Текст книги "Седьмая чаша"

Барак наморщил лоб:

– А как вы поняли, что у нас ничего не вышло?

– Интуиция.

– Харснет был в бешенстве на самого себя. Он сказал, что должен был оставить нас с вами наблюдать, а сам поднять на ноги всех вестминстерских констеблей, чтобы выкурить мерзавца из зарослей. Он не верит, что человек может просидеть в холодном болоте целый день. – Мой помощник вздернул брови. – Если только ему не помогает сам дьявол.

– Только этого нам не хватает!

– Он прав в том, что пролежать там целый день и не наделать шуму – это что-то невероятное. Я бы так не смог.

– Мы знаем, насколько велика решимость этого человека, – заметил я. – Но откуда он мог узнать, что мы придем туда осматривать место, где нашли доктора Гарнея? Меня это весьма тревожит.

– Меня тоже, – с чувством сказал Барак.

С минуту мы сидели молча, затем Барак спросил:

– Как там Адам Кайт?

– Безумен. Надеюсь, Гай сумеет помочь ему, но, честно говоря, сомневаюсь в этом.

– А у меня есть новости. Я отправил записку Гибу Руку, и он сразу же прислал ответ с одним из своих сыновей. Завтра он ждет нас у себя дома, чтобы рассказать про убийство, произошедшее в Ламбете прошлой зимой.

Значит, опять на болота! И все же эта новость приободрила меня. Хоть что-то положительное после целого дня ужасов.

– Спасибо, Джек, – поблагодарил я. – Тебе пора домой. Тамазин будет волноваться.

– Сегодня я договорился выпить со старыми друзьями, – с вызовом ответил он.

Когда Барак ушел, я отправился в свою комнату.

«Бедная Тамазин, – думал я. – И бедная Дороти. Нужно было проведать ее, прежде чем идти домой».

На своем столе я увидел официальную бумагу с печатью суда прошений. Она могла сулить только дополнительную работу.

За окном пошел дождь, и тяжелые капли гулко забарабанили по стеклу.

Глава 13

Следующим утром мы с Бараком вновь отправились на болота. На сей раз – на лошадях. Стоял по-настоящему весенний день: ясный, солнечный, хотя и ветреный. Сьюки, черная кобыла Барака, трясла тонкой головой и настороженно нюхала воздух. Повсюду, даже между обвалившимися камнями давно закрытого монастыря ордена доминиканцев, распускались крокусы и подснежники.

Когда мы оказались в Чипсайде, я посмотрел на попрошаек, собравшихся вокруг кондуита. Среди них был и мужчина из Бедлама, распевавший что-то невразумительное. Острым взглядом он ощупывал толпу, пытаясь встретиться глазами с кем-нибудь из прохожих, дабы, устыдившись, тот дал ему монетку.

Проехав по Лондонскому мосту, мы пересекли Саутуорк. Барак показывал, куда свернуть, потому что именно ему сын Гиба подробно объяснил, как добраться до отцовского жилища. Нам нужно было выбраться на дорогу, тянувшуюся вдоль болот по дальней оконечности Саутуорка, миновать стоявшую там церковь и попасть к поселениям коттеров.

Церковь мы нашли без труда – небольшое норманнское строение, одиноко торчавшее на границе камышовых зарослей. Мимо нее шла широкая дорога, петлявшая по болотам и выводившая в конце концов на сухое пространство. На пути нам попалась группа мужчин, которые пытались укрепить вконец раскисший участок дороги с помощью угольного шлака и срубленных ветвей. При нашем приближении они отступили на обочину и поклонились. Мне подумалось, что, наверное, по мере увеличения числа коттеров они решили сами поддерживать дорогу в порядке, чтобы иметь возможность возить свои продукты на рынок. Они вернули к жизни целый район, и неудивительно, что землевладельцы положили глаз на результаты их трудов.

– Нашего местного мясника арестовали, – сообщил мне Барак.

– И его тоже? – Я подозрительно посмотрел на помощника. – А ты, часом, не покупал мясо в Великий пост?

– Я бы и покупал, да Тамазин слишком осторожна для этого.

– У нее всегда была голова на плечах.

– Если правда, что Кэтрин Парр симпатизирует реформаторам, – поменял тему Барак, – она окажется в очень опасном положении, выйдя замуж за короля Генриха. Гардинер и Боннер станут следить за каждым ее шагом, вынюхивать, подслушивать, в надежде на то, что она допустит какое-нибудь крамольное, с точки зрения папистов, высказывание, которое они тут же передадут королю.

