Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

У всех этих механизмов наблюдается общая тенденция – отказ принять на себя ответственность. Забываем ли мы то, чем нам не стоит гордиться, или приукрашиваем, или обвиняем кого-то другого – мы хотим сохранить лицо, но не признаемся в этом откровенно. Боязнь ответственности можно спрятать за псевдообъективностью. Пациент может вполне проницательно наблюдать за собой и давать вполне точный отчет о том, что ему в себе не нравится. Со стороны это выглядит как восприимчивость и честность с собой. Но «он» может быть всего лишь умным наблюдателем за стеснительным, полным страхов или высокомерно требовательным парнем. Следовательно, поскольку он за этого парня не отвечает, его гордость молчит, тем более что ее проблески озаряют как раз способность быть острым объективным наблюдателем.

Другие мало заботятся об объективности к себе или даже о правде. Но когда такой пациент, несмотря на то что его установка влечет за собой уклончивость всех направлений, все-таки осознает у себя некоторые невротические тенденции, он может провести искусное разграничение между «собой» и своим «неврозом» или своим «бессознательным». Его «невроз» – это что-то загадочное, не имеющее ничего общего с «ним». Не удивительно ли это? Выходит, для него – это средство сохранить не просто лицо, а жизнь или, по крайней мере, здоровье. Уязвимость его гордости принимает столь грандиозные размеры, что он надорвался бы, признав наличие у себя расстройств.

И последнее средство сохранить лицо, о котором следует здесь упомянуть, – это юмор. Разумеется, это признак внутреннего освобождения, когда пациент способен прямо признать свои трудности и принять их с долей юмора. Но иногда пациенты в начале психоанализа непрерывно сыпят шутками в свой адрес или столь драматически преувеличивают свои трудности, что те переходят в разряд забавных, и в то же время эти пациенты до абсурда чувствительны к любой критике. В этих случаях юмор используется как средство вытащить жало стыда, который иначе не стерпеть.

Итак, есть разные средства залечить ущемленную гордость. Но она так уязвима и чувствительна, что хочет и на будущее обеспечить себя средствами защиты. Невротик создает искусную систему избеганий в надежде обойти будущие острые углы для его гордости. Для него это тоже автоматический процесс. Он не отдает себе отчет, что хочет избежать чего-либо, потому что это может ранить его гордость, – он просто избегает этого, часто неосознанно. Процесс этот касается и деятельности, и отношений с людьми и может серьезно препятствовать его реалистическим стремлениям и усилиям. Если процесс затрагивает большие области, то фактически жизнь человека становится совсем не такой, как ему мечталось. Скажем, он не начинает никакого серьезного дела, к которому чувствует склонность, из страха, что ему не удастся дойти до самой вершины успеха. Он хотел бы стать писателем или художником, но боится начать. Он хотел бы поухаживать за девушками, но так страшно получить отказ. Он не хочет путешествовать, чтобы не попадать в неловкие ситуации с администраторами гостиниц и носильщиками. Или он осмеливается ходить только в места, где его хорошо знают, чтобы не почувствовать себя пустым местом рядом с незнакомыми. Он бежит от общества, чтобы не быть там как слон в посудной лавке. В итоге, в соответствии со своим экономическим положением, он или ничем не занимается, или выполняет посредственную работу, строго ограничивая себя в расходах. Во многих смыслах он живет ниже уровня своих возможностей. Время идет, и вот ему уже становится необходимо держаться от других все дальше и дальше, потому что он не может посмотреть правде в глаза и признать, что плетется в хвосте своей возрастной группы и, следовательно, избегает сравнений и вопросов о своей работе. Чтобы как-то удержаться в своей жизни, ему необходимо глубже окопаться в своем вымышленном мире, в мире фантазии. Но все эти меры только прикрытие, а не лекарство для его гордости, поэтому он может начать взращивать свой невроз, потому что невроз становится его алиби, оправданием отсутствия достижений.

