Текст книги "Иерусалим: Один город, три религии"

Но при этом кумраниты были носителями более воинственных форм иудаизма, которые в то время стали выкристаллизовываться в Палестине. По всему греко-римскому миру народы в ту пору начинали мечтать о национальном возрождении. Восстанавливались храмы, воскрешались старые мифы, в особенности те, в которых присутствовал мотив «сопротивления». Кумранские апокалиптические видения обнаруживают отчетливую связь с древними мифами о великой битве, которая увенчалась основанием Храма, строительством города и созданием правильного миропорядка. Сходным образом, в представлении обычных верующих иудеев большие праздники были торжествами в честь того, что народ и страна священны. Пасха была праздником национального освобождения, Пятидесятница – праздником жатвы и одновременно напоминанием о том, что земля, на которой вырос урожай, принадлежит Яхве и только Яхве, а вовсе не Риму. В праздник Суккот евреи символически воспроизводили скитания своих предков в пустыне и отмечали годовщину освящения Храма. Когда огромные толпы народа стекались в священный город, чтобы предстать перед своим Богом в главной национальной святыне, чувства достигали величайшего накала, и лишь страх перед могучим царем мешал их открытому проявлению. Так продолжалось вплоть до 4 г. н. э., когда разнеслись слухи, что Ирод на смертном одре.

Повод к выступлению был весьма серьезным. Незадолго до того Ирод велел поместить на воротах Храма золотого орла, символ бога Юпитера и имперского Рима. Он явно зашел слишком далеко. Узнав, что царь одной ногой в могиле, два уважаемых в народе вероучителя, Иуда и Матфий, намекнули своим ученикам, что настал удобный момент низвергнуть языческую скверну. Это, конечно, было крайне опасно, но и не менее почетно – ведь речь шла о смерти за Тору, за заветы отцов! Соответственно, молодые люди забрались на кровлю Царского портика, оттуда спустились на канатах вниз и при большом стечении народа изрубили орла топорами. Однако они поспешили. «Непомерный гнев, овладевший тогда Иродом, вселил в него новые силы и помог ему побороть болезнь», – рассказывает Иосиф Флавий. Царь приговорил к казни юношей, изрубивших орла, и их учителей, а через несколько дней снова слег и затем скончался в страшных мучениях; в народе шептались, что Бог так карает его за смерть этих святых «мучеников» (Древности, XVII, 6, 2–5; Война, I, 33, 2–5). Следует, однако, отметить, ограниченный характер протеста. За все годы правления Ирода никто ни разу не попытался поднять мятеж против него самого или против гегемонии Рима в Иудее – возможно, даже и намерения такого не возникало. Поводом к выступлению послужило нарушение чистоты Храма, и оно преследовало единственную цель – избавить Дом Божий от скверны. Такое положение сохранялось и в дальнейшем: пока действия правителя не задевали Храм, евреи были готовы его терпеть, но малейшая угроза Храму, откуда бы она ни исходила, могла спровоцировать насилие, кровопролитие и ответные жестокие репрессии.

Ирод казнил свою возлюбленную жену Мариамну в 29 г. до н. э. и трех своих сыновей незадолго до собственной смерти, поскольку считал – в обоих случаях не без оснований, – что те злоумышляют против него. Троих оставшихся сыновей – Архелая, Филиппа и Ирода Антипу – царь и близко не подпускал к власти, а потому не понимал, кто из них по своим способностям был бы в состоянии занять престол. Умерев, Ирод оставил два завещания, и решить судьбу Иудейского царства должен был Август, который призвал в Рим всех троих царских сыновей. Однако накануне их отъезда, когда в Иерусалим в преддверии Пасхи стекались толпы паломников, в городе с новой силой вскипели страсти по поводу недавней казни мучеников, уничтоживших золотого орла. Жители Иерусалима демонстративно оплакивали несчастных, По всему город разносились душераздирающие стоны и вопли. Настроение гнева, страха и скорби быстро передалось паломникам, и в конце концов Архелай, видя, что не может успокоить толпу, бросил против нее войска. Предпраздничным утром, как раз после заклания первых жертвенных агнцев, воины вошли в храмовые дворы и перебили около трех тысяч человек. Святыня вновь была осквернена, но теперь не языческим символом, а воинами-евреями, пролившими кровь соплеменников. Спустя пять недель, когда Архелай с братьями находился в Риме, прокуратор Сирии Сабин, предвидя беспорядки в праздник Пятидесятницы, во главе римского легиона отправился в Иудею. Когда войско прибыло в Иерусалим, десятки тысяч горожан и паломников забаррикадировали улицы и атаковали римских солдат. Не имея другой возможности сдержать натиск разъяренной толпы, Сабин приказал поджечь портики на Храмовой горе. Подавив мятеж, римляне распяли две тысячи мятежников на крестах, установленных вдоль городских стен (Древности, XVII, 10; Война, II, 3–5).

