Текст книги "Истины в моем сердце. Личная история"

Мы с моими сотрудниками покинули отель Fairmont и взяли такси до министерства юстиции. По дороге мы позвонили Тому Перрелли, чтобы предупредить его о своем приезде. Перрелли был помощником генерального прокурора США. В его обязанности помимо всего прочего входило наблюдение за общегосударственным расследованием от имени федерального правительства. Я сообщила ему, что из десяти городов, наиболее пострадавших от кризиса, семь находятся в Калифорнии. Что моя работа – докопаться до сути. И что я не готова участвовать ни в каких договорах, которые могут помешать мне провести собственное разбирательство.

Перрелли доказывал, что мое расследование не даст результатов, на которые я рассчитываю, и что ни один штат, даже самый большой в стране, не справится с преследованием крупных банков. И добавил, что судебное разбирательство такого рода займет много лет. К тому времени, когда я получу то, что причитается Калифорнии, люди, нуждающиеся в помощи, уже потеряют свои дома. Именно по этой причине тщательного расследования не было – на него просто не было времени.

В тот же день я встретилась с Элизабет Уоррен, которая в то время работала в министерстве финансов и занималась созданием структуры, которая впоследствии стала называться «Бюро финансовой защиты потребителей». С ней я обсудила те же проблемы, она отнеслась к ним с сочувствием и поддержала меня. Как чиновник администрации Элизабет не могла прямо предложить нам идти своим путем, но у меня осталось впечатление, что она поймет, если я буду настаивать.

В тот же вечер мы прилетели домой и сразу приступили к работе. Мне сказали, что при нынешнем положении дел Калифорния могла получить где-то от 2 до 4 миллиардов долларов. Некоторые юристы в офисе считали, что это солидная сумма – достаточно большая, чтобы ее принять. Я возражала: «По сравнению с чем?» Если бы выяснилось, что незаконная схема банков нанесла ущерб на сумму гораздо больше, чем 2 или 4 миллиарда долларов, то эти солидные цифры показались бы очень маленькими.

Проблема заключалась непосредственно в том, что наш офис не обладал возможностями получить такую информацию. Здесь требовались усилия экономистов и специалистов по обработке данных, а не юристов. Осознав наше слабое место, я решила нанять нескольких экспертов и посадить их за работу с цифрами. Надо было выяснить, сколько «утопающих» домовладельцев у нас по округам, чтобы помощь была направлена именно туда, где в ней нуждались больше всего. Я также хотела понять, каким образом решение задачи учитывает человеческий фактор: скольким людям могут помочь эти деньги? Сколько людей останутся брошенными на произвол судьбы? Сколько детей пострадало от кризиса?

Результаты работы экспертов оправдали мои худшие ожидания. По сравнению с масштабом разорения банки предлагали сущие крохи, чего было совершенно не достаточно для компенсации ущерба, который они причинили.

«Надо готовиться к отказу от урегулирования, – сказала я своим сотрудникам. – Я ни за что не приму такие условия». Пора начинать независимое расследование. Вы же видите, мы как гости на чужом празднике, у которых даже нет своей машины. Нам нужен собственный транспорт, чтобы у нас была возможность уехать, когда мы этого захотим.

Еще до вступления в должность я планировала начать разбирательство в масштабах штата. И вот момент настал. В мае мы объявили о создании подразделения по борьбе с ипотечным мошенничеством под руководством генерального прокурора Калифорнии. Это было подразделение, в которое вошли блестящие юристы из отделов по борьбе с потребительским и корпоративным мошенничеством, а также по борьбе с уголовными преступлениями.

Раскрытие схемы с робоподписями было важной частью расследования, но мы оценивали проблему шире. Я собиралась заняться агентствами Fannie Mae и Freddie Mac[44]44
  Федеральная национальная ипотечная ассоциация (Federal National Mortgage Association, FNMA) известна как Fannie Mae, а Федеральная ипотечная корпорация по ипотечному жилищному кредиту (Federal Home Loan Mortgage Corporation, FHLMC) – как Freddie Mac. Организации были уполномочены правительством США обеспечивать ликвидность, стабильность и ценовую доступность ипотеки. – Примеч. пер.


[Закрыть], которые владели шестьюдесятью двумя процентами новых ипотечных закладных по всей стране. Надо было разобраться с ипотечными ценными бумагами, которые банк JPMorgan Chase продал Калифорнийскому пенсионному фонду государственных служащих. И привлечь к ответственности стервятников, которые наживались на самых уязвимых социальных группах, обещая спасти домовладельцев за определенную плату и обирая их до нитки.

