Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

Требования часто опираются на нормы культуры: «я же женщина», «я же мужчина», «я же твоя мать», «я же ваш начальник». Поскольку эти причины не могут служить оправданиями выставленным требованиям, раздувание важности этих причин просто гарантировано. Например, в моей стране нет жесткой культурной установки: мытье посуды унижает мужское достоинство. Так что если у кого-то есть требование избежать работы, ему приходится всем напоминать о своем величии как мужчины и кормильца.

Опора на превосходство присутствует всегда. Общий лейтмотив здесь таков: поскольку я «нечто особенное», я имею право. Облеченный в такую резкую форму, он в основном не осознается. Но человек может подчеркивать, насколько ценно его время, работа, планы, и он должен быть прав во всем.

Те, кто верит, что «любовь» дает ответ на все вопросы и право на что угодно, преувеличивают силу или ценность любви, в самом деле чувствуя большую любовь, чем она есть на самом деле. Необходимость преувеличивать часто способствует установлению порочного круга. Это как нельзя верно для требований, в основе которых лежат беспомощность и страдание. Например, многие люди из-за собственной неуверенности стесняются наводить справки по телефону. Если требование подразумевает, чтобы кто-то другой сделал это за них, те, о ком идет речь, ощущают свои запреты сильнее, чем они есть на самом деле, чтобы придать им законную силу. Если женщина слишком погружена в депрессию или не умеет вести домашнее хозяйство, она заставит себя чувствовать еще большую депрессию или большую беспомощность, чем есть на самом деле, и фактически будет страдать сильнее.

Однако делать вывод, что было бы хорошо, если бы окружающие не соглашались на требования невротика, слишком поспешно. И согласие, и отказ в равной степени могут ухудшить его состояние. То есть в обоих случаях требования могут стать более настойчивыми. Отказ помогает, если невротик уже взял на себя ответственность за себя самого.

Возможно, самый интересный случай для нас – это опора на требование «справедливости». Я же верю в Бога; я же всю жизнь работал; я всегда был хорошим гражданином – со мной не должно случиться ничего плохого и все должно быть по-моему, и это будет только справедливо. Вследствие моей доброты и благочестия подайте мне все земные блага. Любые намеки на противоположное (скажем, добродетель не обязательно вознаграждается) отвергаются. Если пациенту указать на эту тенденцию, он заметит, что его чувство справедливости простирается и на других, что он точно так же негодует, когда с другими поступают несправедливо. До некоторой степени это правда, но по сути означает лишь то, что его собственная потребность опереть свои требования на справедливость разрослась в «философию».

Более того, опора на справедливость поворачивается и обратной стороной, и тогда ответственность за любую неприятность, с кем-либо приключившуюся, возлагается на самого пострадавшего. Насколько искатель справедливости применяет это к себе, зависит от степени его сознания своей правоты. Если компромисса не допускается, он будет (по крайней мере, сознательно) переживать каждую свою неприятность как несправедливость. Но если по отношению к другим потребуется этот закон вывернуть наизнанку, это получится легче: наверное, этот безработный «на самом деле» не хочет работать; наверное, евреи сами виноваты в том, что их преследуют.

В личных вопросах такие люди считают себя вправе получать столько же, сколько отдали. Это может быть справедливо, если бы не два обстоятельства. Они преувеличивают в уме размер того, что отдают (например, желание сделать доброе дело уже засчитывается), а вот осложнения, которые они привнесли в жизнь другого, в счет не идут. Кроме того, на чаши весов часто кладутся совершенно несоизмеримые вещи. Например, проходящий психоанализ декларирует намерение сотрудничать, желание избавиться от мешающих ему симптомов, обещает регулярное посещение и своевременную оплату. Психоаналитик принимает на себя обязательство вылечить пациента. К сожалению, весы не приходят в равновесие. Пациенту может стать лучше, только если он хочет и может работать над собой и изменяться. Поэтому если добрые намерения пациента не подкреплены настойчивыми усилиями в нужном направлении, то изменений не произойдет. У пациента по-прежнему будут возникать осложнения, и он с возрастающим раздражением будет чувствовать себя обманутым; это найдет выражение в форме упреков или жалоб. На этом фоне ему покажется вполне справедливым растущее недоверие к психоаналитику.