В других частях Палестины также происходили волнения, и это, по-видимому, убедило Сенат, что никто не в состоянии заменить умершего Ирода в качестве царя. Архелай вернулся на родину всего лишь этнархом Иудеи; Антипа и Филипп стали тетрархами Галилеи, Переи и других северных областей. Оба успешно справлялись с задачами местного управления и смогли продержаться на своих постах в течение многих лет. Архелай же проводил по отношению к иудеям и самаритянам настолько безжалостную и жестокую политику, что в 6 г. н. э. был смещен и изгнан. С тех пор Иудеей управляли назначенные Римом прокураторы; столицу перевели на новое место – в Кесарию, удаленную на безопасное расстояние от неспокойной святыни Иерусалима. В начале римского владычества в Галилее происходили волнения, однако было бы ошибкой считать, что вся иудейская Палестина яростно сопротивлялась римлянам. Такого не было никогда. Сразу после смерти Ирода влиятельная группа иудеев направила Августу депутацию с просьбой прислать в Палестину римского наместника: за это ратовали, в частности, фарисеи, по-прежнему считавшие иудейскую монархию неприемлемой ни в какой форме. Конечно, римляне вели себя в Палестине далеко не идеально, но никак не хуже, а кое в чем значительно лучше, чем многие другие иноземные властители. За несколькими прискорбными исключениями римские чиновники, как правило, старались не оскорблять религиозные чувства иудеев и находить общий язык с первосвященниками. Те же, со своей стороны, также были заинтересованы в поддержании общественного спокойствия. Они тщательно следили за теми, кто пытался мутить народ, и вовсе не из желания выслужиться перед Римом, а чтобы избежать такого же бессмысленного пролития еврейской крови, как во время мятежей после смерти Ирода. Отныне пост первосвященника мог быть доверен только личности незаурядной. В 18 г. н. э. его занял Каиафа – самый выдающийся первосвященник римского периода.

Но даже Каиафе не удалось смирить народный гнев, когда в 26 г. Храм вновь подвергся осквернению в результате провокационных действий нового префекта Понтия Пилата. По его приказу под покровом темноты в Иерусалим вступили римские солдаты, которые несли изображения императора на древках. По прибытии римляне водрузили эти изображения над Антонией – на расстоянии брошенного камня от Двира! Заметивших это поутру иудеев охватил страх, что возвращаются времена Антиоха Эпифана. Толпа возмущенных горожан и примкнувших к ним сельских жителей двинулась в Кесарию и окружила резиденцию наместника. Обычно иудеи были слишком разобщены, чтобы выступить единым фронтом, но угроза святости Храма заставила их немедленно отбросить все разногласия. Правда, на сей раз они не стали прибегать к насилию – может быть, их чему-то научил страшный урок 4 г. н. э., – а ограничились пассивным сопротивлением. В течение пяти дней пришедшие в Кесарию евреи просто лежали перед дворцом, а потом Пилат призвал их в городской амфитеатр, говоря, что готов дать ответ. Стоило толпе разместиться, как по знаку Пилата в амфитеатр ворвалась стража с обнаженными мечами. Если римлянин надеялся этим заставить иудеев смириться, то просчитался. Все как один, они пали ниц и подставили под римские мечи свои оголенные шеи, крича, что лучше принять смерть, чем преступить закон отцов. Пораженный такой стойкостью духа, Пилат почел за лучшее уступить (Древности, XVIII, 3, 1; Война, II, 9, 2–3). Изображения императора сняли, и мир в Иерусалиме был восстановлен, хотя иудеи стали еще более опасаться за сохранность Храма.

