Текст книги "Моцарт в Праге. Том 2. Перевод Лидии Гончаровой"

Глава 2. Королевская табакерка под цветочными шипами на Бертрамке

– 1 —

Последний день солнечного мая 1789 года был таким же ярким и свежим, как и те цветы, что украшали императорский тракт от границы Пруссии до самой Праги. Майский ветерок причёсывал многообещающие поля пшеницы, птицы задорно распевали гимны чешской земле.

Въезжая в любимый город, Моцарт погрузился в воспоминания об истории чешской музыки, которую так подробно и красиво осветил ему дорогой друг Душек одним из тех чудесных вечеров на Бертрамке, стоя у карты королевства без короля, где музыка правит сердцами людей.

Знакомые башни выныривали из серо-голубого тумана, и Моцарт уже наметил себе, куда побежит, как только дорожная коляска остановится на Итальянской площади. У Душков его, должно быть, ждут письма от Констанции, ну хоть одно-то есть наверняка, значит – первый визит туда. Второй, конечно, в Ностицов театр к Доменико Гвардасони.

Прозвучала труба почтальона, и путешественники приготовили дорожные паспорта. Проверка прошла без задержек, вот и прибыли в желанное место. Моцарт попросил выпустить его перед почтовым управлением на Итальянской площади, это как раз возле дома Душковых.

Он как юноша вбежал по лестнице и забарабанил в дверь:

«Открывайте, кто-нибудь!»

Постучал второй раз, и третий. Наконец, дверь приоткрылась, показалась голова пожилой пани:

«Господа уже месяц, как на Бертрамке, а пани Душкова ещё из Германии не вернулась».

Моцарт поклонился, поблагодарил. Спускаясь по лестнице, хлопнул себя по лбу:

«Я и не заметил, а ведь давно уже настоящая весна!»

Кивнул проезжающему кучеру:

«К театру Ностица. Побыстрее, пожалуйста, я очень тороплюсь».

Кучер поддал кнутом, как саблей, кони с места рванули вперёд, но душа Амадея летела ещё быстрее! Привратник Зима не верит своим глазам:

«Пан Моцарт, вы снова в Праге! Но вот жалость-то какая, вот жалость!»

«Да в чём же жалость, друг мой Зима?»

«Пана Гвардасони нет на месте, вот что».

«А где же он?»

«Уехал из Праги».

«Куда? Когда вернётся?»

«Вот уж если бы я знал!», – продолжал жалобно причитать верный служака, не отрывая глаз от своего любимчика, но объяснить ничего толком не мог. Ясно одно: Гвардасони отсутствует, вместо него директором сейчас пан Вар.

«Когда вернётся – не знаю и думаю, никто не знает. В канцелярии никого нет».

Моцарт не собирался продолжать бессмысленный разговор, поблагодарил и снова в коляску:

«На Бертрамку!»

«Куда, простите, милостивый пан?»

Этот вопрос кучера услышал Зима, провожавший маэстро, он и разъяснил дорогу хозяину лошадей. У того сразу посветлели глаза, понял, куда надо ехать.

А у Моцарта взгляд, наоборот, теперь утратил первоначальную радость:

«Ну, предположим, письмо-то от Констанции я найду на Бертрамке, но что делать с Гвардасони? Возможно, Душек что-нибудь знает, положусь на него».

Навстречу коляске зашумели тополя императорского тракта, а вот и каштаны, уже отцветают! В последний раз, в ноябре 1787 года, вокруг кареты кружили золотые листья, а сегодня его встречает запах акаций. А вот и верный страж Бертрамки, Волк, лает на незнакомых лошадей, расшумелся, нарушая покой и тишину в усадьбе.

Все обитатели высыпали во двор. Увидели господина в треуголке, радостно вздыхают: сам пан Моцарт, словно с неба к нам свалился. Да-да, это он, только немного побледнели, милостьпан, да на лице у вас будто тень какая, грустите о чём-то. Господина нет дома, к сожалению, но к вечеру вернётся.

Домоправительница пани Людмила сообщила всё это и вдруг радостно всплеснула руками:

«Здесь есть письмо из Вены от вашей госпожи, сейчас мигом принесу!»

