Текст книги "Железный крест"

Земля жадно впитывала воду. Но важно не переборщить, пусть лучше земля хорошенько подсохнет между поливами… Виоле вдруг пришло в голову, что это подходящая метафора для их отношений с Эриком. Когда они встретились, оба пребывали в изрядно подсохшем состоянии, и оба понимали, как важно соблюдать осторожность. Они продолжали жить каждый в своем доме и встречались только тогда, когда желание увидеться было обоюдным. Они с самого начала обещали друг другу: их отношения должны приносить только радость и ничего, кроме радости. Было бы преступно отравлять их будничными хлопотами, спорами и прочими неизбежными атрибутами совместной жизни. Только взаимная любовь и нежность. И приятные, ни к чему не обязывающие беседы.

Она вздрогнула – в дверь постучали. Виола поставила лейку, вытерла рукавом слезы, бросила последний взгляд на цветы, чтобы успокоиться, и пошла открывать.

* * *

Фьельбака, 1943 год

– Бритта… ну, Бритта же… успокойся! Что случилось? Опять напился? – Эльси гладила подругу по спине.

Ты всхлипнула, попыталась что-то сказать, но вместо этого уткнулась носом в грудь подруги. Эльси привлекла ее поближе.

– Ничего… скоро ты сможешь уехать… найдешь работу где-нибудь и забудешь все это.

– Я никогда… никогда больше не вернусь домой. – Бритта прижалась еще тесней.

Блузка у Эльси промокла насквозь, но она не обращала внимания.

– Опять с матерью?

– Он ударил ее в лицо. – Бритта кивнула несколько раз подряд. – А потом… потом я убежала. Если бы я была парнем, я бы ему показала…

– Было бы жалко, если бы твоя красивая мордашка досталась парню.

Бритта засмеялась сквозь слезы. Эльси продолжала укачивать ее в объятиях. Она знала, что Бритту легче всего утешить комплиментом.

– Но мне так жалко малышей… – сказала Бритта, немного успокаиваясь.

– А что ты можешь сделать?

Эльси представила себе двоих младших братишек Бритты, и горло перехватило от возмущения. Отец Бритты, Торд, превратил жизнь семьи в ад. В Фьельбаке все знали, что как только Торд перебирал, а это случалось часто, он бросался с кулаками на жену Рут, тихую забитую женщину, которая пыталась объяснять синяки собственной неуклюжестью, если ей вдруг случалось появляться на людях до того, как они пройдут. Детей он тоже не жалел. Больше всего доставалось двоим мальчикам. На Бритту и ее младшую сестру он руку не поднимал.

– Чтоб ему сдохнуть… Свалился бы по пьянке в воду и утоп.

– Бритта… Ты не должна так даже думать, не только говорить. Не бойся, с Божьей помощью все наладится. Как-нибудь наладится. Не бери грех на душу… Ты что – такие мысли!..

– С Божьей помощью? – горько всхлипнула Бритта. – Бог забыл к нам дорогу. И все равно мать каждое воскресенье ходит в церковь и молится. И что, помог ей твой Бог? Тебе легко говорить… у тебя родители добрые, и с малышней не надо возиться… – закончила она чуть ли не со злостью.

Эльси немного ослабила объятия.

– Нам тоже достается, Бритта. Мать похудела так, что одна тень осталась. Волнуется. С тех пор как «Экерё» налетел на мину, она только и думает об этом. Боится, что каждый отцовский рейс будет последним. Иногда сидит у окна и сморит на море, и смотрит… заговаривает она его, что ли…

– Это не одно и то же. – Бритта хлюпнула носом и высморкалась.

– Конечно, не одно и то же, но я только хотела сказать, что… а, ладно, забудь.

Она знала Бритту с раннего детства. Продолжать разговор было бессмысленно. Эльси любила подругу, но иногда с ней бывало нелегко – за своими собственными неурядицами Бритта не видела и не хотела видеть, что у других тоже есть беды.

На лестнице послышались шаги. Бритта поспешно вытерла слезы.

– К тебе пришли. – В комнату заглянула Хильма.

За ее спиной топтались Эрик и Франц.

– Привет!

