Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

И наконец, кто-то может проходить через периоды самоистязающей «хорошести» и буйного протеста против любых норм. Даже своим друзьям такой человек иногда кажется неразрешимой загадкой. Иногда он до обидного безответственен в сексуальных или денежных вопросах, иногда – щепетильный до противного. Бывает, друзья, уже отчаявшиеся обнаружить в нем хоть каплю порядочности, вдруг видят, что он в принципе отличный парень, а он тут же вновь заставляет их серьезно сомневаться. Кто-то еще постоянно колеблется между «надо» и «не буду», «надо заплатить этот долг. Нет, не буду», «надо сесть на диету. Нет, зачем мне это?». Часто такие люди и у окружающих создают ощущение непосредственности и сами принимают свою противоречивую установку по отношению к надо за «свободу».

Вне зависимости от основной установки личности, большая часть процесса всегда экстернализуется (выносится вовне): это воспринимается как нечто происходящее между самой личностью и другими. Сами аспекты, выносимые вовне, и способы их вынесения имеют различия. Проще говоря, человек может навязывать свои нормы другим и неукоснительно требовать совершенства от них. Чем более он считает, что все должно мериться по его мерке, тем сильнее он настаивает не на совершенстве вообще, а на своих, особых нормах совершенства. И если другие не подходят под эти мерки, то вполне заслуженно вызывают его презрение или гнев. Еще меньше рационального, когда разворачивается наружу его злость на себя за то, что он не является (в любой момент и при любых обстоятельствах) тем, кем ему надо быть. Таким образом, например, когда ему не удалось стать идеальным любовником или же его уличили во лжи, вся его злость обрушивается на того, кто его «подвел» и возводит на него «напраслину».

Он может воспринимать свои ожидания от себя как ожидания других от него. Действительно ли эти другие чего-то ждут от него или он только так думает, но эти ожидания превращаются в требования, которые надо выполнять. Проходя психоанализ, он считает, что психоаналитик ждет от него невозможного. Он приписывает психоаналитику то, что чувствует сам, – он всегда должен быть продуктивным. Должен видеть сны, чтобы их анализировать, должен всегда говорить о том, что, по его мнению, психоаналитик хочет с ним обсуждать, должен всегда ценить помощь и демонстрировать это как свидетельство улучшения.

Если он, таким образом, убежден, что другие ждут или требуют от него чего-либо, у него два варианта ответного поведения. Он может попытаться предвосхитить их ожидания и кидаться их выполнять. В этом случае ему кажется, что его будут презирать или бросят, если он не сможет угодить. Если же он сверхчувствителен к принуждению, то считает, что на него оказывают давление, лезут в его дела, толкают на что-то, вынуждают. Он с горечью думает об этом или даже открыто протестует. Он может возражать против рождественских подарков – ведь их от него ждут. Он чуть опоздает на встречу или на работу, ведь там его тоже ждут. Он забудет поздравить с праздником, написать письмо, сделать любое доброе дело, о котором его просили. Если мать попросила его навестить родственников, у него это выпадет из памяти, хотя ему нравятся родные и навестить их хотелось. На любое требование у него найдется ответ. Критика других ему будет не так страшна, как возмутительна. При этом его рьяная и несправедливая самокритика также сильнейшим образом экстернализуется. Он начинает думать, насколько другие несправедливы в своих суждениях о нем или как они руководствуются скрытыми мотивами. В случае более агрессивного протеста он будет щеголять своим неповиновением и верить, что чужое мнение для него ничего не значит.

Чрезмерная реакция на просьбы непосредственно подводит нас к пониманию внутренних требований. Для психоанализа особенно полезны те реакции, которые поражают своей несообразностью. Следующая иллюстрация – просто образец самоанализа, будет полезна в качестве демонстрации определенных ложных выводов, которые мы делаем, наблюдая за собой. Речь пойдет об одном моем клиенте, весьма занятом руководителе. Ему позвонили и спросили, не может ли он пойти на пристань и встретить одного писателя-беженца из Европы. Он всегда восхищался этим писателем и встречался с ним в обществе во время поездки по Европе. Но его время было расписано по минутам – конференции, вторая работа; и он действительно был вынужден отказаться, тем более что, возможно, пришлось бы ждать писателя несколько часов. Он понял позднее, что мог бы пойти двумя разумными путями. Например, сказать, что подумает, сможет ли он это сделать, или же с сожалением отклонить просьбу, уточнив, может ли он быть полезен писателю в чем-то другом. Вместо этого он мгновенно с раздражением отрубил, что он занят и ни на какую пристань не потащится.