– С них станется. Но чтобы отвергнуть предложение короля о браке, тоже требуется немалое мужество.

Барак окинул взглядом болота.

– Как могут быть связаны с ней эти два убийства? Кому могло понадобиться сорвать матримониальные планы?

– Мотив может быть у Томаса Сеймура, – сказал я.

– Никогда не поверю, чтобы сэр Томас Сеймур целый день валялся на брюхе в холодном болоте! Он скорее удавится, чем согласится испортить свой шикарный наряд.

Барак говорил весело, и все же в его голосе угадывалось какое-то напряжение.

Теперь камыш окружал нас со всех сторон. Стали появляться домики с примыкавшими к ним небольшими возделанными участками.

Дом Гиба – глинобитная избушка, как и остальные, – был пятым по счету. Из дыры в соломенной крыше вился дымок. Гиб работал на своем участке, вскапывая жирную землю. Там же трудились – копали и что-то сеяли – его жена и семеро детей. Барак окликнул хозяина по имени, и тот подошел к нам. За ним гуськом потянулось все его семейство. Пока мы спешивались, они стояли вокруг нас. Детишки, разинув рты, смотрели на мой горб.

– Это мой адвокат, – с гордостью представил меня Гиб. – Ему нужна моя помощь в одном важном деле.

Его жена, худая женщина с уставшим лицом, сделала книксен и тепло улыбнулась.

– Мы так благодарны, сэр, за то, что вы для нас сделали! Вовек не забудем!

– Благодарю вас.

Как и все адвокаты, я был падок на похвалы. Их приходилось слышать так редко.

Гиб хлопнул в ладоши.

– Мейзи, дети, за работу! У нас с мастером Шардлейком секретный разговор.

Барак хитро подмигнул мне.

Семейство коттера вернулось к работе, но детишки продолжали стрелять в мою сторону любопытными взглядами.

– Не хочу, чтобы они слушали все эти ужасы, – пояснил Гиб, сразу посерьезнев. – Привяжите своих лошадей к этому столбу и пойдемте в дом.

Мы вошли следом за ним в хибару, где пахло сыростью и дымом. Взгляду не на чем было остановиться. Из мебели тут стояло всего несколько жалких коек, а тепло шло от огня, горевшего в яме посередине пола. Единственное окно было без стекол, грубые ставни открыты. Из окна был виден огород, за которым простирались болота.

– Унылое местечко, – покивал Гиб.

– Зимой, когда все завалено снегом, здесь, наверное, очень одиноко?

– И не говорите, сэр! Одиноко и ужасно холодно. Сейчас хоть есть чем заняться. Огород вскопать и все такое. Присаживайтесь вон на ту скамейку.

Он принес слабое пиво и уселся на стул напротив нас.

– Вы хотели расспросить меня насчет бедного Уилфа Тапхольма?

– Так звали убитого?

– Да.

Он помолчал, вспоминая.

– Его нашли в январе. Его кокнула Елизавета Уэльская. Это кличка шлюхи из Бэнксайда, с которой он жил.

Гиб плюнул в огонь, а мы с Бараком переглянулись. Похоже, ложный след.

– Вы уверены, что это сделала именно она? – спросил я.

– Все в этом уверены, иначе не выдали бы ордер на ее арест. Они с Уилфом жили несколько месяцев, но постоянно собачились. Оба любили выпить. В декабре он ее выгнал, а через месяц его нашли мертвым. Коронер ищет ее, но другие шлюхи говорят, что она вернулась в Уэльс. Там она заляжет под корягу, и черта с два ее найдут.

– Но прямых доказательств того, что это ее рук дело, не было?

– Ну, кто бы это ни сотворил, он, должно быть, здорово ненавидел Уилфа. – Гиб хитро посмотрел на нас. – А вы хотите сказать, что его отправила на тот свет не Елизавета, а кто-то другой?

– Мы ничего такого не говорим, – ответил я. – Мы не знаем. Это вы заявили в Вестминстере, что вашего друга, вероятно, убил землевладелец.

Гиб усмехнулся:

– Это я ляпнул просто так, чтобы позлить сэра Джеффри.

Он выжидательно смотрел на нас, но потом понял, что мы ему ничего интересного не расскажем.

– Что же все-таки произошло? – спросил Барак. – Ты говорил, что его убили каким-то жутким способом.

– Так оно и было. Я расскажу вам по дороге к его дому. Ключ у соседа. Я подумал, что вам будет любопытно взглянуть на его берлогу.