И все же это крайний случай, добавлю, что гордость не единственный, хотя и существенный фактор, отвечающий за такое развитие. Чаще избегания ограничиваются отдельными областями. Человек предпочитает быть активным и результативным в тех сферах, где у него меньше запретов и которые служат его славе. Например, он может много и успешно трудиться и в то же время сторониться людей. Или он может чувствовать себя спокойно в общественной жизни или в роли Дон Жуана, но не отваживается на серьезную работу, которая, скорее всего, станет вызовом его способностям. Ему комфортно в роли организатора, но он избегает любых личных отношений, потому что они делают его уязвимым. Среди множества страхов, сопряженных с эмоциональной вовлеченностью (невротическая замкнутость), страх перед оскорблением гордости главенствует. Кроме того, по многим причинам человека может особенно волновать перспектива не добиться ошеломительного успеха у противоположного пола. Например, мужчина бессознательно предчувствует, что стоит ему подойти к женщине или вступить с ней в связь, его гордость будет поставлена под удар. Женщина – это прежде всего угроза его гордости. Этот страх может быть достаточно силен, чтобы пересмотреть свои отношения с женщинами и начать избегать гетеросексуальных контактов. Это не единственный запрет, который обусловливает переход к гомосексуальности, но он вносит свою лепту в предпочтение людей своего пола. Гордость – враг любви.

Избегание может относиться к различным специфическим вещам. Кто-то избегает публичных выступлений, кто-то – спорта, кто-то – телефонных звонков. Если есть кому вместо него позвонить, принять решение или поговорить с квартирной хозяйкой, пусть он это и сделает. Наиболее вероятно, что в таких конкретных вещах человек осознает свое увиливание, но в более широких областях он часто прикрывается расплывчатой установкой «Я не могу» или «Мне все равно».

Эти избегания основаны на действии двух принципов, определяющих их характер. Первый – ограничение жизни гарантирует безопасность. Безопаснее отказываться, уходить, отвергать, чем рисковать своей гордостью. Наверное, ничто не демонстрирует столь убедительно, насколько гордость сильнее, как готовность ограничить свою жизнь до убожества. Второй принцип – безопаснее не пытаться, чем пытаться и проиграть. Эта установка ставит на избегание печать окончательности, потому что лишает человека даже шанса постепенно преодолеть свои трудности, какими бы они ни были. Второй принцип нереалистичен, даже исходя из невротических предпосылок, потому что цена за него не только ненужные ограничения жизни, но и глубочайший ущерб гордости, которые в перспективе принесут сами избегания. Но конечно, невротик не думает о будущем. Он озабочен только тем, что ошибется здесь и сейчас, и его за это ждет осуждение. Если он не будет делать никаких попыток, то и последствий никаких не будет. Он сумеет найти оправдание. По крайней мере, он успокоит себя мыслью, что если бы попытался, то мог бы сдать экзамены, найти лучшую работу, завоевать эту женщину. Часто его заносит и в более фантастические мечты: «Займись я музыкой или писательским ремеслом, я превзошел бы Шопена или Бальзака».

Во многих случаях избегания простираются до наших желаний; иными словами, они вбирают в себя наши желания. Мы говорили о людях, для которых не получить желаемого равносильно позорному поражению. Тогда само желание становится слишком большим риском. Однако такое насильное ограничение желаний означает резкое ограничение нашей жизни. Иногда человек должен избегать любой мысли, которая могла бы задеть его гордость. Самое серьезное из подобных избеганий – это бегство от мыслей о смерти. Ему кажется кощунством сама идея, что придется состариться и умереть, как и прочим смертным. Дориан Грей из романа Оскара Уайльда – художественный символ гордости за вечную молодость.

Развитие гордости – логическое разрешение, высшая точка и закрепление процесса, начатого погоней за славой. Сначала у человека возникают относительно безобидные фантазии, в которых он отводит себе главную роль. Далее он продолжает взращивать свой идеальный образ, образ того, кем он «на самом деле» является, кем мог бы быть, должен быть. Затем наступает время сделать решительный шаг: реальное Я затушевывается, и энергия самореализации переключается на воплощение в жизнь идеального образа Я. Посредством требований он пытается отстоять свое место в мире, место, достойное значительности этого идеального образа и поддерживающее его. Все эти надо заставляют его воплощать свое совершенство в действительность. И наконец, он должен выработать систему личных ценностей, похожую на Министерство правды в романе Джорджа Оруэлла «1984», диктующую, что любить и развивать в себе, что прославлять, чем гордиться. Но эта система ценностей обязательно также должна определять, что отвергать, презирать, ненавидеть, чего стыдиться, к чему испытывать отвращение. Одна система не может действовать без другой. Гордость и ненависть к себе тесно связаны: это разные стороны единого процесса.