Эльси ясно видела, что мать не в восторге от посетителей, но оставила ребят, не преминув, впрочем, добавить:

– Эльси, не забудь, ты должна отнести Эстерманам стираное белье, я его уже сложила. Через десять минут. И, надеюсь, ты помнишь, что в любой момент может вернуться отец.

Она спустилась вниз. Франц и Эрик уселись на пол – стульев в каморке у Эльси не было.

– Ей, похоже, не очень-то нравится, что мы к тебе заходим.

– Мать считает, надо держаться своего круга. Мы из одного круга, вы – из другого, почище. – Эльси явно их поддразнивала.

Франц хотел что-то сказать, но то ли раздумал, то ли не нашелся. Эрик внимательно смотрел на Бритту.

– Ты чем-то огорчена?

– Тебе-то какая забота? – огрызнулась Бритта и нетерпеливо вскинула голову.

– Девчачьи страсти, – засмеялся Франц.

Бритта посмотрела на него с обожанием и тоже засмеялась. Глаза у нее по-прежнему были красные.

– Здесь не над чем смеяться, Франц. – Эльси сцепила руки на коленях. – Не у всех так все гладко, как у вас с Эриком. Война многим достается очень и очень тяжело. Ты бы подумал иногда об этом.

– «У вас с Эриком»! – повторил Эрик. – Я-то как тебе на язык попал? То, что Франц безмозглый невежда, – известно, но ты же обвиняешь меня, что я якобы равнодушен к страданиям народа… – Он обиженно посмотрел на Эльси, но тут же получил от Франца довольно сильный удар по руке.

– Безмозглый невежда? Это ты меня так называешь? Я-то считаю, что мозгов нет как раз у тех, кто бормочет что-то о «страданиях народа». Тебе что, восемьдесят лет? Повредился ты, что ли, от всех этих книжек? – Франк покрутил пальцем у виска.

– Не обращай внимания, – устало сказала Эльси.

Иногда ей до тошноты надоедали бесконечные перебранки мальчиков. Детский сад, и больше ничего.

Она прислушалась и просияла.

– Отец пришел!

Эльси уже готова была скатиться по лестнице, как вдруг ее что-то остановило – нечто в интонациях доносившегося снизу разговора. Не слышно было радостных восклицаний, каждый раз сопровождавших возвращение отца. Донеслись тяжелые шаги – отец поднимался по лестнице сам. Увидев его лицо, Эльси мгновенно поняла: случилось что-то ужасное. Она попыталась посмотреть отцу в глаза, но тот не отрываясь смотрел на Эрика. Элуф несколько раз открыл и закрыл рот, не решаясь начать разговор, потом сказал просто:

– Эрик… я думаю, тебе надо идти домой. Ты нужен родителям.

– А что случилось? Почему… – Внезапно Эрик закрыл рот рукой. Глаза его расширились – он понял, почему так серьезен отец Эльси. – Аксель? Что слу…

Он так и не смог закончить предложение – в горле встал комок. Эрик несколько раз глотнул, пытаясь от него избавиться, но ничего не вышло. Он вдруг представил себе мертвого Акселя, лица отца с матерью.

– Аксель жив, – прервал Элуф поток жутких картин, – он жив. Но его взяли немцы…

Эрик смотрел на него непонимающим взглядом. Радость, что брат не убит, тут же омрачилась еще большей тревогой – Аксель был в руках беспощадного, известного своей нечеловеческой жестокостью врага.

– Пошли, парень, я тебя провожу.

Отец сгорбился. Необходимость разговора с родителями Акселя давила на него, как скала.

* * *

Паула уютно устроилась на заднем сиденье и с удовольствием прислушивалась к шутливой перепалке Патрика и Мартина. Последний, например, сейчас заявил, что если ему чего-то и не хватает в отсутствие Патрика, то уж во всяком случае не его манеры водить машину. По всему чувствовалось, что у них давние и хорошие отношения, а Паула, послушав вопросы и предложения Патрика, почувствовала к нему уважение – толковый парень.