Гиб высунул голову в окно. Я посмотрел в ту же сторону и увидел, что его дочка, девочка лет десяти, без устали прохаживается взад-вперед мимо окна, делая вид, будто засевает грядку.

– У этих поросят слишком длинные уши, – проворчал отец семейства.

Я бросил взгляд на Барака. Тот пожал плечами. Все указывало на то, что это убийство не имело никакого отношения к нашему расследованию. Но почему бы не дослушать историю до конца?

– Что ж, пошли, – согласился я.

Гиб повел нас по дороге к восточной оконечности поселка. Почва становилась все более топкой, а дома малочисленными. Под нашими ногами хлюпала вода, по обе стороны дороги красовались огромные лужи, поросшие камышом. Высоко в небе резвилась пара ласточек – первые, встретившиеся мне в этом году.

– Что же случилось с Тапхольмом? – спросил Барак.

– Уилф был странным парнем, – стал рассказывать Гиб. – Он всегда был сварлив, в скверном настроении, и казалось, что ему нравится жить в одиночестве в самом дальнем доме. Мы видели его только на рынке. Пару лет назад он вдруг стал ревностным протестантом и твердил на каждом углу, что вот-вот наступит конец света, на людей обрушится чума, землетрясения и придет Христос, чтобы судить всех нас. Он говорил о радости спасения души, причем говорил с самодовольством, словно втайне радуясь тому, что сам он спасен, а остальные бедные коттеры – нет. Он ходил на тот берег реки, в какую-то протестантскую церковь. Но вы же знаете, как бывает с деревенщиной: у них все быстро заканчивается. Прошлой осенью он закрутил с этой… Елизаветой Уэльской, и она переехала к нему. Они напивались и начинали ругаться, как я уже сказал. Потом Уилф выгнал эту бабу и запил. Его часто можно было видеть, когда он, пьяный, шатался по здешним тропинкам. А затем он пропал. Сосед видел, что его дом долго стоял запертым, и решил, что Уилф подался в иные края. «Возьму-ка я его землю, пока она снова не превратилась в болото», – подумал он, взломал ставень и заглянул внутрь. Позже он рассказывал, что запах, которым шибануло оттуда, едва не свалил его с ног.

Лицо Гиба было мрачным.

– Уилф лежал на полу – связанный и мертвый. Рот заткнут кляпом. Видевшие труп говорили, что на его вытаращенные от ужаса глаза было страшно смотреть. Кто-то изрезал его ножом, связал и бросил. На бедре была огромная гноящаяся рана, в которой кишели черви. От чего он умер – то ли от раны на ноге, то ли от голода, то ли от холода, – так никто и не узнал.

Мы молчали. Эта смерть была похуже, чем та, которая постигла Роджера. Тапхольм умирал долго и мучительно.

– Если у него началась гангрена, возможно, она его и убила, – предположил Барак.

– Эта потаскуха заслуживает петли, – с неожиданной злостью заявил Гиб.

Я посмотрел на Барака, и тот слегка мотнул головой. Как бы ужасна ни была смерть коттера, она ничем не напоминала убийства Роджера и доктора Гарнея.

Мы прошли по тропинке, уходившей вбок от основной дороги, и она привела нас к одиноко стоявшей избушке – столь же убогой, как и все остальные. Ставни были закрыты, а на двери висел тяжелый замок. Один ставень был расщеплен в самом низу, там, где сосед взломал его. Гиб посмотрел на дом и быстро перекрестился.

– Сейчас принесу ключ. Он у соседа. Я быстро.

Гиб пошел обратно к главной дороге, и вскоре заросли камыша скрыли его. Я окинул взглядом огород. Тот уже начал зарастать, и на грядках уверенно лезли вверх сорняки.

– Это тупик, – проговорил Барак.

– Похоже на то. И все же…

– Что?

– Гиб описал огромную язву. Мне знакома эта фраза или похожая на нее. В последнее время люди часто произносят фразы, которые я каким-то образом знаю. Казначей Роуленд сказал про фонтан крови; человек, который нашел доктора Гарнея, тоже упомянул воду, превратившуюся в кровь.

– Нам и без этих шарад есть о чем беспокоиться, – раздраженно ответил Барак. – Послушайте, давайте скажем Гибу, когда он вернется, что нам нет нужды заходить в дом. И без того ясно, что коттера, разозлившись, убила валлийка.