Глава 5
Ненависть и презрение к себе

Мы проследили, как, начиная с самоидеализации, невротическое развитие с безупречной логикой, шаг за шагом превращает систему ценностей в феномен невротической гордости. Это развитие на самом деле сложнее, чем мы видели до сих пор. Его усугубляет и осложняет другой, одновременно протекающий процесс, на первый взгляд противоположный, но также активированный самоидеализацией.

Попробую объяснить короче. Когда человек смещает «центр тяжести» своей личности на идеальное Я, он не просто возвеличивает себя; в искаженной перспективе вырастает перед ним и его Я – он сам, каким он является в настоящий момент, его тело, его сознание, здоровое и невротическое. Возвеличенное Я становится не только призраком, за которым он гонится, оно становится мерой, которой мерится его существо. И это существо, если взглянуть на него глазами богоподобного совершенства, предстает таким невзрачным, что он не может не презирать его. Хуже того, и это становится более важным, что человек, которым он является в действительности, продолжает мешать ему, причем особенно мешать в его погоне за славой, и поэтому он обречен ненавидеть «его», то есть самого себя. И поскольку гордость и ненависть к себе на самом деле представляют единое целое, я предлагаю называть всю совокупность этих факторов обычным словом: гордыня. Во всем процессе есть еще одна, новая для нас грань, способная изменить наш взгляд на него. Это ненависть к себе. Но мы специально откладывали до сих пор вопрос о ненависти к себе, чтобы сперва заручиться ясным представлением о непосредственном влечении к воплощению в жизнь идеального себя. Теперь перед нами задача дополнить картину.

Пусть наш Пигмалион сколь угодно неистово пытается переделать себя в сверкающее, великолепное существо – его попытки обречены на провал. В лучшем случае он может устранить из поля своего зрения некоторые досадные несовпадения с идеалом, но они продолжают назойливо привлекать его внимание. Факт остается фактом – ему всегда приходится жить с самим собой: когда он ест, спит, моется, работает или занимается любовью. Иногда он думает, что все пошло бы по-другому, если бы только он развелся с женой, перешел на другую работу, переехал в другую квартиру, отправился в путешествие; но от себя все равно не убежишь. Даже если все его функции отлажены, как в хорошо смазанном механизме, все равно действуют ограничения – времени, сил, терпения; они присутствуют у любого человека.

Ситуация станет яснее, если мы представим себе двух человек. Один – уникальное, идеальное существо, а второй – чужой, посторонний человек (наличное Я), который крутится рядом, всюду лезет, мешает, все путает. Описание конфликта как конфликта между «ним» и «чужим» получается вполне уместным, полностью подходящим к тому, что чувствует наш Пигмалион. Скажу больше, даже если он сбросит со счета фактические неувязки, как не относящиеся к делу или к нему самому, он никогда не сможет убежать от себя так далеко, чтобы «не отмечать»[26]26
  См. «Невротическая личность нашего времени», где я использовала термин «отмечать», которым описывала тот факт, что мы в глубине души знаем, что происходит, пусть даже происходящее и не достигает нашего сознания.


[Закрыть] их. Он может достичь успеха, дела его могут идти в гору, или он просто будет уноситься на крыльях фантазии к сказочным достижениям, но тем не менее ему не избавиться от чувства неполноценности или незащищенности. День за днем его будет грызть осознание, что он обманщик, подделка, уродец – и это мучительное чувство он не сможет объяснить. Его глубинное знание о себе недвусмысленно проявляется в его сновидениях, когда он близок к себе настоящему.

Эта реальность довольно болезненно вторгается в его явное пространство и распознается безошибочно. Богоподобный в своем воображении, в обществе он посредственность. Ему бы хотелось произвести неизгладимое впечатление на этого человека, а у него трясутся руки, он заикается или краснеет. Ощущая себя героем-любовником, он вдруг не сможет возбудиться. Ведя в своем воображении настоящий мужской разговор с шефом, в жизни он способен выдавить только глупую улыбку. Меткое замечание, которое могло бы выиграть спор и раз и навсегда все уладить, приходит ему в голову только на следующий день. Постоянно переедая, он хочет сравниться с эльфом в гибкости и изяществе, но это никак не получается, потому что он не в силах ограничить себя в еде. Наличное, данное в опыте Я, становится досадной, оскорбительной помехой, чужим человеком, с которым по недоразумению оказалось связанным идеальное Я, и оно поворачивается к этому чужаку, источая ненависть и презрение. Наличное Я становится жертвой возгордившегося идеального Я.