Одним движением она была уже на лестнице, и пока Моцарт расспрашивал семейство приказчика о здоровье да всё удивлялся, как выросла Анинка за два года, Людмила была тут как тут с письмом в руке:

«Вот оно, пожалуйста», – запыхалась и порозовела, протянула запечатанную бумагу.

Моцарт тут же, забыв о присутствующих, схватил долгожданное письмо, быстро двинулся с ним по садовой дорожке, всё выше, выше, дошёл до каменного стола, где ещё не так давно писал своего «Каменного гостя».

Сел на лавку и дрожащими пальцами распечатал драгоценный лист. Садовые деревья отцветали, ветерок разбрасывал лепестки яблонь и груш, они танцевали в воздухе вокруг взволнованного Моцарта.

Он не слышал ни песни дрозда, ни многоголосого приветствия от других птичек-певуний, его подружек ещё с «донжуановских» времён. Письмо от Констанции прочитал дважды, трижды, и ещё раз пробежал глазами. Поднял голову, огляделся вокруг. Нежная зелень так и звала к себе: «к нам, к нам, иди сюда».

Заметил светлую девичью головку, она выглядывала из-за каменного стола. Ребёнок гармонично сливался с природой весеннего сада. Моцарт погладил девочку по волосам, она протянула ему несколько роз, свежих, весенних, но с колючими шипами.

Моцарт поспешил спуститься вниз, к дому. Чувствовал, что надо бы вернуться в Прагу, выяснить, что там с Гвардасони. Правда, от обеда, предложенного пани Людмилой, отказаться был не в силах, очень проголодался. Ел торопливо, даже жадно, весь раскраснелся:

«Тороплюсь, надо быстрее в город. Что там с этим Гвардасони…».

Колючие розы лежали на белоснежной скатерти и своим настойчивым запахом напоминали: «Пожалуйста, немного водички». Он поставил цветы в вазу на клавир и тут же забыл о них, быстро вышел из салона, поблагодарил хозяйку и поспешил к карете:

«Вечером вернусь, пани Людмила. Если Франтишек приедет раньше, скажите ему, что я здесь»

«Останетесь у нас?»

«Там будет видно», – он уже из экипажа помахал рукой всей прислуге с приказчиком Томашем во главе.

– 2 —

«Куда прикажете ехать?»

«На Старомнестский рынок в Тынскую школу, к Праупнеру», – сказал наобум. Не хотелось ехать к «Грозди». Чувствовал, внезапное исчезновение Гвардасони не случайно и несёт какую-то угрозу их апрельскому договору о новой опере. И всё же продолжал тешить себя надеждой, может, тот поехал в Драждьяны, к нему, уточнять подробности контракта, а он, Моцарт, за этим же приехал в Прагу, вот они и разминулись.

Праупнера тоже не застал. Что же, заглянуть всё-таки в «Гроздь»? Нет, нельзя сейчас бездельничать.

«Куда изволите теперь?»

«К графу Пахте, на Анненскую площадь», – там он что-нибудь разузнает и заодно ответит визитом за тот чудесный вечер перед отъездом в Драждьяны.

Пахта был дома и очень обрадовался приезду приятеля. Моцарт сейчас расскажет о Берлине, о короле и его капелле. Но маэстро обо всём говорил в общих чертах, всё искал удобного момента перевести разговор на итальянскую оперу в Праге, на пресловутого импресарио. И вот, критикуя плохие оркестры в Берлине, вспомнил о Пражском, «своём», отличном.

И кстати:

«А как поживает Гвардасони? Я хотел бы его повидать».

«Вы его не застанете, Моцарт, он теперь слишком далеко».

«Где же?»

«В Польше»,

«Как это, так неожиданно!»

«Его пригласили из польского правительства. Они просят поставить им итальянскую оперу, а для Гвардасони это очень интересное предложение. Пообещали заплатить столько польских злотых, сколько он потребует. Вот он всё бросил и умчался в Варшаву».

«Может быть, пока только, чтобы осмотреть театры?»

«Возможно, я не знаю, но только Ностиц теперь вынужден поставить другого директора, уже подписал контракт с Варом. Видно, сомневается, что Гвардасони вернётся в Прагу».

«А что с певцами?»

