Текст книги "Ангел тьмы"

– Полагаю, вам не будет интересно знать, что какая-то морда с дробовиком шляется по Элдридж, – сказал я.

– Да что ты говоришь, – ответил фараон, смерив меня взглядом. – А тебе что за дело?

– Да никакого, – пожал плечами я. – Просто показалось, что оно скорее ваше.

– Мое дело – здесь, – объявил фараон, поправив свой легкий летний шлем и надувшись так, что с его синей груди чуть было не брызнули пуговицы. – Судебные дела.

– М-да, – произнес я. – Ну, может, вы тогда скажете доктору Крайцлеру, что его возница прибыл. Это ведь первая задача суда – убедиться, что он держится подальше от здания.

Фараон зыркнул на меня, поворачиваясь к ступеням.

– Знаешь, – сказал он, подходя к двери, – такое вот поведеньице тебе когда-нибудь боком выйдет, сынок.

Я дождался, пока он скроется внутри, а потом покачал головой и сплюнул в канаву.

– Так сними штаны и побегай, – буркнул я. – Сынок. (Наверное, мне стоит здесь отметить, что все годы с доктором Крайцлером не изжили во мне одного, наряду с тягой к куреву, – отношения к фараонам.)

Через пару минут патрульный вернулся в сопровождении доктора Крайцлера, группки его студентов и набожного с виду мешка с костями, в котором я заподозрил преподобного Бэнкрофта. Ребята – самые юные из подопечных доктора – были довольно типичной подборкой тех, кого он привечал в Институте: маленькая девочка из богатой семьи, которая всю жизнь отказывалась разговаривать с кем-либо, кроме собственной няни, – до того, как повстречалась с доктором Крайцлером, разумеется; потом еще пацан, чьи предки-бакалейщики из Гринвич-Виллидж колотили его почем зря лишь потому, что зачат он был случайно, и они его терпеть не могли; еще одна девчушка – ее обнаружил один из приятелей доктора во взрослом публичном доме, хотя ей было от силы лет десять (доктор, к слову, никогда особо не расспрашивал, что же забыл в публичном доме означенный приятель); ну и мальчик из особняка в Род-Айленде – этот все свои восемь лет жизни в нескончаемых припадках ярости крушил все, к чему ни притрагивался.

Все они были облачены в институтскую серо-голубую форму, придуманную самим доктором, дабы богатые детки не могли помыкать бедными. Первая малышка – та, что никогда не разговаривала, – буквально висела у доктора на ноге, не давая ему идти, пока он на ходу делился последними инструкциями и советами с преподобным. Другая девочка просто сцепила за спиной руки и хлопала глазами так, будто вообще не понимала, что за дьявольщина тут творится. Мальчики, напротив, веселились – скакали вокруг доктора, из-под его прикрытия награждая друг друга шутливыми тычками. Типичная вроде бы картина для этого места: однако, присмотревшись, вы без труда заметили бы признаки чего-то не вполне естественного.

В первую очередь, это было видно по самому доктору. Его черный полотняный костюм был измят и местами – до складок, ясно давая понять, что его владелец проработал в нем всю ночь. Впрочем, даже если бы вам ничего не сообщила одежда, это сделало бы его лицо: взгляд у доктора был предельно уставший и опустошенный, без всякого намека на то довольство, что осеняло его черты лишь в Институте. Обращаясь к преподобному, он немного подавался вперед – так неуверенно и несвойственно себе, что даже мистер Бэнкрофт, похоже, это почувствовал: обнял доктора за плечо и сказал, что ему бы лучше просто расслабиться и попытаться выпавшие недели использовать во благо, а здесь все утрясется к лучшему. Доктор при этих словах замолчал и лишь смиренно качнул головой, потер глаза и вдруг вспомнил о детях, прыгавших вокруг.

