Текст книги "Железный крест"

– Какое у вас сложилось впечатление? Я слышал краем уха, что он в юности был чуть не героем Сопротивления.

– Очень элегантный и достойный господин. Настроение у него, конечно, подавленное. Легко понять. Мне показалось, он очень тяжело воспринял гибель брата. А тебе? – Паула повернулась к Мартину.

– У меня такое же впечатление.

– Думаю, придется встретиться с Акселем Франкелем еще раз. – Мельберг поглядел на Мартина и хмыкнул. – Как я понимаю, ты уже говорил с Педерсеном? Странно, что он не захотел поговорить со мной…

Мартин прокашлялся.

– Почему не захотел? Ты как раз в это время выгуливал собаку. Конечно, если бы ты был на месте, он бы в первую очередь сообщил тебе.

– Вот оно что! Может, и так… И что он сказал?

Мартин вкратце пересказал заключение судебных медиков.

– Педерсен сначала позвонил Патрику, – засмеялся он под конец. – Тот, похоже, не особенно доволен своими успехами на семейном фронте. Патрик выудил у Педерсена все подробности вскрытия, а потом вообще увязался за нами, на место преступления ему захотелось. Я не удивлюсь, если он через пару дней появится здесь. Вместе с Майей и коляской.

Анника улыбнулась.

– Да, я вчера с ним говорила. Он сказал, что сразу трудно перестроиться. Вполне дипломатичное определение.

– Еще бы не трудно! – Мельберг опять выразительно хмыкнул. – Все это идиотские выдумки. Взрослые мужики должны менять подгузники и готовить детское питание! По этой части раньше было лучше. Каждый занимался своим делом. Наше поколение делало то, для чего мы, мужики, и предназначены. А женщины возились с детьми.

– Я бы с удовольствием менял подгузники, – тихо сказал Йоста, не поднимая головы.

Стало тихо. Все вспомнили, что у Йосты недавно умерла жена. Когда-то она родила ему сына, но тот тоже умер, сразу после рождения. Больше детей у них не было.

Нарушила молчание Анника.

– А я думаю, это полезно. Мужики должны знать, что это за работа – возиться с детьми. Потяжелее любой другой. У меня, может, своих детей и нет, – тут настал черед Анники пригорюниться, – но у всех подруг дети, и уверяю вас, они не лежат на диване целыми днями и не жрут шоколадные конфеты. Патрику тоже полезно попробовать на своей шкуре.

– Меня ты не убедишь, – сказал Мельберг и озабоченно воззрился на лежащую перед ним кипу бумаг. Стряхнул крошки и начал просматривать. – Ага… Это заключение Турбьёрна и его парней…

– И девушек, – поправила Анника.

Мельберг закатил глаза.

– И девушек… Сойдешь ты когда-нибудь с этой феминистской баррикады? Будем заниматься следствием или обсуждать последнюю речь Гудрун Шуман?[4]4
  Гудрун Шуман – шведская политическая деятельница, основательница и лидер партии «Феминистская инициатива». Раньше была председательницей коммунистической партии.


[Закрыть]

Он покачал головой и помолчал немного, пытаясь поймать утраченную нить.

– Да… в общем, заключение Турбьёрна и его сотрудников. Тоже можно определить двумя словами – никаких сюрпризов. Есть отпечатки обуви, отпечатки пальцев, еще какие-то отпечатки – все это надо будет принять во внимание и проанализировать. Йоста, займись… Возьми отпечатки пальцев у этих пацанов, у братьев… у брата. Чтобы их исключить. Потом займемся остальными, если они есть. Дальше… – Он прочитал несколько строчек про себя, сопровождая чтение ритмическим мычанием. – Дальше вот что… вот… окончательно установлено – смерть наступила в результате повреждений, причиненных ударом тупым тяжелым предметом по голове.

– Значит, удар был один? – спросила Паула.

– Мм… да, один, именно так. Один. Это они как-то устанавливают по брызгам крови. Я звонил Турбьёрну и задал тот же самый вопрос – говорит, они смотрят на брызги… Один удар – брызги летят вот так, два – вот эдак, а про три даже и подумать страшно. У них там свои примочки, но заключение однозначное – сильный удар по голове тяжелым предметом. Один.

– Совпадает с протоколом вскрытия, – кивнул Мартин. – А что за предмет, не удалось установить? Педерсен считает, что это камень.

