Текст книги "Кто бы их заставил замолчать. Литературные эссе и заметки"

Двенадцатая ночь

«Двенадцатая ночь, или Что угодно» – пьеса странная, смесь лирической комедии и капустника. Впрочем, у Шекспира часто так – возвышенное стоит рядом с низким, а иногда даже сочетается с ним.

Обычно, если мне не изменяет память, герои возвышенные и герои низменные различены социальными слоями, но в «Двенадцатой ночи» это не так, тут и некоторые сэры выглядят последними болванами.

Стержнем сюжета в очередной раз служит травести и связанные с этим приключения и недоразумения.

Девушка переодевается в пажа и в этом качестве влюбляется в своего господина, а тот влюблен в другую, а та, другая, влюбляется в пажа, поскольку считает его юношей… Но как раз в этой среде высокой любви происходит мало интересного, зато в другой компании – пошленьких лордов, все смешно и остроумно, а текст иногда напоминает театр абсурда XX века, какого-нибудь там Беккета или Ионеско:

Сэр Тоби. А в чем ты, рыцарь, особенно блещешь? В гальярде?

Сэр Эндрю. Да что, козлом подскочить умею.

Сэр Тоби. Я предпочитаю козлом закусить.

Сэр Эндрю. Я думаю, что в прыжке назад я, во всяком случае, силен, как никто в Иллирии.

(Перевод М. Лозинского).

Так что действие происходит якобы в Иллирии, густо населенной английскими лордами.

Как всегда у Шекспира, не обходится без утонченных афоризмов. Вот например:

Герцог. Ведь женщины, как розы – пышный цвет

Едва расцвел – его уже и нет.

Увы…

Но любопытно то, что и эта пьеса, несмотря на странное место действия, имеет крепкие итальянские корни – англичане считают, что она выросла из очередной новеллы Маттео Банделло, у которого Шекспир одолжил не один сюжет, а итальянцы (думается, более компетентные в этом вопросе) – из пьесы анонимного автора (есть версия, что это Лодовико Кастельветро, 1505–1571) «Обманутые», впервые увидевшей сцену в 1531 году в Сиене, а затем в 1537-м в Венеции.

Все хорошо, что хорошо кончается

Прекрасная пьеса. Почему-то и до, и после Шекспира произведения для театра старались точно разделять на трагедии и комедии, однако «наш Вильям» показал, что это косное понимание жанра, в котором смех и слезы вполне сочетаются. Я очень люблю эти его, если воспользоваться модным словечком, «гибридные» пьесы, иногда очень даже серьезные, но, как правило, заканчивающиеся хеппи-эндом. Кое-кто небось сморщил нос – фи, хеппи-энд, там же нет катарсиса! А зачем вам всегда катарсис, глубокие переживания, когда выходишь из театра еле живой, в полной уверенности, что «мир мерзок и люди подлецы», как сказал поэт (правда, не Шекспир)? Не надо каждый раз напиваться горько; уверяю вас, пьесы Шекспира со счастливым концом – как шампанское, что приятно ударяет в голову, но не вызывает мрачного опьянения (кстати, и в русской литературе есть автор, чьи романы сравнивают с шампанским). Итальянцы, люди с тонкой душой, тоже понимали это, у Винченцо Беллини есть несколько чрезвычайно грустных почти на всём протяжении действия опер, которые, однако, заканчиваются в сюжетном смысле благополучно. Слушать их можно часто – а вот трагические оперы слушать опять и опять не очень хочется, их главный эффект, страшный конец, становясь привычным, уже не так захватывает.