Вообще отдел полиции в Танумсхеде был удачным выбором. С самого момента переезда у нее появилось чувство, что она приехала домой. Она столько лет прожила в Стокгольме, что уже забыла, как выглядит быт в маленьком провинциальном поселке. К тому же Танумсхеде чем-то напоминал ей селение в Чили, где прошли первые годы ее жизни, пока они не эмигрировали в Швецию. Наверное, и это сыграло свою роль. А говоря откровенно, она даже не могла объяснить, почему Танумсхеде так пришелся ей по душе. Паула ни одной секунды не жалела, что уехала из Стокгольма. Может быть, потому, что в стокгольмской полиции она насмотрелась такого, что хуже не придумаешь, и это в какой-то степени повлияло на ее восприятие города. Но если быть честной, она никогда не чувствовала себя в Стокгольме своей. Ни в детстве, ни потом.

Когда они получили вид на жительство, им с матерью выделили маленькую квартирку на окраине. Она принадлежала к ранней, тогда еще немногочисленной волне эмиграции и была единственной в классе не шведского происхождения. И это ей дорого стоило. Каждый день, каждый час она расплачивалась за то, что не шведка, что родилась в другой стране. Она говорила по-шведски без малейшего акцента, но это не помогало. Ее выдавали темные глаза и черные волосы.

В полиции, однако, несмотря на множество предупреждений, никаких проявлений расизма она не почувствовала. К тому времени шведы настолько привыкли к людям, которые выглядят не так, как они, что ее даже и не считали эмигранткой. Может быть, потому, что она уже так долго жила в стране, а может, еще и потому, что эмигранты с латиноамериканского континента казались шведам все же не такими чужими, как, допустим, беженцы из Африки или арабских стран. Абсурд. Все, чего она достигла, – ее считали более приемлемой, чем беженцы новой волны…

Именно поэтому она так опасалась людей вроде Франца Рингхольма. Они ничего не видели, детали для них были не важны: они смотрели на внешность, и тут же на поверхность всплывали иррациональные предрассудки тысячелетней давности, предрассудки тех времен, когда люди боялись ведьм и оборотней. Это было очень близко к тому, от чего они бежали из Чили. Неумение и нежелание видеть. Диктатор определил, что есть только один правильный путь, тот, который он выбрал, а все остальное – злонамеренные попытки с этого пути уйти и увести за собой остальных. Такие, как Франц Рингхольм, существовали всегда, во все времена. Люди, которые считали, что их ум, или физическая сила, или власть дают им право судить, что нормально, а что не нормально.

– Какой номер дома, ты сказала? – Мартин прервал ее размышления.

Паула посмотрела в блокнот.

– Седьмой.

– Тогда приехали.

Патрик припарковал машину. Небольшой жилой комплекс в Куллене, рядом со стадионом в Фьельбаке.

Стандартная табличка с именем заменена на деревянную дощечку, на которой в обрамлении нарисованных от руки цветов красуется изящная старинная вязь: «Виола Эльмандер». Женщина, открывшая дверь, целиком соответствовала этому стилю: полноватая, но пропорционально сложенная, с излучающим естественное дружелюбие круглым лицом. Паула обратила внимание на ее романтическое шелковое платье в мелких цветочках и тут же представила Виолу в соломенной шляпке. Такая шляпка очень подошла бы к ее седым, забранным в аккуратный узел волосам.

– Проходите, – приветливо сказала Виола и пропустила их в прихожую.

Паула огляделась. Квартира очень отличалась от ее собственной, но она почему-то подумала, что именно так должно выглядеть жилье в Провансе, где она никогда не была. Простая, в деревенском духе, мебель, кругом цветочные мотивы на гобеленах и натюрмортах.

Гостиная была выдержана в том же, как посчитала Паула, южноевропейском стиле.

– Я поставила кофе, – сказала Виола.

На журнальном столике уже красовалось несколько розовых фарфоровых чашек – тоже в цветочках, рядом блюдо с печеньем. Мать честная, подумала Паула, и блюдо в цветочках…

– Спасибо, спасибо, – поблагодарил Патрик и осторожно присел на диван.

Они представились. Виола разлила по чашкам кофе и села в кресло, ожидая продолжения.

– Как вам это удается? – спросила Паула, пригубив кофе. – Как вы выращиваете такую красивую герань?

Мартин и Патрик с удивлением уставились на Паулу.

– У меня герань либо гниет, либо высыхает, – пояснила она.