Тот факт, что мы инициировали собственное расследование, существенно изменил положение участников переговоров. Банки пришли в ярость от того, что я доставляю им неприятности. Урегулирование было поставлено под сомнение. Именно этого я и добивалась. Теперь, вместо того чтобы просто занести в протокол мои возражения, генеральные прокуроры штатов и банки должны были ответить на них.

В течение лета мы сосредоточились на двух направлениях: на расследовании, с одной стороны, и переговорах по урегулированию – с другой. Для моей команды это означало работу в любое время дня и ночи – людям приходилось мотаться не только по всему штату, но также ездить в Вашингтон и обратно. И все же переговоры зашли в тупик. Банки отказывались выполнять наши требования. В то же время в Калифорнии стремительно росло число людей, потерявших свои дома.

В августе генеральный прокурор Нью-Йорка прекратил участие в общегосударственных переговорах. После этого все взгляды обратились на меня. Приму ли я такое же решение?

Я пока не была готова к выходу из переговоров. Мне хотелось использовать все разумные возможности для того, чтобы банки удовлетворили наши требования. На переговорах обсуждались важные реформы, и я надеялась, что они будут реализованы. Нас поставили перед ложным выбором: реформы или деньги. Нам нужно было и то, и другое. Я на этом настаивала.

При этом я осознавала, что время уходит. В деле об убийстве тело уже остыло, и речь идет о наказании и возмещении уже после того, как все совершено. В этой же ситуации причинение ущерба продолжалось. Пока тянулись переговоры, сотни тысяч новых домовладельцев получали уведомления о лишении права выкупа. Это происходило каждый день и в режиме реального времени. На огромных территориях, целыми районами люди оказывались в долгах, которые измерялись сотнями тысяч долларов. Мы еженедельно изучали цифры – это была статистика отчаяния, свидетельствующая о количестве людей, у которых осталось тридцать, шестьдесят, девяносто дней до потери дома.

Прежде чем окончательно выйти из-за стола переговоров, я хотела предпринять последнюю попытку заключения справедливой сделки и добиться реального облегчения ситуации для своего штата.

До этого момента на ежедневные совещания ездил Майкл с командой ветеранов Калифорнийского департамента юстиции. Следующее заседание должно было состояться в сентябре, и меня пригласили на него генеральные советники крупнейших банков. Было очевидно, что они просто хотят посмотреть на меня – на выскочку, которая появилась из ниоткуда. Ладно, я тоже была не прочь на них посмотреть.

Мы прибыли в офис юридической фирмы Debevoise & Plimpton в Вашингтоне, где проходила встреча. Нас провели в большой конференц-зал, в котором собралось более десятка человек.

Обменявшись приветствиями, мы расселись вокруг длинного внушительного стола для совещаний. Я заняла одно из двух мест во главе стола. Присутствовали главные советники крупных банков, а также команда лучших юристов с Уолл-стрит, включая человека, известного как «травматолог Уолл-стрит».

Встреча проходила непросто. Советник Bank of America начала с того, что обратилась к нашей команде и пожаловалась на ту ужасную боль, которую мы причиняем банкам. Я не шучу. Она заявила, что процесс их очень расстраивает, что банк пережил колоссальную травму, что с начала кризиса сотрудники только тем и занимаются, что обеспечивают соответствие всем требованиям расследований и учетом изменений в регулировании. Люди измучены, втолковывала она нам. И хотела получить ответы от Калифорнии. В чем причина задержки?

Я перебила ее:

– Вы хотите поговорить о боли? Вам вообще приходит в голову, какую боль причинили вы?

Я чувствовала эту боль всем своим нутром. Меня просто выводило из себя, что эти люди не замечают и даже отрицают страдания домовладельцев.

– В Калифорнии миллион детей больше не могут посещать школы, в которые они ходили, потому что их родители лишились домов. Если вы хотите поговорить о боли, я расскажу вам об этом.

Представители банков держались спокойно, но заняли оборонительную позицию. Суть их возражений состояла в том, что домовладельцы сами виноваты, поскольку влезли в ипотечные кредиты, с которыми не смогли справиться. Меня это не убедило. Я хорошо знала, как выглядит покупка жилья в реальной жизни.