Он сразу пожалел о своем отказе и позже принялся выяснять, где же поселился писатель, чтобы предложить ему свою помощь. Он не только пожалел об инциденте, но и был обескуражен. Получается, он не уважал писателя на самом деле, а только думал, что уважает? Он был уверен в своем уважении. Он считал себя дружелюбным и готовым прийти на помощь человеком, разве он не был таким? Если был, возможно, его вывело из себя то, что его ставят в затруднительное положение просьбой доказать свое уважение и готовность прийти на помощь.

Он размышлял в верном направлении. Одно только то, что он смог усомниться в искренности своей щедрости, стал для него шагом вперед, который давно следовало сделать – ведь в своем идеальном образе он был благодетелем человечества. Но это пока еще не укладывалось в его голове. Он отмел такую возможность, напомнив себе, что потом он был готов оказать помощь. Но, уйдя от одной мысли, он неожиданно пришел к другой. Когда он предлагал помощь, это была его инициатива, а тут его попросили помочь. Он понял, что счел это недопустимым вмешательством. Если бы он сам заранее знал о приезде писателя, он бы, конечно же, без колебаний встретил его. Проанализировав многие схожие события, когда его охватывало раздражение в ответ на просьбу, он понял, что считал явным вмешательством или принуждением многие вещи, которые на самом деле были лишь просьбами или вопросами. Он подумал и о своей раздражительности в ответ на критику или несогласие с ним. Мой пациент пришел к выводу, что он – обидчик и ему всегда важно одержать верх. Я упоминаю об этом здесь потому, что реакции такого рода вообще легко принять за склонность к доминированию. Самостоятельно ему удалось увидеть свою повышенную чувствительность к принуждению и критике. Он не мог вынести принуждения потому, что и так чувствовал себя связанным по рукам и ногам. А критики он не выносил потому, что сам был своим злейшим критиком. Он подверг сомнению свое дружелюбие, тем самым обозначив путь, которым мы и пойдем. В большей степени он помогал другим, потому что им надо помогать, а не по причине своей абстрактной любви к человечеству. Его установка по отношению к конкретным людям была более двойственной, чем он понимал. Поэтому просьба спровоцировала внутри него конфликт между «надо соглашаться на нее и быть щедрым» и «нельзя никому позволять помыкать собой». Ощущение, что он попал в тиски неразрешимой дилеммы, и вызвало такой взрыв раздражения.

Как именно надо влияют на жизнь человека, до некоторой степени зависит от того, как он переживает их или отвечает на них. Но определенные влияния видны всегда и неизбежны. В большем или меньшем объеме надо всегда создает напряжение, и тем больше, чем сильнее человек старается следовать надо. Словно он все время стоит на цыпочках и изнемогает от усталости. Или у него возникает ощущение, что он стиснут, сдавлен, зажат в кольцо. Если его надо совпадают с установками культуры, напряжение может почти не ощущаться. Тем не менее оно может быть достаточно сильным, чтобы у активного в остальном человека породить серьезное желание отдохнуть от своей деятельности или обязанностей.

Но проблема в том, что надо, вынесенные вовне, всегда так или иначе участвуют в искажении межличностных отношений. Самое общее искажение – это сверхчувствительность к критике. Он не щадит себя, но не может не слышать в критике со стороны (реальной или предполагаемой, дружеской или недоброжелательной) презрительно-высокомерные нотки его собственной критики. Мы определим размеры его чувствительности, когда поймем силу его ненависти к себе за любое несоответствие своим, навязанным себе, нормам[21]21
  См. главу 5 «Ненависть и презрение к себе».


[Закрыть]. Иначе говоря, то, что экстернализовано у данного человека и определяет форму нарушения человеческих взаимоотношений. Под их воздействием человек может стать слишком критичным и грубым или беспокойным, слишком дерзким или уступчивым.