– Вот именно! – произнес Мельберг торжествующе и ткнул пальцем в бумагу. – Вот именно! Под столом лежал тяжелый каменный бюст, а на нем и кровь, и волосы, и мозговое вещество, и все, что хотите. И осколки камня, которые Педерсен нашел в ране, именно от этого бюста.

– То есть орудие убийства налицо… Что ж, это всегда кое-что, – меланхолично произнес Йоста.

– Надо найти Франца Рингхольма. Пусть расскажет, что это за угрозы.

– И пройтись по соседям – может быть, кто-то видел что-то необычное тогда, в июне, – добавила Паула.

Анника подняла глаза от своих записей.

– А уборщица? Надо поговорить и с уборщицей. Когда она последний раз там была? Говорила ли с Эриком? И почему все лето не убиралась?

– Разумно, – кивнул Мельберг. – Хватит рассиживаться! За работу!

Он подождал, пока последний из сотрудников покинет комнату, и потянулся за еще одной булочкой.

Делегировать полномочия. Главная черта хорошего руководителя – умение делегировать полномочия.

Насчет того, ходить или не ходить на уроки, у них царило полное согласие: если не лежит душа – не ходить. Душа лежала не часто.

Сегодня они собрались около десяти. В Танумсхеде не так уж много мест, куда можно пойти, поэтому они просто сидели, курили и болтали.

– Слышали про этого старого идиота в Фьельбаке? – Никке глубоко затянулся, захохотал и закашлялся. – Не иначе, твой дед с его приятелями руку приложили.

Ванесса фыркнула.

– Брось, – мрачно, но не без гордости сказал Пер. – Дед к этому никакого отношения не имеет. Станет он рисковать тюрьмой из-за какого-то старого пня! У «Друзей Швеции» другие цели.

– А ты с ним поговорил? Нам разрешат прийти на собрание? – Никке перестал смеяться.

– Пока нет… – неохотно ответил Пер.

У него был особый статус: он приходился внуком самому Францу Рингхольму. Как-то он в минуту слабости пообещал приятелям, что попробует провести их на собрание «Друзей Швеции» в Уддевалле, но не знал, как дед отреагирует на такую просьбу. Вернее, не то чтобы не знал. Он был почти уверен, что скажет дед. Вы слишком молоды, нужно еще не меньше двух лет, чтобы вы могли развиться и реализовать свой, как дед любил выражаться, «потенциал». Пер не понимал, что он имеет в виду. Развиться? Они понимали все ничуть не хуже старших. Чего тут не понять?

И это ему очень нравилось. Простота. Черное и белое, никаких серых нюансов, никаких лазеек, никаких уловок. Перу было совершенно чуждо стремление многих запутать ситуацию, заболтать… Он терпеть не мог все эти скользкие рассуждения: «С одной стороны… с другой стороны…» Все до крайности просто. Есть мы, и есть они. Вот и все. Мы и они. Они и мы. И если бы они держались на своем краю и занимались своим делом, никаких проблем бы и не было. Но «они» претендовали на «наше». Им не нравились границы, очевидные даже полному идиоту. Любому зрячему понятно: белый и желтый. Белый и коричневый. Белый и иссиня-черный, эти вообще из каких-то самых диких африканских джунглей. Но даже эту простую истину умудрились запутать, смешать в одну сплошную кашу.

Он посмотрел на приятелей. Интересно, а у них что за наследство? Мало ли с кем могла переспать какая-нибудь проститутка из их предков… Может, у них тоже нечистая кровь… Пер вздрогнул.

Никке смотрел на него вопросительно.

– Ты что, Пер? У тебя такой вид, словно ты лягушку проглотил.

– Да нет, ничего, – усмехнулся Пер. С чего это он начал всех подозревать?

Он погасил сигарету.

– Пошли выпьем кофе.

И, не оглядываясь, двинулся в сторону школы. Знал, что они последуют за ним.

Вспомнил убитого старика и пожал плечами. Какое это имеет значение?

* * *

Фьельбака, 1943 год

Они ели в полном молчании. Слышно было только позвякивание вилок и ножей о тарелки. Все пытались не коситься на пустой стул, но никому это особенно не удавалось.

– И опять ему скоро в дорогу. – Гертруд протянула Эрику миску с картошкой, и он положил еще одну картофелину на и без того полную тарелку.

