнатах, грелись у нее на груди и даже спали вместе с ней. Филипп змей не любил, и его приводило в ужас, что жена пускает их в постель. Вид змей, вытянувшихся вдоль тела супруги, навсегда погасил его любовный пыл.

Олимпиада в отместку мужу сочинила сказку, что сына зачала она не от него, а от самого бога Зевса, явившего к ней в образе змея. Эту сказку она постоянно повторяла сыну, так что Александр возомнил себя сыном бога, а своего реального отца возненавидел. Из-за такого воспитания впоследствии, несмотря на свои военные и политические успехи, Александр порой вел себя неадекватно: он действительно считал себя божеством и требовал соответствующих почестей.

Многочисленные любовные похождения Филиппа и его повторные браки давали Олимпиаде отличный повод разжигать в сыне ревность и ненависть. Всякий раз, как приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо город или одержал славную победу, Александр не радовался успехам отца, а напротив – мрачнел, повторяя: «Отец успеет захватить все, так что мне уже не удастся совершить ничего великого и блестящего».

Олимпиада пестовала честолюбие своего сына, постоянно внушая Александру, что он выше всех остальных людей. Он даже отказался от участия в Олимпийских играх, заявив, что готов состязаться в беге только в том случае, если его соперниками будут цари.

Несмотря на то, что Олимпиада всячески настраивала сына против отца, Филипп его очень любил и старался дать сыну наилучшее воспитание. У него были и другие дети, в том числе дочь Европа от младшей жены Клеопатры и сын Арридей, страдавший эпилепсией и считавшийся слабоумным. Учитывая сложный характер Александра, многие сомневались, что он унаследует царский трон: наследником Филиппа мог стать Арридей или муж царевны Европы.

Неизвестно, чем бы все могло закончиться, но Филиппа неожиданно настиг кинжал убийцы. Весьма возможно, что в деле была замешана Олимпиада, однако никаких обвинений ей не предъявлялось.

Александр и Олимпиада. Шёнбрунн, Вена

После смерти супруга Олимпиада, которой теперь ничто не мешало сводить старые счеты, приказала заколоть малышку Европу прямо на коленях у матери, а затем вынудила покончить с собой и саму Клеопатру.

Олимпиада гордилась завоевательными походами Александра Македонского и его огромной империей. Ей нравилось ощущать себя матерью «бога». К сожалению, ее специфические методы воспитания плохо сказались на психике молодого императора: он был очень вспыльчив, легко возбудим и в этом состоянии порой совершал дикие, необдуманные поступки. Так, он приказал заживо сжечь мальчика-раба, только для того, чтобы посмотреть, как будет гореть нефть, если ей обмазать человека. Раб ничем не прогневал Александра, напротив: он был милым, и его все любили… Сам Александр горевал, увидев, чем обернулся его приказ. А другой раз, напившись на пиру, он ударом копья убил своего лучшего друга… Смерть забрала Александра в тридцать два года, процарствовал он тринадцать лет. Сразу после его смерти огромная империя начала распадаться. В течение следующих пятнадцати лет погибли все члены царской семьи и почти все сподвижники великого царя. Одни нашли смерть в сражениях, другие были казнены или убиты без суда. Погибли все жены и наследники Александра.

Пережившая сына Олимпиада велела бросить в тюрьму несчастного слабоумного Арридея, и там он был убит. Она поссорилась почти со всеми соратниками Александра и принялась им мстить. Но многие мечтали отомстить и ей самой! Один из бывших друзей Александра, жестоко им оскорбленный, взял в плен Олимпиаду и приговорил ее к смерти.

Глава 2
Средневековая Европа

Юстус Сустерманс. Спеленутый младенец. XVIII век

Детоубийство умышленное и неумышленное

В Средние века в Европе с почти повсеместным[21]21
  Именно «почти», так как некоторые области Скандинавии очень долго оставались языческими, племена язычников жили и в Прибалтике.


[Закрыть] распространением христианства обычай безжалостного умерщвления ненужных младенцев стал уходить в прошлое.

Архиепископ Кессарии Василий Великий (330–379) клеймил детоубийц в своих проповедях, приравнивая к убийству и выкидывание младенцев.

Церковный собор, проходивший в 442 году в городе Везоне на юго-востоке Франции, рассматривал случаи выкидывания новорожденных как нечто возмутительное. Согласно его решениям, о нахождении брошенного ребенка следовало объявлять в церкви.

По законам вестготов VII века н. э. детоубийство каралось ослеплением виновной матери или отца, если было доказано, что он побудил женщину совершить преступление.

В Бамбергском уложении 1507 года говорилось об уже давно практикующемся обычае хоронить детоубийц заживо. Эта страшная казнь могла быть заменена утоплением, если будет доказано, что преступление было вызвано крайним отчаянием.