Для подавляющего большинства семей приобретение дома – самая крупная финансовая сделка в жизни. Это один из самых важных моментов для взрослого человека, свидетельство его тяжелой работы. И он доверяет людям, которые участвуют в процессе. Когда сотрудник банка объявляет, что вы имеете право на получение кредита, вы верите, что все цифры точны и банк не позволит вам взять на себя больше, чем вы можете себе позволить. Если кредит одобрен, агент по недвижимости так радуется за вас, будто собирается переезжать в дом вместе с вами. А когда заканчивается бумажная работа, обычно происходит церемония подписания. В своем воображении вы открываете шампанское. Присутствует ваш агент, присутствует курирующий вас сотрудник банка, и вы верите, что они принимают ваши интересы близко к сердцу. Когда они кладут перед вами стопку бумаг, вы доверяете им и подписываете. И снова подписываете. И снова. И снова.

Я оглядела комнату, полную юристов, уверенная, что ни один из них, приобретая свой первый дом, не прочитал собственные ипотечные документы до последнего слова. Когда я покупала квартиру, я этого не сделала.

Банкиры говорили об ипотечных кредитах так, словно не имели ни малейшего представления о том, чем эти кредиты являются для людей и кто эти люди. Мне показалось, что они составили для себя крайне неверное представление о характере и ценностях борющихся домовладельцев. А я встречалась со многими из этих людей. Для них покупка дома была не просто инвестицией. Это было достижение, акт самореализации. Я вспомнила мистера Шелтона, который постоянно был чем-то занят во дворе своего дома – подрезал розы по утрам, вечно косил, поливал, удобрял. В этот момент я спросила одного из юристов:

– Разве вы никогда не видели человека, который гордится своим газоном?

Мы продолжали препираться. Похоже, у них сложилось неверное впечатление, что меня можно запугать и заставить подчиниться. Я не сдавалась. Ближе к концу встречи генеральный юрисконсульт JPMorgan сделал то, что, по-видимому, считал хитрым тактическим ходом. Он объявил, что его родители живут в Калифорнии, что они голосовали за меня и любят меня. И заверил, что у меня на родине много избирателей, которые были бы просто счастливы, если бы я согласилась на урегулирование. Это был хороший ход с политической точки зрения – он был в этом уверен.

Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Нужно ли мне напоминать вам, что речь идет о разбирательстве правоохранительных органов?

В комнате повисла тишина. Прошло уже сорок пять минут, разговор продолжался достаточно долго.

– Послушайте, в вашем предложении не содержится ни намека на признание ущерба, который вы нанесли, – продолжала я. – Вы должны понимать, что я имею в виду именно то, что говорю. Я намерена расследовать все нарушения. Все.

Ко мне повернулся главный юрисконсульт банка Wells Fargo:

– Что ж, если вы все равно будете продолжать расследование, зачем нам договариваться с вами?

– Вы должны сами принять это решение, – ответила я.

Покидая совещание, я приняла решение выйти из переговоров.

Я написала письмо, в котором объявила о своем решении, но отложила его отправку до вечера пятницы, до момента закрытия бирж. Было понятно, что мои слова могут повлиять на рынки, а это не входило в мои планы. Я не собиралась вставать в красивую позу, устраивать сцены или снижать цены на акции. Мне надо было добиться справедливости для миллионов людей, которые нуждались в помощи и заслуживали ее.

«На прошлой неделе я посетила Вашингтон, округ Колумбия, в надежде продвинуть нашу дискуссию вперед, – написала я. – Но мне стало ясно, что от Калифорнии требуется отказ от более широкого набора претензий, чем мы можем принять. К тому же требуется оправдать поступки, которые не были должным образом расследованы. После долгих размышлений я пришла к выводу, что это не та сделка, заключения которой ожидают калифорнийские домовладельцы».

И начались звонки. От друзей, которые боялись, что я нажила себе слишком сильного врага. От политконсультантов, которые советовали мне собраться с силами, потому что банки собираются потратить десятки миллионов долларов, чтобы вышвырнуть меня из прокуратуры. От губернатора Калифорнии: «Надеюсь, вы знаете, что делаете». От чиновников Белого дома и секретарей кабинета министров, которые пытались вернуть меня за стол переговоров. Давление было интенсивным (и постоянным), и оно шло со всех сторон: от давних союзников, давних противников и всех, кто находился между ними.

