Текст книги "Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой"

Моцарт в Праге
Том 1. Перевод Лидии Гончаровой
Карел Коваль

Переводчик Лидия Александровна Гончарова

© Карел Коваль, 2017

© Лидия Александровна Гончарова, перевод, 2017

ISBN 978-5-4485-8835-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Музыкальная хроника лет 1787—1791

ПОСВЯЩАЮ МОЕЙ ДОРОГОЙ ЖЕНЕ ЛЮДМИЛЕ, ГЛАВНОЙ СОРАТНИЦЕ В ЭТОМ ДЕЛЕ

И ВСЕМ, КТО ЛЮБИТ МУЗЫКУ, ПТИЦ, ОБЛАКА, ЦВЕТЫ, БАБОЧЕК, И ВСЁ ЭТО

ОТ СЕРДЦА К СЕРДЦУ ЧЕЛОВЕКА,

ВИДЯ В НЁМ БРАТА.

«…Как каждое из произведений Моцарта было в Чехии принято и оценено, также случилось и с Фигаро. Он был показан на сцене в 1786 году Бондиниевой труппой в Праге и сразу, при первом же представлении, принят с таким же успехом, какой впоследствии достался «Волшебной флейте».

Это есть чистейшая правда, я подтверждаю, эта опера игралась всю зиму непрерывно и даже превосходно поправила тяжёлые условия театра. Восхищение, которое она вызывала у публики, не имеет себе равных до сих пор; люди не могут наслушаться досыта, из неё нашим замечательным паном Кухаржем был сотворён отличный клавирный вариант и переложение для духовых инструментов, для квинтета, камерная музыка для танцев.

Коротко говоря, Фигаровы мелодии пели на улицах, в парках, да и арфист на трактирной лавочке мог заиграть своё «Non piu andrai…", если хотел привлечь внимание посетителей.

Это явление, конечно, имело главную причину в том, что само произведение – блестящее; но ещё была и соответствующая публика, которая настолько понимала в истинной красоте музыкального искусства и представляла собой основательного знатока, что смогла сразу же почувствовать цену прекрасному.

Не слабее был и несравненный оркестр нашей оперы, сумевший выразить Моцартову мысль точно и полно. Едва замирали последние аккорды – как уверял прославленный директор оркестра Стробах – весь состав исполнителей так сильно воодушевлялся, что, несмотря на утомление от работы, мог с радостью начать всё с начала.»

Франтишек Немечек.

Друг Моцарта, его первый биограф

Для начала познакомимся с друзьями Моцарта

Я вам расскажу о славных временах чешской земли, когда её музыка золотом звучала по всей Европе, несмотря на то, что народ её жил в рабстве и бедности. Буду вам рассказывать о судьбе Моцарта в Праге, почему так случилось, что для нас его музыка стала родной, между тем как иные о ней лишь пожимали плечами.

Расскажу о знаменитых и малоизвестных чешских музыкантах, которые соприкасались с Моцартом, каждый из них дал ему кусочек своего доброго сердца на память. Да, Чехи, несомненно, повлияли на творчество Моцарта. Это было так давно…

Передо мной уйма книг, гравюр, картин, нот… Все их я прочёл и переиграл. Это документы от Моцартовых времён и до наших дней. Каждая книга, каждый документ говорят о взаимной любви Моцарта и чехов.

Из облаков забвения всплывают светлые фигуры, воскрешённые силой любви к чешским музыкальным традициям.

В облачке над Бертрамкой появляется небольшой человек, но огонь его синих глаз делает его весьма значительным – он, однако, о том не догадывается.

Улыбаясь на все стороны, он живо машет треугольной шляпой навстречу своим друзьям, бордовая лента в его белой косе взлетает над лазурно-голубым сюртуком с золотыми пуговицами, словно бабочка.

«Амадей!»

Рядом с ним Душковы, Жозефина и Франтишек. С облаков подальше появляются: Йозеф Мысливечек, «IL divino boemo», он был лучшим другом Моцарта в солнечной Италии. Иржи Бенда, о нём Моцарт писал отцу, что возит его партитуры везде с собой, так ему нравится Бендова музыка.