«Они ещё здесь, должны отработать контракты. У них гастроли в Драждьянах. А Гвардасони жаден до дукатов как чёрт. Помните, с каким трудом он расставался с той сотней дукатов за вашего „Дон Жуана“? А ведь вы спасли его от разорения, он получил, благодаря этой опере, новый кредит. Мог бы заплатить вдвое больше».

Моцарт опустил глаза. Если бы он имел тогда двести дукатов!

«Что в Берлине? Там „Дон Жуаном“ заинтересовались?», – Пахта прервал его размышления.

«Об опере было много разговоров, но короля интересует только камерная музыка. Он заказал мне шесть струнных квартетов для себя и шесть клавирных сонат для старшей дочери, принцессы Бедржишки. Это должны быть нетрудные сонаты».

«И это всё, Моцарт? Я думал, вас там оставят. Князь Лихновский говорил, что прусский король сильно заинтересован в Моцарте, будто хочет отбить модного музыканта у императора Йозефа.

Известно, как он всегда точит зубы на всё, что нравится австрийскому конкуренту. Поговаривают, например, что в Берлине готовятся к войне в Силезии. Как там, между музыкальными занятиями он не проронил об этом словцо?»

«И видел, и слышал я там многое, но вы же понимаете, пан граф, мне это скучно, это не моё. Я музыкант», – Моцарт усмехнулся над самим собой и стал собираться к выходу, мол, надо ещё попасть к Душку на Бертрамку. Хочется рассказать другу о большом успехе его супруги в Драждьянах и Лейпциге.

«Когда теперь увидимся? Вы ещё побудете в Праге?»

«Едва ли. Думаю, завтра утром поеду».

«Что так спешно?»

«Констанция ждёт, работа, ученики».

«Ученицы ждут-не дождутся…», – и граф лукаво усмехнулся, обнял Моцарта, пошёл провожать маэстро.

«Когда теперь приеду? Как Бог даст. Будьте все здоровы, и передавайте от меня приветы всем друзьям».

На Бертрамку возвращался расстроенным. Отъезд Гвардасони спутал его надежды. Что же он так бессовестно предал забвению контракт, сам же в нём заинтересован. Ведь предложил двойной гонорар!

Моцарт давно уже ко всему готов, и не удивился бы любой комедии, и не стал бы переживать, не будь это его пражанин, почти приятель. Вот и размечтался о предстоящем сотрудничестве с ними, понадеялся на новую оперу!

– 3 —

Душек был дома. Выходя из коляски, Моцарт упал к нему в объятья.

«Я так ждал тебя, Амадей, стал уже беспокоиться, что ты уехал, не повидавшись».

Так и поднимались, обнявшись, по лестнице, заботливо украшенной вазами с цветами, как в те славные дни, когда всюду слышен был смех, голос Моцарта, и казалось, так будет всегда.

«Сразу, чтобы не забыть ни о чём, передаю сердечный привет от пани Жозефины. Она просит не гневаться, что не написала письмо. Надеется на меня, полагает, что я обо всём расскажу очень подробно. Хитрит, наверное. Хочет память мою проверить, так ли хороша, как об этом говорят».

Сидели в салоне за милым столом, где два года назад, счастливые и весёлые, собирались в ожидании премьеры «Дон Жуана». Прежде, чем начать рассказ о поездке, Моцарт поднял бокал:

«Давай выпьем за здоровье пани Жозефины. Она пела как соловей. Околдовала весь Лейпциг. Vivat Жозефина!»

Глаза Душка осветила радость, звякнули бокалы, оба с аппетитом выпили.

«Похвала эта и к тебе относится, милый мой Франтишек, и о тебе там много говорили, мой дорогой. Да-да, что глаза твои так удивлённо округлились, точно не веришь? Кто учил Жозефину пению?», – Моцарт многозначительно помолчал и снова поднял чашу с вином, – «Vivat Франтишек Душек, учитель чешской Габриэлли. Ну же, Душек, долго мне ждать? Так и рука отсохнет, прежде чем ты чокнешься со мной своим бокалом!»

Душек смутился, заволновался, даже немного забрызгал вином рукав рубашки.

Моцарт начал рассказ, говорил торопливо, шутил, чем вернул растроганного друга в его обычное, спокойно-достойное состояние. Душек внимательно слушал доклад о концертной поездке.