Он улыбнулся и даже попытался воспрянуть духом, когда сначала отдирал девочку от ноги, а затем утихомиривал расшалившихся пацанов, разговаривая с ними, как он это обычно делал со всеми нами, – ласково, но прямо, словно и не существовало меж ними разницы в возрасте. Затем он поднял глаза и увидал меня на тротуаре; я заметил, что ему потребно усилие, чтобы дойти до коляски, – однако вторая девочка сделала все, чтобы эту задачу ему усложнить. Из-за спины она извлекла букет роз из местной цветочной лавки, обернутый в простую бумагу: розовые и белые лепестки, казалось, распространяли вокруг себя само лето во всей его славе. Доктор улыбнулся и присел перед ней, чтобы принять букет, хотя, когда она обвила руки вокруг его шеи – падший ангелочек, коему доктор подарил второе детство, – улыбку его с лица словно стерло, и он, я видел, сдерживается из последних сил. Доктор быстро поднялся, еще раз наказал мальчикам вести себя пристойно, пожал руку преподобному Бэнкрофту и чуть ли не бегом скатился по ступенькам. Я заранее оставил дверцу коляски открытой, так что он просто рухнул в салон.

– Отвези меня домой, Стиви, – вот и все, что он смог произнести. Я быстрей плевка метнулся наверх с бичом в руке. Мы уже разворачивались, уже катили обратно, а дети все еще стояли на крыльце и махали нам вслед; доктор не ответил им, лишь вжался в бордовую кожу сидений.

Он оставался безмолвным все время, пока мы ехали к северу, даже когда я заикнулся о той встрече с вооруженным безумцем. Пару раз я оборачивался к нему, чтобы убедиться, что он не уснул. Он не спал; но хоть утро с каждой минутой и становилось только прекраснее, и легкий ветерок наполнял улицы свежестью, ароматом листвы, превосходившим сейчас даже извечную вонь мусорных куч, конского навоза и мочи, доктор ничего этого, казалось, не замечал. Правую руку свою он сжал в кулак и легонько постукивал им себе по губам, напряженно уставясь в пустоту, левая же с такой силой вцепилась в розовый букет, что доктор поранился о шипы. Я услышал, как он зашипел от боли, но я ничего не сказал – я просто не знал, что тут можно сказать. Он был словно стреляная пуля, это было ясно, и лучшее, что я мог тут поделать, – отвезти его домой побыстрее. С этим намерением я подхлестнул Фредерика, наказав ему пошевеливаться, и вскоре мы уже огибали Стайвесант-парк.

Оказавшись внутри дома на 17-й улице, доктор обратился к нам с Сайрусом. Лицо его было пепельным от измождения.

– Мне нужно попытаться немного отдохнуть, – пробормотал он, начиная подниматься по лестнице. На кухне грянуло какое-то ведро, и он замер, едва заметно вздрогнув, – грохот вышел, пожалуй, даже для миссис Лешко слишком оглушительным. За ним не замедлил последовать поток, как мне показалось, русских проклятий.

Доктор вздохнул:

– Если возможно как-то объясняться с этой женщиной, не будете ли вы любезны попросить ее хотя бы пару часов соблюдать в доме тишину? Если она не в силах, дайте ей на сегодня выходной.

– Да, сэр, доктор, – ответил Сайрус. – Если вам что-нибудь необходимо…

Тот лишь поднял руку и признательно кивнул, после чего растворился на верхней площадке лестницы. Мы с Сайрусом переглянулись.

– Ну? – прошептал мне Сайрус.

– Плохо дело, – ответил я. – Но у меня есть мысль… – Тут из кухни снова громыхнуло и донеслась очередная серия проклятий. – Ты займешься миссис Лешко, – сказал я, – а мне надо позвонить мистеру Муру.

Сайрус кивнул, и я рванул через кухню, обогнув по пути ворчащую и моющую пол массу плоти в синем платье, именуемую миссис Лешко. Вдоль стены, выложенной белым кафелем, с которой свисали всевозможные горшки да кастрюли, прямиком в буфетную – там висел телефон.

Закрыв за собой дверь, я схватил маленькую слуховую трубку, дернул стебель рупора до своего роста и призвал телефонистку, которую попросил соединить меня с «Нью-Йорк Таймс». Через пару секунд на другом конце провода возник мистер Мур.

– Стиви? Мы тут кое-что раскопали. Интересное.

– Да? Что-то насчет младенца?

– Только подтверждение того, что малышка на самом деле пропала – никто из прислуги консульства ее уже много дней не видел. Я не хотел расспрашивать никого рангом выше после того, через что довелось пройти сеньоре. Но лучше сам рассказывай – что там у тебя?

– Ну, в общем, он совсем расклеившись, – ответил я. – Но сейчас пошел наверх отдыхать. И я думаю…

Мистер Мур помолчал, ожидая, что я продолжу. Я отчетливо слышал треск печатных машинок в редакции.