Здесь и уважаемый директор оркестра Ян Кухарж, и капельник Йозеф Стробах, регент хора Вацлав Праупнер и оба импресарио итальянской оперы в Праге Паскуале Бондини и Доменико Гвардасони во главе всего ансамбля артистов театра.

За ними восхитительный вокалист Франтишек Владислав Гек, один из любимых учеников Моцарта, и Ян Теобальд Гельд. Далее Франтишек Немечек, Ян Витасек, Якуб Ян Рыба, Вацлав Матей Крамериус, братья Тамы, Йозеф Добровский, Франтишек Мартин Пельцл, Рафаэль Унгар, Ярослав Шаллер, Ян Богумир Длабач.

Это целая толпа музыкантов. Они были артистами оркестра Ностицова «Народного театра», и с ними, непринуждённо беседуя, все пражские органисты, хоровики, за ними служащие в ливреях. Это музыканты из дворянских оркестров, каждый из которых хотя и не знаменит, но всем сердцем предан музыке, это братья тех знаменитостей, что выступают сейчас из темноты забвения.

Смотрите, вот сверкнул в облаке золотой лесной рог под рукой высокого мужчины в развевающемся плаще. Это сам Пунто (Ян Вацлав Стих), для него Моцарт написал концерт. А за ним Фиала, по-прозванию Йозифек, с гобоем и виолончелью. И дальше виолончелисты Вошитка, Крафт, и композиторы Франтишек Бенда, Враницкий, Йировец, Ваньхал, и клавирист аббат Йелинек.

Двор заполнился, Моцарт с Душковыми возвышается на лестнице, а их друзья прибывают беспрестанно, всё больше и больше, и невозможно всех пересчитать. Позади возле коровника стоит дворня Бертрамки с её управляющей пани Людмилою и с белокурой Анинкой, напоминавшей Моцарту его сестрицу Нанерль.

Приказчик Томаш и экономка Катерина, и кучер Мартин, который возил Моцарта с Бертрамки на репетиции в театр. Те неизвестные поднялись сегодня из праха забвения, однако, они достаточно долго спали, забытые на страницах воспоминаний Моцартовых сверстников и в цитатах свидетелей той великой эпохи.

А кто этот великан с двумя косами и длинными белыми усами? Это старый терезианский служака Зима, привратник из Ностицова театра, посыльный Моцарта, – и днём и ночью к Вашим услугам, а за его спиной выступают широкоплечие кулисные, статные рабочие сцены, такие могут горы сворачивать, и с ними студенты, сборище волосатиков с восторженными глазами.

А что это за пекарский подмастерье? И этот сюда пришёл, потому что именно он подарил ту безмерную радость Моцарту при первом его шаге в Прагу, когда перед Новыми воротами свистел на ходу «Non piu andrai…", пока полицейский проверял паспорта.

Вот появилось чешское дворянство: графы Тун, Пахта, Ностиц, Канал. Все эти фигуры, также как и соборы, и скульптуры, вынырнувшие из мглы минувшего, все они, так или иначе, связаны с памятью о Моцарте.

Соборные атрибуты, чеканные решётки, порталы, колонны, колодцы, запорошенные снегом изгибы пражских улиц, по ним Моцарт хаживал на репетиции Дон Жуана, через Угольный рынок вокруг трагических развалин Вифлеемской часовни, где некогда играл семинарист Мысливечек на органе.

И далее по Лилиовой улице вокруг Аненского монастыря, в нём когда-то играл Глюк; Йезовицкою улицей, околдовавшей Амадея своей средневековой красотой. И на маленькой Кржижовницкой площади каждый раз его снова потрясает сказочный вид на стобашенный город над Влтавой, который принял его с распростёртыми объятьями сразу при первом появлении у Новых ворот 11 января 1787 года.

Сейчас и Мысливечкова мельница продолжает поскрипывать, и шумят липы под Каменным мостом, и исчезающие столетние дороги опять белеют за Уездскими воротами. Мотольский ручей извивается под Бертрамкой, и каштановая аллея манит путника: подойди, заходи, добро пожаловать.