Через четыре года над Храмом вновь нависла угроза. В один из дней небольшая процессия во главе с каким-то человеком, ехавшим верхом на осле, спустилась с Масличной горы, пересекла долину Кедрона и въехала в город, где была встречена криками «Осанна!» и «Спаси нас, сын Давидов!» Кое-то из горожан приветственно махал человеку специально сорванными для этого случая зелеными ветками и нераскрывшимися пальмовыми ветвями. Говорили, что это Иисус, пророк из галилейского города Назарета. Приблизившись к городу, Иисус, как рассказывали, залился слезами, наперед зная, что Иерусалим не захочет услышать его и в скором времени подвергнется ужасному наказанию. Враги окружат со всех сторон Святой город и сровняют его с землей, а жителей истребят. Камня на камне не останется от Иерусалима. Затем, словно чтобы усилить сказанное, Иисус вступил в город и направился прямо к Храму. Сделав бич из коротких веревок, он вошел во Двор неевреев и выгнал оттуда меняльщиков и продавцов жертвенных голубей, сказав при этом: «не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? А вы сделали его вертепом разбойников» (Мк 11:15–18; ср. Ис 56:7, Иер 7:11). Это было на предпасхальной неделе, и Иисус посвятил много времени проповедям в храмовых дворах. Он предрекал, что величественный Храм Ирода в скором времени будет разорен. «Видишь сии великие здания? – сказал Иисус одному из учеников, – Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне» (Мк 13:1–2). Согласно Евангелию от Марка – самому раннему из четырех канонических повествований о жизни Иисуса, – священники Храма, услышав о произошедшем во Дворе неевреев, постановили немедленно избавиться от смутьяна. Любая угроза для Храма, особенно в дни многолюдного и волнующего праздника Пасхи, могла спровоцировать насилие, что, в свою очередь, было чревато ужасными репрессиями. Иисус со своими проповедями создавал риск, которого еврейский народ не мог себе позволить.

Так чего же добивался Иисус, выгоняя из Храма торговцев и менял? Увы, остается только гадать – Евангелия не дают информации на этот счет. К тому времени у Иисуса уже появилось определенное количество последователей из мелких городов и селений Галилеи, где он исцелял больных и изгонял бесов. Люди называли его пророком. Мы не знаем, называл ли Иисус себя Мессией – наши источники не позволяют однозначно ответить на этот вопрос. Он заведомо не пытался собрать войско и изгнать римлян из Палестины силой оружия, хотя именно так действовали в некоторых районах страны после смерти Ирода другие, претенденты на мессианство. Пророк Захария предсказывал, что Мессия будет скромным правителем и явится народу верхом на осле. Возможно, своим въездом в город Иисус и хотел показать народу, что в Царстве Божием Иерусалимом будет править Бедняк, а не воинственный царь, подобный Ироду. Он, очевидно, верил в скорое наступление Дня Господня и, подобно другим апокалиптическим провидцам, предсказывал возвращение в Израиль всех двенадцати колен, над которыми станут судьями его двенадцать учеников (Лк 22:28–30). Как видно из текста, Иисус разделял и существовавшее тогда представление, что Господь, одержав окончательную победу над силами зла, построит в Иерусалиме новый Храм, где ему будут поклоняться все народы. Изгнание менял и торговцев из Храма не должно интерпретироваться как протест против коммерческого использования священного пространства – во времена поздней античности торговцы такого рода были необходимы для нормальной деятельности любого храма, и их присутствие само по себе вряд ли вызвало бы вспышку гнева. Более вероятно, что действия Иисуса представляли собой еще один пророческий жест, указывающий на неизбежный конец света, когда на смену грандиозному Храму Ирода придет нерукотворная святыня. Речи Иисуса не ошеломляли новизной, но во время праздника национального освобождения власти вполне могли усмотреть в них подстрекательство к выступлению против Рима.