«Ехали мы замечательно, погода стояла отличная. В Драждьяны приехали в воскресенье вечером. Остановились в отеле, в каких могут себе позволить жить только князья. Ну, ещё и мы, их скромные учителя музыки, кто учит их не только играть, но и слушать голос своего сердца», —

Моцарт, разогретый вином, весело посмотрел на Душка, настроенного вполне серьёзно. – «Я болтун, Франтишек, но это всё от радости, что снова вижу тебя. Помнишь, как я пытался подшутить над тобой у Шёнборна?»

Душек смотрит удивлённо.

«Забыл, как тебя вызвали из-за стола, дескать, с вами желает поговорить некий господин, не называли моего имени?»

«Ну да, знаю, а почему ты об этом вспомнил?»

«Сейчас объясню. Я думал о тебе в тот момент, и мне пришло в голову так же пошутить с пани Жозефиной, но вышло всё наоборот».

Душек – весь внимание, почти перестал дышать.

«Я пошёл к Неуманновым, что не так просто. Живут они на третьем этаже, да ещё идти надо через большой балкон. Не успел я прикоснуться к молоточку, как двери распахнулись, и очень важный господин строго так спрашивает: « С кем имею честь…?» Я, не называя своего имени, прошу его пригласить пани Душкову.

Господин кивает, а из-за его спины появляется твоя жена и произносит: «Это пришёл некто, очень похожий на Моцарта». Вот так меня красиво встретили. Оказывается, пани Жозефина видела меня, пока я проходил по балкону, и таким образом моё инкогнито было испорчено. Но какие замечательные люди, эти Неуманновы, Франтишек!»

Душек смеётся:

«Мне это хорошо известно, Амадей, я там бывал. Всё хорошо себе представляю, и балкон тоже».

Моцарт продолжает:

Тот вечер был чудесный. Мы не могли разойтись. Всё говорили и никак не могли наговориться. До игры дело не дошло. Шутили, рассказывали анекдоты, все старались дать мне отдохнуть после дальней дороги. Зато потом, когда я хорошо высплюсь, мне придётся основательно потрудиться.

Программа была такова, что вертеться пришлось, как белке в колесе. В Драждьянах мы были полных семь дней, и я тебе не сильно совру, если скажу, что не играли мы только по ночам, пока спали. Наутро мы с князем пришли к Неуманновым прямо к завтраку, оттуда отправились в придворный костел.

Пришли на хоры, там Неуманнов представил мне регента Берджиха Августа, и тот начал немедленно делать поклоны, сильно мне льстил и спросил шёпотом, не собираюсь ли я сыграть при дворе. Я сказал «да». Тут зазвонили к началу мессы. Позднее я узнал, что мессу исполняли в мою честь, дирижировал придворный капельник, известный тебе, Ян Амадей Неуманн».

Душек кивнул:

«Говорят, он старейший музыкальный деятель на севере».

«Представь себе, это было для меня знаком настоящего признания. Из костёла мы отправились в отель на княжеский обед, нас всех пригласил Лихновский. Во время кофе пришли с вопросом, согласны ли мы играть завтра вечером при дворе курфюрста Берджиха Августа. Я, разумеется, пообещал, и мы за десертом обсудили с пани Жозефиной программу.

Но уже этим вечером мы устроили домашний концерт в отеле, просто так, для нашей компании: Лихновский, Неуманны и несколько важных дам, которые сначала вздыхают и ахают, а потом обо всём сплетничают, и не без клеветы. Это была своеобразная репетиция перед концертом у курфюрста.

Пани Жозефина спела арию графини из «Фигаро» и донну Анну. Успех огромный. Пела она – ну просто радость послушать. А уж у курфюрста пела – так ещё лучше. Говорю тебе, успех огромный».

– 4 —

Душек отвернулся, проглотил глубокий вдох:

«Ну, а ты что играл?»

«Свой клавирный концерт D-dur и всякие мелочи, не стоит и упоминать. Ты знаешь эти придворные концерты. Больше разговаривают, чем слушают, и каждый делает остроумные замечания, чтобы выставить себя более значительным, чем сама музыка».

«А каков гонорар?»

«На следующий день прислали сто дукатов».

«О дальнейших концертах не было предложений?»