Но было и то, что противостояло этому давлению. Зазвучали миллионы голосов домовладельцев, активистов и правозащитных организаций, которые мобилизовались, опираясь на нашу стратегию. Мы знали, что не одиноки.

И все же это был тяжелый период. Перед сном я произносила небольшую молитву: «Боже, пожалуйста, помоги мне поступить правильно». Я просила помощи в выборе правильного пути и мужества, чтобы оставаться на этом пути. Больше всего я молилась о том, чтобы семьи, которые рассчитывают на меня, оставались в безопасности. Я понимала, как много поставлено на карту.

Я часто ловила себя на мыслях о маме и размышляла, как бы поступила она. Знаю, что она посоветовала бы мне крепко держаться за свои убеждения и прислушиваться к своей интуиции. Трудные решения трудны именно потому, что последствия поступка не ясны. Однако интуиция подскажет, верен ли выбранный путь, и станет понятно, какое решение нужно принять.

В те дни прекрасным другом и коллегой стал для меня Бо Байден, генеральный прокурор штата Делавэр. Банки находились у Бо «на заднем дворе», и ипотечный кризис не так сильно ударил по Делавэру, как по другим штатам. Казалось бы, у него были все основания вести себя тише воды ниже травы. Но не таков был Бо. Он был принципиальным и смелым человеком.

С самого начала Бо неизменно возражал против сделки. Он бил по тем же точкам, что и я: недостаточность суммы компенсации, отсутствие расследования масштабов махинаций. Как и я, он хотел получить свидетельства и документы. Он даже хотел собрать дополнительные доказательства и не сдавал своих позиций. Бо тоже начал независимое расследование, и мы активно делились информацией, которую удавалось получить. Были периоды, когда мне приходилось особенно тяжело, и мы с Бо разговаривали каждый день, иногда по нескольку раз в день. Мы прикрывали друг другу спины.

В этой борьбе у меня были и другие прекрасные союзники. Марта Коукли, в то время генеральный прокурор штата Массачусетс, – жесткая, умная и очень щепетильная в работе. Моя нынешняя коллега по Сенату Кэтрин Кортес-Масто, тогда генеральный прокурор Невады. Невада, как и Калифорния, сильно пострадала от кризиса, и Кэтрин, которая занимала свой пост с 2007 года, в 2008-м сформировала собственное подразделение по борьбе с ипотечным мошенничеством. Как и я, она была полна решимости бороться с банками, и в декабре 2011 года мы с ней объединили усилия по расследованию афер с выкупом и расследованию неправомерных действий банков. О лучших соратниках я не могла даже мечтать.

В разгар этой борьбы я постоянно передвигалась по стране вместе со своей командой. Помню, как мы прилетели в Вашингтон, одетые по-зимнему, и выяснили, что на следующий день нужно вылетать во Флориду. В результате мы с Брайаном помчались в магазин в Джорджтауне, чтобы купить одежду по погоде. Мы жарко спорили, критикуя выбор друг друга, и это был редкий момент веселья и легкомыслия.

К январю банки дошли до белого каления. Ко мне в кабинет зашел Майкл.

– Только что говорил по телефону с главным юрисконсультом JPMorgan. Сказал ему, что мы не отступаем от своей позиции.

– А он что?

– Орал. Вопил, что все кончено. Что мы зашли слишком далеко. Это было реально жестко. Потом бросил трубку.

Я собрала свою команду, и мы попытались продумать следующий шаг – если придется его делать. Возможно, шансы на заключение любой сделки уже потеряны. Или еще есть надежда? Я должна была быть уверена. Некоторое время все сидели молча, обдумывая ситуацию, и тут мне в голову пришла идея. Я крикнула своей помощнице, сидевшей в соседней комнате (это была та же самая система внутренней связи, которой мы с сестрой пользовались в детстве):

– Соедини меня с Джейми Даймоном!

Даймон был (и на момент написания этой книги остается) председателем и генеральным директором JPMorgan Chase.

Мои сотрудники переполошились.

– Тебе нельзя ему звонить! Все переговоры через его адвоката!

– Ничего страшного. Звоним.

Мне надоело чувствовать себя, как зверь в клетке, говорить через адвокатов и других посредников с эффектом бесконечного «испорченного телефона». Я решила обратиться к Даймону лично и считала, что ситуация этого требует.

Секунд через десять моя помощница просунула голову в кабинет.

– Мистер Даймон на линии.

Я сняла тяжелые серьги (вкусы уроженки Окленда никуда не делись) и взяла трубку.