Так было проще – если бы он отказался, мать стала бы настаивать и стояла бы на своем до тех пор, пока он не положит две. Он посмотрел на тарелку – съесть все это невозможно. Его не особенно интересовала еда, он ел только потому, что его вынуждали. И чтобы мать не говорила, ей-де стыдно, какой он худой. «Люди подумают, мы тебя не кормим!» – упрекала она Эрика.

У Акселя аппетит был превосходный. Эрик неохотно поднес вилку ко рту, опять посмотрел на пустой стул и начал механически жевать, чтобы избавиться от отвратительного ощущения битком набитого рта. Картошка с соусом превратилась во влажную липкую кашу.

– Каждый делает свое дело. – Хуго Франкель строго посмотрел на жену.

Но и он тоже не мог оторвать глаз от пустого стула.

– Разве я против? Я просто говорю, что мог бы и отдохнуть пару дней.

– Это он решает сам. Никто не говорит ему, что он должен делать, а чего не должен. Аксель все решает сам. – В голосе Хуго звучала неподдельная гордость, и Эрик почувствовал укол зависти.

Так бывало почти всегда, когда родители заводили разговор об Акселе. Иногда Эрику казалось, что он вообще невидим, что его никто не замечает, что он просто тень. Тень высокого, светловолосого Акселя, который всегда был в центре внимания, даже если и не прилагал к тому особых усилий. Поскорее бы кончилась эта тягомотина с обедом. Тогда он улизнет в свою комнату почитать. Охотнее всего Эрик читал исторические книги. Что-то привлекало его в этих перечислениях фактов, местностей и дат. С самого детства. И интерес этот не исчезал, наоборот, становился все сильнее.

Аксель не особенно любил читать, но каким-то образом всегда получал самые высокие оценки. Эрик тоже учился хорошо, но ему приходилось для этого прилагать много усилий. И никто не хлопал его по плечу, не расцветал горделивой улыбкой, не хвастался успехами сына друзьям и знакомым. Никто не гордился Эриком.

И все равно он любил брата. Иногда ему хотелось возненавидеть Акселя, но ничего из этого не получалось. Он все равно его любил. Больше, чем кого-либо другого. В конце концов, Аксель старше, смелее. Им можно гордиться, а Эриком пока нет. Это факт, такой же неоспоримый, как и факты в книгах по истории. Битва при Гастингсе была в 1066 году, и никто не подвергал этот факт сомнению. Была – значит, была.

Эрик посмотрел на тарелку и с удивлением обнаружил, что она пуста.

– Папа, можно выйти из-за стола?

– Как, ты уже все съел? Вот так номер! Конечно иди. Мы с мамой посидим еще немного.

Поднимаясь по лестнице в свою комнату, он слышал обрывки разговора.

– Надеюсь, Аксель не слишком рискует…

– Гертруд, ты должна прекратить это сюсюканье с Акселем. Ему девятнадцать лет… и мы должны гордиться, что у нас такой сын…

Эрик закрыл за собой дверь. Бросился на постель и взял из стопки на тумбочке самую верхнюю книгу. Александр Великий. Тоже был не робкого десятка. Как и Аксель…

* * *

– Я хочу сказать, что ты мог бы и поставить меня в известность. Я чувствовала себя полной идиоткой. Она начинает мне рассказывать, что ты гуляешь с Карин…

– Да-да, знаю… – Патрик устало опустил голову.

Весь час, что Кристина просидела на кухне, был пропитан подтекстами, пронзительными взглядами и ядовитыми намеками. Не успела закрыться за свекровью дверь, Эрика взорвалась.

– Меня вовсе не волнует, что ты встречаешься со своей бывшей женой и с ней прогуливаешься. Я не ревнива, и ты это прекрасно знаешь. Но ты не сказал мне ни слова, вот что приводит меня в бешенство!