«От двора – нет. Нашу компанию пригласили к русскому посланнику князю Белосельскому. После богатырского русского обеда мы со всем сообществом из посольства просидели в придворном костёле, и я играл на прекрасном органе. Во время игры я заметил несколько весьма многозначительных взглядов. Подумал, что они означают? Понял, что-то затевается.

Ну конечно, им понадобилась сенсация. Как оказалось, в это же время там был Ян Вилем Гасслер, органист из Эрфурта, ученик Баха. Уже вечером у князя Белосельского мы с ним столкнулись, его попросили тоже играть, устроили конкурс. Публика постепенно оставила его и собралась у моего клавира.

Я вспомнил подобную ситуацию у императора Йозефа, там я выиграл встречу с Клементи. Но меня эти вещи давно уже не интересуют, друг мой, у меня в голове всё другое, куда более важное. Я сыт по горло такими концертами, когда музыкантов выставляют вроде манекенов в магазине».

«И таков весь результат поездки?»

Моцарт вытащил из кармана золотую табакерку, подарок прусского короля, задаток за шесть струнных квартетов и шесть клавирных сонат. Душек осмотрел произведение искусства, иронично улыбнулся:

«Новый экземпляр для твоей коллекции, для той, что я видел у тебя дома в Зальцбурге. Твой отец мне показывал её и говорил, что к старости откроет золотую лавку».

У Моцарта защипало глаза. Он положил красивую табакерку на клавесин и прикрыл её колючими розами. Сел к инструменту, начал играть. Первые же звуки, сильные и яркие, будто звёзды осветили ночную Бертрамку. Челядь вышла из душных помещений во двор, послушать игру любимца. С плеч долой вся усталость, когда играет маэстро, стоят как заворожённые.

Так было здесь всегда. Наконец-то он снова здесь, долгожданный гость Бертрамки. Франтишек Душек – словно в радостном сне. Глаза остановил на цветах, что лежат на клавесине, видит розовую ветку с шипами. Подумал, красоту нередко окружают колючки. Клавесин умолк.

Моцарт посмотрел на Душка, заметил его глубокие размышления. Почувствовал в этот момент, как он сильно любит этого человека, вспомнил, как много хорошего сделали для него Франтишек и пани Жозефина. В тяжёлые времена открыли перед ним золотые врата Праги, тем самым, совершив поворот в его жизни.

Душек опустил глаза, был растроган, будто прочитал мысли друга. Вдруг порывисто встаёт, подходит к библиотеке, извлёкает оттуда продолговатый свёрток:

«Здесь у меня кое-что для тебя, на память». – Он положил свёрток на клавесин, колючая роза обронила лепесток на заголовок:

«Фр. Душек. Сонаты для клавесина».

Моцарт воскликнул радостно:

«Ты не представляешь, Франтишек, какую радость мне доставил!», – выхватывает ноты, – «Только здесь кое-что отсутствует».

Душек испугался:

«Что? Что-то не так?»

«Посвящение, пожалуйста, друг мой!».

Перо заскрипело, запело в ночной тишине. Под веткой роз соединились в дружеской любви два прекрасных имени: Вольфганг Моцарт и Франтишек Душек. К ним могла присоединиться и вся Прага…

Рано утром приказчик Томаш разбудил господ сообщением, что карета приготовлена. В глазах Моцарта появились слёзы во время рукопожатий и прощальных объятий со всеми друзьями с Бертрамки. Он уже сидел в экипаже, когда подбежала Анинка с цветами. Тут же вертелся Волк, виляя хвостом, не хотел расставаться с любимым гостем.

«Будьте здоровы, маэстро, не забывайте нас».

«Ну, как это возможно, забыть о вас, здесь мой второй дом».

Томаш крикнул коням, и повозка выехала за ворота на каштановую аллею, и дальше, знакомой дорогой к Уездским воротам по свежему июньскому утру 1789 года. Всю дорогу до Итальянской площади молчали.

Франтишек проводил Амадея до самой почтовой кареты, где было заказано для маэстро место, подождал до тех пор, пока почтальон затрубил, и карета тронулась. Долго смотрел вслед, пока она не скрылась из глаз.