За настойчивой идеей справедливости (хотя и необязательно) может прятаться мстительность. Когда требования выставляются, в основном чтобы предъявить счет жизни, то при этом обычно превозносят свои заслуги. Чем мстительнее требования, тем больше подчеркивается понесенный урон. И также здесь возникает необходимость преувеличивать этот урон, раздувать это чувство до размеров, которые позволят «потерпевшему» требовать любой жертвы или любого наказания виновных.

Поскольку для проявления невроза требования – решающий фактор, о них важно заявить. Это касается только требований к другим людям, потому что (очевидный факт) жизнь и судьба посмеются над любыми «исковыми заявлениями». Мы еще не раз вернемся к данному вопросу. Пока достаточно сказать, что способы, которыми невротик пытается заставить других согласиться с его требованиями, самым тесным образом связаны с основой этих требований. Он может пытаться поразить других своей огромной значимостью; он может угождать, очаровывать, обещать; он может навязывать другим обязательства и пытаться нажиться, взывая к их чувству справедливости или вины; он может, подчеркивая свои страдания, взывать к состраданию и жалости; он может, демонстрируя свою любовь к другим, взывать к их тоске по любви или к их тщеславию; он может использовать как меру воздействия свою раздражительность или угрюмость. Мстительный человек, который может разрушить других ненасытными требованиями, пытается хорошо просчитанными обвинениями повысить их уступчивость.

Приняв во внимание всю ту энергию, которая вкладывается в предъявление и оправдание требований, мы вынуждены предположить мощную реакцию на их фрустрацию. В этой реакции подспудно есть место страху, но преобладает гнев, иногда даже ярость. Этот гнев особого рода. Поскольку индивид внутри себя ощущает требования честными и справедливыми, то их фрустрация воспринимается как нечестность и несправедливость. Поэтому следующий за фрустрацией гнев имеет черты праведного негодования. Иными словами, человек чувствует не просто гнев, а свое право гневаться – которое при психоанализе весьма энергично защищается.

Прежде чем подробно рассмотреть разные проявления этого негодования, я хочу кратко изложить теорию вопроса, в особенности теорию, предложенную Джоном Доллардом и его коллегами. По их мнению, мы враждебно реагируем на любую фрустрацию, так что враждебность по своей сути является реакцией на фрустрацию[19]19
  Постулат выдвинут на основе теории инстинктов Фрейда, из него следует, что любая враждебность является реакцией на фрустрацию инстинктивных побуждений или их производных. Для психоаналитиков, принимающих теорию Фрейда об инстинкте смерти, враждебность, кроме того, получает энергию из инстинктивной потребности в разрушении.


[Закрыть]. Но даже очень несложные наблюдения показывают, что эта связь необоснованна. Напротив, достойно удивления, какой силы фрустрацию может перенести человек без враждебности. Враждебность возникает, если фрустрация несправедлива или ощущается как несправедливая, на базе невротических требований. В этом случае у нее есть специфическая черта: человек негодует, чувствует себя оскорбленным. Неудача, неприятность раздувается порой до смешного. Обидчик в один момент становится подлым, противным, жестоким, низким, то есть обида определяет суждение обиженного о другом. Перед нами – один из источников невротической подозрительности. И кроме того, причина, и очень важная, по которой столь многие невротики так непостоянны в своих оценках других людей и с такой легкостью готовы изменить свое отношение с дружеского до полного осуждения.