– Я понимаю…

– Он понимает! И это все? Никаких объяснений? А я-то думала, у нас нет друг от друга секретов! – Эрика знала, что приближается к опасной границе, но ничего с собой сделать не могла. Накопившееся раздражение требовало немедленного выхода, и ее несло все дальше. – Я-то думала, мы договорились! Ты смотришь за ребенком, я работаю. Ничего подобного! Мне все время мешают! Ты каждую минуту врываешься в мой кабинет, для тебя это проходная комната, потом ты исчезаешь на два часа, и я, вопреки договору, опять вожусь с Майей! Как же я обходилась весь год без твоей помощи? Или ты думаешь, что у меня была служанка? И я могла уйти из дома, как ты, когда мне вздумается? Мне-то некого было спросить, где малышкины варежки! – Эрика вдруг, словно со стороны, услышала свой срывающийся на визг голос и осеклась.

– Ладно… – произнесла она на три тона ниже. – Я пойду пройдусь.

– Иди. – Патрик напомнил ей черепаху, которая осторожно высовывает голову из панциря, чтобы посмотреть, нет ли опасности. – Прости, что не успел тебе сказать сразу…

– Черт с ним… Только больше так не делай, ладно? – Эрика слабо улыбнулась.

Буря миновала, она уже упрекала себя за глупую вспышку. Сейчас ей нужен был свежий воздух – свежий воздух, и больше ничего.

Она быстро шла по улицам. Туристы разъехались, и Фьельбака выглядела на редкость пустынной, лишь кое-где заметны были следы летней суеты. Городок напоминал гостиную после праздника: недопитые стаканы, серпантин в углу, в кресле уснул перебравший гость в шутовском колпачке. Собственно, Эрика предпочитала этот сезон – лето было для нее слишком утомительным. А сейчас – тишина и покой. Пустынная площадь Ингмара Бергмана… Мария и Матс через несколько дней закроют свой киоск и уедут торговать в Селен, они так делают каждый год. И это тоже нравилось ей в городке: предсказуемость. Все шло заведенным порядком, из года в год…

Обмениваясь кивками со знакомыми, Эрика поднялась по Галербакен. Она знала во Фьельбаке всех или почти всех, но сейчас у нее не было желания разговаривать – она приветливо поднимала руку и ускоряла шаг. Миновав заправку и быстро шагая по Дингельвеген, она уже знала, куда направляется. Только сейчас Эрика поняла, что подсознательно это и было целью ее прогулки с самого начала.

– Три случая избиений, два ограбления банковских контор, еще какие-то мелочи… Но никаких обвинений в подогревании расовой вражды. – Паула выбралась из машины и захлопнула за собой дверцу. – Помимо Франца я накопала еще кое-что на парня по имени Пер Рингхольм, но это ерунда. Пока.

– Это его внук. – Мартин запер машину.

Они подъехали к дому в Греббестаде[5]5
  Греббестад – район Гётеборга, «Йестис» – отель, где раньше был ночной клуб.


[Закрыть] недалеко от «Йестиса», где была квартира Франца Рингхольма.

– Погляди-ка, – Мартин кивнул в сторону отеля, – здесь когда-то можно было подрыгать ногами вечерок-другой.

– Могу себе представить… Но теперь, судя по всему, они с танцами завязали.

– Можно и так сказать. Я не танцевал… дай вспомнить… уже больше года.

Нельзя сказать, чтобы эта фраза прозвучала элегически. Секрет состоял в том, что Мартин был так влюблен в свою Пию, что охотнее всего вообще никуда бы не выходил из дома. Но, чтобы найти свою принцессу-лягушку, ему пришлось перецеловать немало самых обычных лягушек. Целуешь – а она все равно лягушка, ни в кого не превращается и никакого отношения к принцессам не имеет.

– А ты? – с любопытством спросил он Паулу.

– Что – я? – Она притворилась, будто не поняла вопроса.

Мартин решительно постучал в дверь, и тут же они услышали звук шагов.

Дверь открыл очень коротко стриженный худощавый седой мужчина в джинсах и клетчатой рубашке того типа, что носит Ян Гийу[6]6
  Ян Гийу – известный шведский писатель, автор политических триллеров.


[Закрыть], желая, по-видимому, продемонстрировать истинно мужское равнодушие к модным веяниям.

– Франц Рингхольм? – Мартин разглядывал хозяина с нескрываемым любопытством.

Он уже порыскал по Интернету и обнаружил, что Франц – личность известная, и не только в Гётеборге. Он, как следовало из найденных сайтов, был основателем одной из самых быстрорастущих антиэмигрантских организаций Швеции, которая, если верить болтовне на разного рода форумах, уже представляла собой серьезный политический фактор.