Но вернемся к «нашему Вильяму». «Все хорошо…» – еще одна «итальянская» пьеса Шекспира, не только потому, что часть действия происходит во Флоренции – сюжет снова итальянский, на этот раз из-под пера самого мэтра Боккаччо; как раз недавно я перечитал «Декамерон» и сразу узнал схожие перипетии. История о том, как девушке удается лекарствами ее покойного отца вылечить короля Франции и благодаря этому получить в мужья дворянина, сама не дотянула бы до драмы, но последующий «перевертыш» (избранник героини отвергает ее, по его словам, из-за низкого происхождения, а на самом деле, конечно, потому, что какому же мужчине понравится, если с ним обращаются как с невестой, то есть сватают) дает прекрасную возможность развить сюжет и создать интереснейший характер девушки, которая вступает в борьбу за свою любовь, за свое счастье – и побеждает. Сильная женщина в жизни, да и на сцене – обычно отрицательный характер, в тех или иных проявлениях, в той или иной степени она неизбежно мужеподобна, но тут мы видим девушку вполне женственную – просто она отважна. Здорово, Вильям ты наш!

Я специально встал из-за компьютера и пошел в другую комнату, где на полке стоит полное собрание сочинений Шекспира на английском, которое я, по причине неполного знания языка, не читал, а только листал, – пошел, чтобы проверить, действительно ли длинная сцена между Еленой и Королем написана вся в рифмах, – да! Это редкость для Шекспира, который обычно рифмует лишь две последние строки монолога, сцены и т. п. И знаете – прекрасно читается! Отлична также начальная сцена с Еленой и Паролем, в которой тот выдвигает убедительную аргументацию против сохранения невинности – создается впечатление умнейшего человека, но оно рассеивается позже, когда Пароль предстает перед нами не только отъявленным мерзавцем, но и болваном. Что-то тут у Вильяма нашего не сработало – как не сработала и концовка, не в том смысле, что она счастливая, а в том, что наступает слишком быстро и легко: не успевает Елена войти и предъявить свои права на «должность» супруги, как все на это соглашаются и опускается занавес – а ведь тут можно было создать яркую драматичную сцену. Ну да черт с этим, пьеса все равно замечательная!

Венецианский купец

«Венецианский купец» – пьеса в нескольких аспектах примечательная. Еще лет пять назад ее даже ставили; теперь, на фоне нарастания паранойи политкорректности, это уже под вопросом – за одно слово «жид» могут предать анафеме. Об этой пьесе даже шли споры: а Шейлок кто – персонаж отрицательный или положительный? (Задать такой вопрос может, конечно, только параноик.) Но суть в другом. Как вы помните, сюжет «Купца» основывается на том, что Шейлок дает клиенту деньги взаймы, а когда тот не может расплатиться вовремя, требует в качестве неустойки согласованный при договоре фунт мяса из его плоти. Этим он как бы мстит за то, что все его презирают. А презирают не за то, что он «жид», кстати, а за то, что берет процент с каждого займа. Вот где главный стержень пьесы! Во времена Шекспира христианам было запрещено получать «интерес» с ссуды, таким правом обладали лишь евреи – чем охотно и пользовались, богатея. Это любопытнейший исторический факт, который часто забывают, по причинам, наверное, моральным – ведь получается, что евреи победили, и весь мир сейчас, разыгрывая драму капитализма, пляшет под их дудку! Не знаю, существовала ли постановка, в которой режиссер пытался показать двуличие христианской морали, ее ханжество – ведь наверняка другие купцы завидовали евреям и с удовольствием при возможности мстили им, как и в этом случае, но такое толкование напрашивается.