Попробую максимально упростить: острая реакция гнева или даже ярости может получить одно из трех направлений. Во-первых, по каким-то причинам она может быть подавлена, и тогда, как и любая подавленная враждебность, может проявиться в психосоматических симптомах: усталости, мигрени, желудочных расстройствах и т. д. Во-вторых, наоборот, она может быть свободно выражена или прочувствована в полной мере. В этом случае чем меньше по факту находится оправданий гневу, тем больше человек будет вынужден преувеличивать произошедшее с ним; при этом, невольно пренебрегая фактами, он будет выстраивать обвинительное заключение против оскорбителя, которое не противоречит логике. Чем более откровенно разгневанный будет «жаждать крови» (по любым причинам), тем больше он будет склонен к мести. Чем откровеннее его высокомерие, тем увереннее он будет в том, что его месть находится в строгих рамках справедливости. Третье направление реакции – упиваться страданием и жалостью к себе. При этом человек чувствует себя раздавленным или до крайности униженным, и его охватывает полное уныние. «Как они могли сделать со мной такое!» – мучается он. Мученичество для него становится средством выражения упреков.

Эти реакции легче наблюдать у других, чем у себя, по причине того, что убежденность в своей правоте осложняет исследование глубин собственной души. Однако это же в наших интересах – исследовать свою реакцию, когда мы возмущаемся, что с нами нечестно обошлись, или когда мы начинаем размышлять о чьих-то ненавистных нам качествах, или когда мы рвемся отомстить. Следует подумать над вопросом: находится ли наша реакция в сколько-нибудь разумном соответствии с причиненным нам злом. И если при честном размышлении мы найдем такое несоответствие, нужно искать скрытые требования. Полагая, что мы хотим и способны отказываться от некоторых своих потребностей в особых привилегиях, и думая, что мы знакомы со специфическими формами, которые может принять наша подавленная враждебность, нам явно будет видна острая индивидуальная реакция на фрустрацию и не составит труда понять, какие именно требования скрываются за ней. Но увидеть в одном-двух случаях эти требования – не значит от них избавиться. Обычно мы находим силы справиться с совсем уж абсурдными требованиями. Примерно так избавляют организм от солитера, когда паразит удаляется по частям. Но он будет восстанавливаться и продолжать высасывать наши силы, пока не удалим его голову. Это значит, что мы можем отказаться от наших требований ровно в той степени, в которой мы преодолели погоню за славой в целом и все, что она за собой влечет. Однако, в отличие процесса лечения от солитера, в процессе возвращения ценен каждый шаг.

На личность и жизнь человека всеобъемлющие требования оказывают многосложное влияние. Они создают в человеке диффузное ощущение фрустрации и неудовлетворенности настолько всестороннее, что его без колебаний можно назвать характерной чертой. В подобную хроническую неудовлетворенность вносят вклад и другие факторы. Но среди ее источников пальму первенства держат все же всеобъемлющие требования. Неудовлетворенность переходит в тенденцию фокусироваться в любой жизненной ситуации на недостатках, на трудностях, и отсюда возникает чувство недовольства ситуацией в целом. Например, у человека замечательная работа и вполне крепкие семейные отношения, но он очень любит играть на пианино, а времени не хватает; или его огорчает поведение одной из дочерей, и эти обстоятельства так занимают всё его сознание, что он не может оценить все то хорошее, что у него есть. Или возьмем человека, чей день может складываться прекрасно, но запоздавшая доставка заказанных товаров его портит напрочь, или того, кто во время прекрасного путешествия видит одни неудобства. Эти установки так обычны, что почти каждый из нас встречался с ними. Люди с такими установками иногда задаются вопросом: почему же они во всем видят мрачную сторону? Или же они отмахиваются от этих мыслей, называя себя пессимистами. Мало того, что это слово ничего не объясняет, оно подводит псевдофилософскую основу под общую неспособность человека переживать неприятности.