– Вы пытаетесь ограбить моих акционеров! – закричал он, едва услышав мой голос.

Я тут же отбила мяч.

– Ваших акционеров? Ваших? Мои акционеры – домовладельцы Калифорнии! Приезжайте и посмотрите на них. Поговорите с ними о том, кто кого ограбил.

Некоторое время продолжалась перепалка. Мы были похожи на бойцовых собак. Один из моих старших сотрудников позже вспоминал, что подумал тогда: «Эта идея то ли действительно хорошая, то ли чудовищно паршивая».

Я поделилась с Даймоном тем, как его адвокаты излагают свою позицию и почему она для меня неприемлема. Когда накал разговора слегка спал, я углубилась в детали своих требований, чтобы он точно понял, что мне нужно, – не через фильтр его главного юрисконсульта, а узнал о требованиях непосредственно от меня. В конце разговора он пообещал, что поговорит со своим советом директоров и посмотрит, что они могут сделать.

Я никогда не узнаю, что произошло на стороне Даймона. Но я точно знаю, что через две недели банки сдались. В результате наших усилий вместо 2–4 миллиардов долларов, которые изначально нам предлагались, мы заключили сделку на сумму 18 миллиардов, которая в конечном итоге выросла до 20 миллиардов, выделенных в качестве помощи домовладельцам. Это была грандиозная победа для жителей Калифорнии.

В рамках урегулирования федеральное правительство собиралось назначить наблюдателя, чтобы убедиться, что банки соблюдают условия соглашения. Но, учитывая масштабы Калифорнии, это меня не удовлетворило. Я решила нанять собственного наблюдателя и уполномочить его следить за выполнением банками их обязательств в нашем штате.

Меня пригласили в Вашингтон, чтобы принять участие в большой пресс-конференции и праздновании, которое должно было состояться в департаменте юстиции и Белом доме. Но мне хотелось остаться дома со своей командой. Это была наша общая победа. Кроме того, надо было подготовиться к следующей битве.

Заключение соглашения было только началом. Помимо денег оно требовало от банков подготовить ряд реформ, чтобы облегчить пострадавшим процесс борьбы за право владения своими домами. Однако по условиям договора эти меры действовали только в течение трех лет. Если мы хотим защитить домовладельцев в Калифорнии от злоупотреблений в будущем, нам понадобится законодательство, которое сделает условия урегулирования постоянными. Надо было добиться того, чтобы банкам навсегда запретили заниматься своей печально известной хищнической деятельностью. И чтобы домовладельцы имели право подавать в суд, когда банки нарушают закон. В сотрудничестве с нашими союзниками в законодательных органах мы объединили эти идеи в документ, который назвали Калифорнийским биллем о правах домовладельцев (California Homeowner Bill of Rights).

Но провести новый закон, касающийся банков, через законодательное собрание было непросто. Банки имели огромное влияние в Сакраменто[45]45
  Сакраменто – столица Калифорнии, в этом городе базируется законодательное собрание штата. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Калифорнийские законодатели уже пытались принять подобный закон по крайней мере дважды, но потерпели поражение в результате сопротивления банков. Необходимо было наступать по всем фронтам.

Поначалу к нашему биллю отнеслись холодно. Мне говорили, что он умер, еще не родившись. Что банковское лобби слишком сильно, и его не преодолеть. Сила закона, казалось, не справлялась с холодным расчетом.

Я встретилась с Джоном Пересом, который в то время был спикером законодательного собрания штата, чтобы выработать план превращения законопроекта в закон. Джон – исключительный человек, сведущий как в инструментах, так и в общей стратегии политики. Мы с ним были полностью единодушны по вопросу о важности билля о правах домовладельцев. Джон был готов работать и использовать имеющиеся у него рычаги власти для оказания воздействия на банки.

Помню, в какой-то момент спикер Перес пригласил меня на выездное заседание демократов законодательного собрания штата, которое проходило в особняке Лиланда Стэнфорда в Сакраменто. Взяв на себя ответственность за размещение участников, Джон специально посадил меня за один стол с парой сильных союзников, а также несколькими законодателями, которых нужно было убедить. Большую часть ужина мы обсуждали билль. К тому моменту я уже знала наизусть все ухищрения банков, которыми они пользуются для преследования домовладельцев. Возможность поделиться этим опытом с нужными людьми явно оказалась полезной. Когда ужин закончился, у меня было ощущение, что мне удалось повлиять на представления некоторых из них.