– Да, это я… Что господам угодно? – Он перевел взгляд с Мартина на Паулу.

– У нас есть к вам несколько вопросов. Разрешите войти?

Франц отошел в сторону, пропуская их в квартиру. Мартин с удивлением осмотрелся. Он точно не мог бы сформулировать, что именно ожидал увидеть, но не такой образцовый, почти вызывающий порядок. По сравнению с этой квартирой его собственная выглядела как притон наркоманов.

– Присаживайтесь, прошу вас. – Хозяин показал на диван и два кресла справа в гостиной. – Я, представьте, только что поставил свежий кофе. Молоко? Сахар?

Безукоризненная, вежливая, даже изысканная речь. Мартин и Паула удивленно переглянулись.

– Ни то ни другое, спасибо.

– Немного молока, без сахара, благодарю вас. – Паула первой прошла в гостиную.

Они сели рядом на белый диван и осмотрелись. Комната просторная и светлая. Большие окна с видом на море. Нет, он был не прав: порядок тут не вызывающий, не излишне педантичный, а совершенно естественный. Уютное, ухоженное жилье.

– А вот и кофе. – Франц появился в гостиной с подносом, на котором стояли три дымящиеся чашки и большое блюдо с печеньем. – Прошу. – Он взял одну из чашек и опустился в глубокое кресло. – Чем могу служить?

Паула отхлебнула глоток превосходного кофе.

– Вы, конечно, знаете, что под Фьельбакой произошло убийство.

– Да, Эрик… – с горечью сказал Франц Рингхольм и тоже отпил немного кофе. – Я был совершенно сражен этой новостью. И подумайте только, какой удар для Акселя!

– Да, но… да. – Мартин был совершенно обескуражен доброжелательством и вежливой искренностью хозяина – прямая противоположность картине, которую он заранее вообразил. – Собственно говоря… мы приехали потому, что у Эрика Франкеля нашли несколько ваших писем.

– Вот как, – Рингхольм улыбнулся и потянулся за печеньем, – значит, он их сохранил… Да, Эрик был типичный коллекционер. Вы, молодежь, наверняка считаете, что это пыльное занятие – писать письма – осталось в прошлом веке. А нам, старым филинам, трудно оставить свои привычки… – Он приветливо подмигнул Пауле.

Она уже готова была улыбнуться в ответ, но вспомнила, что человек, сидящий в кресле напротив, всю свою жизнь посвятил беспощадной борьбе с такими, как она.

– В письмах неоднократно упоминается про какую-то угрозу. – Ей удалось сохранить непроницаемое выражение лица.

– Позвольте выразиться так: я бы не стал называть это угрозой. – Франц откинулся в кресле и непринужденно, с молодой грацией, закинул ногу на ногу. – Я просто посчитал своей обязанностью предупредить Эрика, что в организации есть определенные круги… определенные силы, чьи действия иногда выходят за пределы разумного.

– И вы решили, что ваш долг предупредить Эрика, потому что…

– Мы с Эриком дружили с младенческих лет. Разумеется, нельзя отрицать, что мы постепенно отдалились друг от друга, и много лет… да, уже много лет наши отношения утратили всякую регулярность. Мы выбрали разные дороги. – Франц снова улыбнулся. – Но я никогда не желал ему зла, и… да, когда мне представилась возможность его предупредить, я этой возможностью воспользовался. Кое-кому трудно понять, что не нужно по любому поводу лезть на рожон…

– Но, насколько я понимаю, вы сами не всегда следовали этому правилу, – сказал Мартин. – Трижды осуждены за драку, дважды за ограбления… и в тюрьме своим поведением мало напоминали далай-ламу.

Рингхольма вовсе не задел ехидный комментарий Мартина – наоборот, он весело и добродушно улыбнулся, чем и вправду напомнил далай-ламу.

– Каждому овощу свое время. К тому же в тюрьме свои правила и свой язык, если кто-то обычного языка не понимает. Мудрость, знаете, приходит не сразу, она приходит с возрастом, а я свой урок выучил крепко.

– Ваш внук тоже выучил этот урок? – спросил Мартин и хотел взять с блюда печенье, но Франц Рингхольм молниеносным движением перехватил его руку и сдавил, словно клещами.

– А вот мой внук вообще никакого отношения к этому делу не имеет, – прошипел он. – Ясно?