Первосвященник Каиафа, наверное, как и все в Иудее, понимал апокалиптическую подоплеку символических действий Иисуса. Но он не мог допустить провокационных разговоров о Храме – ведь совсем недавно Понтий Пилат попытался попрать святыню, что едва не закончилось катастрофой для всего народа. В первый день Пасхи Каиафа отдал приказание арестовать Иисуса, но позволил его ученикам свободно уйти – это показывает, что первосвященник не видел в новоявленном пророке серьезной политической угрозы. На суде Иисуса сначала попытались обвинить в том, что он клялся разрушить Храм, но показания свидетелей не совпали, и обвинение было снято. Однако Каиафе удалось добиться осуждения Иисуса за богохульство, и, поскольку иудейские власти не имели полномочий применять смертную казнь, Иисуса направили для вынесения приговора к Пилату. Тот подверг Иисуса наказанию бичом, приговорил к смерти через распятие и заставил самого нести свой крест от претории по улицам Иерусалима на гору, которая находилась за пределами стен города и называлась Голгофа – «лобное место» (на латыни – Calvariae locus, место черепа). Там Иисус был казнен вместе с двумя разбойниками. Распятые на кресте могли мучиться много часов, но Иисус скончался довольно быстро. Поскольку наступала суббота, его друзья торопились совершить погребение до захода солнца. Иосиф Аримафейский, член Синедриона (высшего органа еврейского самоуправления), получил у Пилата разрешение похоронить тело Иисуса в собственной гробнице. Это была одна из новых усыпальниц, представлявшая собой пещеру, выдолбленную в скале, и она помещалась как раз неподалеку от места казни. Друзья поспешно погребли Иисуса, положили на прежнее место камень, закрывавший вход, и решили вернуться после окончания субботы, чтобы подобающим образом умастить тело.

На этом история должна была бы закончиться. Но вскоре прошел слух, что Иисус восстал из мертвых. Женщины, в воскресенье на рассвете пришедшие к гробнице, нашли пещеру пустой. Некоторые ученики и родственники Иисуса видели его, и он ходил, говорил, ел – так, как если бы был жив. Многие в те времена верили, что в День Господень праведники восстанут из мертвых. Может быть, Иисус воскрес в преддверии этого события? Или он был Мессией, предвестником грядущего искупления? Наконец, в праздник Пятидесятницы ученики Иисуса во время совместной молитвы в одном доме в Иерусалиме ощутили, что их объял дух Яхве, и поняли, что настает предсказанный пророками новый век, когда люди станут непосредственно воспринимать присутствие Бога. Последователи Иисуса, похоже, могли продемонстрировать это Присутствие: они совершали чудесные исцеления, говорили на диковинных языках, прорицали, переживали видения. Поначалу трудно было примириться с той невероятной мыслью, что человек, принявший постыдную смерть на кресте, и был долгожданным Мессией. Однако вскоре секта Иисуса пополнилась множеством новых последователей и даже была признана Синедрионом как направление в иудаизме благодаря ходатайству уважаемого законоучителя фарисея Гамалиила (Деян 5:34–40). Ученики Иисуса, конечно, не думали, что основали новую религию: они продолжали жить, соблюдая Закон, и каждый день ходили в Храм на поклонение Богу. Их самоназвание было тем же, что и у членов Кумранской общины, – эвиониты, «бедняки». Они раздали все свое имущество, жили общиной и довольствовались малым, уповая, что Бог позаботится об их нуждах, как заботится о птицах небесных и лилиях полевых (Деян 2:44–47; Мф 5:25–34)[40]40
  Евангелист Матфей симпатизировал идеалам иудеохристианства; в свою очередь, взгляды иудеохристиан основывались на евангелии от Матфея, которое было для них главным.