Ненависть к себе обнаруживает раскол личности, начавшийся с сотворения идеального Я. Присутствие ненависти означает, что идет война. Так и есть, это существенная характеристика каждого невротика: он воюет с самим собой. На самом деле присутствуют два, вполне обоснованных различных конфликта. Один из них – внутри его гордыни. Как мы увидим позднее, это потенциальный конфликт между влечением к захвату и влечением к смирению. Другой, более глубокий конфликт, это конфликт между гордыней и реальным Я. Реальное Я подавляется гордыней при восхождении к власти и тем самым оттесняется на задний план, но все еще потенциально могущественно и может при благоприятных обстоятельствах вновь войти в полную силу. Характеристики и фазы его развития мы обсудим в следующей главе.

Развитие второго конфликта в начале психоанализа не очевидно. Но по мере того, как смиряется гордыня и человек становится ближе к самому себе, начинает разбираться в своих чувствах и понимать, чего он хочет, постепенно отвоевывая свободу выбора, принимает решения и берет на себя ответственность, – противостоящие силы группируются в боевой порядок. Начинается открытый бой гордыни с реальным Я. Ненависть к себе атакует уже не ограничения и недостатки наличного Я, а зарождающиеся конструктивные силы реального Я. Это конфликт большего масштаба, чем любой другой невротический конфликт, о котором говорилось до сих пор. Я предлагаю называть его центральным внутренними конфликтом[27]27
  Вслед за доктором Мюриэл Айвимей (Muriel Ivimey).


[Закрыть].

Я бы хотела добавить здесь теоретическое замечание, помогающее более четкому пониманию конфликта. Ранее, в других моих книгах, я использовала термин «невротический конфликт», имея в виду конфликт между двумя несовместимыми компульсивными влечениями. Но центральный внутренний конфликт – это конфликт между здоровыми и невротическими, конструктивными и деструктивными силами. Поэтому имеет смысл расширить наше определение и сказать, что невротический конфликт может быть как между двумя невротическими силами, так и между здоровыми и невротическими силами. Это важное различие не только для прояснения терминологии. Есть две причины, по которым конфликт между гордыней и реальным Я способен с максимальной силой расколоть нас, чем другие конфликты. Первая причина – в различии между частичной и полной вовлеченностью в конфликт. Если провести аналогию с государством, это различие между столкновением групповых интересов и гражданской войной. Вторая причина состоит в том факте, что отчаянную борьбу за жизнь ведет самая сердцевина нашего существа, наше реальное Я со своей способностью к росту.

Ненависть к реальному Я больше удалена от осознания, чем ненависть к ограничениям наличного Я, но она создает неиссякаемый гейзер ненависти к себе, пусть даже на передний план выступает ненависть к ограничениям наличного Я. Следовательно, ненависть к реальному Я может проявляться почти в чистом виде, тогда как ненависть к наличному Я – всегда комплексное явление. Если, например, наша ненависть к себе выражается как беспощадное осуждение за «эгоизм», то есть за любую попытку сделать что-либо для себя, она, может быть (и даже точно), является как расплатой за несоответствие абсолюту святости, так и способом раздавить наше реальное Я.

Немецкий поэт Христиан Моргенштерн очень точно изобразил природу ненависти к себе в стихотворении «Растет моя горечь» (сборник «На многих путях». Мюнхен, 1921):

 
Я стану жертвой самого себя —
Во мне живет другой, тот, кем я мог бы быть,
И он меня пожрет в конце концов.
Он словно конь, что, вскачь летя,
Волочит по земле беднягу, к нему привязанного,
Словно колесо, в котором я верчусь, не взвидя света.
Он фурии подобен, что вцепилась
В окаменевшую от страха жертву. Он – вампир,
Мне сердца кровь сосущий каждой ночью.
 

Поэт в нескольких строчках описал весь процесс. Мы можем возненавидеть себя выматывающей и мучительной ненавистью, настолько деструктивной, что окажемся беспомощны против нее и физически себя разрушим. Но мы ненавидим себя не потому, что ничего не стоим, а потому, что нас тянет вывернуться наизнанку, прыгнуть выше головы. Ненависть, заключает поэт, появляется в результате расхождения между тем, кем я мог бы быть, и тем, что я из себя представляю. И это не просто раскол, это жестокая, смертельная битва.