Мартин смотрел на него, не отводя глаз, потом вырвал руку и потер запястье.

– Если это повторится, – тихо сказал он, – я буду говорить с вами по-другому.

Рингхольм засмеялся и опять устроился в кресле поудобнее, возвращаясь в образ этакого доброго дядюшки. Но на какую-то секунду занавес приоткрылся. За фасадом рафинированного джентльмена скрывалась ненависть. Другой вопрос – стал ли Эрик Франкель жертвой этой ненависти?

Эрнст тянул поводок так, что Мельбергу приходилось прилагать немалые усилия, чтобы его удержать. Пес, очевидно, никак не мог взять в толк, почему его хозяин проявляет такое упрямство и продолжает идти черепашьим шагом.

Мельберг уже собирался сдаться и тащить Эрнста домой, но тут его терпение было вознаграждено. Он услышал за спиной шаги и обернулся. Эрнст запрыгал от радости.

– Вы, значит, тоже гуляете. – Голос Риты был таким же веселым, как и тогда.

Рот Мельберга непроизвольно растянулся в улыбке.

– Да-да… тоже, значит, гуляем… – Ничего, кроме этой глупой фразы, он не сумел придумать – он, Мельберг, который всегда славился своим красноречием в обществе дам! Он приказал себе собраться и продолжил: – Да, знаете, я тоже начинаю понимать, как полезны прогулки для этих созданий. Мы теперь гуляем не меньше часа каждый день.

Рита прыснула и похлопала себя по круглому животику.

– Прогулки полезны для всех, в том числе и нам с вами.

Мельбергу очень понравился ее ответ, и он тоже фамильярно похлопал себя по объемистому животу.

– Согласен. Но при этом, знаете, не стоит перебарщивать. Терять солидность.

– Ни в малейшей степени! – засмеялась Рита. Мельбергу это старомодное выражение в сочетании с ее акцентом показалось очаровательным. – Поэтому я всегда пользуюсь случаем пополнить запасы.

Они остановились у многоквартирного дома. Сеньорита уверенно направилась к своем подъезду.

– Может быть, зайдете и выпьете чашку кофе с пирожным?

Мельберг с трудом заставил себя сделать вид, что размышляет над ее предложением. Потом кивнул, как ему показалось, сдержанно и с достоинством.

– Спасибо, очень заманчиво… Мне, конечно, нельзя надолго отлучаться с работы, но…

– Вот и прекрасно. – Она набрала код и открыла дверь.

Эрнст не обладал даже сотой долей самообладания своего хозяина и откликнулся на приглашение радостным лаем – подумать только, он идет в гости к Сеньорите!

Первым же словом, пришедшим Мельбергу в голову, когда они оказались в квартире, было слово «уют». Здесь не было того минималистского холодка, к которому шведы испытывают малопонятную слабость, – все оказалось ярким и веселым. Он отцепил поводок, и Эрнст получил милостивое разрешение обнюхать многочисленные игрушки Сеньориты. Сняв куртку и ботинки, Мельберг аккуратно поставил их на подставку в прихожей и прошел в кухню.

– Им, похоже, хорошо вместе, – сказала Рита.

– Кому – им? – глупо спросил Мельберг.

Он не мог отвлечься от созерцания пышного зада колдующей у плиты хозяйки.

– Сеньорите и Эрнсту, кому же еще! – Рита опять засмеялась.

Мельберг тоже засмеялся.

– Да-да, понятное дело, они друг другу понравились.

Он бросил взгляд в гостиную – его предположение оправдалось даже в большей степени, чем он рассчитывал: Эрнст с задумчивым видом уже сунул нос под гостеприимно задранный хвост новой приятельницы.

– Вы любите булочки?

– Спит ли Долли Партон на спине?[7]7
  «Спит ли Долли Партон на спине» – идиома, обозначающая само собой разумеющийся факт, что-то вроде «Впадает ли Волга в Каспийское море». Долли Партон – известная американская актриса и певица в стиле кантри.


[Закрыть]

Очевидно, эта формула была Рите незнакома. Она с удивлением уставилась на Мельберга.

– Спит ли она на спине? Я не знаю… Хотя наверняка – с такой-то грудью…

Мельберг смущенно рассмеялся.

– Да нет, это просто выражение такое. Я хотел сказать… да, насчет булочек… Очень даже люблю.