Никто из законодателей никогда прямо не говорил, что они на стороне банков. Но раз за разом они пытались найти любое техническое оправдание своему отказу поддержать законопроект. Вот если бы вы сделали это… Вот если бы вы сделали то… Вот если бы здесь не стояла эта точка с запятой…

Никогда не забуду, как один законодатель-демократ признался мне:

– Знаешь, Камала, я не вижу ничего такого уж плохого в этих лишениях права выкупа. Они хорошо влияют на местную экономику. Ведь когда дом конфискован и хозяева выехали, это означает, что надо нанимать маляров и садовников, чтобы привести его в порядок.

Серьезно? Серьезно?! Может, этот парень еще поддержит поджоги, потому что они положительно влияют на бизнес компаний по производству огнетушителей? Просто поражает, насколько изобретательно люди оправдывают свое нежелание вылезать из кармана банков.

Пока спикер Перес занимался внутренней игрой, я использовала свое заметное положение, чтобы проповедовать создание более справедливой системы для домовладельцев. Ко мне присоединились группы лейбористов, которые отстаивали права домовладельцев и наращивали кампанию по поддержке законопроекта. Организованные усилия этих групп были чрезвычайно важны. Их способность мобилизовать сторонников впечатляла. В законодательное собрание поступало так много звонков, что телефонные линии выходили из строя.

Но значение имела не только организационная деятельность лейбористов. Важно было само их присутствие. В Сакраменто бытовал циничный образ мышления: когда дом конфискован, жившая в нем семья, скорее всего, уедет. Они больше не будут нашими избирателями. Банки, с другой стороны, постоянно присутствуют в капитале штата, и если их рассердить, то они могут и отомстить. Организованные лейбористы ясно дали понять в столице, что существует и другое постоянное присутствие, которое намерено вести интенсивную борьбу за права трудящихся. Причем не только за повышение зарплаты, но и за то, чтобы к ним относились с уважением во всех аспектах их жизни, включая покупку дома. У них был мощный лозунг: «Встанете на сторону банков – ответите рабочим».

Когда приблизился день голосования, я начала ходить по коридорам калифорнийского капитолия и стучать без предупреждения в двери законодателей. Многие отказывались говорить со мной. Я стала посылать туда своих ключевых сотрудников. Брайан Нельсон, мой специальный помощник, вспоминает, что иногда я звонила ему на работу, и если он отвечал, то попадал под горячую руку.

– Почему ты сидишь на месте? – отчитывала я его. – Почему ты не в капитолии? Знаю, у тебя важная работа, но сейчас нет ничего важнее этого. Ты должен быть там! Никто из них не должен улизнуть! Каждый должен поговорить с одним из нас лично!

Когда законопроект был вынесен на голосование, у нас все еще не было большинства. Многие законодатели планировали уклониться от голосования, чтобы не пришлось занимать ту или иную позицию. Но нам нужно было, чтобы сорок один человек проголосовал «за». Неявка была равносильна голосу «против».

У спикера Переса был план: он сделает голосование открытым, а мы тем временем продолжим увещевать законодателей, чтобы они перешли на нашу сторону. Смысл был в том, что если они не захотят голосовать, то голосование просто затянется на неопределенное время. Согласно плану, в начале процедуры один из наших союзников задал уточняющий вопрос:

– Сколько длилось самое долгое открытое голосование в истории?

– Насколько мне известно, – ответил Перес, – самое долгое открытое голосование заняло час и сорок пять минут, но вы же знаете, как я люблю соревноваться. Я готов продержаться гораздо дольше!

В этот момент все поняли, что он не шутит, и зеленые огоньки начали загораться.

Я сидела в кабинете Даррелла Стейнберга, который тогда был председателем сената и тоже играл важную роль в нашей кампании, и наблюдала за происходящим по внутренней видеосвязи. Моя задача состояла в том, чтобы отслеживать законодателей, которые еще не явились на голосование или толпились в задних рядах. «Вижу, что вы еще не проголосовали, – тут же писала я им. – Идите голосовать. Уже пора». Мы переходили от человека к человеку, а Джон снова и снова повторял одну и ту же фразу:

– Все ли члены совета, которые решили голосовать, проголосовали?

Он был похож на ведущего аукциона.