Самое главное то, что надо снижают спонтанность чувств, желаний, мыслей и убеждений – то есть способность ощущать свои собственные желания и выражать их. В лучшем случае, человек может быть «спонтанно компульсивным» (как выразился один пациент) и «свободно» выражать, что должен чувствовать, желать, думать, во что верить. Мы приучены думать, что управляем только своим поведением, но не чувствами. Мы знаем, как заставить другого трудиться прилежнее, но заставить его полюбить свою работу не можем. И мы тешим себя мыслью, что можно заставить самого себя вести себя так, будто ничего не подозреваешь, но невозможно заставить себя испытывать чувство доверия. А если нужны еще доказательства, то психоанализ может их предоставить. Но если надо приказывает чувствам, воображение взмахивает своей волшебной палочкой, и тает граница между тем, что надо чувствовать, и тем, что мы чувствуем на самом деле. Мы осознанно верим в то, во что надо верить, осознанно чувствуем то, что надо чувствовать.

Это проявляется при психоанализе, когда ложная уверенность пациента в своих псевдочувствах теряет опору и начинается период недоумения и растерянности, болезненный, но конструктивный. Например, женщина, которая верила, что всех любит, потому что так надо, задумывается: «А люблю ли я мужа, своих учеников, пациентов? Люблю ли вообще кого-нибудь?» На этом этапе вопросы остаются без ответа, потому что только теперь все страхи, подозрения и неприязнь получают возможность выйти наружу. До того момента они мешали свободному излиянию позитивных чувств, хотя и были скрыты под слоем надо. Я называю этот этап конструктивным, потому что это начало обретения искренности.

Удивительно, насколько непосредственные чувства могут быть задавлены внутренними предписаниями. Я процитирую письмо пациентки, она написала его после того, как открыла для себя тиранию своих надо.

Я вижу, что просто неспособна была чего-то хотеть, даже хотеть умереть! И уж конечно не «жить». До сих пор я думала, вся моя беда в том, что я неспособна что-то делать: неспособна перестать мечтать, неспособна привести в порядок собственные вещи, неспособна принять свою раздражительность или сдерживать ее, неспособна проявлять человечность – не нахожу в себе достаточно воли, терпения или раскаяния.

А теперь я впервые вижу это – я была буквально неспособна что-либо почувствовать. (Да, несмотря на всю мою пресловутую сверхчувствительность!) Боль мне хорошо знакома – каждая пора во мне забита внутренней яростью, жалостью к себе, презрением к себе и отчаянием последних шести лет. И так повторялось снова и снова. Как хорошо я вижу все это негативное, механическое, вынужденное. И все это было навязано извне, внутри меня абсолютно не было ничего моего[22]22
  Встреча с собой//Американский психоаналитический журнал. 1949. Письмо с предисловием К. Хорни.


[Закрыть].

Насколько поразительно, как люди, чей идеальный образ символизирует доброту, любовь и святость, взращивают в себе фальшивые чувства. Им надо быть внимательными, благодарными, жалостливыми, щедрыми, любящими, а потому они представляют себя счастливыми обладателями всех этих качеств. Они ведут себя и испытывают порывы чувств, словно они и есть такие добрые и хорошие. А поскольку им удалось ввести в заблуждение себя, им удается на какое-то время ввести в заблуждение и других. Но, как мы знаем, истинные чувства о себе заявляют глубиной и силой, чего у фальшивых, разумеется, нет. При благоприятных обстоятельствах они могут быть яркими и решительными и тогда, естественно, не вызывают сомнений. Мадам Вю из «Женского павильона» задумывается над искренностью своих чувств, только когда перед угрозой семейных неприятностей она встречается с человеком, прямым и честным в своих чувствах.

Чаще поверхностность фальшивых чувств обнаруживается иначе – они легко исчезают. Когда затрагивается гордость или тщеславие, любовь с готовностью уступает место равнодушию или обиде и презрению. При этом человек обычно не задается вопросом: «Почему это мои чувства и мое мнение так легко изменились?» Легче считать, что это другой обманул его веру в человечество или же что он никогда ему и не верил «по-настоящему». У него, может быть, где-то и дремлют способности к сильным и живым чувствам, но то, что предъявлено на сознательном уровне, зачастую лишь абсолютное притворство с очень малой долей искренности. Если присмотреться к такому человеку, то возникнет впечатление чего-то несущественного, ускользающего, к чему подходит словечко «дешевка». Внезапная злоба – часто единственное настоящее чувство таких людей.