[Закрыть]. Благочестие и праведность учеников Иисуса многим внушали симпатию и искреннее восхищение. Скоро, верили они, Иисус вернется во всей славе, и всем станет понятно, что Царство Божие наконец настало.

Очень быстро новое религиозное течение распространилось в соседних с Иерусалимом городах и селениях. Достаточно многочисленная церковь – общество последователей Иисуса – существовала в самом Иерусалиме, были также церкви в Лидде, Иоппии, Кесарии, в нескольких городах Галилеи и в Дамаске. Иерусалимская церковь в то время держалась на трех выдающихся апостолах Иисуса – Петре (Кифе), Иакове и Иоанне, которых называли «столпами» (Гал 2:9). Очень важную роль играл также Иаков, брат Иисуса, по прозвищу Праведный. Иаков Праведный не был последователем Иисуса при его жизни, но после распятия одним из первых узрел своего брата воскресшим в ниспосланном свыше видении; он стал одной из самых значимых фигур Иерусалимской церкви, а в 50 г. возглавил ее. В Иерусалиме Иаков пользовался большим уважением. Он вел поистине аскетическую жизнь и так неукоснительно соблюдал правила ритуальной чистоты, что, как рассказывают, получил дозволение носить священнические одежды и молиться во Дворе Священников. Он также был в добрых отношениях с фарисеями и членами Кумранской общины. Отсюда видно, насколько гармонично вписались в религиозную жизнь Иерусалима идеи секты Иисуса. Иаков Праведный и все члены иерусалимской церкви, не помышляли об отказе от Закона, а напротив, ревностно соблюдали все мицвот. Ни одна «йота или черта» в Законе не могла быть изменена. Более того, последователи Иисуса стремились идти дальше требований Торы и достичь совершенства. Так, если Закон говорил «не убий», они не должны были даже гневаться; если Закон воспрещал прелюбодеяние, им не следовало даже смотреть на женщину с вожделением (Мф 5:17–42). Они видели свой долг в том, чтобы вести образцовую жизнь, каждодневно, пока не вернется Иисус, поклоняясь Господу в Храме.

Однако приблизительно в 36 г. н. э. у некоторых последователей Иисуса, по-видимому, возникли серьезные разногласия с традиционным иудаизмом по вопросу о Храме. Среди членов иерусалимской церкви были «эллинисты» – грекоязычные евреи из диаспоры, – которые чувствовали пренебрежение со стороны коренных иудеев (Деян 6:1). Выразителем их недовольства стал Стефан, одаренный оратор, в своих проповедях безжалостно бичевавший иерусалимское общество. Стефан, подобно Иисусу, был схвачен и обвинен в выступлении против Закона и Храма. Евангелист Лука, который традиционно считается также автором Деяний апостолов, передает нам речь, произнесенную Стефаном перед Синедрионом (Деян 7:1–49). Вероятнее всего, это не подлинные слова Стефана, зато в них можно проследить тенденцию, которая уходила корнями в этот изначальный конфликт, а позже широко распространилась в церквях диаспоры. В изложении Луки Стефан разбирает случаи, когда Бог являл себя людям вне пределов Иерусалима: в Месопотамии, Харране, Египте, стране мадианитян и на горе Синай. Упоминается даже царь Соломон, понимавший, что Всевышний не может жить в рукотворном храме. Члены Синедриона пришли в такую ярость, что велели немедленно вывести его из города и там побить камнями. Далее, как повествует Лука, Синедрион обратил свой гнев на церковь Иисуса, но «столпы» и последователи Иисуса, происходившие из Палестины, похоже, не пострадали (Деян 8:1). Вероятно, спасаться от гонений пришлось только евреям-«эллинистам». Сначала они нашли убежище в сельской местности, а позже основали церкви в Финикии, Антиохии и на Кипре.