– Ничего сложного, – скромно, но с плохо скрытой гордостью сказала Виола, – надо просто дать земле высохнуть как следует, а потом не перестараться с поливом. И еще замечательный совет мне дал Лассе Анрелль: надо время от времени удобрять мочевиной, тогда даже самые капризные сорта чувствуют себя превосходно.

– Лассе Анрелль? Спортивный комментатор из «Афтонбладет»? – недоверчиво спросил Мартин. – И на «ТВ-четыре»?

Виола, судя по всему, посчитала вопрос Мартина настолько глупым, что даже не удостоила его ответом. Для нее Лассе Анрелль был в первую очередь экспертом по герани, а то, что он в свободное время комментировал какой-то спорт, ровным счетом никакого значения не имело.

Патрик откашлялся.

– Насколько нам известно, вы регулярно встречались с Эриком Франкелем… – Он помедлил. – Сочувствую вашему горю.

– Спасибо, – сказала Виола, глядя в чашку с кофе. – Да… мы встречались. Иногда Эрик оставался у меня, но не часто… раза два в месяц.

– А как вы познакомились? – с любопытством спросила Паула.

Ей было трудно представить, что могло связывать таких на первый взгляд разных людей.

Виола улыбнулась. Оказалось, у нее совершенно очаровательные ямочки на щеках.

– Эрик читал в библиотеке лекцию… когда это было… думаю, года три назад. Или четыре? Он рассказывал о жизни в Бухуслене во время войны, и я пошла послушать. Потом мы разговорились, и, знаете, слово за слово… – Она улыбнулась какому-то приятному воспоминанию.

– Вы никогда не бывали у него дома? – Мартин после короткой внутренней борьбы потянулся за печеньем.

– Нет. Эрик считал, что так спокойней. Он ведь жил не один, они делили дом с братом. И хотя Аксель часто бывал в отъезде… нет, мы предпочитали встречаться у меня.

– Он никогда не говорил, что ему кто-то угрожает?

– Нет! Никогда! – Виола тряхнула головой. – Почему кто-то должен был угрожать Эрику, учителю истории на пенсии? Даже думать об этом дико. Абсурд!

– Может быть… но, представьте себе, ему и на самом деле угрожали. Кому-то очень не нравился его интерес к нацизму и Второй мировой войне. Кое-кому не нравится, когда историю изображают не так, как бы им хотелось.

– Эрик никогда и ничего не изображал, как вы странно выразились, – с неожиданным раздражением сказала Виола. – Эрик был истинным историком и крайне бережно обращался с фактами. Его щепетильность не знала границ. Эрик никогда не высказывался, если не был на сто процентов уверен. Истина всегда была для него истиной, независимо, укладывалась она в его теории или нет… «Изображал»… – передразнила она уже с улыбкой, заметно остыв, – не изображал, а складывал пазл. Медленно, терпеливо, кусочек за кусочком складывал пазл и никогда ничего не подгонял. Кусочек облака, кусочек голубого неба, зеленого луга… месяц за месяцем, пока не сложится. И только тогда позволял себе показать кому-то результат. Никогда не показывал полработы. – Она успокоилась, и лицо ее приобрело прежнее мягкое выражение. – У историков работа не кончается никогда. Всегда находятся новые факты, и действительность поворачивается другой стороной…

– А почему он так увлекся именно Второй мировой? – спросила Паула.

– А почему человек вообще чем-нибудь увлекается? Почему я увлеклась геранями, а не розами, к примеру? – Виола развела руками, но тут же задумалась. – Хотя в случае с Эриком не так… Не надо быть Эйнштейном, чтобы сообразить, почему Эрика так интересовала война. История с братом наложила на него колоссальный отпечаток. Думаю, за всю его жизнь это было самое сильное переживание. Он никогда об этом не говорил. Но я, как все женщины, умею читать между строк. Единственный раз он решил рассказать мне историю брата… и в этот же день я впервые видела, как он напился. Это был наш последний вечер… – У Виолы дрогнул голос. Она помолчала с минуту и продолжила: – Он пришел неожиданно, этого никогда не бывало, мы всегда договаривались о встрече. И к тому же сильно под градусом, чего раньше тоже никогда не бывало… Прошел, ни слова не говоря, к бару и налил полный стакан виски. Сел на диван и начал рассказывать. И все время прихлебывал виски. Я мало что поняла… он говорил довольно несвязно, как пьяные говорят. Но речь шла об Акселе, о том, что ему пришлось пережить в плену, как это повлияло на семью… Это-то я поняла.