– И ты думаешь?..

– Да, не знаю… это дело… Если вы ему все правильно преподнесете, он и правда может… Я имею в виду связь с этими испанскими делами… и насчет сеньоры, если нам удастся их свести… и чтобы портрет этой мелкой…

– О чем ты, Стиви?

– Да ни о чем… Он правильно настроен, тут все в порядке. И если дело ведет в ту сторону, куда может…

– А-а… – облегченно выдохнул мистер Мур. – Понял… Похоже, твое образование начинает приносить плоды, мой мальчик.

– Чё, правда?

– Если я понял тебя правильно, ты говоришь о том, что это дело может вытащить за собой на свет божий довольно неприглядные подробности касательно тех же общественных кругов, что суют доктору палки в колеса. И тот факт, что здесь замешано невинное дитя, все это лишь усугубит. Верно?

– Ну типа да. Что-то вроде.

Мистер Мур присвистнул:

– Вот что я тебе скажу, Стиви. Я знаю Ласло еще с тех пор, когда мы с ним были моложе тебя сейчас. И мне все равно, насколько ему надоело и он вымотан, но если уж это его не расшевелит, значит, Ласло умер и мы уже сейчас можем готовить похороны.

– Ага. Только нам нужно правильно ему подсунуть идею.

– На этот счет можешь не беспокоиться. Я уже обо всем позаботился. Скажи доктору, что мы все явимся к нему на коктейль. – Тут я услышал, как на том конце линии кто-то позвал мистера Мура. – Да? – ответил он в сторону. – Что? Бенсонхёрст? Нет-нет-нет, Гарри, я занимаюсь Нью-Йорком! Да какая мне разница, что там сказал босс Платт, Бенсонхёрст – это не Нью-Йорк! Но это и не было моим сюжетом с самого начала!

Ну, хорошо, хорошо… – Голос его снова стал яснее. – Стиви, мне пора – тут какой-то сумасшедший врач вчера свою семью пытался перестрелять в Бенсонхёрсте. Властям явно не нравится, как мы преподнесли эту историю. В общем, не забудь – мы собираемся на коктейль.

– Но вы же не рассказали мне, что вы там раскопали…

– Потом, – ответил он.

Щелчок, и тишина. Похоже, у меня не оставалось другого выбора, кроме как дождаться вечера и выяснить, о чем же таком любопытном толковал мистер Мур.

Глава 7

Доктору Крайцлеру удалось проспать до середины дня, после чего он вызвал Сайруса в свой кабинет. Я тоже сунул голову в дверь, дабы сообщить доктору, что мистер Мур, мисс Говард и Айзексоны намереваются прийти на коктейль, перспектива чего вроде немного его утешила. Далее они с Сайрусом принялись перебирать всю почту за последние дни, которая миновала внимание доктора. Пока они были всецело сосредоточены на этом занятии, я попытался пару часиков поучиться, однако довольно вымученно. В итоге, придумав себе отговорку, что многие дети и так летом не учатся, я спустился в каретный сарай, чтобы тайком курнуть там, а заодно подсыпать Фредерику еще овса и лишний раз пройтись скребком по его шкуре. Затем настала очередь Гвендолин, ожидавшей с обыкновенным своим терпением. Она была доброй кобылой, такой же сильной, как и Фредерик, но без присущего ему пыла – и ее присутствие подействовало на меня несколько умиротворяюще.

Гости объявились около половины седьмого. Солнце все еще ярко сияло меж двумя квадратными коренастыми башнями церкви Святого Георгия, что на западной стороне Стайвесант-парка: сегодня был самый длинный день в году, и все прогнозы сходились на том, что такая дивная погодка должна продержаться почти всю неделю. Мистер Мур с компанией поднялись в гостиную, где доктор все еще был погружен в чтение какого-то письма, одновременно слушая игру и пение Сайруса: тот исполнял печальную оперную арию о том, наверно, как люди влюбляются, после чего умирают (насколько я разузнал о сем музыкальном жанре – извечная оперная тема). За нижеследующей сценой я наблюдал с верхнего пролета лестницы, укрывшись в уголке потемнее.

Доктор встал и тепло пожал каждому руку, а мистер Мур хлопнул его по спине.