Другая крайность – преувеличение грубости и бессердечия. Табу на нежность, жалость и доверие у некоторых невротиков может быть столь же сильным, как и табу других на враждебность и мстительность. Такие люди считают, что им надо уметь жить без всяких близких отношений, а поэтому верят, что не нуждаются в них. Им нельзя ничему радоваться, поэтому они верят, что им все безразлично. В результате их эмоциональная жизнь не столько искажена, сколько обеднена.

Естественно, внутренние приказы не всегда чертят такой прямолинейный эмоциональный рисунок, как в этих двух случаях. Приказы могут содержать противоречия. Надо быть таким сострадательным, чтобы идти на любые жертвы, но надо быть еще и таким хладнокровным, чтобы пойти на любую месть. В результате человек временами считает себя сущим дьяволом, а временами – ангелом. Некоторые сдерживают так много чувств и желаний, что у них наступает своего рода эмоциональная смерть. При этом запрет на желание чего-либо для себя кладет конец всем живым желаниям и замораживает любые попытки что-либо для себя сделать. Тогда, отчасти из-за данных запретов, укореняется столь же всеобъемлющее требование – человек считает, что все в жизни должно быть подано ему на серебряном подносе. А обиду за невыполнение этого требования вполне замаскирует предписание «надо примириться с жизнью».

Мы меньше осознаем урон, который наносят всеобъемлющие надо нашим чувствам, чем прочий приносимый ими вред. Однако это чересчур высокая цена, которую мы платим за попытку превратить себя в совершенство. Чувства – самая живая наша часть, и если их подавлять диктатурой, неуверенность пускает корни в глубину нашего существа и неизбежно уродует наше отношение ко всему внутри и вне нас.

Едва ли возможно переоценить силу воздействия внутренних предписаний. Чем сильнее в человеке влечение реализовать идеальное Я, тем больше надо становятся для него единственной движущей силой, направляющей, подбивающей к действию. Когда пациент, все еще слишком отдаленный от своего реального Я, чувствует цепкую хватку своих надо, он может оказаться полностью неспособным рассмотреть возможность отказа от них, потому что без надо (считает он) он не сделает или не сможет сделать ничего. Иногда его заблуждение трансформируется в убеждение, что невозможно заставить людей делать «правильные» вещи иначе как силой. Такое убеждение – не что иное, как экстернализация его внутренних переживаний. Надо приобретают для пациента субъективную ценность, с которой он сможет расстаться, только когда почувствует, что в нем появились другие, непосредственные силы.

Поняв великую принуждающую силу надо, мы должны задать один вопрос, ответ на который я попробую дать в пятой главе: что происходит с человеком, когда он осознает невозможность жить как надо? Пока я скажу, что он начинает ненавидеть и презирать себя. Мы не можем полностью проследить воздействие надо, пока не распутаем клубок их переплетений с ненавистью к себе. За надо всегда прячется ненависть к себе, и это ее угрозы перемещают надо в режим террора.

Глава 4
Невротическая гордость

Невротик прикладывает поистине невероятные усилия, чтобы достичь совершенства, и даже верит, что у него получилось, однако не достигает того, в чем отчаянно нуждается, а именно самоуважения и уверенности в себе. Богоподобный в представлениях о себе, он не обладает и толикой обычной земной уверенности, которой обладает самый простой пастух. Высокое положение, которого он может достигнуть, слава, которую он может обрести, делают его самонадеянным, но не гарантируют ему внутренней безопасности. В глубине души он по-прежнему чувствует себя ненужным, без причин обижается и нуждается в постоянных подтверждениях своей ценности. Он может чувствовать себя сильным и значительным, пока у него в руках власть и влияние, пока его поддерживают восхищением и уважением. Но все эти чувства избранности легко исчезают, когда чужие люди отказывают ему в этой поддержке, когда он терпит неудачу, когда он предоставлен самому себе. Царство небесное внутри нас, его нельзя затолкнуть в нас извне.