Из Уложения эти законы перекочевали в Каролину – сборник законов Священной Римской империи: «Женщина, которая злоумышленно, тайно и по своей воле убьет своего ребенка, уже получившего жизнь и сформировавшиеся члены, да будет согласно обычаю заживо погребена и забита кольями». Ужасная казнь! Но, как и в Уложении, закон оговаривал, что она может быть заменена простым утоплением, однако если суд сочтет нужным, то перед смертью детоубийц пусть «рвут калеными щипцами». Надо заметить, что законы Каролины вообще отличались крайней жестокостью, в более поздние века детоубийц обычно просто вешали.

И все же, какими бы суровыми ни были законы, практика показывает, что от нежеланных детей продолжали избавляться, но уже тайком. Записей об этом мало, но статистика говорит сама за себя: мужчин в Средние века обычно было раза в полтора больше, чем женщин. А это значит, что «лишних» девочек тем или иным способом устраняли. Непутевые римлянки долгое время выбрасывали малышей в Тибр. Тела вылавливали, но доказать, чей это ребенок, было уже невозможно.

Обычным делом было подстроить несчастный случай, чтоб трудно было доказать злой умысел. Самым простым было «заспать» дитя – то есть случайно придавить его во сне.

Детоубийства продолжались, пока несчастным матерям не предоставили альтернативы, то есть пока в Европе не появились воспитательные дома. Традиция создания таких домов восходит ко времени правления византийского императора Юстиниана (527–565 года н. э.). Тогда в Константинополе при храме Св. Апостолов учредили орданотрофий, то есть приют «кормления сирот».

В конце XII века римский папа Иннокентий III при больнице Санто-Спирито приказал создать так называемый ruota degli esposti – детский люк, то есть место, где можно было анонимно оставить младенца. В 1294 году флорентийская Синьория постановила учредить Воспитательный дом при церкви Санта-Мария Новелла. Однако строительство настолько затянулось, что Воспитательный дом был официально открыт лишь в 1445 году.

Конечно, это была капля в море. И все же, начиная с XV века, воспитательные дома открывались во многих странах. Однако, к сожалению, еще долго в городских канавах и мусорных кучах находили мертвых младенцев. Именно это уже в Новое время – в XVIII веке побудило заняться благотворительностью англичанина Томаса Корэма (1668–1751), бывшего мореплавателя и хозяина корабельной верфи. Он в 1741 году открыл госпиталь для найденышей в Блумсберри. О детях там заботились. Уровень смертности достигал 50 %, в то время как в семьях бедняков и в работных домах подчас умирали все рожденные дети.

Впрочем, нельзя сказать, что детей в семьях берегли; погибали они часто и от болезней, и от несчастных случаев. В судебных протоколах довольно часто можно встретить упоминания о том, как маленький ребенок, оставшись без присмотра, вышел из родительского дома и упал в пруд; двухлетняя девочка свалилась в канаву и утонула, младенец, оставленный под присмотром трехлетней сестренки, задохнулся.

Ричард Гельмгольц, профессор права, французской литературы и средневековой истории, обнаружил в церковном суде английского города Рочестера с 1447 по 1455 год тринадцать обвинений в детоубийстве. Пять касались супружеских пар, пять – женщин, а три преступления совершили мужчины. В суде Кентерберийской консистории с 1469 по 1474 год нашлось десять аналогичных дел.

Родителей привлекали к ответственности и за пренебрежение, приведшее к смерти детей. Роберт Ньюленд и его жена были наказаны за то, что их ребенок сгорел заживо из-за небрежности, а Джон Бери и его жена – за то, что позволили своему сыну разбиться, упав с повозки. Марджери Селби из Кентербери тоже была обвинена в преступном небрежении: она весь день отсутствовала дома, оставив младенца, которому не исполнилось и трех месяцев. Но во всех случаях наказания родителям были не слишком строгими: это были церковные епитимьи.

Так происходило с детьми бедных родителей. Однако и в богатых семьях, имевших возможность нанимать нянек, далеко не все обстояло благополучно. Ведь няньки главным образом были озабочены не здоровьем ребенка, а тем, чтобы дети им не слишком досаждали, а если сами были молоды – то относились к подопечным как к живым игрушкам. Некоторые историки упоминают «игру», во время которой взрослые перекидывали друг другу спеленатых младенцев. Для маленького Луи-Шарля, графа де Марля, брата будущего французского короля Генриха IV, такая игра закончилась трагично: в 1555 году некий дворянин, чье имя не было упомянуто, и глуповатая кормилица принца развлекались тем, что перебрасывали младенца друг другу словно мячик. В очередной раз кормилица не поймала мальчика, тот упал и сильно расшибся. Боясь наказания, кормилица никому не рассказала о случившемся. Как потом оказалось, у младенца было сломано ребро, началась горячка… Ребенка стали лечить, но поздно: он умер[22]22
  Схожие игры продержались века. Даже в XX веке взрослым казалось естественным подкидывать и ловить младенцев. Иногда не успевали поймать, порой ловили слишком грубо и младенческие ребрышки трескались…


[Закрыть].