– Чтобы так убить, нужно очень сильно разозлиться.

Гиб вернулся через несколько минут.

– Пит Ламмас дал мне ключ. Коронер велел ему присматривать за домом. Сам он, правда, не хочет снова туда заходить.

Гиб помолчал.

– Послушайте, сэр, я, пожалуй, тоже туда не пойду. С меня довольно рассказов о том, как там все было. Могу я оставить вас здесь, а вы потом принесете мне ключ?

– Хорошо, – согласился я.

Гиб отдал ключ Бараку, поклонился и ушел. Я все еще был погружен в раздумья. Эти фразы не выходили у меня из головы.

– Дверь прикажете открывать мне? – с нескрываемым сарказмом осведомился Барак.

Не дождавшись ответа, он отпер замок и толкнул дверь. Открываясь, она скребла по земляному полу. Мы, не сговариваясь, отшатнулись, поскольку на нас дохнуло вонью, которая обычно стоит в мясницких лавках и смешана с запахом пота и грязи. Изнутри доносилось жужжание, словно там вился огромный рой мух.

– Иисусе! – выдохнул Барак.

Мы боязливо ступили в темные внутренности лачуги. Я разглядел очертания стульев, стола и чего-то, что напоминало кучи мусора, наваленные на полу. Несмотря на погоду, здесь было видимо-невидимо мясных мух, вялых из-за холода. Мы то и дело отгоняли их от своих лиц. Барак прошел к ставням и распахнул их.

В свете дня открылась грязная комната, охапки сгнившего камыша на полу, полная до краев ночная ваза в углу и повсюду – ворохи тряпья. Потревоженные мухи снова принялись жужжать, некоторые вылетали в окно.

– Гиб сказал, что в язве на ноге у бедолаги кишели черви, – проговорил Барак. – Вот они-то и превратились в мух. Еды здесь для них хоть отбавляй.

Он поддел ногой какую-то тряпку, и из-под нее с раздраженным жужжанием вылетело еще несколько мух.

– Думаю, это его штаны. Взгляните, они разрезаны и буквально пропитаны засохшей кровью. Господи, ну это же надо – изрезать человека ножом и оставить его умирать от гноящихся ран! Это точно какая-то месть.

Я стоял посередине зловонной комнаты и оглядывался.

– Люди коронера, вероятно, срезали одежду с тела, да и бросили, – сказал я. – Взгляни, здесь тоже лоскуты.

– Тут, наверное, уже была вся эта грязища, когда бедного дурака прикончили.

Я посмотрел на стоявшую в углу низенькую кровать. Над ней к глинобитной стене было приколочено дешевое деревянное распятие. Реликвия, оставшаяся от протестантского прошлого бедняги?

– Идемте отсюда, – предложил Барак. – Здесь нет ничего, кроме грязи и тряпья.

– Подожди, не так быстро.

Оттого что я так долго находился на ногах, у меня мучительно болела спина и хотелось присесть.

– Это уединенное место, а Тапхольма не очень-то любили. Коли убийцей был кто-то из знакомых Уилфа, он наверняка знал: если посреди зимы связать беднягу и оставить умирать в этой избушке, могут пройти месяцы, прежде чем кто-то обнаружит его.

– Почему вы говорите «он»? Убила наверняка женщина.

– Сомневаюсь.

Я посмотрел на кровавое пятно на полу возле холодного очага.

– Его побороли, возможно, сбили с ног, потом связали, заткнули рот и бросили здесь. Наконец ему разрезали ногу. Пьяная шлюха, которую он выгнал из дома, скорее ударила бы по голове.

– Может, ей хотелось, чтобы он умирал долгой и мучительной смертью? – мрачно предположил Барак.

– А если это все же не она?

– Кто же тогда?

– Тот, кто убивает умело, превращая смерть в ужасный спектакль.

По пятну засохшей крови ползало несколько мух.

– Боже, как он, должно быть, страдал!

– Это убийство не имеет ничего общего с другими, – нетерпеливо сказал Барак и зло пнул ногой кучу тряпья. – Господи, а это что такое?

В груде тряпок что-то звякнуло. Барак наклонился и, зажав нос, принялся рыться в лохмотьях. Через пару секунд он выпрямился, держа в руке большой оловянный знак с изображением какого-то сооружения в виде арки. Я взял находку из руки Барака.

– Знак пилигрима, – сказал он. – Из усыпальницы Эдуарда Исповедника. Странная вещь для протестанта. Разве они не считают усыпальницы папистским пережитком? Может, его уронил один из констеблей, когда они выносили тело?