Моцарт блуждал глазами по знакомым местам, и новая музыка рождалась в душе его, при встрече с любимыми и красивейшими из них. Помахал рукой Ностицову театру. Сейчас театр безмятежно спит, но Моцарту вспомнилось то летнее напряжённое состояние, когда все ждали чудесного, блестящего «Дон Жуана».

Попрощался, и опять защипало глаза. Опустил голову в букет анинковых роз:

«Когда я снова увижу тебя, моя золотая Прага?»

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ

эпиграф

Чехи приняли решение заказать Моцарту

коронационную оперу «La clemenza di Tito»

ко дню коронации императора Леопольда королём Чехии.

Глава 1. Моцарт снова приезжает в Прагу

– 1 —

Под ясным синим небом в сторону Праги по императорскому тракту мчатся кареты, ломовые извозчики, курьеры. Облака пыли опутали экипажи. В одной из карет расположилась троица, вся эта горячая суета никого из них не интересует. Двое спят, а третий с пером в руке насаживает нотки в лист бумаги, развёрнутый на коленях. Он бледен, под глазами тёмные полукружия.

Букет роз лежит на коленях спящей дамы, рядом с ней молодой человек слегка похрапывает, рот полуоткрыт. От цветов иногда набегает волна сладкого запаха, побеждая дорожную пыль и немного освежая бледного мужчину. Окутанный пылью, с потусторонним горящим взглядом, он, казалось, витает в облаках.

Вот он вдруг резко вернулся в действительность, руки ощупывают карманы длиннополого сюртука, шарят вокруг по сиденью, глаза ищут какую-то вещь. Этой вещью оказалась маленькая книжечка, она лежала у ног спящей дамы, прикрытая бутоном белой розы.

Мужчина нагнулся, вытащил книжку из-под цветов, немного полистал её, нашёл то, что ему было нужно. Губы шевелятся, читая стихи, вот он тихонько запел, быстро отложил книжку, хватает перо, пишет. Приходится ждать, когда не так сильно трясёт карету, чтобы ноты попали в нужные места. Он делает это с виртуозностью опытного ездока, оседлавшего любимого коня. Перо бежит по бумаге, ноты всё прибывают и прибывают.

Запела серебряная труба почтальона. Мужчина дописал музыкальную фразу и бросился к окошку.

«Прага!» – воскликнул он с юношеским восторгом, и рукопись вместе с книжкой погрузилась в карман коричневого сюртука.

Спящие раскрыли глаза, и теперь уже к ним относились его радостные возгласы:

«Прага, моя милая Прага!». – Указывает через оконце на башни, торчащие из-за барочной ограды, похожие на острия рыцарских копий. – «Ну, Станци, пробуждайся, и ты, соня, давай, смотри во все глаза. Нам пора уже готовиться к таможенному досмотру. Ты слышишь меня или всё ещё спишь?»

В каретной тесноте всё задвигалось и засуетилось. Экипаж замедлил ход, дудка почтальона озвучила предупреждение: вот мы уже здесь, перед воротами, готовьте паспорта для просмотра. Повезло. Таможенник, едва открыв дверцу, обрадовался:

«О, пан Моцарт, вы снова к нам в Прагу, добро пожаловать!», – низко поклонился, приложив руку к груди, и на этом досмотр был окончен.

Он пожелал пану Моцарту удачи в Праге:

«И это само собой разумеется, ведь вся Прага вам, маэстро, предана душой. Жаль, нет сейчас на месте моего коллеги, вот будет жалеть-то, что не поприветствовал самого автора «Фигаро» и «Дон Жуана».

Моцарт порозовел от удовольствия, очень приятен для него подобный въезд в любимую Прагу. Проехали Прашну Брану, развернулись на Каролинской площади, где его поджидал ненаглядный Ностицов – Народный театр. Еле дождался, когда подъедут к служебному входу, на ходу отворил дверцу, и не успела повозка остановиться, вывалился прямо на руки верному привратнику Зиме.

Тот давно стоял на карауле:

«Пан Моцарт, добро пожаловать, ждём вас целую неделю днём и ночью, слава Богу, доехали!»

Две мужественные руки ухватили протянутую мальчишескую руку Моцарта, и вот они уже вдвоём помогают выбираться из кареты пани Констанции и тому третьему, заспанному, совершенно изумлённому, из его рук выпадают бесчисленные пакеты. За спинами маленькой толкучки прогремел могучий бас:

«Мадонна, маэстро Моцарт!»