Казалось, это длилось целую вечность. Но на самом деле уже через пять минут мы получили сорок первый голос. Джон закрыл голосование, и мы объявили победу. Законопроект прошел утверждение в сенате штата и был подписан губернатором. Нам удалось то, что, по всеобщему убеждению, было невозможно! Это был самый приятный момент в моей жизни и свидетельство того, что даже на неприглядной политической кухне можно добиваться окрыляющих результатов.

Тем временем наше подразделение по борьбе с ипотечным мошенничеством работало во всю мощь. Оно продолжало расследовать и преследовать в судебном порядке серьезных ипотечных мошенников. Глава одной из крупных фирм, занимавшихся такими аферами, был приговорен к двадцати четырем годам заключения. Благодаря усилиям поистине экстраординарной команды мы смогли получить (помимо 18 миллиардов) 300 миллионов долларов от JPMorgan. Эти деньги пошли на возмещение убытков пенсионного фонда штата, который пострадал в результате инвестирования в ипотечные ценные бумаги. Мы также добились выплат 550 миллионов от SunTrust Mortgage, 200 миллионов от Citigroup и еще 500 миллионов от Bank of America – все в связи с ипотечным кризисом.

Конечно, это были важные победы. Но не такие, которые хотелось праздновать: несмотря на то, что многим людям мы помогли, миллионы американцев по всей стране все еще страдали. И несмотря на получение миллиардов, которые мы вернули, многие люди все равно потеряли свои дома. Структурный ущерб экономике оказался настолько глубок, что даже при наличии определенных компенсаций многие люди не могли платить по ипотечным кредитам и сводить концы с концами. Не было работы – не было и жалованья.

Бесчисленное количество американцев видели, как уничтожается их кредит. Мечты родителей об оплате образования детей растаяли как дым. Семьи одновременно сталкивались со множеством стрессов – безработица, отсутствие жилья, внезапная смена школы. Исследование, опубликованное в журнале Lancet, показало, что «рост безработицы в США во время рецессии привел к увеличению количества самоубийств на 3,8 %, что соответствует примерно 1330 случаям суицида».

Во многих отношениях последствия той катастрофы мы переживаем и сейчас, в 2018 году. Во Фресно подавляющее большинство домов по-прежнему оцениваются ниже своей стоимости до рецессии. На национальном уровне пострадало благосостояние среднего класса и по большей части ситуация так и не выровнялась.

Исследования показывают, что кризис непропорционально сильно сказался на семьях чернокожих. По информации из независимого доклада Совета по исследованиям в области социальных наук, подготовленного по заказу Американского союза защиты гражданских свобод, белые и черные семьи одинаково сильно пострадали от кризиса 2007–2009 годов, однако к 2011 году «потери среднестатистической белой семьи снизились до нуля, в то время как среднестатистическая черная семья потеряла еще 13 процентов своего дохода». Последствия этого таковы: «Медианный доход среднестатистической черной семьи в 2031 году будет почти на 98 тысяч долларов ниже, чем если бы не случилось Великой рецессии».

Иными словами, будущие поколения будут страдать из-за глупости и жадности своих предшественников. Мы не можем изменить то, что уже произошло. Но мы можем сделать так, чтобы это никогда не повторилось.

Культура Уолл-стрит не изменилась. Сменились только некоторые правила. Банки финансируют полномасштабную битву за отмену реформ Уолл-стрит эпохи Обамы, которые помогли держать их в узде. Там, где не получилось отменить новые законы, они сделали все возможное, чтобы обойти их. Согласно аналитической статье в Wall Street Journal, в период с 2010-го по 2017 год крупнейшие банки инвестировали 345 миллиардов долларов в субстандартные кредиты, направляя деньги в небанковские финансовые учреждения, или так называемые теневые банки. «Банки утверждают, что кредитовать небанковских кредиторов безопаснее, чем иметь дело непосредственно с потребителями с плохими кредитными историями и компаниями с шаткими балансами, – отмечает автор статьи. – Тем не менее это означает, что банки по-прежнему дают кредиты, от которых, по их словам, они отказались из-за кризиса и в связи с высокими кредитными рисками».

Между тем в 2017 году президент назначил руководителем Бюро финансовой защиты потребителей человека, который назвал это самое бюро «посмешищем» и приступил к его активному демонтажу изнутри. В 2018 году вместо ужесточения правил на Уолл-стрит Конгресс отменил основные меры защиты, освободив некрупные банки от нормативов, которые удерживали их под контролем. Это не просто неприемлемо. Это возмутительно.