Этой установкой люди сами себе сильно осложняют жизнь. Любая трудность становится в десять раз труднее, если относиться к ней как к несправедливости. Вспомним мою поездку в сидячем вагоне. Пока я считала ее как бы навязанной обманом, мне казалось, что это больше, чем я могу вынести. Но после того как мое требование для меня прояснилось, она стала доставлять мне удовольствие, хотя сиденья не стали мягче, а время в пути не сократилось. То же относится и к работе. Любая работа, к которой мы приступаем с разрушительным чувством свершающейся несправедливости или с тайным требованием, чтобы она была неутомительной, неизбежно станет для вас изнурительной и безрадостной. Другими словами, через невротические требования мы теряем важную часть искусства жить, а именно легко переносить естественный порядок вещей. Конечно, есть события, своей тяжестью способные раздавить человека. Но они случаются редко. А для невротика и незначительное происшествие превращается в катастрофу, и жизнь становится сплошным разочарованием. Да еще невротик порой фокусируется на светлых сторонах чужой жизни: у этого полный успех, у того – прекрасные дети, у другого – море свободного времени и он более рационально его тратит, у соседа и дом больше, и трава зеленее.

Описать это достаточно просто, но распознать трудно, особенно в себе самом. Оно кажется таким реальным, таким определенным, это свойство чрезвычайной важности, отсутствующее у нас и присутствующее у всякого другого. Таким образом, вводятся двойные стандарты по отношению к себе и к другим. Сколько людей слышали, что нельзя сравнивать свою жизнь и счастливые моменты чужой, можно сравнивать разве что в целом одну жизнь с другой. Все признают этот совет вполне благоразумным, но не все могут ему последовать: искаженная картина мира складывается у них не по недосмотру и не вследствие интеллектуального невежества. Это, скорее, эмоциональная слепота, то есть слепота, продиктованная внутренней бессознательной необходимостью.

Последствия такой слепоты – это зависть и безразличие к людям. Зависть носит характер, названный Ницше Lebensneid (зависть к жизни), которая относится не к отдельной части, а к жизни в целом. Она идет об руку с чувством, что ты единственный изгой, твой удел – мучения, одиночество, паника, тоска. Безразличие не обязательно подразумевает полное бессердечие. Оно вытекает из всеобъемлющих требований и затем приобретает собственную функцию: оправдание эгоцентризма личности. Почему другие, которым живется лучше, чем ему, ожидают чего-то от него? Почему он, находящийся и так в худшем положении, чем кто-либо вокруг, он, на которого не обращают внимания или плюют, не имеет права ни на что лично для себя? Так требования еще глубже пускают корни.

Другое следствие – общая неуверенность в своих правах. Это сложное явление, и всеобъемлющие требования – лишь один из определяющих его факторов. Внутренний мир, в котором невротик чувствует право на что угодно, настолько нереалистичен, что в реальном мире он теряется относительно своих прав. С одной стороны, у него «под завязку» наглых требований, а с другой стороны, он не решается их отстаивать, когда это действительно можно и нужно сделать. Например, пациент, который считал, что весь мир должен быть к его услугам, стеснялся попросить у меня изменить время встреч или карандаш, чтобы сделать заметку. Другой господин, остро реагирующий на невыполнение невротического требования почтения, покорно принимал то, что явно навязывали ему некоторые друзья. Чувство полного бесправия может быть в таком случае внешним выражением страданий пациента и может стать эпицентром его жалоб, в то время как он не уверен в своих иррациональных требованиях. Это они служат источником расстройства или, по крайней мере, немало этому способствуют[20]20
  См. главу 9 «Решение смириться: зов любви».


[Закрыть].