Власть и упорство ненависти к себе порой удивляют даже психоаналитика, знакомого с методами ее воздействия. Пытаясь найти причины глубокой ненависти, мы должны понять причины неистовости возгордившегося Я, чувствующего, что наличное Я на каждом шагу унижает его, мешает взлететь. Мы также должны принять во внимание, какую важную роль играет эта ярость. Сколько бы невротик ни пытался относиться к себе как к бесплотному духу, его жизнь и результат погони за славой зависят от наличного Я. Если он убьет ненавистное Я, он убьет и возвышенное Я, как Дориан Грей, вонзивший нож в свой портрет, на котором, как в зеркале, отразилась его деградация. Только эта зависимость не позволяет самоубийству стать логическим завершением ненависти к себе. На самом деле самоубийства случаются сравнительно редко, в результате сочетания нескольких факторов, из которых ненависть к себе – далеко не единственный. С другой стороны, зависимость делает ненависть к себе чересчур жестокой и беспощадной, как это бывает в случае любой бессильной ярости.

Ненависть к себе развивается не только в результате самовозвеличивания, но и служит для его поддержания. Точнее, она служит заманчивой идее воплотить идеальное Я и обрести цельность, достигнув максимальных высот, оставив за бортом все, что этому противоречит. Сам факт осуждения несовершенства подтверждает богоподобные нормы, с которыми человек себя отождествляет. Эту функцию ненависти к себе мы наблюдаем при психоанализе. Когда мы открываем ненависть пациента к себе, у нас может возникнуть предположение, что пациент немедленно захочет от нее избавиться. Действительно, иногда подобная здоровая реакция наблюдается. Но чаще нам приходится иметь дело с двойственностью пациента. Он не может не признавать обременительность и последствия ненависти к себе, но может считать, что попытка скинуть ярмо приведет к худшим последствиям. Он будет убедительно настаивать на ценностях высоких норм и подчеркивать опасность распуститься при снисходительном к себе отношении. Или же он постепенно откроется нам, что вполне заслуживает того презрения, с которым относится к себе, а такое убеждение указывает, что он еще не способен принять себя на более мягких условиях, чем его жесткие завышенные нормы.

Третий фактор, делающий ненависть к себе столь жестокой и беспощадной, мы уже упоминали. Это отчуждение от себя. Проще говоря, невротик вообще не испытывает никаких чувств к себе. Прежде чем он решится на конструктивные шаги через осознание того, что он ломает себя, он должен хотя бы почувствовать свои страдания, пожалеть себя. Или в другом аспекте, он должен откровенно признаться себе в собственных желаниях, прежде чем осознание, что он сам себя фрустрирует, начнет беспокоить его или как минимум интересовать.

Но сознается ли ненависть к себе? То, что образно выражено в «Гамлете», «Ричарде III» или в приведенном выше стихотворении, не просто проницательный взгляд поэта на муки человеческой души. Многие люди переживают ненависть к себе или презрение к себе как таковое, это может длиться мгновения, а может и несколько лет. В них может вдруг вспыхнуть чувство «Я ненавижу себя» или «Я презираю себя», они могут гневаться на себя. Но такое обострение ненависти к себе случается только в периоды несчастья и забывается, когда все улаживается. И, как правило, даже не возникает мысли о том, не были ли эти чувства или мысли чем-то большим, чем временная реакция на «неудачу», «глупость», ощущение плохого поступка или на осознание внутрипсихического препятствия. Следовательно, не возникает и осознания гибельной и длительной ненависти к себе.

Если говорить о форме ненависти к себе, выражающейся в самообвинениях, то из-за разной степени ее осознания трудно делать какие-то обобщения. Невротики, которые спрятались в скорлупе собственной правоты, так заглушают голос самообвинения, что осознания уже достигать нечему. В противоположность им смиренный тип личности откровенно выражает свое чувство вины и изливает упреки самому себе или обнаруживает наличие таких чувств постоянными извинениями либо самооправданиями. Словом, в каждом случае степень осознания весьма различна. Далее мы обсудим индивидуальные различия. Но неверно из этого делать вывод, будто смиренный тип личности осознает свою ненависть к себе, потому что даже невротики, осознающие свои самообвинения, не осознают ни их силу, ни их разрушительный характер. Они не осознают и бесполезность самообвинений, им больше по душе считать их доказательством своей высокой нравственной чувствительности. У них нет ни малейших сомнений в их обоснованности, их и не может быть, пока они судят себя по меркам богоподобного совершенства.