Правда, для обогащения у христиан были другие возможности, о которых знает каждый, кто знаком с историей Венеции, – торговля ведь давала солидную прибыль, в том числе и работорговля. Шекспир на это, кстати, указывает, есть в пьесе слова Шейлока, звучащие как прямое обвинение: «У вас немало купленных рабов; Их, как своих ослов, мулов и псов, Вы гоните на рабский труд презренный, Раз вы купили их»[12]12
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. И тут мы приходим ко второму примечательному моменту этой пьесы – лучше, чем все другие, он доказывает пребывание автора в Италии. Венеция показана Шекспиром так, что не возникает вопроса о компетентности. Все у Шекспира как надо – и гондолы, и дож, и законы, отличающиеся от английских: если последние основываются на прецеденте, то итальянские вышли из римского права. (И в этом, кстати, трудность для дожа – наверняка случай с «фунтом мяса» первый.) Выход из сложного, если не сказать трагического, положения находит Порция, жена одного из персонажей, выступающая временно в мужском обличье как правовед; в ее интересном образе мне почудилась Катерина Корнаро, бывшая королева Кипра, которая, после того как венецианцы решили ввести там прямое правление, вернулась на родину и обосновалась, как и Порция, на материке, недалеко от Венеции, создав в своем имении нечто вроде куртуазного салона. Женские образы Шекспира вообще поражают своими исключительными умственными и волевыми свойствами: Порция, как и Елена, тоже борется за свою любовь, но проявляет при этом ум, не характерный для подавляющего большинства женщин. Были у «Шекспира» прекрасные, умные подруги! – только мы о них ничего не знаем, не вошли они, увы, в историю в качестве прототипов. Порция своим тонким пониманием не только жизни, но и права в итоге выталкивает пьесу на путь нравственного идеала, который для Шекспира немаловажен. Что же касается его поездки в Италию на учебу в университете Падуи, то, как мне кажется, в «Венецианском купце» он вывел в каком-то смысле и самого себя – в качестве одного из претендентов на руку Порции. Послушаем, что она говорит своей наперснице о «молодом английском бароне» Фоконбридже:

«Знаешь, ничего не могу ни о нем, ни ему сказать, потому что ни он меня не понимает, ни я его. Он не говорит ни по-латыни, ни по-французски, ни по-итальянски, а ты смело можешь дать на суде присягу, что я ни на грош не знаю по-английски. Он – воплощение приличного человека; но, увы, кто может разговаривать с немой фигурой? И как странно он одевается! Я думаю, он купил свой камзол в Италии, широчайшие штаны – во Франции, шляпу – в Германии, а манеры – во всех странах мира»[13]13
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть].

Автор нередко изображает себя в «углу картины»; вот и этот рисунок кажется таким.

Кстати, первооснова пьесы вновь итальянская – новелла «Джаннетто» из книги «Баран» автора конца XIV века Джованни Фиорентино (Флорентийца), творившего при анжуйском дворе в Неаполе.

Как вам это понравится

«Как вам это понравится» – престранная пьеса. В сущности, это почти и не пьеса: сюжет написан «левой ногой», он элементарен, можно сказать, что его вовсе нет. Поссорился герцог с братом, тот выгнал его, герцог обосновался в лесу и ведет там жизнь в стиле Робин Гуда, правда, как будто не разбойничью, а просто отдаваясь пасторальной идиллии. Туда же отправляются два страшно рассорившихся брата, один скотина, другой несчастный страдалец, и две девицы, одна из них в мужской одежде, и вместе с шутом. Вот на этом переодевании и выстроены все последующие перипетии. Конец – чистейший deus ex machina: вдруг приходит известие, что брат герцога понял свою ошибку и возвращает имущество герцогу, а брат-скотина поступает так же великодушно с братом-страдальцем. Ну и семь, или сколько там, удачных бракосочетаний.

И как на этом сюжете можно состряпать пьесу, и как по этой пьесе ставить спектакль? Но дело-то в том, что за этой очевидной банальностью прячутся одновременно и печальные, и забавные любовные диалоги, и читать их – одно удовольствие. Как это все выглядит на сцене, представления не имею, не видел ни одного спектакля; кажется, изредка пьеса все же ставится, но мне она в театре не попадалась. Жаль!