Давайте рассмотрим, что происходит с уверенностью в себе в ходе невротического развития. Чтобы у ребенка росла уверенность в себе, он нуждается в помощи. Ему нужны тепло, доброе отношение, забота, защита, атмосфера доверия, поощрение его деятельности, разумная дисциплина. Когда все это есть, у него развивается, используя удачный термин Мари Райзи[23]23
  М. Райзи. «Психоанализ и образование» (Marie I. Rasey. «Psychoanalytic and Education»). Доклад на заседании Ассоциации развития психоанализа (Association for Advancement of Psychoanalysis, 1946).


[Закрыть], «базальная уверенность», которая включает уверенность в себе и в других.

Но вместо благоприятных влияний ребенок испытывает совсем другие, которые вредят его здоровому росту. Мы уже обсуждали эти факторы и их общие эффекты в первой главе. Здесь я хотела бы добавить еще несколько причин, по которым ребенку особенно трудно достичь правильной самооценки. Безоглядное восхищение может непомерно раздуть его чувство собственной значимости. Ему покажется, что родители в нем нуждаются, любят и одобряют его не за то, какой он есть, а за то, что он реализует их потребность в восхищении, престиже или власти. Жесткие требования соответствовать нормам совершенства могут пробудить в ребенке чувство неполноценности, если вдруг он окажется не в состоянии выполнить такие требования. За проступки или плохие оценки в школе его порицают, а хорошее поведение и хорошие отметки принимаются как должное. Попытки независимости и самостоятельности высмеиваются. Когда все эти факторы сочетаются с недостатком искреннего тепла и интереса к нему, он начинает ощущать свою никчемность и ненужность или, по крайней мере, ему кажется, что он ничего не стоит, пока он такой, какой есть, а не стал кем-то другим.

Хуже того, невротическое развитие, инициированное ранними неблагоприятными обстоятельствами, ослабляет основу его существа. Он отчуждается от себя и раздваивается. Его самоидеализация – попытка возместить причиненный ущерб, возвысившись в воображении над другими и над презренной реальностью. И, как в пакте с дьяволом, он получает мнимую, а иногда и реальную славу. Но когда с этого дара слетает позолота, становится ясно, что вместо твердой уверенности он получил невротическую гордость – ценность весьма сомнительную. Эти два качества очень похожи, и вполне понятно, что их путают. В одном старом издании Вебстера, например, есть такое определение гордости: это самоуважение, основанное на реальных или воображаемых заслугах. Границы между реальными и воображаемыми заслугами выставлены, но в обоих случаях говорится о «самоуважении», словно и нет никакой разницы.

Путаница возникает еще и потому, что большинство пациентов расценивают уверенность в себе как некое загадочное качество, возникающее из ничего, но очень востребованное. Вполне логично, что они ждут, что психоаналитик каким-то чудом наколдует ее. Я как-то смотрела один мультфильм: зайцу и мыши впрыснули шприцем храбрость, они увеличились раз в пять, обнаглели и воспылали неукротимой воинственностью.

Пациенты не понимают (и упорно не желают понять) прямой причинно-следственной связи между существующими качествами личности и уверенностью в себе. Эта связь не менее очевидная, чем зависимость финансового положения человека от его имущества, сбережений и умения зарабатывать. Если с этим все в порядке, у него будет чувство экономической безопасности. Рассмотрим другой пример – уверенность рыбака опирается на такие конкретные вещи, как прочная лодка, крепкие сети, знания о погоде и море, крепость его мышц.

Что касается требуемых качеств личности, то до известной степени они зависят от культуры, в которой мы живем. Нормы западных цивилизаций – это независимые убеждения и умение действовать в соответствии с ними, способность полагаться на себя, основанная на оценке собственных ресурсов, умение брать на себя ответственность, реалистичный подход к собственным качествам, возможностям и ограничениям, сила и прямота чувств, желание устанавливать и поддерживать хорошие отношения с людьми. Высокий уровень этих параметров субъективно ощущается как уверенность в себе. Чем ниже их уровень, тем более слабой будет уверенность в себе.

Точно так же здоровая гордость основана на реальных фактах. Это может быть заслуженная высокая оценка своих особых достижений, например гордость за смелый поступок или отличную работу. Или же гордость может реализовываться как всеобъемлющее чувство собственной ценности, спокойное чувство собственного достоинства.