– Вы сказали, ваш последний вечер… Но почему? Почему вы не встречались летом? Почему вы не поинтересовались, где он и что с ним?

Лицо Виолы исказилось – она с трудом удерживала слезы.

– Потому что Эрик со мной попрощался, – сказала она севшим голосом. – Он ушел за полночь… ушел… точнее сказать, уполз. И последнее, что он сказал… он сказал, что это наша последняя встреча. Начал рассыпаться в благодарностях… спасибо, дескать, за то, что ты появилась в моей жизни… поцеловал в щеку и исчез. Я-то поначалу решила – пьяная болтовня. Проспится. Весь следующий день, как дура, сидела у телефона, думала, позвонит, объяснит, в чем дело, попросит прощения… хоть что-то. Но он не позвонил. А меня обуяла идиотская гордость – он не звонит, так что я буду навязываться? Если бы я не была такой дурой, если бы я позвонила… может быть, он бы и не сидел там, и… – Она не закончила мысль и разрыдалась.

Паула прекрасно ее поняла и положила ладонь на руку Виолы.

– Вы ничем не могли помочь. Откуда вам было знать?

Виола вяло кивнула и вытерла слезы тыльной стороной кисти.

– Вы можете вспомнить дату? – с надеждой спросил Патрик.

– Могу посмотреть в календаре. – Виола встала. Разговор, без сомнения, причинял ей боль. – Я записываю кое-что каждый день, так что надеюсь…

Она вышла и через две минуты вернулась.

– Пятнадцатого июня. Пятнадцатого июня я была у дантиста, а Эрик приходил вечером того же дня.

– Спасибо. – Патрик встал.

Вслед за ним поднялись Паула и Мартин. Попрощавшись с Виолой, они молча вышли на улицу, думая об одном и том же – что же произошло пятнадцатого июня, если Эрик, вопреки своим правилам, напился и внезапно прервал отношения с Виолой? Что это могло быть?

* * *

– Она совершенно о ней не заботится!

– Дан, это несправедливо! Как ты можешь быть уверен, что сам не поддался бы на ту же уловку? – Анна скрестила руки на груди и оперлась на мойку.

– Я бы не поддался! – Светлые волосы Дана стояли дыбом, потому что он не переставая ерошил их.

– Нет, ты, конечно, нет… ты бы не поддался. Ты, который всерьез подозревал, что кто-то ночью проник в дом и съел весь шоколад, который лежал в буфете. Если бы я не нашла обертку под подушкой у Малин, ты бы и до сих пор искал вора с перемазанным шоколадом ртом! – Анна не знала, что уместнее – смеяться или сердиться.

Зато Дан неожиданно расплылся в улыбке.

– Да… она так убедительно утверждала, что и в глаза не видела этого шоколада.

– Вот именно… Подожди – девочка вырастет и получит «Оскара». И Белинда ей не уступит! Нет ничего удивительного, что Пернилла поверила. И ты бы поверил.

– Может быть, – неохотно согласился Дан. – Но тогда она должна была позвонить маме этой подружки и проверить. Я бы обязательно позвонил.

– Не сомневайся, что с этого дня Пернилла тоже будет проверять.

– Что вы опять про маму сплетничаете? – На лестнице появилась взлохмаченная Белинда в ночной рубашке.

Она так и провалялась, мучаясь похмельем, в постели с субботнего вечера, когда они привезли ее домой от Эрики и Патрика, и, как показалось Дану, терзалась угрызениями совести. Сейчас, похоже, она вновь дала волю злости, ставшей в последнее время ее постоянным спутником.

– Ничего плохого о твоей маме мы не говорим, – устало произнес Дан, понимая неизбежность очередного конфликта.

– Это ты что-то сказала про маму! – Этот выкрик был направлен Анне.

Та безнадежно посмотрела на Дана.

– Ни папа, ни я ничего плохого о твоей маме не сказали, – повторила она. – И не говори со мной таким тоном.