– Ласло… отвратительно выглядите, – объявил он, немедленно доставая серебряный портсигар, где у него хранились сигареты, набитые дивной смесью виргинского и русского черных табаков.

– Хорошо, что вы это заметили, Мур, – со вздохом ответил доктор, указывая мисс Говард на мягкое кресло, стоявшее напротив. – Сара, прошу вас.

– Джон, как всегда, – само воплощение такта, – произнесла та, присаживаясь. – С учетом всех обстоятельств, доктор, мне кажется, выглядите вы просто изумительно.

– М-да… – буркнул доктор неуверенно. – С учетом всех обстоятельств… – Мисс Говард вновь улыбнулась, сообразив, насколько двусмысленным вышел ее комплимент, но доктор вернул ей улыбку, разряжая обстановку и показывая, что по достоинству оценил ее слова. – И детектив-сержанты здесь, – продолжил он. – Это, без сомнения, приятный сюрприз. Сегодня я получил письмо от Рузвельта – как раз читал его, когда вы появились.

– Правда? – спросил Люциус, вместе с братом подвигаясь ближе к креслу доктора. – Что же он пишет?

– Спорю, он теперь не так измывается над моряками, как проделывал это с нашими патрульными, – добавил Маркус.

– Неприятно вас прерывать, – вмешался мистер Мур из другого угла гостиной, – но все же мы здесь ради коктейлей. Ничего, Крайцлер, если мы сами себе их смешаем? – И он указал на тележку из красного дерева со стеклянными полочками, загруженную бутылками. – Не верится мне, что эта валькирия внизу возьмет сей труд на себя. Она, к слову, беженка, что ли?

– Миссис Лешко? – Доктор кивком указал на тележку со спиртным, и мистер Мур бросился к ней, словно умирающий от жажды в пустыне. – Да нет, боюсь, она – наша нынешняя экономка. И к моему глубочайшему сожалению, наша кухарка. Я просил Сайруса попробовать подыскать ей другое место… Мне бы не хотелось ее увольнять, прежде чем она не найдет себе работу.

– То есть, я вас правильно понял – вы питаетесь ее стряпней? – изумился мистер Мур, выставляя в ряд шесть стаканов и наполняя каждый поочередно джином, небольшим количеством вермута и завершая композицию капелькой горькой настойки: он называл эту штуку мартини, хотя я слыхал, как некоторые бармены звали ее мартинес88
  По преданию, этот коктейль появился в г. Мартинес, Калифорния.


[Закрыть]. – Ласло, вы же знаете, какова русская кухня, – продолжил он, обнося всех напитками. – Я имею в виду, они же едят лишь потому, что им приходится.

– Я прискорбно осведомлен об этом, Мур, уж вы мне поверьте.

– Так что с письмом, доктор? – спросила мисс Говард, потягивая коктейль. – О чем нам хотел поведать наш глубокоуважаемый заместитель министра?

– Боюсь, ни о чем хорошем, – ответил доктор. – Последний раз, когда я получал весточку от Рузвельта, он сообщал, что проводит довольно много времени с Кэботом Лоджем в доме Генри Адамса99
  Генри Кэбот Лодж (1850–1924) – государственный и политический деятель, историк. Член Палаты представителей (1887–1893); сенатор от штата Массачусетс в 1893‐1924, председатель Комитета по внешней политике. В 1880-е гг. – один из ведущих «магвампов», сторонник территориальной экспансии США. На рубеже веков выражал интересы консервативного крыла Республиканской партии. Генри Адамс (1838–1918) – американский историк, преподаватель Гарварда, брат историка и политолога Брукса Адамса (1848–1927), который в своих работах выдвигал тезис выживания сильнейших, представлял экономическую историю как серию циклов роста и падения, говоря о неизбежной гибели наций. В частности, предполагал, что в 1950 г. США и Россия будут единственными сверхдержавами, но богатство Америки исчезнет, а ее демократические традиции будут разрушены бесконтрольным бизнесом.


[Закрыть]. Сам Генри сейчас в Европе, однако там его нелепый брат – похоже, держит двор в его столовой.

– Брукс? – поинтересовалась мисс Говард. – Вы находите это скверным, доктор?

– Вы же не считаете, что к нему в самом деле кто-то прислушивается, – вставил Маркус.