Именно в Антиохии последователей Иисуса впервые стали называть христианами, поскольку они утверждали, что Иисус был Христом, т. е. Помазанным – Мессией (Деян 11:26). Примерно в 40 г. к антиохийским христианам примкнул еще один еврей из диаспоры. Сначала это был фанатичный гонитель последователей Иисуса, но однажды на пути в Дамаск, куда он направлялся, чтобы преследовать тамошнюю церковь, ему было ниспослано потрясающей силы видение, и он обратился в новую веру. Павел из Тарса быстро стал одним из руководителей христиан Антиохии. Его концепция христианства в корне отличалась от той, которой придерживались «столпы» Иерусалимской церкви. Как уже говорилось в предыдущей главе, в описываемые времена эллинистический мир уже явственно тяготился грузом древних традиций. Мы почти ничего не знаем о жизни Павла до обращения, но, видимо, он был одним из тех, кто напряженно искал новые духовные горизонты. Он изучал Тору под руководством Гамалиила и принадлежал к секте фарисеев, но в какой-то момент стал ощущать Закон как бремя, губительное для его личной свободы. Тора не могла принести ему спасение, мир и единение с Богом (Рим 7:14–20; Гал 3:10–22). После видения на дороге в Дамаск Павел пришел к убеждению, что теперь Бог открывает себя миру в первую очередь через Иисуса, а не через Тору. Смерть и воскресение Иисуса открыли новую страницу в истории спасения. Иудеи и язычники равно могут вступить в Новый Израиль с помощью обряда крещения, который мистически приобщит их к Христу. Таким образом, христианам нет необходимости соблюдать пищевые ограничения, отделять себя от гойим, производить обрезание: все это – атрибуты прежнего – Ветхого – Завета, который больше не действует. Все живущие «во Христе» – сыны Божьи и дети Авраама, независимо от их этнических корней.

Такое истолкование евангельских событий было поистине революционным и производило ошеломляющее впечатление. Его вряд ли удалось бы обосновать с помощью рациональных доводов или исторических фактов относительно жизни и смерти Иисуса, но учение Павла привлекало сторонников среди евреев диаспоры, поскольку было глубоко созвучно другим религиозным течениям греко-римского мира той поры. Как объясняет американский ученый Джонатан Смит, в эпоху поздней античности в духовной сфере произошел сдвиг, под влиянием которого прежний культ Храма стал уступать место очеловечиванию представлений о Космосе:

Новый анклав, защищающий человека от враждебных внешних сил, – уже не город, обнесенный стеной, а человеческое сообщество – религиозное объединение или тайное общество. Новый враг – не хаос, не угроза обращения в Ничто, а другие люди или демоны, угроза зла или смерти. Новый центр и главный способ соприкосновения с божеством – не святое место, а божественная личность…. (Smith, 1978, p. 187)

Смит прослеживает эти перемены в Египте на материале автобиографии астролога-врача Тессала и связывает с ними возникший позднее культ святых, который оформился в Сирии в IV–V вв. н. э. Но еще раньше соответствующая тенденция проявилась в палестинском иудаизме: и фарисеи, и кумраниты видели в своей религиозной общине новый храм. Теперь тот же переход от Храма к божественной личности начался у христиан. В христианстве на смену старым обрядам паломничества и ритуального очищения пришла инициация путем обращения, крещения и отождествления себя с Иисусом – человеком, который приобрел божественный статус, когда Бог воскресил его из мертвых (Флп 2:5–11). Павел учил христиан, что Иисус есть место спасения, причем спасения не от первичного хаоса, а от демонических сил греха и смерти.