– Вряд ли. Люди сейчас не носят знаков пилигрима, если только не хотят, чтобы их приняли за папистов. Но кто-то определенно обронил его здесь. Поройся в остальном тряпье, Джек, может, еще что-нибудь найдешь.

– Повезло мне с работой! – пробурчал Джек, но все же принялся перерывать кучи грязных тряпок. – Нет здесь больше ничего, – заявил он, посмотрел на распятье на дальней стене и перевел взгляд на кровавое пятно на полу. – Несчастный. Интересно, раскаялся ли он в своем прелюбодеянии, когда лежал здесь, а черви пожирали его ногу?

Я вздрогнул:

– Что ты сказал?

– Я сказал, интересно, пожалел ли он о своей связи со шлюхой…

– Нет-нет, ты сказал «раскаялся ли он в своем прелюбодеянии». Почему ты использовал эту фразу?

Барак посмотрел на меня как на сумасшедшего:

– Не знаю, просто в голову пришла. Она ведь из Библии, разве нет?

Я схватил его за плечо:

– Да-да, именно так. Фразы из Библии. Их мы слышим чуть ли не каждый день. Они вошли в наш повседневный язык. Вот почему у меня в мозгу застряли и другие фразы. Я стоял в этом ужасном месте и лихорадочно размышлял: неужели такое возможно?

– Что возможно?

– О господи! Только бы я ошибался! Идем.

– В чем вы хотите ошибиться, мастер? Вы говорите загадками.

– Нам нужно в церковь. Та, которая стоит на болоте, сгодится.

Я выбрался из лачуги и быстро зашагал по направлению к дороге. Барак запер дом и поторопился следом за мной. Временами ему даже приходилось переходить на бег. Наконец мы добрались до участка Гиба. Он снова трудился в своем огороде. Я велел Бараку вернуть ключ, а сам отвязал лошадей и, используя в качестве ступеньки ствол лежащего дерева, взобрался в седло.

– Куда вы так спешите? – крикнул Гиб нам вслед, когда Барак с загоревшимся от азарта лицом бросился к своей кобыле. – Что вы там нашли?

– Ничего! – крикнул в ответ Барак и запрыгнул в седло. – Ему понадобилось в церковь, вот и все!

Дверь церкви была открыта, и, переступив порог, мы оказались под ее прохладными сводами. Она была отделана в старом стиле: стены выкрашены в яркие цвета, полы выложены узорчатой плиткой. Повсюду горели свечи и пахло ладаном, хотя ниши, в которых когда-то стояли усыпальницы и статуи святых, теперь пустовали. На пюпитре позади богато убранного алтаря лежала Библия, для надежности прикрепленная цепью. Согласно приказу, который издал лорд Кромвель за год до своего падения, Библия на английском языке должна была находиться в каждой церкви. Эта часовня была точным отражением того, что король хотел бы видеть повсюду: никаких святых и реликвий, а в остальном все по-старому, как было до разрыва с Римом. Здесь, по крайней мере, все было гармонично.

– Что нам тут понадобилось? – спросил Барак.

– Я хочу заглянуть в Библию. Сядь на скамью и отдыхай, пока я буду искать то, что мне нужно.

– А что вам нужно?

Я повернулся к нему лицом:

– Мы говорили о фанатичных протестантах, о пророках, которые предрекают скорый Армагеддон. Они проповедуют на каждом углу. Вот почему епископ Боннер так хочет покончить с ними. Но откуда они берут эти пророчества? Из какой части Священного Писания?

– Из Книги Откровения, откуда же еще!

– Вот именно, из Апокалипсиса Иоанна Богослова. Вот откуда взято большинство тех фраз, которые не давали мне покоя. Это заключительная часть Библии, полная пророчеств. Страшных, жестоких и, в отличие от остальных глав Нового Завета, трудных для понимания. И Эразм, и Лютер сомневались в том, что Откровение на самом деле является Словом Господним, хотя Лютер называет этот текст «боговдохновенным».

– Вы говорите о том, откуда взяты фразы, которые врезались вам в память. Но как…

– Я думаю, что они взяты из определенной части Откровения. Однако, прошу тебя, посиди минутку молча, не отвлекай меня.