– В этом я не вполне уверен, – ответил доктор. – Я отписал Рузвельту, что считаю Брукса Адамса субъектом, склонным к бреду, возможно даже – патологически склонным. В нынешнем письме он утверждает, что скорее согласен в целом с моей оценкой, но все еще видит некоторый прок во многих идеях этого человека.

– Это пугает, – выпучил глаза Люциус. – Все эти бредни насчет «боевого духа» и «крови воинов»…

– Форменный нонсенс, вот что это такое, – провозгласил доктор. – Когда люди, подобные Бруксу Адамсу, зовут к войне, дабы воодушевить соотечественников, они тем самым лишь демонстрируют собственную дегенеративность. Хотел бы я взглянуть на этого крикуна поблизости от поля боя…

– Ласло, – сказал мистер Мур, – успокойтесь. Брукс сейчас в моде, вот и все. Никто не принимает его всерьез.

– Так нет же, такие люди, как Рузвельт и Лодж, воспринимают его идеи всерьез. – Доктор встал и, немного пройдясь, остановился у крупной пальмы в горшке рядом с распахнутым двустворчатым окном, не переставая покачивать головой. – Они там в своем Вашингтоне сейчас, будто школьники, строят планы войны с Испанией – и я вам вот что скажу: война эта изменит страну. Глубоко изменит. И далеко не к лучшему.

Мистер Мур улыбнулся, допивая:

– Вы говорите, как профессор Джеймс. Он утверждает то же самое. Вы, кстати, так с ним и не виделись?

– Не говорите ерунды, – отозвался доктор, слегка смутившись при упоминании своего старого учителя, с которым, по правде сказать, он действительно не разговаривал уже много лет.

– Что ж, – сказал Люциус, пытаясь выглядеть беспристрастным. – У испанцев, допустим, есть веский повод на нас обижаться – мы же как только их не обзывали, от свиней до мясников, из-за их обращения с кубинскими повстанцами.

Мисс Говард выказала озадаченную улыбку:

– Как, интересно, одна персона может являться и свиньей, и мясником?

– Уж не знаю как, но им удалось, – ответил мистер Мур. – Они вели себя как кровожадные дикари, пытаясь задавить бунт, – все эти их концентрационные лагеря, массовые казни…

– Да, но и повстанцы платили им той же монетой, Джон, – вмешался Маркус. – Зверские убийства пленных солдат – и гражданского населения, если то не соглашалось «бороться за правое дело».

– Маркус прав, Мур, – нетерпеливо бросил доктор. – Это восстание не имело никакого отношения ни к свободе, ни к демократии. Оно – ради власти. У одной стороны она есть, другой ее хочется. Вот и все.

– Верно, – пожав плечами, согласился мистер Мур.

– А мы, выходит, желаем учредить своего рода Американскую Империю, – добавил Люциус.

– Да. И да поможет нам бог. – Доктор вернулся к своему креслу, взял со стола письмо мистера Рузвельта и еще раз его проглядел. Сел, сгибая его пополам, и отложил, брезгливо фыркнув. – Но… довольно об этом, – сказал он, проведя рукой по лицу. – Хорошо… полагаю, вы все же расскажете мне, что вас сюда привело?

– Что привело нас? – Произнося это, мистер Мур выглядел воплощением оскорбленной невинности – такой спектакль сделал бы честь любой звезде варьете с Бауэри. – А что должно было нас сюда привести? Беспокойство. Моральная поддержка. Что ж еще?

– И только? – подозрительно спросил доктор.

– Нет. Не только. – Мистер Мур обернулся к роялю. – Сайрус, как ты считаешь, нельзя ли нам насладиться чем-то менее погребальным? Я уверен, все мы здесь глубоко сочувствуем Отелло, задушившему по ошибке свою милую супругу, однако на фоне удивительных красот, являемых Природой за окном, мне кажется, стоит позабыть о таких настроениях. Ты, случаем, не знаешь чего-нибудь менее… ну, что ли… менее нудного, а? В конце концов, друзья и коллеги, лето на дворе!

Сайрус ответил тем, что плавно перешел на «Белое» – песенку, популярную годах в сороковых, – в точности угодив мистеру Муру. Тот мгновенно заулыбался доктору, посмотревшему на него с некоторым беспокойством.

– Бывают моменты, – сказал он, – когда я действительно сомневаюсь в вашей вменяемости, Мур.