Но ни на минуту Моцартовы времена не забываются. На Клементине была метеорологическая станция, где директор Антонин Стрнад ежедневно отмечал, как светило солнце, когда шёл дождь, когда небо затянули тучи, когда пролегла радуга, и когда пошёл снег. И вся эта погода была воскрешена волшебной палочкой памяти.

И гравюры ожили, и лебединые перья, которыми были написаны симфонии, оперы, песни золотого века чешской музыки. Их лавры за столетия не опадают. Те же лавровые листы украшали лица и Моцарта с Мысливечком, Бендой, Стамицем, которые вместе закладывали основы классической музыки и потому заслужили, чтобы о них не было забыто в этой музыкальной хронике.

Кто ещё там спешит? Кто тот важный господин во французском плаще? При его появлении Моцарт радостно замахал ему рукой. Это Франтишек Гейна, трубач из Парижа, был рядом с Моцартом у ложа его умирающей маменьки в её последнюю ночь и был для него настоящей опорой в отчаянном одиночестве.

За Гейной скромно семенит сутулый арфист Цопанек, – и я тоже, простите, пришёл, хотя я всего лишь бродячий музыкант, прошу прощенья, но видите, пан Моцарт мне по-дружески кивает. Ведь я имею входной билет – его рукопись. Он сам написал мне мелодию для моей арфы, я всегда ношу её с собой как талисман.

Позади над Бертрамкой Градчаны, храм Святого Вита, Страхов. В его молчащем органе замурована соната, сымпровизированная Моцартом. И звёздное небо. И месяц. И солнце. Закаты и восходы. Лунные ночи. Такие же волшебные, как и тогда. Прага молчаливая и по-королевски величавая, несмотря на то, что была тогда без короля, но было в ней сердце чешского народа, такого певучего, что говорили: Чехи – это музыкальная консерватория Европы.

Я представил вам лишь в общих чертах главные фигуры музыкальной хроники о Моцарте в Праге, но многих ещё мы повстречаем в нашем путешествии по годам 1787 – 1791.

Итак, начнём.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ФИГАРО НАСВИСТЫВАЮТ

эпиграф:

«Всюду, куда не приду в Праге, везде играют, поют, танцуют

либо насвистывают Фигаро —

истинно великая честь для меня…»

Глава 1. Приезд Моцартов в заснеженную Прагу

– 1 —

Был 11-й день января 1787 года. Заснеженной дорогой мчался в сторону Праги почтовый экипаж, из него выглядывало несколько голов. Сероголубые прищуренные глаза близорукого мужчины, тёмный взгляд усталой дамы, и меж ними третья личность жадным взглядом высматривает могучие ворота с возвышающимися над ними башнями, похожими на пики средневекового войска.

Почтальон весело трубит, объявляя о въезде в город. Его труба оживила серое бытие тишины, и радостные звуки затрепетали над буйными гривами коней, почуявших уже близкий конец путешествию.

Повозка останавливается перед Новыми воротами, и почтальон говорит пассажирам, чтобы приготовились к проверке паспортов и таможенному контролю. Тот, наиболее шустрый из троицы, выскочил наружу и запрыгал на одной ноге, как мальчишка.

«Я чувствую себя скрученным в бублик, как бы мои ноги окончательно не отмёрзли!»

Дама в экипаже снисходительно улыбается, глядя на подскакивающего мужичка в кармазинновом тулупе, который вовсе не обращает внимания на строгого таможенника и старательно дует себе на руки. Но вот он вздрогнул: от ворот вылетела великолепная каденция кларнета.

Мужчина перестал подпрыгивать и смотрит в сторону предполагаемого музыканта на пражских стенах, которого не видно. Казалось, сами стены пробудились ото сна, и среди облаков вдруг засветило солнышко. Кларнет ликовал и выводил настоящие чудеса, а между тем таможенник внимательно осматривает документы. Вдруг он побледнел, и его официальный тон сменился весьма любезным:

«Господин маэстро Моцарт? Простите, пожалуйста, вы тот самый, кто сочинил Фигаро?»