И наконец, тайные обширные требования – один из важных факторов, отвечающих за инертность, которая (в открытой или скрытой форме) является, возможно, наиболее распространенным невротическим нарушением. Если в праздности можно пребывать по своей воле и получать от нее удовольствие, то инертность – это, наоборот, паралич психической энергии. Инертность распространяется не только на действия, но и на мысли и чувства. Активная работа невротика подменяется требованиями, что влечет за собой паралич его роста. Во многих случаях они ответственны за глубочайшее отвращение к любым усилиям. Тогда бессознательное требование принимает такую форму, что одного только намерения может быть достаточно для достижения, для устройства на работу, для того, чтобы стать счастливым или преодолеть трудности. Невротик имеет право получить все это без каких-либо затрат со своей стороны. Иногда это означает, что в реальности потрудиться за него должны другие (пусть Джордж сделает). Если этого не происходит, у него появляется причина быть недовольным. Получается, его утомляет уже одна перспектива «лишней» работы, когда надо сходить куда-то, что-то купить. Иногда в процессе психоанализа удается довольно быстро снять усталость. Например, у одного пациента был длинный список дел перед поездкой, и он чувствовал усталость, даже не принявшись за них. Я предложила ему воспринимать проблему устройства своих дел как вызов своей изобретательности. Ему понравилась идея, усталость исчезла, и он смог завершить дела, не чувствуя себя при этом разбитым или измученным. Но все же, хотя он таким образом испытал свою способность быть активным и радоваться этому, его порыв совершать усилия добровольно скоро ослаб, поскольку бессознательные требования все еще оставались слишком глубоко укорененными.

Чем мстительнее обсуждаемые требования, тем более сильной становится инертность. Бессознательные аргументы в этом случае примерно такие: «Кто-то другой виноват в моих бедах – пусть он все исправляет. Что же это будет за исправление, если я буду все делать сам?» Разумеется, так говорить может только тот, кто утратил конструктивный интерес к жизни. Менять что-то в своей жизни – это не его дело, это дело кого-то другого или судьбы.

Требования представляют значительную субъективную ценность для пациента, об этом говорит упрямство, с которым пациент держится за свои требования и защищает их при психоанализе. Он раз за разом возвращается на один из многочисленных рубежей защиты. Во-первых, у него нет никаких требований, и непонятно, к чему все эти разговоры с психоаналитиком; а во-вторых, если и есть, то все они рациональные. Пациент продолжает защищать субъективные основания требований, служащие для их оправдания. Когда же он, наконец, понимает, что у него на самом деле есть требования и что они не вписываются в реальность, видимый интерес к ним ослабевает: они неважны или как минимум безвредны. Но то, что их последствия для него многочисленны и ощутимы, он не может не замечать. Например, они приводят его в состояние раздражительности и недовольства; было бы куда лучше, если бы он не ждал манны небесной, а брал бы все в свои руки. Эти требования парализуют его душевные силы. Он не может закрыть глаза и на тот факт, что, по сути, он ничего не выигрывает от своих требований. И правда, постоянно давя на других, можно иногда заставить их уступить своим высказанным или невысказанным требованиям. Но даже если так, от этого кто-то будет счастливее? А что касается его требований к жизни вообще, то они все равно бесполезны. Считает он себя исключением или нет, на него распространяются законы психологии и биологии. Его требование быть совершенством во всех отношениях не меняет его ни на йоту.

Понимание и вредных последствий требований, и их внутренней тщетности само по себе еще не оказывает воздействия и не убеждает. Надежды психоаналитика, что высокий уровень понимания поможет искоренить требования, часто не сбываются. Психоаналитическая работа ослабляет требования. Но они уходят вглубь, а не исчезают. Дальнейшая работа дает глубинное озарение – в недрах бессознательных иррациональных фантазий пациента. На уровне интеллекта он понимает тщетность своих требований, но бессознательно он упорно верит, что для волшебной силы его желаний невозможного нет. Его желания сбудутся, если он будет хотеть достаточно сильно. Если он будет достаточно твердо настаивать, чтобы все шло, как он хочет, все так и пойдет. Если он еще не прав, то не потому, что он хочет невозможного, – а именно в это психоаналитик заставляет его поверить, – а потому, что он хочет недостаточно сильно.