Размышляя о чрезвычайной чувствительности невротика к обидам, мы рассматриваем ее как отросток здоровой гордости. Однако существенная разница между ними не количественная, а качественная, как мы уже выясняли не раз. При их сравнении мы увидим, что наша невротическая гордость основана на придуманных вещах, и все они принадлежат «парадному портрету» нас самих и предназначены восхвалять и поддерживать эту нашу славу. Эти качества могут быть навязанными извне (престижными ценностями), также они могут быть самонадеянно приписанными себе свойствами или способностями.

Из различных видов невротической гордости наиболее нормальной кажется гордость престижными ценностями. Для нашей цивилизации вполне естественно гордиться тем, что у тебя красивая девушка, или тем, что ты из хорошей семьи, или местный уроженец-южанин или, наоборот, из Новой Англии, или своей политической или профессиональной принадлежностью, или тем, что ты на короткой ноге с важными людьми, популярен, имеешь хорошую машину и живешь в престижном районе.

Этот вид гордости менее всего типичен для невроза. Для многих людей с серьезными невротическими расстройствами эти вещи значат не больше, чем для относительно здорового человека; для многих других они значат куда меньше, а иной раз и вообще ничего не значат. Но встречаются и люди, которые вложили в эти символы престижа всю свою невротическую гордость, для которых они важны настолько, что вся их жизнь вращается вокруг них и все лучшее отдается им на потребу. Для таких людей только абсолют имеет право ассоциироваться с престижными группами, только абсолют имеет право быть связующим звеном с выдающимися институтами. Конечно, вся их лихорадочная деятельность подвергается рационализации – это «искренний интерес», «законное желание продвинуться». Все, что работает на престиж, поднимает настроение; любая неудача группы в увеличении престижа такой личности и, наоборот, любое уменьшение престижа самой группы вызывает все реакции оскорбленной гордости. Например, то, что кто-то из семьи выкладывается полностью для блага «семейного гнездышка» или психически болен, может стать тяжелым ударом для невротической гордости человека, который прикрывался особой заботой об этом родственнике. Что говорить, множество женщин предпочтут совсем не идти в ресторан или в театр, чем идти туда без сопровождения мужчины.

Все это похоже на то, что антропологи рассказывают нам о жизни первобытных людей, у которых индивид считает себя и является в первую очередь частью группы. При этом гордость распространяется не на нечто личное, а на институты и деятельность групп. Несмотря на внешнее сходство, эти процессы различны. Основное различие состоит в том, что невротик в глубине души не чувствует себя с группой единым целым. Он не считает себя ее частью, у него нет чувства принадлежности к ней – она всего лишь инструмент для повышения личного престижа.

Хотя человека могут снедать мысли и погоня за престижем и мысленно он возносится и падает вместе с ним, как невротическую проблему, подлежащую психоанализу, это рассматривают не часто – возможно, так случается сплошь и рядом, возможно, это выглядит культурным стереотипом, а возможно, сам психоаналитик не свободен от этого недуга. А недуг это разрушительный, потому что заставляет человека все время изыскивать «удобные случаи» – то есть делает оппортунистичным, нарушая тем самым его цельность. Это далеко не норма, напротив, это указание на серьезные нарушения. На самом деле это происходит с тем, кто так глубоко отчужден от себя, что даже его гордость во многом лежит вне его самого.

Хуже того, невротическая гордость зиждется на качествах, которые человек присваивает себе безо всяких оснований, – на тех, которые принадлежат его особому идеальному образу. В этом четко проступает природа невротической гордости. Невротик гордится не собой, не тем, кто он есть. Зная о его искаженном взгляде на себя, мы не удивляемся, что его гордость игнорирует трудности и ограничения. Но его гордость этим не ограничивается. На самом деле он вовсе не гордится своими подлинными качествами. Он может сознавать их, но не отчетливо; он может отрицать их. Но даже осознавая их, он не желает придавать им важности. Например, психоаналитик акцентирует его внимание на большой работоспособности или стойкости, с которой он прокладывает свой путь в жизни, или напоминает, что, несмотря на свои проблемы, он написал хорошую книгу, – пациент фигурально или буквально пожимает плечами и равнодушно пропускает похвалу мимо ушей. Особенно малоценно для него то, что, по его мнению, только стремление, а не достижение. Например, он сбрасывает со счетов свое честное стремление добраться до корней своих нарушений, которые выявляются в ходе серьезных попыток продолжать анализ и самоанализ.