Моцарт замер. Такого с ним ещё никогда не случалось. Он кивнул головой, дескать, да, я – Моцарт. Офицер щёлкнул каблуками, взял под козырёк и воскликнул:

«Приветствую вас сердечно! Если бы знал мой друг! Вы его как раз слышите, он всегда играет на кларнете, когда свободен. Как он будет сожалеть, что не смог увидеть вас! Приветствую вас, пан маэстро, пусть вам всё понравится в нашей Праге!»

Моцарт не верит своим ушам, но таможенник улыбается ему так дружелюбно, будто они давнишние знакомые. Тут из-за широкой спины офицера выплывает ученик пекаря с корзиной булочек на голове. Он вышел из боковых ворот, насвистывая на ходу «Non piu andrai…»

«Вот, пожалуйста, мальчишка свистит из „Фигаро“!»

Точно! Причём в оригинальной тональности. С-dur! У этого мальчишки абсолютный слух! Туфли отбивают такт, белеют босые пятки, булочник горделиво шагает. Моцарт покраснел от удовольствия, хотя прежде был бледный как снежинка. Он подбегает к приоткрытой повозке:

«Констанция, слышишь, погляди! Слышишь его, Хофер, выходите посмотреть!»

Но Констанция не выходит, лишь улыбается благосклонно, а Хофер выйти не может, ему мешают ноги Констанции, закутанные в овечьи шкуры. Но он хоть взглянул на пекарского ученика через замёрзшее окно. Своей тёплой рукой он проделал кружок среди морозного рисунка, и в нём был виден марширующий краснощёкий мальчик, энергично насвистывающий на ходу Фигарову арию «Non piu andrai…»

Моцарт был готов броситься к тому мальчишке, но Констанция говорит, чтобы он уже заходил внутрь, и таможенник по-приятельски провожает радостного и изумлённого маэстро к экипажу, кланяясь при этом и высказывая пожелания «многих удовольствий господам в нашей Праге».

А Моцарт всё продолжает высматривать мальчика, выкручивая голову, глядя через просвет в замёрзшем окошке, проделанный Хофером, и слёзы умиления покрывают его глаза. Он не может вымолвить ни слова. Почтальон снова затрубил в рожок, и экипаж через Новые ворота въезжает в Прагу.

– 2 —

Люди с любопытством провожают взглядами трубящего почтальона. Экипаж мчится по Гибернской улице, проезжает Прашну брану, едет по улице Целетной. Повсюду оживлённо и весело, как обычно на Мясопуст. Возбуждённый Моцарт теребит Констанцию, своими коленями толкает колени Хофера, а тому тоже передались веселье и радость его друга.

Можно ли представить большее счастье для сочинителя, нежели, приезжая в чужестранный город, быть встреченным собственной мелодией, которую беззаботно насвистывает совершенно незнакомый, самый обыкновенный подмастерье. Хофер читал всё это в глазах Моцарта, да и Констанция тоже старалась повеселеть, хотя и замёрзла, и утомлена, ей это сначала не удавалось, как тем двоим, но и она растаяла вскоре, глядя на расшалившихся мальчишек.

При въезде на Старомнестский ринк перед ними развернулась пёстрая картина ожидания курантов. Все прильнули к окнам, да налету лишь заметили голосистого петуха, прокукарекавшего двенадцатый час. И немедленно вслед за ним забубнили низкие звоны с Тынских башен.

Их величественное звучание сопровождает путешественников по узкой Йезовицкой улице, встречные повозки лишь мелькают за окном. Тротуары заполнены зеваками, глазеющими на трубача. У Клементина извозчик вынужден сбавить ход, слишком много нагромождено экипажей, а на Кржижовницкой площади и вовсе пришлось остановиться.

Моцарт высунулся из окна и увидел великолепную картину. Они стояли на восхитительной площадке, перед ними возвышалась могучая Старомнестская башня, а за нею, как во сне, парили Градчаны. Прага, мать городов чешских, величаво закутанная искрящимся белым плащом, сияла в полуденном солнце.