– Каким тоном хочу, таким и говорю! – завизжала Белинда. – Это мой дом, а не твой! Так что забирай свое отродье и проваливай!

У Дана потемнели глаза.

– Не смей так говорить с Анной! Она теперь живет здесь. И она, и Эмма, и Адриан. А если тебя это не устраивает…

Дан осекся. Ничего глупее в этот момент он сказать не мог.

– Не устраивает! Меня это не устраивает! Я собираю вещи и уезжаю к маме! И там и буду жить, пока они не уберутся!

Она вихрем исчезла в своей комнате. Дверь хлопнула так, что Дан и Анна вздрогнули.

– Может быть, она и права, Дан, – тихо, без выражения, сказала Анна. – Все случилось слишком быстро, у нее не было времени привыкнуть, а мы вторглись в ее дом и в ее жизнь.

– Она уже взрослая! Ей семнадцать лет, а ведет себя как пятилетка.

– Для нее это очень трудно. Вы с Перниллой развелись, когда она была в самом ранимом возрасте…

– Спасибо, спасибо, не заставляй и меня мучиться угрызениями совести! Знаю, знаю, мы развелись по моей вине, но незачем все время об этом напоминать!

Он быстрым шагом, чуть не бегом, направился к входной двери и с грохотом закрыл ее за собой – да так, что стекла задрожали. Сговорились они, что ли, вечно хлопать дверьми… Анна несколько секунд постояла у мойки. Потом опустилась на пол и заплакала.

* * *

Фьельбака, 1943 год

– Я слышал, немцы наконец-то поймали этого гаденыша. – Вильгот повесил плащ на крючок в прихожей, довольно хохотнул и небрежно передал портфель Францу.

Тот поставил его на обычное место – на стул в прихожей.

– Самое время. То, чем он занимался, называется изменой родине, и никак иначе. Думаешь, никто так не думает? Да больше половины здесь, в Фьельбаке, тоже так считают… Люди – овцы, идут за бараном и блеют по команде. Мало таких, кто, как я, имеет свое мнение. Кто видит действительность, какая она есть. И попомни мои слова, этот докторский выродок – настоящий предатель родины. Надеюсь, долго они с ним цацкаться не будут.

Вильгот прошел в гостиную, устроился в своем любимом кресле и посмотрел на Франца.

– А где мой?… Что-то ты сегодня мышей не ловишь, – произнес он капризно.

Франц побежал к буфету и налил отцу хороший стакан водки. Это был обычай, традиция – с самых ранних лет Франц, когда отец приходил с работы, наливал ему стаканчик крепкого. Мать, конечно, была не в восторге, что Франц с младенчества возится со спиртным, но говорить об этом не решалась.

– Садись, парень, садись… – Вильгот показал на соседнее кресло.

Франц послушно устроился рядом с отцом и различил знакомый запах. Стакан, поданный отцу, был явно не первым.

– Дела сегодня – лучше некуда. – Вильгот наклонился к сыну и дохнул на него перегаром. – Подписал контракт с немецкой фирмой. Экс-клю-зивный контракт! – Он со значением поднял указательный палец. – Я буду их единственным поставщиком на всю Швецию. Немцы говорят, трудно найти хороших партнеров… и я им верю! – Он опять хохотнул, одним глотком осушил стакан и протянул Францу. – Повтори. И себе налей.

Это звучало как приказ. Глаза его блестели от выпитого. Франц налил стаканчик отцу, потом себе, тоже до краев. Отец принял свой стакан и приподнял его над головой.

– До дна!

Франц почувствовал, как обжигающая жидкость горячей волной прошла по пищеводу. Несколько капель водки остались на подбородке.

Отец покровительственно улыбнулся.

– А где мать?

Франц попытался сфокусировать взгляд на отцовской макушке.

– К бабушке пошла. Сказала, придет поздно. – Свой собственный голос показался ему почему-то чужим.

– Вот и славно. Поговорим как мужчина с мужчиной. Выпей еще рюмашку.

Франц нетвердым шагом пошел к буфету, чувствуя на спине взгляд отца. Налил себе, подумал, взял всю бутылку и поставил на стол. Вильгот одобрительно протянул ему свой стакан.