Троил и Крессида

«Троил и Крессида» стоит в творчестве «Шекспира» особняком. Это не трагедия, и не комедия, и даже не «странная» или «проблемная» пьеса, как, например, «Конец – делу венец». Это – пародия. «Шекспир» со всей своей иронией, со всем сарказмом – а и того и другого у него хоть отбавляй – пародирует Гомера, да и вообще древнегреческую мифологию. (Наверное, подтолкнул его незадолго перед тем опубликованный первый английский перевод «Илиады».) И пародирует зло, камня на камне не оставляя от героизма действующих лиц эпоса, которые в изложении «Шекспира» если не идиоты, то подонки. Особенно в этом смысле выделяются ахейцы: тупой и выспренне-речистый Агамемнон, жалкий, потерявший чувство собственного достоинства Менелай, наглый и развратный Ахилл, умный, но коварный Улисс, женоподобный Патрокл, сенильный Нестор – та еще компашка. Троянцы не намного лучше, за исключением Гектора, которого автор показывает как человека действительно и храброго, и благородного – однако даже за его благородством можно обнаружить… ну если не глупость, то, по крайней мере, оторванность от жизни: Гектор готов вести себя благородно даже в ситуации, когда это и бессмысленно, и смертельно опасно. Убийство Гектора – главное событие пьесы, ее кульминация. Именно убийство, потому что совершается оно хоть и на поле боя, но в момент, когда Гектор уже снял доспехи, и нападает на него не сам Ахилл, а толпа его соратников-мирмидонцев, которым он дает соответствующий приказ. Подлость настолько невероятная, что мой маленький Тимо из «Буриданов» даже не понял, что это не Ахилл прикончил беззащитного Гектора, а другие.

Не менее язвительно «Шекспир» разделывается с женщинами, в первую очередь с так называемой героиней пьесы, с Крессидой. Ну потаскушка! Ее не приходится уговаривать лечь с Троилом, а меняет она своего суженого на грека так легко, что диву даешься. Самая роскошная сцена пьесы, наряду с убийством Гектора, та, в которой Крессида, которую обменяли на плененного троянца, прибывает в лагерь ахейцев: все герои, греки, собираются и по очереди целуют ее – современный постановщик вполне может решить эту развратную до предела сцену в порнографическом стиле гэнг-бэнга.

Добавляют перца образы «из низов»: Калхас, Пандар и особенно – умный, но насквозь прогнивший Терсит, сыплющий беспощадными характеристиками в адрес остальных «героев».

Замечательно, очень динамично написана сцена боя между ахейцами и троянцами, в которой каждому появляющемуся персонажу оставлены лишь две-три фразы – но все они меткие.

Мне кажется, эта пьеса ничуть не менее трагична, чем «Гамлет», хоть и погибает в ней лишь один герой – его смерть показывает мерзость нашего мира лучше, чем многочисленные трупы самой знаменитой пьесы «Шекспира». Вообще-то, так и должно быть: «Троил и Крессида» – более поздняя пьеса, автор созрел, его мизантропия стала очевидной, но в то же время он не растерял поэтического пыла. «Слова, одни бездушные слова»[14]14
  Перевод Л. Некоры.


[Закрыть]звучат даже сильнее, чем гамлетовские «Слова, слова, слова…».

«Троила и Крессиду» ставят редко. Жаль. Но понять можно: ведь для того, чтоб оценить эту пьесу, надо сперва прочесть «Илиаду», – а сколько таких зрителей найдется в театральном зале?