«Вот он, стобашенный город Мысливечка», – с волнением говорит Моцарт, – «он мне рассказывал о нём в Италии, всегда с горящими глазами, так, будто видел его перед собой».

Повозка снова начала движение. Проехали через готические ворота, и когда выехали на Каменный мост, Моцарт схватил свою жену за руку, воскликнув:

«Констанция!»

И она вместе с ним выдохнула:

«Амадей!»

И Хофер прошептал:

«Амадей!»

Это была белая сказка, по которой они продвигались, направляясь вверх к Граду. Изумительный вид на белые башни, закутанные туманом, сверкающим и искрящимся. Напротив них выступают огромные фигуры древних статуй. Вот крест с золотым Христом, а над ним надпись на древнееврейском. Тут же к ним склонился Святой с сердцем на ладонях протянутых рук.

А рядом Моцарт разглядел арфиста, прихрамывающего с арфой на спине. А вон за ним такой огромный Турок, на него как раз указывает кучер своим кнутом. Его длиннющие усы, покрытые снегом, напомнили Амадею какой-то персонаж из сказок «Тысячи и одной ночи».

Перезвон колокольчиков украшал этот ангельский проезд по Каменному мосту. Вот они приближаются к Малостранским башням, въезжают в Мостецкую улицу, и кучер снова размахивает кнутом, показывая огромную шапку костёла святого Микулаша. К нему-то повозка и направлялась.

Въехали на Влашскую площадь и снова на быстром ходу увидели огромное скопление народа, копошащегося в полуденной спешке и суматохе, и поверх всего взлетает восхваляющий колокольный перезвон всех храмов стобашенной Праги.

Моцарт ещё разглядывал на фасаде дома по правой стороне картину на сюжет из евангелия, а они уж заворачивают к почте, к угловому дому с призмовидным эркером, где повозка останавливается, и кучер объявляет:

«Мы на месте».

Открывается дверка, и появляется лакей с учтивым вопросом, не имеет ли он честь разговаривать с господином капельмейстером Моцартом из Вены.

«Конечно, это я!»

«Пан граф Тун прислал меня к почте, чтобы встретить вас и сопровождать дальше».

Лакей присоединился к кучеру, и экипаж снова тронулся, вот он заворачивает от почты в боковую узкую улочку и движется в гору на самый верх. Моцарт смотрит в окошко, видит высоко над собою петушка на башенке дома, перед ними раскрываются железные ворота Тунова дворца «У железных дверей», и путешественники въезжают во двор. Пригожие юноши в ливреях подбегают со всех сторон, разбирают багаж, распаковывают шубы и провожают знатных гостей к главному входу.

– 3 —

Моцарт ещё раз бросает взгляд на оставшийся позади таинственный белый город с полным отсутствием какой бы то ни было жизни в его окнах.

Господа поднимаются по лестнице, сопровождаемые камердинером графа Туна, входят в хорошо протопленный большой вестибюль, и перед ними предстаёт сам высокочтимый Ян Йозеф Антонин граф Тун, старый друг Моцартов, и с ним приветливая пани Альжбета:

«Наконец-то вы у нас, однако, как же долго вы добирались, хорошо ли вас встретили?»

«Чудесно! Прага сразу покорила моё сердце. Мне казалось, будто приехал я в родной Зальцбург, у нас тоже стоит город на высокой горе, и въезд тоже через мост. Но ваш Каменный мост действительно, как о нём говорят, красивейший мост в Европе. Это было потрясающее ощущение, будто въезжаешь в древний мир. Он мне напомнил Ангельский мост в Риме. Но пражский намного более величественный, как говорится, музыка века!»

Граф Тун кивает головой, дескать, очень приятно, господа, поговорим за обедом. Мартин отведёт гостей в приготовленные для них комнаты, а пока расстанемся ненадолго. Красивая белая голова великого старца с ласковой улыбкой склонилась, а Моцарт с Констанцией и другом Хофером с глубоким поклоном прошли за Мартином, приставленным к ним для услуг.