Он с удивлением увидел, что она ставит на стол три прибора. Загадка, впрочем, разрешилась быстро. Рита постучала в еще одну закрытую дверь и крикнула:

– Юханна! Кофе!

– Иду!

Дверь открылась, и в кухне появилась молодая хорошенькая блондинка с огромным животом.

– Это моя невестка, Юханна… А это Бертиль. Хозяин Эрнста. Я его нашла в лесу. – Рита опять прыснула. Ее смешливость очень привлекала Мельберга.

Он протянул руку для пожатия и тут же сморщился от боли. Ему приходилось пожимать руки самым разным типам, но такого железного рукопожатия он никогда не встречал.

– Ничего себе захватик! – чуть не пискнул он и облегчением почувствовал, что рука его вновь обрела свободу.

Юханна весело на него посмотрела и с трудом протиснулась за стол. Немного повертелась, выбирая такую позицию, чтобы можно было дотянуться и до блюда с булочками, и до кофейника, и начала с завидным аппетитом уплетать булку.

– И когда вы ждете? – вежливо спросил Мельберг.

– Через три недели, – коротко ответила она, проглотила остатки булки и потянулась за следующей.

– Правильно, вам надо есть за двоих, – пошутил он, но Юханна наградила его таким взглядом, что он немедленно осекся.

– Мой первый внук! – гордо сказала Рита и погладила Юханну по животу. Та просияла и положила ладонь поверх руки свекрови.

– А у вас внуки есть? – спросила Рита, подливая себе кофе.

– Пока нет… Сын есть. Семнадцать лет. Его зовут Симон.

О том, что у него есть взрослый сын, Мельберг узнал совсем недавно, и новость эта поначалу его не слишком обрадовала. Но постепенно они привыкли друг к другу, и сейчас мысли о Симоне доставляли ему только радость. Хороший мальчик.

– Семнадцать лет… Тогда, конечно, спешить некуда. Я только вот что скажу: внуки – это вроде десерта в жизни. – Рита опять погладила живот Юханны.

Мельберг не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя так спокойно и уютно. В минувшие годы ему пришлось немало пережить. Иной раз он давал себе слово никогда больше не связываться с женщинами. А сейчас – пожалуйста: сидит на кухне у полузнакомой дамы и млеет от счастья.

– И что скажете? – Рита смотрела на него испытующе, и только тут он сообразил, что прослушал какой-то заданный ему вопрос.

– Простите?

– Я спросила – вы придете вечером на мои курсы сальсы? Для начинающих, ничего сложного. В восемь.

Мельберг недоверчиво уставился на нее. Сальса? В его возрасте? Сама мысль показалась ему совершенно идиотской, но он заглянул поглубже в темные глаза Риты и, к своему ужасу, услышал свой собственный голос:

– Сальса? В восемь? Конечно приду.

Эрике все меньше и меньше нравилась ее затея. Она замедлила шаг, а прежде чем свернуть на гравиевую дорожку к дому Акселя и Эрика, вообще остановилась и задумалась. Потом, скорее по привычке доводить начатое дело до конца, все же подошла к двери и постучала.

Молчание. Она даже почувствовала некоторое облегчение. Что ж, не вышло – значит, не вышло, но как раз в то мгновение, когда она уже хотела повернуться и уйти, за дверью послышались шаги. У нее забилось сердце.

– Слушаю вас?

Вид у Акселя Франкеля был усталый, даже измученный.

– Добрый день, меня зовут Эрика Фальк, я… – Она запнулась. Надо было подготовить хотя бы вступительную фразу.

– Дочка Эльси? – Аксель разглядывал ее со странным выражением. Усталость на его лице сменилась интересом. – Да… теперь я вижу. Вы очень похожи на мать.

– Разве?

– Да… очень. Глаза и рот… – Он даже слегка наклонил голову набок, всматриваясь в ее лицо. – Проходите. – Он отошел в сторону, пропуская ее в прихожую.

Она перешагнула порог и остановилась.

– Проходите, проходите, мы посидим на веранде.

Эрика быстро повесила пальто и прошла за ним на красивую застекленную веранду, чем-то похожую на веранду в их с Патриком доме.

– Присаживайтесь… – Очевидно, у хозяина не было намерения предложить ей кофе.

Она помолчала и откашлялась.