– Славный ты парень…

И опять водка обожгла горло. Францу вдруг сделалось очень хорошо. Контуры предметов начали расплываться, он почувствовал необыкновенную легкость. Губы и щеки слегка покалывало.

– На этом деле мы заработаем много тысяч, – голос Вильгота стал мягче и проникновеннее, – в самые ближайшие годы. А если немцы не сбавят темпы вооружения, то и намного больше. Тогда уже речь пойдет о миллионах. Они пообещали мне найти и других заказчиков, которым мы можем понадобиться. Теперь, когда у меня уже руки на штурвале, – глаза его в предвечернем полумраке лихорадочно блестели, – когда у меня руки на штурвале… неплохое дело получишь в наследство, сынок. – Он облизал губы и положил Францу руку на колено. – Разрази меня гром, по-настоящему хорошее дело! Всех к ногтю прижмем в Фьельбаке… А когда немцы наконец придут к власти, мы будем первые… Так что давай выпьем за будущее!

Вильгот на этот раз сам налил – и себе, и Францу.

Францу никогда не было так хорошо. Подумать только – он на равных сидел и выпивал с отцом, как настоящий взрослый мужчина.

* * *

Только было Йоста собрался посвятить себя компьютерному гольфу, как в коридоре послышались шаги Мельберга. Он воровато убрал игру, вывел на дисплей очередной рапорт и попытался выглядеть сосредоточенным и целеустремленным. Шаги Мельберга приближались, но что-то с ним было не так. Каждый шаг сопровождался тихим, но все же заметным ойканьем. Йоста откатился на стуле к двери и выглянул в коридор. Первым появился Эрнст – язык его, как всегда, свисал веселой розовой лентой. За Эрнстом Йоста различил какую-то с заметным трудом передвигающуюся фигуру. Это и в самом деле был Мельберг, но очень уж не похож на себя.

– Какого черта ты на меня уставился?

Голос, тон и стиль разговора – несомненно, Мельберг.

– Что с тобой случилось? – с ужасом спросил Йоста.

Из кухни выглянула Анника – она как раз собиралась покормить Майю.

Шеф пробурчал что-то неразборчивое.

– Прошу прощения. – Анника вытаращила глаза. – Что ты сказал? Мы не расслышали.

Мельберг яростно зыркнул на нее глазами.

– Я танцевал сальсу. Вопросы есть?

Йоста с Анникой переглянулись. Обоим было трудно сохранять невозмутимое выражение.

– Ну? – прорычал Мельберг. – Какие-нибудь остроумные комментарии будут? Я жду! Только не забудьте, что у зарплаты есть вилка, а у вилки есть еще и нижний предел. – И он захлопнул дверь в свой кабинет.

Анника и Йоста сдерживались еще какое-то мгновение, но безуспешно – оба захохотали, стараясь не издавать слишком громких звуков. Йоста забежал в кухню, проверив предварительно, плотно ли закрыта дверь у Мельберга.

– Он и вправду сказал… он танцевал сальсу? Я не ослышался?

– Боюсь, что нет. – Анника вытерла слезы рукавом.

Майя со жгучим интересом наблюдала за ними, сидя с подвязанным слюнявчиком перед тарелкой.

– Но почему вдруг?

– Не знаю… первый раз слышу. – Анника, по-прежнему смеясь, покачала головой и приступила к кормлению Майи.

– Ты видела? Он же еле движется. Похож на этого тролля из «Властелина колец», как его… Голлум? – Йоста попробовал сымитировать походку Мельберга.

Анника закрыла рот рукой, чтобы не смеяться громко.

– Да, похоже, ему досталось. Он же давным-давно не тренировался. Если тренировался вообще когда-нибудь.

– Не думаю. Непонятно, как он прошел все тесты по физической подготовке.

– Хотя, знаешь, в молодости он вполне мог быть спортсменом… – Анника подумала и тут же сама себя опровергла. – Нет, вряд ли. Но это, знаешь, нарочно не придумаешь – Мельберг и сальса. Чего только не бывает.

Анника попыталась сунуть ложку с едой в рот Майе, но та упрямо отвернулась.

– Эта вредина отказывается есть, – вздохнула Анника, – если мне не удастся впихнуть в нее хоть немного, мне ее никогда больше не доверят.