Мера за меру

«Меру за меру» теоретически должны знать как минимум не только все английские, но и русские филологи – последние потому, что им пришлось прочесть довольно слабую поэму Пушкина «Анджело», в основе которой лежит именно сия пьеса, даже имя главного героя не изменено. Но пьеса тоже не блещет. Основная причина «творческой неудачи», мне кажется, в deus ex machina. И в конце драматургических произведений этот прием не очень смотрится – но представьте себе, что deus гуляет по сцене в течение всего спектакля! А ведь именно так и есть в «Мере за меру» – Герцог хоть и покидает временно свои владения (Вену), чтобы проверить, как в его отсутствие справляется граф Анджело (своеобразный «пробный камень», нередкий прием в драматургии, есть даже либретто Луиджи Романелли с таким названием, на которое Джоаккино Россини написал прекрасную оперу), но на самом деле, переодевшись в монаха, возвращается и тщательно следит за происходящим. Другими словами, все время ясно, что ничего дурного в итоге случиться не может, уж добрый Герцог об этом позаботится. Скучно. Не очень интересны и отношения между героями-мужчинами и героинями-женщинами, все довольно плоско, примитивно. Колоритны на этот раз, скорее, персонажи из низших слоев, во время их диалогов можно хоть посмеяться. Главный тезис пьесы: мужчина как таковой, в отличие от женщины, существо аморальное, и если и выдает себя за сурового защитника морали, то это вранье, ханжество.

Читал я эту пьесу как раз, когда в Союзе писателей Эстонии вспыхнул скандал вокруг нашего коллеги, обвиненного в педофилии. Вообще-то, никакой педофилии там не было, а была обычная глупость – он попался на провокацию полицейского, который на одном из интернет-сайтов изображал (или изображала, не знаю, какого пола он был) из себя 12-летнюю девочку. Писатель с ней (с ним) даже не встретился, только вел в интернете пошлые, гнусные, противные разговоры на сексуальную тему. Мерзость? Ну да, мерзость, но преступление тут где? Жертвы-то нет! Однако суд низшей инстанции признал писателя виновным. И тут проснулись наши поэтессы и писательницы: вышвырнуть из Союза педофила! Ну с их стороны это понятно, материнское сердце волнуется, не случится ли с моим чадом нечто подобное. Писатели-мужчины повели себя разнообразнее, кое-кто даже признался в аморальных поступках (разумеется, не в преступных): ну что поделаешь, все мы такие, не нам его судить, хоть подождем, что скажет Верховный суд. Нет! Среди нас тоже нашелся натуральный «граф Анджело», который кинулся линчевать несчастного идиота. В итоге – исключили. Вот я и думаю: жаль, я не Герцог, а то устроил бы нашему «Анджело» искушение, напустил бы на него какую-нибудь красотку возраста Лолиты, якобы желающую с ним потрахаться, – посмотрим, выдержит ли испытание…

Так что, несмотря на художественные недостатки, пьеса Шекспира (и поэма Пушкина) – вещи, не лишенные смысла.

Умница наш Вильям.

Отелло

«Отелло» хоть и не называют пьесой «проблемной» или «странной», на самом деле она тоже такая. По идее, все, что происходит на сцене, весьма неправдоподобно, начиная от самой идеи Яго отомстить Отелло, возбуждая его ревность, – возможно, я коварнее, злее «Шекспира», но, мне кажется, что эффектнее было бы разделаться с мавром иначе – действительно толкнуть Дездемону в объятия Кассио. Это было бы не труднее, чем нынешняя, весьма рискованная игра – ведь один «шаг в сторону», одно сомнение Отелло в верности утверждений Яго, один разговор супругов начистоту («Подумай, – сказала бы она, – кто-то на меня клевещет; кто это может быть? Яго? Ты веришь человеку низкого происхождения больше, чем дочери венецианского патриция? Не имеет ли Яго на тебя зуб? Подумай!»), одно высказанное раньше подозрение Эмилии – и все, Яго капут. А ведь он мог бы начать расхваливать Кассио Дездемону, намекать, что она неравнодушна к нему, и, наоборот, хвалить Дездемоне Кассио, говорить, какой он храбрый, какой он благородный, настоящий дворянин, и – знаете ли, он из-за вас прямо голову потерял…