В мировой литературе Пер Гюнт может служить этому блестящим примером. Его настоящие качества – большой ум, дух искателя приключений, жизнелюбие – не нашли особого применения. Но он гордится тем, что ему как раз и не удалось – «быть самим собой». На самом деле он был (в своем представлении о себе) не собой, а своим идеалом, с неограниченной «свободой» и неограниченными силами. (Он поднял свой безграничный эгоцентризм до высот жизненной философии своим афоризмом: «Будь самим собой», что, как говорит нам Ибсен, является в его случае облагороженным законом: «Упивайся самим собой».)

Среди наших пациентов Пер Гюнт не такая уж редкость. Такой пациент страстно желает сохранить иллюзии своей святости, выдающегося ума, абсолютного самообладания и т. д.; можно подумать, что его «индивидуальность» исчезнет, отступи он хоть на дюйм в сторону от таких оценок, которые дает своим качествам. Воображение само по себе способно стать высшей ценностью, не важно, для чего оно используется, потому что оно позволяет своему хозяину взирать сверху вниз на серых бескрылых людишек, озабоченных правдой. Пациент, конечно, не произнесет этого слова – «правда», а будет туманно рассуждать о «быте». Например, один пациент, чьи требования было настолько грандиозными, что он ожидал, что весь мир должен быть к его услугам, – сперва занял адекватную и четкую позицию по отношению к своему требованию, назвав его абсурдным и даже «унизительным». Но на следующий день его гордость взяла верх: требование стало теперь «величественным созданием духа». Истинное значение иррационального требования было размыто, и гордость торжествовала в воображении.

Но чаще гордость привязана не к воображению, а ко всем умственным процессам – интеллекту, рассудку, силе воли. Безграничное могущество, которое невротик себе приписывает, – это в конечном счете могущество его разума. И ничего удивительного, что он очарован и горд им. Идеальный образ – продукт его воображения. Но он не создается в мечтах перед сном и во сне. Непрерывная работа интеллекта и воображения, в основном бессознательная, идет ради поддержания вымышленного мира. Она осуществляется путем рационализации, за счет оправдания экстернализации и совмещения несовместимого – короче говоря, теми путями, которыми можно заставить вещи казаться не такими, каковы они есть. Чем более человек отчуждается от себя, тем более его рассудок становится высшей реальностью («Люди не существуют вне моих мыслей. Я сам вне их не существую».). Как и Леди из Шалотта[24]24
  Леди из Шалотта – по легенде, дева, которая томится в зачарованном замке. Проклятие, наложенное на нее, сбудется, когда она увидит башни Камелота. С внешним миром она общается через волшебное зеркало, в котором может видеть отражение всего, что происходит в Камелоте. – Примеч. ред.


[Закрыть], невротик отказывается видеть реальность непосредственно, он видит ее только в зеркале. Скажем точнее: он глядит в зеркало только своих мыслей о мире и себе. Поэтому гордость интеллектом или, скорее, верховенством рассудка не ограничена кругом тех, кто занят интеллектуальным трудом, а является свойством всех невротиков.

Также гордость связывается с возможностями и привилегиями, на которые невротик претендует, по его мнению, законно. Таким образом, он может гордиться иллюзорной неуязвимостью, которая в физическом плане означает претензию никогда не болеть и всегда оставаться невредимым, а в психическом – никогда не страдать от душевных ран. Зачастую для «любимца богов» гордость за свою удачу становится вопросом чести: не подхватить заразу в охваченном малярией районе, выиграть в азартной игре или не попасть под дождь во время экскурсии.

Вопрос гордости во всех неврозах – эффективно заявить о своих требованиях. Те, кто претендует получить все ни за что, гордятся, если им удалось вынудить других быть на побегушках, бесплатно лечить или даже давать им деньги. Другие, которые считают, что имеют право распоряжаться чужой жизнью, воспринимают как удар по гордости, если опекаемый не спешит следовать их совету или делает что-то как считает нужным, не спросив их мнения. Третьи считают незначительный стресс достаточным поводом, чтобы снять с себя все обязательства. Эти люди гордятся, если добьются сочувствия и прощения, и чувствуют себя оскорбленными, если другой человек остался критично настроенным.