– Собственно говоря, я… – Голос почему-то плохо ее слушался. Она взяла разбег еще раз. – Собственно говоря, я зашла потому, что недавно оставила у Эрика медаль… Очень сочувствую вашему горю, – спохватилась она, – я…

Эрика даже заерзала в кресле – настолько нелепой показалась ей вся ситуация.

Аксель поднял ладонь и слегка улыбнулся – должно быть, хотел ее успокоить.

– Вы сказали что-то насчет медали.

– Да… – Эрика мысленно поблагодарила его за помощь. – Весной я разбирала вещи матери и наткнулась на медаль… нацистскую медаль. Мне стало любопытно, откуда она взялась… и почему мать ее хранила. И, поскольку я знала, что ваш брат…

– Смог он вам помочь?

– Не знаю… Мы говорили по телефону… потом я отнесла ему медаль и думала, он позвонит мне, если что-то выяснится… а мы были очень заняты, и вот… – Она замолчала.

– И вы хотели спросить, сохранилась ли ваша медаль?

Она кивнула.

– Простите, ради бога… я понимаю, что в такое время… а я беспокоюсь о какой-то медали. Но у меня так мало осталось после матери… – Эрика снова замолчала.

Надо было просто позвонить. Только теперь она осознала, насколько бестактным и бесчувственным был ее приход.

– Я понимаю, – сказал Аксель. – Очень хорошо вас понимаю. Поверьте, я, как никто, знаю, насколько важна для людей связь с прошлым. Даже если это какие-то неодушевленные предметы… И Эрик бы вас понял. Все эти вещи, которые он собирал годами… Вещи и факты – он не считал их неодушевленными. Вещи и факты рассказывают нам историю… Он, может быть, надеялся, что они смогут нас чему-нибудь научить.

Он отвернулся и долго смотрел в окно – казалось, на какой-то момент забыл о существовании гостьи. Потом взглянул на нее внимательно.

– Я обязательно постараюсь найти эту вещь… Но расскажите немного о вашей матери. Какой она была? Что за жизнь прожила?

Эрике вопрос показался странным, но просьба прозвучала так искренно и у него были такие грустные глаза, что она решила сказать все как есть.

– Какой была моя мать… Если честно – не знаю. Мы с сестрой – поздние дети, и хорошего контакта с матерью у нас так и не получилось. Вы спрашиваете, какую жизнь она прожила… – Эрика остановилась, не зная, правильно ли поняла вопрос. – Мне кажется, ей было нелегко… я имею в виду – жить. Мне она казалась очень собранной… и очень нерадостной.

Эрика лихорадочно подбирала слова, не зная, как выразить свои ощущения. Пожалуй, это верное слово – в Эльси не ощущалось никакой радости жизни. Видела ли она когда-нибудь мать веселой? Эрика не могла вспомнить ни единого случая.

– Это больно слышать. – Аксель опять поглядел в окно, словно не решаясь смотреть ей в глаза.

– А какой она была, когда вы ее знали?

– Собственно говоря, Эрик знал ее лучше. – Взгляд Акселя потеплел. – Они были однолетки. Их было водой не разлить – Эрик, Эльси, Франц и Бритта. Настоящий квартет. – Он невесело рассмеялся.

– Да… Она пишет об этом в дневнике. Вашего брата я видела, а кто такие Франц и Бритта?

– В дневнике? – Ей показалось, что Аксель вздрогнул, а может быть… Нет, скорее всего, показалось. – Франц Рингхольм и Бритта… – он щелкнул пальцами, – не могу вспомнить фамилию.

Старик помолчал немного, роясь в памяти, но попытка так и осталась безрезультатной.

– Мне кажется, она так и живет здесь, во Фьельбаке. Унее дочери, две или три, но они намного старше вас. Так и вертится на языке, а вспомнить не могу. Впрочем, она наверняка сменила фамилию, когда вышла замуж… Вспомнил! Юханссон! Ее фамилия была Юханссон, и вышла замуж она за однофамильца, тоже за Юханссона, так что ничего не изменилось.

– Тогда ее нетрудно будет найти. Но вы так и не ответили на мой вопрос – какой была мать тогда?

Аксель задумался.

– Она была спокойной, задумчивой, но не мрачной. Не такой, как вы ее описываете. В ней была, как бы сказать получше… тихая радость. Она словно светилась изнутри. Не как Бритта.