Такая безоглядная вера добавляет еще одно осложнение в явление в целом. Мы уже видели, что требования пациента нереалистичны, так как он присваивает себе несуществующее право на все виды привилегий. Мы видели также, что некоторые его требования откровенно фантастичны. Теперь нам стало ясно, что в основе – ожидание чуда. И теперь мы по-настоящему можем понять, до какой степени требования служат необходимым и неизбежным средством актуализации идеального Я пациента. Их смысл не в том, чтобы доказывать его превосходство достижениями или успехом, – они обеспечивают ему необходимые доказательства и алиби. А доказать он должен, что стоит выше законов психики и природы. И пусть даже он опять и опять видит, что другие отвергают его требования, что закон писан и для него, что он досягаем для обычных неприятностей и неудач, – все это не доказывает отсутствия у него неограниченных возможностей. Это доказывает лишь то, что с ним до сих пор творится несправедливость. Но он будет защищать свои требования, и в один прекрасный день они будут выполнены. Эти требования – гарантия его грядущей славы.

Теперь мы понимаем, почему пациент почти с безразличием смотрит на вред, который эти требования причиняют ему в жизни. Он не отрицает, что этот вред есть, но он несоизмеримо мал по сравнению с грядущей славой. У них вид человека, который убежден, что с полным правом может претендовать на богатое наследство; вместо конструктивных усилий по устройству своей жизни он вкладывает всю энергию в борьбу за свои права. Тем временем реальная жизнь теряет для него интерес; он пренебрегает всем, что могло бы сделать его жизнь стоящей, его не пугает даже нищета. Надежда на будущие возможности все более и более становится единственным светом в окошке, которым он живет.

Невротик попадает в худшее положение, чем подобный гипотетический наследник. Внутри у него затаилось чувство, что, обнаружив интерес к себе и своему развитию, он лишится прав на будущие достижения. Это логично, если учитывать все его предпосылки, ибо в таком случае воплощение идеального Я действительно утратило бы смысл. До тех пор, пока он одержим своей целью, его будет пугать иной путь. Выбор этого пути означает, что невротику предстоит увидеть себя простым смертным, который изнемогает под тяжестью своих проблем, и ему предстоит взять на себя ответственность за них и признать, что только он сам и никто другой может перерасти их и развить именно свои способности и таланты. Эта перспектива наводит на него страх, ибо ему начинает казаться, что он лишится всего. Он может настолько близко рассматривать возможность этого пути – пути к здоровью, насколько он стал уже достаточно силен, чтобы расстаться с решением, легшим в основу самоидеализации.

Сложно понять до конца упорство требований, пока их рассматривают только как безобидное выражение претензий на то, что невротик, с его возвеличенным образом Я, считает обязательным, причитающимся ему, или как понятное желание того, чтобы его многочисленные компульсивные потребности были удовлетворены другими. Упорство, с которым невротик вцепляется в некую установку, – неопровержимый признак того, что эта установка выполняет функции, кажущиеся ему необходимыми и неизбежными в рамках его невроза. Мы получили представление, каким образом требования невротика создают видимость решения многих его проблем. Их всеобъемлющая функция – сделать нерушимыми его иллюзии о себе и переложить ответственность на внешние факторы. Возвышая свои потребности до высоты требований, он отрицает свои расстройства и перекладывает ответственность за себя на других людей, на обстоятельства, на судьбу. Несправедливо, что у него вообще есть проблемы. Он же имеет право на жизнь, устроенную так, чтобы эти проблемы его ни в коем случае не беспокоили. Например, к нему обратились с просьбой о пожертвовании. Он расстраивается и в душе посылает к черту просителя. Но на самом деле он недоволен тем, что нарушено требование не беспокоить его. Что делает его требование столь категоричным? В действительности просьба сталкивает его с внутренним конфликтом, в котором находятся его потребность уступать другим и потребность фрустрировать их. Но пока он (по любым причинам) очень боится или очень не хочет видеть свой конфликт, он вынужден держаться за свое требование. Он скрывает его за нежеланием беспокойства, но если копнуть глубже, то окажется, что, по его разумению, мир должен быть устроен так, чтобы он не сталкивался со своими конфликтами и не был бы вынужден их осознавать. Позднее мы разберемся, почему ему жизненно важно сбросить с себя ответственность. Но уже можно понять, что его требования в результате не дают возможности расстаться со своими проблемами, и тем самым он становится вечным заложником невроза.