Многим иудеям, а также «столпам» Иерусалимской церкви и их последователям, такое утверждение могло показаться богохульством. Они не допускали даже мысли о том, что божественная сущность может проявляться в обыкновенном человеке. Но, как мы знаем, священное всегда воплощается в чем-то, отличном от него самого. Строго говоря, город и храм столь же мало подходят на роль вместилища божественной сущности, сколь и человеческое существо. Всякий сакральный символ, будь то здание, город, литературный текст, свод законов или человек, обречен на неадекватность. Основной парадокс религиозных исканий именно в том и состоит, что сакральное проявляет себя в профанном, абсолютное – в относительном, а вечное – в преходящем. В действительности в христианстве, как и в некоторых формах индийского мистицизма это, казалось бы, неразрешимое противоречие становится залогом спасения: Бог являет свою любовь и свою абсолютную свободу тем, что приспосабливает себя к низшей форме бытия (Eliade, 1958, pp. 26–28). Истинная тайна заключается в самой способности священного к манифестации. История поразительного обращения Павла на пути в Дамаск помогает понять, что должно было значить такое обращение для множества ранних христиан: полный пересмотр прежних взглядов и переворачивание с ног на голову древних священных ценностей, которое немало людей воспринимали как освобождение.

Христианство больше не было связано ни с каким определенным местом на земле, и его новым героем стал не Иаков Праведный, каждый день посещавший иерусалимский Храм, а странник Павел, не имевший постоянного места жительства, – мы все время видим его в пути. И все же разрыв с Иерусалимом был болезненным. Между Павлом и Иерусалимской церковью произошло жестокое столкновение, когда Иаков узнал, что антиохийские христиане едят нечистую пищу и роднятся с гойим. Итогом стало компромиссное решение, по которому Павлу поручалось проповедовать язычникам. Пророки издавна предсказывали, что в мессианскую эру языческие народы стекутся в Иерусалим воздать хвалу Яхве. И действительно, – мог сказать Павел, – гойим начинают вступать в церкви. Дух Святой явно почиет на них ничуть не в меньшей степени, чем на иудеохристианах, так пристало ли Иакову отвращать их трудновыполнимыми требованиями обрезания и исполнения других обременительных предписаний Торы? В благодарность за автономию, предоставленную миссии к язычникам, Павел пообещал, что обращенные станут помогать иерусалимским эвионитам. Во все время служения Павла сбор пожертвований для Иерусалимской церкви оставался для него первейшей заботой. Эти пожертвования были символом непрерывности традиции, способом, каким обращенные язычники могли оплатить свой духовный долг иудаизму, и исполнением древнего пророчества (Гал 2:10; Рим 15:25–27). Язычники действительно приходили в Иерусалим с дарами, и по всему выходило, что час окончательного искупления близок.

Однако на деле случилось иначе. Когда в 58 г. в праздник Пятидесятницы Павел с очередным денежным пожертвованием прибыл в Священный город, там поднялось возмущение по поводу его присутствия в Храме, и римская администрация арестовала его как зачинщика беспорядков. Павла обвиняли в том, что он якобы провел одного из обращенных язычников во Двор израильтян (Деян 21:26–40). Совершенно невероятно, чтобы Павел стал нарушать Закон таким образом, потому что он стремился «быть всем для всех» и крайне щепетильно относился к религиозным чувствам других людей. Но у него действительно существовала убежденность, что старые барьеры пали и язычники больше не чужие в Царстве Божием. Воскресение Христа отменило не только установления Торы, но и древнюю священную географию, отсылавшую гойим за пределы священного пространства. Как Павел разъяснял в Послании к ефесянам, Иисус «есть мир наш, соделавший из обоих [евреев и неевреев] одно и разрушивший стоявшую посреди преграду», а потому «вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу». Поистине, христиане, «имея Самого Иисуса Христа краеугольным [камнем]», создали духовный храм, который «слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе» (Еф 2:14–21). Подобно кумранитам, обращенные Павлом христиане верили, что Господь теперь живет на земле в общине верных. Они, как и представители других религиозных течений периода поздней античности, переставали нуждаться в земном Храме, и начинали ощущать, что уже вступили в «небесный Иерусалим» – божественную реальность, которую символизирует Храм (Евр 5:17, 12:22–23). Но с точки зрения евреев, продолжавших видеть в Храме на горе Сион самое верное средство приблизиться к Богу, такие взгляды выглядели кощунственно. Уже само пребывание Павла в Храме в 58 г. воспринималось как угроза, и, как до него Иисус и Стефан, Павел лишился свободы, а в конечном итоге и жизни из-за того, что посягнул на святость Сиона. Как повествует в Деяниях апостолов Лука, по прошествии некоторого времени Павла под стражей направили в Рим, поскольку он, воспользовавшись своими правами римского гражданина, потребовал себе суда кесаря. Подобно иудейским реформаторам времен Антиоха Эпифана, Павел был лишен корней и предпочитал видеть себя гражданином мира, а не сыном Иерусалима. Как сложилась его дальнейшая судьба, точно не известно. Есть легенда, что он погиб в 64 г. во время гонений императора Нерона. Однако церкви, основанные Павлом в диаспоре, сохранили верность его взглядам, и в один прекрасный день эти обращенные в христианство язычники сами предъявили претензии на Иерусалим.