– Ох, ну ладно вам, Крайцлер! – отозвался тот. – Говорю же вам, все будет хорошо. В подтверждение чего мы принесли вам живое свидетельство того, что вещи вновь обращаются к своему привычному ходу. – И мистер Мур слегка кивнул, показывая на Маркуса и Люциуса.

– Детектив-сержанты? – тихо спросил доктор, глядя на них. – Но вы-то ко всему этому какое имеете отношение?

Маркус укоризненно глянул на мистера Мура и произнес, вручая ему пустой стакан:

– Это было поистине изящно, Джон. Лучше б тебе заняться напитками.

– С превеликим удовольствием! – вскричал мистер Мур и, приплясывая, удалился к батарее бутылок на тележке.

Доктор перестал ожидать здравого смысла от представителя прессы и снова обернулся к Айзексонам:

– Джентльмены? Неужто у мистера Мура и вправду так сдали нервы, коль он привел вас сюда, руководствуясь неким воображаемым поводом?

– О, это был вовсе не Джон, – живо ответил Маркус.

– Можете благодарить капитана О’Брайена, – добавил Люциус. – Если, конечно, «благодарность» в данном случае – уместное слово.

– Главу Сыскного бюро? – удивился доктор Крайцлер. – И за что же мне следует его благодарить?

– За то, что следующие шестьдесят дней, боюсь, вам предстоит частенько видеться с нами обоими, – ответил Маркус. – Вы в курсе, доктор, что суд постановил начать полицейское расследование событий, имевших место в вашей клинике?

То, что последовало дальше, щелкнуло у меня в голове сразу, как, я уверен, и в голове доктора; тем не менее он произнес всего лишь:

– Да?

– Что ж, – продолжил за своего брата Люциус. – Вот мы и здесь.

– Что? – В голосе доктора одновременно прозвучали смятение и облегчение. – Вы двое? Но разве О’Брайен не знает…

– Что мы – ваши друзья? – спросил Маркус. – Разумеется, знает. И сие обстоятельство особенно его забавляет. Видите ли… хм-м… С чего бы начать, даже не знаю.

Поскольку дальнейшее объяснение детектив-сержантами того, что произошло в тот день в Полицейском управлении, как обычно, пересыпалось дрязгами насчет того, кто за что отвечает, я с таким же успехом могу здесь изложить самую суть.

Все началось с того обрубка, который Сайрус и я видели на берегу у «Кьюнардовского» пирса прошлой ночью. (Ну, то есть, на самом деле все это началось, когда Айзексоны впервые оказались в полиции – учитывая их прогрессивные методы и особенности поведения в сочетании с национальностью, немудрено, что их чуть ли не сразу все невзлюбили. Но в том, что касается нынешнего дела, поводом послужило действительно тело.) Всем присутствовавшим там, от простого патрульного до капитана Хогана, а впоследствии – и капитана О’Брайена из Сыскного бюро, было понятно, что дело пахнет сенсацией. Какое же лето в Нью-Йорке обходится без громкого и загадочного убийства, а это убийство имело все шансы оказаться таковым, начиная с вероятности того, что недостающие фрагменты тела скоро начнут всплывать в разных концах города (что они и сделали). Обрубок уже попал на страницы газет и, несомненно, еще какое-то время не должен был с них пропадать, причем значительная доля внимания доставалась людям, ведущим следствие. Но разыграть все следовало безупречно: фараоны представили все так, словно убийство было куда круче вареных яиц, с тем, чтобы увенчать себя заслуженными лаврами, когда придет время.

Айзексонов отправили на место преступления посреди ночи, когда сам капитан О’Брайен почивал и никому еще в голову не приходило, что́ ждет их на пирсе; иначе бы наших братьев и на пушечный выстрел не подпустили к набережной. О’Брайен удавился бы, но ни за что не отдал Дело Лета паре детективов, не упускавших возможности лишний раз упрекнуть его в том, что его методы устарели до смешного. Однако Айзексоны сами подвели черту под своей возможной работой над этим делом, написав свой первоначальный отчет в том же духе, в каком мы ночью у реки слышали Люциуса: все указывало на преступление страсти, совершенное кем-то близко знавшим жертву и ее особые приметы, коль он так тщательно потрудился ее от них избавить, – тем, кто, иными словами, хотел сокрыть личность убитого, тем самым отведя подозрения от себя. Но для шишек из Сыскного бюро такого объяснения было недостаточно. Им больше была по душе идея сбрендившего анатома или студента-медика, торгующего частями тел, – что-нибудь запредельно жуткое, способное нагнать ужаса на почтенную публику, обожавшую подобные истории. Потому-то они той ночью и начали плести газетчикам всякое. И хотя все улики говорили о прямо противоположном, Сыскное бюро это, как всегда, не сильно тревожило. Ведь настоящему следствию никогда не сравниться с вымышленным, которое можно использовать к своей выгоде.