Это патрон Гвардасони присоединился к компании, перехватил пана Моцарта в свои объятья, расцеловал его в обе щеки. Затем театрально направился к пани Констанции, изобразив перед ней специальные почести, достойные самой императрицы. Собирались зеваки, вход в театр быстро заполнился, вокруг шумело, как в улье.

С помощью Гвардасони Моцарт пробирался сквозь толпу театралов и уличных прохожих к лестнице, ведущей в директорскую канцелярию. Зиме дали указание собрать всю труппу, пусть немедленно все придут к патрону. Затем пусть сходит за Кухаржем и Праупнером. Копиистам тоже надо быть здесь, в поле зрения.

«И пана Маццолли тоже пригоните сюда поживее. Ах, у меня на этот раз выпьют всю кровь. Пришёл мой последний час. Пока мы всё это слепим, чтобы вполне прозвучала коронационная опера! Madonna mia, сегодня восемнадцатое августа, а коронация шестого сентября. За восемнадцать дней поставить оперу, где вы слышали что-то подобное?» – Гвардасони выпятил по-царски грудь, повернулся к театральному люду с вознесёнными обеими руками:

«Мы всем докажем, увидит вся Европа! Как в прошлый раз, в 1723 году, когда была поставлена коронационная „Констанца и Фортецца“»

Моцарт улыбался за спиной оратора. Когда волна театрального пафоса схлынула, развернулся строгий, почти военный совет, каждое слово на вес золота. Прежде всего, патрону Гвардасони был представлен в качестве помощника и правой руки спутник Моцарта, его ученик Франтишек Зюссмайер.

Он будет находиться при маэстро постоянно, помогать при необходимости, чтобы произведение было готово к сроку. Гвардасони сообщил, что снял для Моцарта служебную квартиру рядом с театром в доме «У трёх топориков», но сюда уже приезжали господа Душковы, сообщили, что ждут и готовы принять пана Моцарта на Бертрамке. Моцарт оживился и немедленно предложил Констанции:

«Поезжай туда, дорогая, не жди меня, я приеду вечером, как только мы наладим здесь работу».

Констанция, очень довольная, встала, её проводили к карете, ещё ожидавшей. Уехала, посылая воздушные поцелуи. Моцарт махал рукой ей вслед, как вдруг чьи-то руки закрыли ему глаза.

Это оказалась троица его наивернейших друзей: Стробах, Кухарж и Праупнер. Обнимают, украшают поцелуями обе щеки любимца Праги. С шумными разговорами все вместе ввалились в канцелярию Гвардасони, где на пороге их встречает хозяин с золотой табакеркой в руке:

«Не откажитесь от сладкоароматной понюшки для вашего здоровья, дорогой маэстро, вы снова, слава Богу, среди нас, и дарите Праге своё гениальное новейшее произведение».

Моцарт улыбнулся:

«Как дела у моего оркестра, маэстро Стробах?»

«Ждем, не дождёмся партитуры вашей новой оперы, дорогой Моцарт. Почту за честь быть первым музыкантом в Европе, который будет работать над коронационной оперой от вас».

Глаза Моцарта горят:

«И я с нетерпением жду встречи со своими оркестровыми братьями. Они искренне преданы мне, как и я им. Потому нам так хорошо работается вместе. Если бы не Прага, я едва ли стал бы принимать предложение о коронационной опере.

Может быть вам неизвестно, этот заказ из венской управы от придворного маршала пришёл несколько дней назад. Получается, что мне для сочинения и постановки произведения было отпущено чуть больше двадцати дней, это даже труднее, чем придворному художнику для создания декораций».

– 2 —

Новый, какой-то особенный шум за дверью рассеял учтивое спокойствие канцелярии. Гвардасони танцующей походкой поспешил растворить двери настежь, его мрачный кабинет наполнился светом самой солнечной Италии: это примадонна в короне из страусовых перьев, играющих всеми цветами радуги, на лице обворожительная улыбка, жемчужные зубки, красненькие губки, над ними изящное чёрное сердечко.