Она попробовала еще раз, но проникнуть в рот Майи ложкой оказалось труднее, чем в Форт-Нокс.

– Могу я попробовать? – спросил Йоста и протянул руку за ложкой.

– Ты? – удивилась Анника. – Ну что ж, попробуй. Только не слишком обольщайся надеждами.

Йоста промолчал и поменялся с Анникой местами. Он сбросил с ложки больше половины содержимого, поднял ее высоко над головой и умело зажужжал.

– Ж-ж-ж… др-др-др… ж-ж-ж… самолет летит, летит, а вот повернул… – Он маневрировал ложкой в воздухе.

Майя следила за его действиями с внезапно проснувшимся интересом.

– Ж-ж-ж… повернул самолет и летит… и летит… летит самолет пря-а-амо Майе в рот!

Рот Майи открылся, точно по команде, и порция спагетти с мясным фаршем приземлилась на аэродром.

– Ой, как вкусно, – с интонацией искреннего удивления сказал Йоста и набрал следующую порцию. – А теперь, смотри-ка… поезд идет! Пуф-пуф-пуф… у-у-у! – загудел Йоста, изображая гудок. – Пуф-пуф-пуф-пуф… и пря-а-амо в туннель!

Майя опять открыла рот, и спагетти оказались в туннеле.

У Анники отвалилась челюсть.

– Вот это да… где ты этому научился?

– Да ну, ерунда, – смущенно сказал Йоста и набрал еще одну ложку. – Вр-р-рум, вр-р-рум… гоночная машина… вр-р-рум… срочный ремонт. Где гараж? – И машина заехала в гараж, только изо рта стекал тонкий белый ручеек выскользнувшей спагеттины.

Анника ошеломленно наблюдала, как Йоста медленно, но верно скармливает Майе остатки еды.

– Да, Йоста… – сказала она задумчиво. – Жизнь часто несправедлива…

– А вы не думали взять ребенка? – спросил Йоста, не поднимая на нее глаз. – В мое время это было редкостью. А сейчас я бы ни секунды не сомневался. В наше время чуть не каждый второй ребенок приемный.

– Мы обсуждали. – Анника рисовала указательным пальцем круги на клеенке. – Но как-то не получилось… Пытались заполнить жизнь чем-то еще… но…

– Еще не поздно, – настойчиво произнес Йоста. – Если начнете прямо сейчас, может быть, это займет не так много времени. Для вас же цвет ребенка не важен, так что подыщите страну, где очереди покороче. Знала бы ты, скольким детям в мире нужна семья! И если бы я был ребенком, я бы возблагодарил бога, что попал к таким людям, как ты и Леннарт.

Анника судорожно сглотнула, не сводя глаз со своего упрямо вычерчивающего геометрические фигуры пальца. Они с Леннартом вроде бы оставили мысль об усыновлении, но слова Йосты пробудили в ней что-то, дремавшее все эти годы, о чем она старалась не думать. Может быть, боялась. Несколько выкидышей, новая надежда, новое горе… Она боялась, сердце ее доведено до такого отчаяния, что малейшее разочарование – и оно разорвется. Они с Леннартом не могли ни на что решиться, мешал страх новой беды. Но может быть, теперь-то прошло уже достаточно времени. Теперь-то они могли бы на это осмелиться… Потому что тоска по ребенку, которую они тщательно скрывали друг от друга, никуда не делась. И не притупилась. По ребенку, которого они могли бы взять на руки, которого бы любили от всей души и который любил бы их.

– Ладно, – сказал Йоста, по-прежнему не поднимая на нее глаз, – пора делом заняться. – Он небрежно погладил Майю по голове. – Теперь она сыта. А то Патрик решил бы, что мы тут морим ее голодом.

– Спасибо, Йоста, – еле слышно сказал Анника ему в спину.

Не поворачиваясь, тот смущенно кивнул, скрылся в своем кабинете и закрыл за собой дверь. Некоторое время он сидел перед компьютером, бессмысленно уставившись на пустой дисплей. Он его попросту не видел. А видел он перед собой Май-Бритт. И мальчика, который прожил всего несколько дней. Уже столько времени прошло… вечность. Почти вся жизнь… а он до сих пор чувствовал на мизинце неосознанное еще пожатие крошечных пальчиков.