Лишь только скрылись с глаз графской семьи, Моцарт подпрыгнул, и если бы не строгий взгляд Констанции, он обогнал бы уже важно выступающего Мартина, который провожал гостей по лестнице на третий этаж в отведённые им покои.

Для Моцарта и его супруги предоставили три большие комнаты, соседствующие с четвёртой, предназначенной для их друга Хофера. Багаж уже был на месте, и началась суматоха с умыванием, переодеванием, потому что, как сказал слуга Мартин, вот-вот прозвучит колокол, созывающий к обеду.

Служанка помогает Констанции одеваться, поправляет белый парик, пристраивает чёрное сердечко на розовое личико, в то время как Моцарт, умываясь, тихонько насвистывает «Non piu andrai», заразившись от пекаря-подмастерья, который не шёл у него из головы. В ту минуту он вспомнил о нём и потому снова пришёл в прекрасное расположение духа. Но вот его позвал цирюльник, искусный мастер, и сразу запахло мылом.

Внезапно чуткие уши Моцарта уловили тихий звук флейты, ей отозвались гобой с виолончелью, затем валторна, как далёкий лесной рог и, наконец, звуки настраивающихся скрипок. Выплеснула виртуозная каденция кларнета, подобная той на замёрзших стенах при въезде в Прагу. Моцарт остановил бритву цирюльника и прислушался.

Да, это те самые знаменитые чешские духовые, которых он узнал ещё, будучи ребёнком, когда хаживал с папенькой на репетиции архиепископской капеллы, то были блестящие мастерские звуки мангеймцев, то есть – чехов. На несколько секунд Моцарт замер, но вот цирюльник вновь взялся за бритву и заспешил, чтобы больше не мешкать, потому что Констанция уже стоит в дверях:

«Я готова, Амадей, поторопись!»

Моцарт шаловливо вытянул губы:

«Пункититити ослеплён красотой Шаблы Пумфы и не может дальше бриться, он просит снежную королеву отступить на минутку в свои комнаты, абы негодный отрок смог закончить свой туалет и предстать к её услугам в полном параде»

Констанция, на ходу окрещённая теперь Шаблой Пумфой, пребывала в хорошем настроении, сияла в прекрасном розовом кринолине, расшитом венками из цветов. Она с важностью кивает головой:

«Так и быть, Пункититити, я жду только до тех пор, пока досчитаю до ста».

Моцарт лишь моргнул, и бритва вновь полетела по щеке, порозовевшей, однако, от неожиданного удовольствия. Вот Мартин принёс тёплую воду, помогает весёлому господину в завершении туалета, надевает новый зелёный бархатный сюртук с золотыми пуговицами, прежде аккуратно запудрив его густые каштановые волосы, заплёл их в крепкую косу, завязал бордовой лентой.

Моцарт с театральной важностью предстал перед зеркалом, несколько раз повернулся боками и объявил:

«Имею честь сообщить, мы можем отправляться. Пожалуйста, Мартин, будьте так любезны, зайдите к нашему другу господину Хоферу, скажите, что мы готовы».

Мартин вышел, и Моцарт бросился в комнаты Констанции, перелетел через порог и торжественным менуэтовым шагом приблизился к Шабле Пумфе, предлагая её руку, чтобы проводить в столовую. При этом, бросив на неё нарочито важный взгляд, пропел:

«Что я вижу, моё личико, на нём какая-то пушинка…»

Констанция испугалась:

«Где?»

«Вот тут, и хотя я умираю от голода, я всё-таки эту пушинку с щёчки сдую…»

Сделал вид, что хочет сдуть, а сам, плутишка, чмокнул её прямо в милые губки.

Тут раздался звон колокола, и двери растворились. Вошёл слуга Мартин:

«Смею пригласить маэстро и милостивую пани!»

Амадей с шутливым поклоном предложил Констанции руку, и они отправились вслед за Мартином, у лестницы их ожидал скрипач Хофер, а навстречу летела великолепная каденция кларнета.