Гвардасони целует примадонновы ручки, глубоко вздыхает, с поклоном объявляет:

«Синьора Мархеттиова-Фантоцциова, наша Вителлия, дочь императора Вителлио».

Примадонна милостиво склонила головку и тут же поставила её назад на своё королевское место. Гвардасони представляет маэстро Моцарта, создателя оперы «La Clemenza di Tito».

Целование протянутой руки. И снова Гвардасони в сладостном волнении оглашает теперь приход синьоры Каролины Периниовой, исполнительницы роли Секста (друг Тита). Она тоже вплыла в кабинет подобно королеве, вместе с ней синьора Антониниова, Сервилия, сестра Секста.

Во время целования её ручки запах экзотических духов сильно ударил Моцарту в лицо, и в полуобмороке, он докладывал певицам, с какой любовью писал для них партии и как он счастлив познакомиться со столь знаменитыми оперными виртуозами. Между тем в сторонке нетерпеливо покашливают другие артисты.

Среди них сквозь перья, цветы и кринолины Моцарт разглядел знакомое лицо:

«Мой дорогой дон Оттавио!», – полетел, раскрыв объятья, навстречу синьору Баглиони, первому исполнителю этой партии. Повеяло настроением той премьеры. Моцарт, это было слышно в голосе, разволновался. Гвардасони представляет Баглиони:

«Тит Веспасиано, император Рима!»

Баглиони застыл в царственной позе, и после достойной паузы ласковым тенором скорее запел, чем заговорил:

«На этот раз я, будучи заглавным героем оперы, особенно надеюсь и жду, что вы одарите меня, мой милый маэстро, прекрасными ариями, и их будет много больше, нежели у дона Оттавио, славная ему память».

«Ну, разумеется, да-да, конечно…», – Моцарт жмёт руку тщеславного итальянца, а Гвардасони тем временем представляет синьора Бедини, кастрата, исполнителя Анция. Следом был объявлен очередной оперный виртуоз, синьор Кампи (Публио, префект претории), увидев которого Моцарт даже заморгал глазами и вытер капли пота, проступившие на лбу.

Поздоровавшись своим бархатным басом, знаменитый певец завершил круг солистов, участников «Милосердия Тита».

Расселись, стоять остался один Моцарт. Он был чем-то явно озабочен. Тем не менее, его речь была наполнена юмором. Он рассказывал, как весь долгий путь до Праги волновался, ожидая сегодняшней встречи, как, сочиняя сольные партии, старался представлять себе таких известных певцов и певиц, но одной вещи всё-таки не учёл.

Он откашлялся и слегка понизил голос:

«При всей моей буйной фантазии я не мог предположить, что партию Секста будет исполнять такая роскошная певица, как Каролина Периниова, и потому написал партию для тенора. Но такую мелочь для такой прекрасной вдохновительницы я изменю одним мановением руки.

Вас всех я прошу быть со мной терпеливыми, обещаю каждому исполнить все его пожелания, сделаю всё, что будет в моих силах. Призываю всех к честному, искреннему сотрудничеству. Содержание оперы и все сцены вам известны. Я буду репетировать ежедневно в удобное для вас время. Общую репетицию оговорим вместе. Надеюсь, наша совместная работа будет приятна и доставит всем удовольствие».

Моцарт поклонился, с его лица скатилось несколько крупных капель пота прямо на белоснежные кружева манжеты, выглядывающей из рукава превосходного сюртука. Маэстро не обратил на них внимания. С этой минуты все дела завертелись одно за другим, как в карусели.

Моцарт подошёл к Зюссмайеру:

«Франтишек, достань из папки все партии, пусть с ними ознакомятся наши замечательные певцы, прежде чем мы отдадим их копиистам».

Замечательные певцы внимательно следят за перелистыванием нот и с итальянским темпераментом едва ли не выхватывают из рук каждый свою партию. Стоит кому-то лишь заметить титульный лист с именем своего героя, тут же, коснувшись нот глазами, начинает напевать.

Синьора Каролина Периниова с грустью держит в руках партию, написанную для тенора, а Моцарт, утешая, гладит её по ручке, обещает завтра же предоставить полностью переделанные ноты. Он немедленно начнёт работать, вот только сегодня послушает её немного. Пусть она будет так любезна, что-нибудь споёт для него с удовольствием и вдохновением.