В общем, прикатилось утро понедельника, капитан О’Брайен увидал отчет Айзексонов и решил самолично выдоить все стоящее из «загадки безголового трупа» – а для этого ему было необходимо задвинуть братьев как можно дальше. Так вышло, что на тот момент как раз требовалось назначить двух детективов для расследования обстоятельств самоубийства маленького Поли Макферсона в Крайцлеровском детском институте; и он с немалым ирландским злорадством объявил Айзексонам, что те не только отстраняются от «безголового» дела, но и переводятся на дело Макферсона. Он знал, что братья водят дружбу с Крайцлером, но, как и большинство фараонов, О’Брайен терпеть не мог доктора, и его только забавляла возможность еще более усложнить и без того тяжелое положение. Если дела у него пойдут плохо и Айзексонам придется упечь товарища за решетку, – что ж, выйдет совсем потешно; а если и не выйдет, О’Брайен в любом случае выигрывает, убирая братьев от более важного «безголового» дела.

– Так что, – закончил Маркус, – вот мы и здесь. Мне очень жаль, доктор. Мы приложим все усилия, чтобы наша работа ни в коей мере вас не… гм… не стеснила.

– В самом деле, – нервно вставил Люциус.

Доктор мигом их успокоил:

– Пусть вам не кажется это странным, джентльмены. Вряд ли вы что-то могли бы здесь изменить. Подобный ход был предсказуем, уверяю вас. И нам следует воспользоваться подаренной возможностью. – В голосе его на миг прозвучала легкая печаль. – Я измучился сам и измучил свой персонал, стараясь докопаться до причины, побудившей мальчика свести счеты с жизнью, – боюсь, тщетно. Сейчас я уверен как никогда, что в стенах Института объяснения произошедшему вам не найти, хотя, разумеется, это решать вам. Тем не менее, я надеюсь, вам известно, что нет на свете двух других людей, кроме вас, коим я бы доверился более, чем себе.

– Благодарю вас, сэр, – пробормотал Люциус.

– Да, – сказал Маркус. – Хотя, боюсь, мы здорово досадим вам с этой нашей возней.

– Глупости, – возразил доктор Крайцлер, и по тону его я почувствовал, как первоначальное облегчение, кое он испытывал все это время, уступает место своего рода счастью.

Я глянул на мистера Мура с мисс Говард и обнаружил, что те довольно улыбаются: им явно понравилось, что дела приняли такой оборот, и нетрудно было догадаться, почему. Новое задание Айзексонов не только повышало шансы на то, что доктор возьмется за дело сеньоры Линарес, но и мы могли пользоваться талантами детектив-сержантов хоть двадцать четыре часа в сутки. Еще бы тут было нечему радоваться.

– Как бы там ни было, все это – много шума из ничего, – произнес мистер Мур, вторично обнося коктейлями присутствующих. – В «Таймс» вообще считают, что все это дело скоро неминуемо лопнет, как мыльный пузырь.

– Неужто? – пробормотал доктор – не сказать, чтобы очень убежденно.

– Точно вам говорю.

Мистер Мур приблизился к креслу доктора, и в этот момент мое внимание привлекло то, как он наклонился, подавая Ласло коктейль: из внутреннего кармана его сюртука выскользнула пачка бумаг и нечто вроде письма.

– Вот, черт, – ругнулся мистер Мур с таким видом, который показался бы в высшей степени натуральным, не знай я, ради чего мы здесь все собрались: уговорить доктора взяться за дело сеньоры Линарес. – Ласло, – продолжил мистер Мур, указывая на оброненные бумаги и передавая стакан Люциусу, – не будете любезны?..