Однако почти все невротики осознают результат ненависти к себе: чувство вины и неполноценности, чувство, что их что-то гложет и терзает. Но они ни в малейшей степени не сознают, что сами вызывают у себя эти мучительные чувства, сами предпочитают себя так низко оценивать. И даже нежнейшие ростки имеющегося у них осознания может вырвать с корнем невротическая гордость. Вместо того чтобы страдать от чувства задавленности, они гордятся «отсутствием эгоизма», «аскетизмом», «жертвенностью», «верностью долгу», которые, словно тонкая рогожка, прикрывают бездну грехов против самого себя.

Наш вывод на основе этих наблюдений состоит в том, что ненависть к себе по всей своей сути – бессознательный процесс. Психоанализ показывает, что для пациента жизненно важно не сознавать влияния этого процесса. Это основная причина того, что основная его часть обычно экстернализуется, то есть переживается как происходящее не внутри самого индивида, а между ним и внешним миром. Экстернализацию ненависти к себе мы можем условно определить как активную и пассивную. В активном случае это попытка развернуть ненависть наружу, направив ее на жизнь, судьбу, общественные институты или на людей. В пассивном случае ненависть остается направленной на самого человека, но переживается как исходящая извне. В обоих случаях напряжение внутреннего конфликта переходит в межличностный и постепенно слабеет. В дальнейшем мы обсудим особые формы, которые может принимать этот процесс, и его влияние на межчеловеческие отношения. Я говорю о нем сейчас потому, что многие виды ненависти к себе доступнее всего для наблюдения и описания в их экстернализованных формах.

Ненависть к себе выражается в точности так же, как ненависть в межличностных отношениях. Для последних можем привести пример на историческом материале, еще свежем в нашей памяти. Гитлер ненавидел евреев, запугивал и обвинял их во всех грехах, унижал, поносил их публично, грабил и отнимал их собственность под любыми предлогами и без них, лишал надежды на будущее и в довершение использовал пытки и санкционировал массовые убийства. В более цивилизованном и замаскированном виде мы можем наблюдать все эти выражения ненависти в повседневной жизни, в семьях или между конкурентами.

Теперь мы должны изучить основные выражения ненависти к себе и их непосредственное влияние на индивида. Все они уже были подмечены великими писателями. В психиатрической литературе большая часть представленных данных (со времен Фрейда) была описана как самообвинение, самоумаление, чувство неполноценности, неспособность радоваться, прямые саморазрушительные действия, мазохистские склонности. Но, помимо теории Фрейда об инстинкте смерти и дальнейших работ, проведенных Францем Александером и Карлом Меннингером[28]28
  Ф. Александер. «Психоанализ личности в целом» (Franz Alexander. «The psychoanalysis of the Total Personality»). 1930; К. Меннингер. «Человек против себя» (Karl A. Menninger. «Man Against Himself»). 1938.


[Закрыть], не было предложено ни одной современной теории, которая могла бы объяснить этот феномен. Однако теория Фрейда, хотя и работающая со сходным клиническим материалом, основана на совсем иных предпосылках, чем наши, что в корне меняет понимание рассматриваемых проблем и терапевтический подход к ним. Эти различия будут рассмотрены в последней главе.

Чтобы не потеряться в деталях, предлагаю выделить шесть видов действия или выражения ненависти к себе, помня о том, что все они так или иначе пересекаются друг с другом. Это безжалостные требования к себе, беспощадные самообвинения, презрение к себе, фрустрация себя, мучение себя и саморазрушение.