Иудеи не без причины так остро – еще острее, чем во времена Пилата, – реагировали на действия, которые сочли посягательством на святость Храма. Дело в том, что над Храмом снова нависла серьезная угроза. В 41 г. н. э. римский император Гай Калигула приказал установить в иерусалимской святыне свою статую. Когда римский легат в Сирии Петроний высадился в порту Птолемиады, чтобы выполнить эту трудную миссию, его встретили «десятки тысяч иудеев» с женами и детьми, собравшиеся в знак протеста на равнине перед городом. Последовали переговоры, но народ не отступил ни на пядь, хотя Калигула угрожал увести в плен все население, если иудеи не прекратят противиться его воле. Иудеи снова прибегли к ненасильственным методам – они прекратили сельскохозяйственные работы, так что Рим терял возможность получить ежегодную подать. Некоторые верили, что Бог вмешается и защитит свой народ, и действительно, Калигула был убит в Риме заговорщиками, так и не успев привести в исполнение свои угрозы (Древности, XVIII, 8; Война, II, 10).

Ради умиротворения Палестины преемник Калигулы император Клавдий сделал ее царем внука Ирода Агриппу I. Недолгое правление Агриппы I было для Иерусалима периодом благоденствия. Царь расширил Верхний и Нижний рынки в Тиропеонской долине и намеревался возвести третью городскую стену вокруг северного района Безета, однако в 44 г. скоропостижно скончался. Смерть Агриппы стала для Иудеи тяжелейшим ударом. Его сын, Агриппа II, был слишком мал, чтобы стать правителем, и император Клавдий назначил в Иудею римского прокуратора, сохранив за молодым царем высокий пост в правительственной иерархии. В Палестине снова появились признаки брожения. Некий пророк Февда убедил четыре сотни своих последователей отправиться за ним в пустыню, где Господь освободит их и избавит евреев от власти Рима. Несколько позднее, при прокураторе Феликсе (52–59 гг.) появился еще один пророк, обещавший выдворить римлян из Иерусалима. Впрочем, оба движения были немногочисленными, и римляне подавили их без особого труда. Но во время каждого большого религиозного праздника страсти грозили выплеснуться и обернуться беспорядками и смутой. Так, при прокураторе Кумане (48–52 гг.) на Пасху десятки тысяч верующих были задавлены насмерть в храмовых дворах, когда какой-то римский солдат, из тех, что были расставлены на крышах храмовых портиков надзирать за Храмом и отправлением культа, задрал плащ и сделал в сторону толпы паломников оскорбительное телодвижение. И все же, несмотря на периодические беспорядки, Иерусалим продолжал процветать. Находились радикально настроенные элементы, прибегавшие к вооруженному террору в безнадежных попытках покончить с гегемонией Рима, но в целом в те годы, судя по всему, выработалась некая форма мирного сосуществования с Римом. В 59 г. Агриппа II получил разрешение переселиться со своим двором в старый дворец Хасмонеев – дворец Ирода служил резиденцией римского прокуратора при его наездах в Иерусалим. Грандиозное строительство на Храмовой горе наконец-то завершилось, и 18 000 высвободившихся рабочих были направлены мостить улицы Иерусалима. Город получил некоторую автономию – им совместно управляли Агриппа II и первосвященник, которые дружески сотрудничали с римским прокуратором в Кесарии.