Но моя фантазия разбушевалась. «Шекспир» написал так, и его вариант пользуется успехом уже четыреста лет – чего же более? И в самом деле, несмотря на всю алогичность действия (особенно надумана история с фаццолино, то есть с платком), пьеса и читается, и, наверное, смотрится, хотя я ее на сцене не видел. Буйная ревность дикаря, хоть и вызывает презрение, но одновременно захватывает. В сущности, у него есть повод ревновать, и не только по той причине, что это вообще удел мужчин («Мильоны спят на проходных дворах, которые зовутся брачным ложем»[15]15
  Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть]) – брак явно неравный, и в какой-то момент он, думается, все равно закончился бы разрывом. Размышляя над образом Дездемоны, я не мог избавиться от ощущения, что она на самом деле уже и не любит Отелло, держится в первую очередь из-за гордости – решив выйти за него наперекор отцу, она отступить не может. Яго правильно замечает, что со временем она наверняка охладела бы к храброму, но дикому мужу – не раньше, так позже, когда он постареет, ведь он заметно старше Дездемоны. («Когда кровь устанет от нежностей, сызнова воспалить ее могут только привлекательная внешность, общность возраста, сходное воспитание. Ничего этого нет у мавра»[16]16
  Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть]) Интерес Дездемоны к другим мужчинам ощущается уже сейчас, она даже с Яго, в начале пьесы, разговаривает не совсем равнодушно – да, она его порицает, но в том, что она вообще опускается до спора с этим мелким подчиненным мужа, чувствуется внутренняя потребность еще в каком-то мужчине, хотя бы так, на уровне беседы; ну а о Кассио и говорить нечего, Дездемона явно ему симпатизирует, ведь он напоминает ей обо всем, чего она лишилась, – венецианской изысканности в первую очередь.

Что касается проблемы авторства, то «Отелло», как и «Венецианский купец», убедительно доказывает, что «Шекспир» был в Венеции: все до малейших деталей соответствует реальности, даже история с Родосом и Кипром описана исторически точно, автору известны подробности войны между Венецией и Османской империей; но из Лондона такого добиться невозможно, одной новеллы Джиральди Чинцио, из которой взят сюжет, недостаточно. Требуется личное присутствие. (Кстати, Чинцио – автор также и той новеллы, на основе которой написана «Мера за меру».)

На основе трагедии «Шекспира» Верди (он уже без кавычек) написал весьма известную оперу. Нам с Гоар она не нравилась, не только потому, что Верди предал здесь свое главное достоинство – мелодичность, – сочинив оперу «в стиле» Вагнера, но и потому, что в ней нет первого «шекспировского» акта, а он совершенно необходим для понимания трагедии. Аналогичную ошибку Верди допустил с «Дон Карлосом», там, правда, французские (хорошие) либреттисты первый акт написали и Верди сочинил музыку, но впоследствии, увидев, что опера получилась слишком длинной и каждый театр сокращает ее произвольно, он взял да и убрал его из партитуры. После того как мы с Гоар впервые услышали полный вариант оперы, нам уж других и слушать не хотелось, хотя записей этой версии лишь одна. «Ну что это за идиот выкинул первый акт?!» – говорил я каждый раз, когда он заканчивался, – и только позже узнал, что этим «идиотом» был сам Верди.

В пьесе первый акт есть, и я очень надеюсь, что постановщики его не сокращают, ибо он – ключ к трагедии. Зритель должен знать, что Дездемона преступила волю отца (и даже границы приличий), это раскрывает ее характер; также необходимо знать историю Родриго – как тот был влюблен в Дездемону и вполне мог бы добиться взаимности, если бы не мавр с рассказами о своей воинской доблести.

И еще одно замечание. В последние два года я стал сочинять стихи на русском. Ранее незнакомый со многими условностями и приемами русской поэзии, я чувствовал какую-то внутреннюю вину, когда писал одни и те же слова то с окончанием – ие, – ио, то с – ье и – ьо и варьировал или – иль, выбирая, что ложится на размер. Так нечестно, думал я, надо использовать что-то одно! И, только читая «Отелло», я обнаружил, что Пастернак, один из величайших русских поэтов ХХ века, легко и свободно, без угрызений совести пишет то Кассио, то – через несколько строк – Кассьо.

Ну дела…