Когда в предыдущих главах мы обсуждали требования к себе, мы рассматривали их как средство для невротической личности переделать себя под идеальное Я. Но мы также пришли к выводу, что внутренние предписания образуют систему принуждения, свойственную тирании, и что человек может отреагировать шоком и паникой, если выполнить их не получится. Теперь мы имеем достаточный багаж знаний, чтобы лучше понять, что отвечает за принуждение, что делает попытки угодить тирании столь неистовыми и почему реакции на «неудачу» столь глубоки. Ненависть к себе наравне с гордостью определяет невротические надо, и все фурии ненависти к себе срываются с цепи, когда эти надо не выполнены. Примерно так при ограблении грабитель направляет пистолет на человека, говоря «Выворачивай карманы, а не то пристрелю». Но вооруженный грабитель, видимо, человечнее. С ним все же можно договориться и спасти свою жизнь, а вот надо неумолимы. Кроме того, даже если грабитель нас застрелит, при всей необратимости смерти, она кажется не такой жестокой, как пожизненное страдание от ненависти к себе. Процитирую письмо пациента:

«Его реальную суть душит невроз, чудовище Франкенштейна, задуманное для защиты. Разница небольшая – жить в тоталитарном государстве или в собственном неврозе, в любом случае все закончится концлагерем, где все идет к тому в том, чтобы разрушить человека и чтобы ему было как можно больнее»[29]29
  Опубликовано в «Американском психоаналитическом журнале» (American Journal of Psychoanalysis). № IX, 1949.


[Закрыть].

Надо разрушительны по своей природе. Но пока что мы имели возможность наблюдать лишь одну грань их деструктивности: они надевают на человека смирительную рубашку и лишают его внутренней свободы. Допустим, он отточит свои манеры, но это только за счет его спонтанности и подлинности его чувств и убеждений. Цель надо, как и цель любой политической тирании, – в истреблении индивидуальности. Атмосфера, которую они создают, описана Стендалем в романе «Красное и черное» (или Оруэллом в «1984»), в ней любые личные чувства и мысли подозрительны.

Кроме того, уже из содержания многих надо становится ясно, что они носят разрушительный характер. В качестве иллюстрации предлагаю обратить внимание на три надо, которые действуют в условиях болезненной зависимости и в этом контексте получают дальнейшее развитие: «Я должен быть достаточно великодушен, чтобы ни на что не возражать»; «Мне надо заставить ее любить меня»; «Я должен пожертвовать абсолютно всем ради „любви“!» Сочетание этих трех надо действительно не оставляет шансов избежать вечной пытки болезненной зависимостью. Другое частое надо требует от человека полной ответственности за своих родственников, друзей, учеников, подчиненных и т. д. Ему надо решить чьи угодно проблемы для немедленного удовлетворения этого лица. И разумеется, все, что идет не так, идет по его упущению. Если друг или родственник чем-то расстроен, жалуется, критикует, недоволен или что-то требует, такой человек не может не превращаться в беспомощную жертву, которая должна почувствовать свою вину и всем угодить. Как говорил один пациент, «как загнанный управляющий летнего отеля», гость всегда прав. А произошла ли какая-то неприятность по его вине или нет, на самом деле неважно.

Этот процесс прекрасно описан в книге французского писателя Жана Блоха-Мишеля «Свидетель». Главный герой и его брат отправляются рыбачить. Лодка протекает, начинается шторм, и она переворачивается. У брата повреждена нога, он не может плыть среди бушуюших волн. Он обречен утонуть. Герой пытается плыть к берегу, поддерживая брата, но скоро понимает, что сил не хватает. Перед ним встает выбор: утонуть обоим или спастись ему одному. Он это отчетливо понимает и решает спастись. Но он чувствует себя убийцей настолько сильно, что убежден, что все вокруг будут так к нему и относиться. Доводы рассудка бесполезны, пока он исходит из предпосылки, что он должен быть ответствен в любом случае. Конечно, это крайняя ситуация. Но она эмоциональным откликом героя в точности показывает, что чувствует человек, движимый данным надо.

Иногда человек взваливает на себя задачи, губительные для всего его существования. Классический пример такого рода надо – «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского. По теории Раскольникова, ему надо убить человека, чтобы доказать себе свои наполеоновские качества, что он «право имеет». Но Достоевский показывает совсем недвусмысленно, что хотя Раскольников во многом негодует на устройство мира, ничто так не противно его чувствительной душе, как убийство. Ему приходится извести себя до такой степени, чтобы стать способным его совершить. Его переживания отразились во сне о лошаденке, которую пьяный мужик пытается заставить тащить непосильно тяжелую телегу. Нечеловечески жестоко он хлещет ее кнутом и в конце концов забивает до смерти. Раскольников с глубоким состраданием рвется к лошаденке.