Доктор склонился к полу, поднял рассыпавшиеся документы и, скользнув по ним взглядом, принялся сбивать их обратно в стопку. Внезапно внимание его что-то привлекло:

То была фотография маленькой Аны Линарес.

Как я и предполагал, пройдоха мистер Мур знал, что делал: взгляд доктора не отрывался от портрета. Внимательно рассматривая его, он улыбнулся.

– Какое очаровательное дитя, – тихо произнес он. – Кого-то из ваших друзей, Джон?

– Гм-м? – невинно поинтересовался мистер Мур.

– Нет, она слишком, слишком хороша, чтобы приходиться вам родственницей, – продолжил доктор, на что остальные хихикнули – и это был их первый просчет, ведь снимка доктор им не показал. А ежели им была известна улыбающаяся детская мордашка, стало быть, что-то здесь нечисто. Доктор внимательно оглядел каждого.

– Ну, раз такое дело… – произнес он тихо, и продолжил, обращаясь лишь к мистеру Муру. – Кто она?

– Ах, право, Ласло, – отвечал журналист Крайцлеру, забирая у него пачку писем и сложенных документов. – В сущности, никто. Не обращайте внимания.

Пока продолжались эти танцы, я заметил, что Люциус подцепил вечерний выпуск «Таймс» и нервно едва не облепил ею лицо, хотя очевидно было, что он не способен разобрать там ни слова.

– То есть как это – «никто», Джон? – подался доктор к мистеру Муру. – Вы что же, носите с собой фотографические снимки анонимных детей?

– Нет. То есть… так, доктор, вам и правда решительно не о чем здесь беспокоиться.

– Я-то не беспокоюсь, – возразил доктор. – С чего это мне надлежит беспокоиться?

– Вот именно, – согласился мистер Мур. – Не с чего.

Доктор уставился на него:

– А вот вы, похоже, чем-то обеспокоены, нет?

Мистер Мур поспешно отхлебнул коктейля и воздел руку:

– Ласло, прошу вас – у вас и так голова забита. Давайте просто оставим эту тему.

– Джон, – сказал доктор с искренней заботой в голосе, поднимаясь из кресла, – если у вас какие-то неприятности…

Он умолк, едва мисс Говард коснулась его руки.

– Не нужно давить на Джона, доктор, – сказала она. – Дело в том, что небольшим вопросом этим занимаюсь я. А Джон просто немного мне помогает, вот и все. Это я дала ему фотографию.

Доктор выпрямился и повернулся к мисс Говард – уже не столько озабоченный, сколько заинтригованный:

– Ах вот что! Дело, Сара?

– Да, – последовал простой ответ.

Я видел, доктор по-прежнему недоволен, что друзья от него что-то скрывают, и следующая его реплика прозвучала резче:

– Детектив-сержант, – обратился он ко вконец издергавшемуся Люциусу. – Полагаю, вам будет неизмеримо удобнее читать газету, если вы ее перевернете правильной стороной.

– Ой! – ответил Люциус, с бумажным шелестом исправляя оплошность под тихий вздох Маркуса. – Да, я… полагаю, вы правы, доктор.

Последовала очередная пауза.

– Я так понимаю, – прервал томительное молчание доктор, – вы двое тоже помогаете мисс Говард с ее делом.

– Да вообще-то нет, – тяжко отозвался Маркус. – Не очень, то есть. Хотя штука… некоторым образом любопытная.

– На самом деле, доктор, – сказала мисс Говард, – нам бы не помешал ваш совет. Неофициально, разумеется. Если, конечно, вас это не затруднит.

– Конечно, – отозвался доктор, и по тону его я понял, что он, похоже, обрисовал для себя контуры происходящего в его гостиной и, возможно, не прочь сделать первые несколько шагов навстречу и неким образом вовлечься самому.

Почуяв, что наживка проглочена, мистер Мур тут же просветлел и посмотрел на часы.

– Что ж! Почему бы нам в таком случае не обсудить все детали за ужином? Я заказал столик у «Мукена», Крайцлер, и вы приглашены.

– Гм, я… – Вообще-то доктор последнее время повадился отклонять подобного рода приглашения; однако в тот вечер он был слишком заинтригован. – Буду счастлив.

– Отлично, – обрадовался мистер Мур. – А Сайрус будет счастлив нас подвезти – не так ли, Сайрус?