Тряхнув головой, Барак сел на скамью в переднем ряду, на которой лежали толстые подушки. Вероятно, во время богослужений здесь располагалось какое-то богатое семейство. Я же взобрался на алтарное возвышение и раскрыл толстую Библию в синем переплете. На фронтисписе был изображен король на троне, под которым располагались Кромвель и Кранмер. Они вручали Библию богато одетым лордам, а те, в свою очередь, передавали ее другим, рангом пониже. Затем я стал переворачивать страницы, сразу по нескольку десятков, пока не добрался до самого конца, Книги Откровения. Найдя интересовавшую меня часть, я принялся читать, водя пальцем по строчкам. Наконец я негромко окликнул своего помощника:

– Барак, иди сюда! Смотри, – сказал я, когда он подошел, – в этой части Откровения Святому Иоанну являются семь ангелов, которые изливают на землю семь чаш, наполненных гневом Бога.

– Я помню, как-то раз наш викарий читал в церкви этот отрывок, но я не мог слушать это: уж больно было похоже на безумный сон.

– Безумный сон… Хорошо сказано. Посмотри сюда. Глава вторая. «Я дал ей время покаяться в любодеянии ее, но она не покаялась». Когда ты произнес это или что-то в этом роде, я сразу понял, откуда взялись все те фразы. Отсюда! Вот послушай. Глава шестнадцатая: «И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи Ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю. Пошел первый Ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его». Отвратительные гнойные раны! Гиб так и сказал. Нечастный Уилф Тапхольм был убит точно так же, как жертвы первого сосуда гнева Божия. А он был верующим, который совершил грех прелюбодеяния. Многие сказали бы, что поэтому на нем была метка зверя.

Барак наморщил лоб.

– Не хотите ли вы подогнать то, что случилось с коттером, под то, о чем говорится здесь? – с сомнением в голосе спросил он. – Как протестанты пытаются подогнать любые события под свои пророчества? Не было на нем никаких меток – ни зверя, ни кого-то еще. И вообще, что это за метка такая?

– Это число шестьсот шестьдесят шесть. Но из Книги Откровения не следует, что оно должно физически находиться где-то на теле человека.

– Если бы кто-то решил перебить всех отступников-протестантов, весь Лондон был бы завален трупами, покрытыми гноящимися ранами!

– Одна смерть может быть символичной, Барак. И я согласился бы с тобой, если бы такое совпадение было единственным. Но послушай вот это: «Второй Ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море». Если Уилф Тапхольм был первым погибшим, значит доктор Гарней был вторым. Он умер, и соленая вода морского прилива превратилась в кровь.

Барак нахмурился и сам перечитал строки Библии. Я заставил работать его скептический ум.

– Но и это еще не все, – продолжал я. – «Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь». Роджер Эллиард умер в фонтане, и вода в нем превратилась в кровь[20]20
  Слово fountain в английском языке означает одновременно «источник» и «фонтан».


[Закрыть].

Движимый внезапно нахлынувшими на меня эмоциями, я ухватился за края пюпитра.

– Бедный Роджер! Какое богохульство!

– Но ведь все утверждают, что доктор Гарней и мастер Эллиард были хорошими людьми, – заметил Барак.

– Да. Выглядит так, будто они совершили нечто греховное, или зверь, убивший их, думал, что они согрешили. – Я сделал долгий глубокий вдох. – И Роджер, подобно Тапхольму, когда-то был радикалом, но впоследствии сошел с этого пути. Может, доктор Гарней тоже? – Я посмотрел на Барака. – Ну как, ты готов согласиться со мной в том, что кто-то убивает людей в точном соответствии с пророчеством о семи чашах гнева Божия?

– Чтобы выполнить это пророчество, – медленно проговорил Барак.

– Да, хотя бы символически.

– Господи Иисусе…

Мой помощник выглядел потрясенным. Некоторое время он молчал, а потом выдавил:

– Это означает, что должно быть еще четыре убийства.

– Да.

– И какое будет следующим?

Я заглянул в Откровение.

– «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце; и дано было ему жечь людей огнем».

– Проклятье! – выругался Барак. – Сначала людей оставляют заживо гнить, потом бросают умирать в воде, а теперь начнут жечь.

– Не думаю, что это может быть связано с Кэтрин Парр, – сказал я. – В конце концов, это не политика, Барак, это религия. Безумная, извращенная религия.

Барак медленно листал страницы.

– Что произойдет после того, как будут вылиты все семь чаш? – спросил он. – Чем все закончится?

Я засмеялся как безумный, и из-под сводов древней церкви мне ответило истеричное эхо.

– А ты как думаешь? Это ведь Книга Откровения, Джек. Она заканчивается концом света!