Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

Невротическая гордость, основанная на внутренних предписаниях, на первый взгляд создает впечатление более устойчивой, но на самом деле она такая же неустойчивая, как и другие виды гордости, поскольку обязательно переплетена с претензиями. Мать, которая гордится тем, что она идеальная мать, обычно идеальна лишь в своем воображении. Человек, который гордится якобы уникальной честностью, может быть, и не лжет очевидно, но все же пропитан бессознательной или полусознательной нечестностью. Люди, гордые отсутствием в себе эгоизма, хотя и не предъявляют открытых требований, но могут мучить других своей беспомощностью и страданиями, ошибочно принимая свои нельзя на здоровое самоутверждение за добродетель смирения. Кроме того, надо сами по себе не имеют объективной ценности, а могут иметь только субъективную, преследуя невротические цели. Например, невротик может гордиться тем, что не просит и не принимает никакой помощи, даже если разумнее было бы поступить иначе, – с такой проблемой часто сталкиваются социальные работники. Одни гордятся тем, что заключили трудную сделку, другие – тем, что никогда не торгуются, все зависит от их надо: всегда выигрывать или никогда не стремиться к собственной выгоде.

И наконец, можно гордиться самой высотой и непререкаемостью компульсивных норм. Уже одно знание «добра» и «зла» приравнивает человека к Богу, как Змей и обещал Адаму и Еве. Выставив себе сверхвысокие нормы невротической личности, человек считает себя чудом нравственности, и это повод для гордости, неважно, кто он на самом деле и как себя ведет. Проходя психоанализ, он может признать у себя неуемную тоску по престижу, неотчетливое чувство справедливости, мстительность, но все это не делает его скромнее ни на йоту, не заставляет чувствовать себя менее нравственным существом. Эти действительные недостатки для него – не считаются. Его гордость не в том, чтобы быть нравственным, а в том, чтобы знать, каким надо быть. Временами он признает необоснованность своих самоупреков, их ошибочность иногда его даже пугает, но он так и не смягчается в своих требованиях к себе. Ну и пусть он страдает. Разве его страдания не доказывают лишний раз его возвышенную нравственную чуткость? Следовательно, эта пригодная плата за сохранение гордости.

Если мы перейдем от этого обобщенного взгляда к особенностям индивидуальных неврозов, на первых порах картинка покажется пестрой. Оказывается, что ни возьми, это можно связать с гордостью. Одно и то же достоинство одному покажется достойным восхищения, а для другого станет позорной помехой. Кто-то гордится своей грубостью, другой стыдится всего, что могут посчитать за грубость, и гордится своей чувствительностью. У кого-то предмет гордости – его пробивная способность, другой стыдится малейшего намека на нее. Один гордится безграничным доверием к людям, а другой не менее горд своей недоверчивостью.

Но это разнообразие удивляет нас, пока мы рассматриваем особые виды гордости без привязки к личности в целом. Общая структура характера личности формирует общий принцип: потребность невротика гордиться настоятельна до такой степени, что ему невыносима сама мысль о себе как о существе, зажатом в тисках потребностей; поэтому он использует свое воображение, чтобы превратить эти потребности в добродетели, трансформировать их в качества, достойные гордости. Но допускаются в эту трансформацию только те компульсивные потребности, предназначение которых – воплотить свое идеальное Я в действительность. Те же потребности, которые мешают этому влечению, он склонен подавлять, отрицать, презирать.

Его способность бессознательно выворачивать ценности наизнанку совершенно удивительна. Лучшим средством передать это стал бы мультфильм. Данный вид искусства наиболее живо позволяет изобразить, как человек, которого раздражает надпись на стене, берет кисть, закрашивает это место яркими красками и показывает нам с хвастливой гордостью картину своих достоинств. Мы видим, как непоследовательность превращается в безграничную свободу, слепой бунт против общественных норм морали – в стремление «быть выше предрассудков», страх сделать что-нибудь для себя – в святое отсутствие эгоизма, потребность кого-то ублажать – в искреннюю доброту, зависимость – в любовь, использование других – в силу, мстительность – в справедливость, технику фрустрации – в разумную самозащиту, отвращение к труду – в успешное сопротивление «унизительной привычке работать» и т. д.

Эти бессознательные процессы часто напоминают мне о троллях из «Пер Гюнта» Ибсена, для которых «черное белым слывет, уродство слывет красотой, великое – малым, а грязь – чистотой». Самое интересное, что Ибсен примерно так же объясняет это извращение ценностей. Пока ты живешь в самодостаточном мире сна, как Пер Гюнт, ты не можешь быть верен себе. Между двумя мирами нет моста. Различия между ними непреодолимы, чтобы предположить какое-то компромиссное решение. И если ты не верен себе, а выстраиваешь жизнь вокруг своего воображаемого величия, то проматываешь и свои истинные ценности. Шкала ценностей переворачивается, как у троллей. И в этом основной смысл того, о чем говорится в этой главе. Как только мы пускаемся в погоню за славой, мы перестаем быть верными себе. Невротическая гордость во всех ее появлениях – это ложная гордость.

Взяв на вооружение общий принцип, что предметом гордости служат только те склонности, которые работают на идеальное Я, психоаналитик легко проследит скрытую гордость в любой позиции пациента, за которую тот с таким упорством держится. Я бы сказала, что связь между субъективной ценностью черты и невротической гордостью довольно постоянна. Если психоаналитик обнаружит один из этих факторов, он может смело делать предположение, что здесь присутствует и другой. Какой-то из факторов появляется в фокусе внимания первым. Таким образом, в начале психоаналитической работы пациент может гордиться своим цинизмом или своим умением фрустрировать других. И хотя на этом этапе психоаналитик не понимает значения, которое данный фактор имеет в целом для пациента, он может быть уверен, что роль данного фактора в данном неврозе весьма значительная.

Для терапии необходимо, чтобы психоаналитик постепенно нарисовал для себя ясную картину, какие именно виды гордости присутствуют у пациента. Разумеется, пациент не воспринимает влечение, установку или реакцию как проблему, которую необходимо устранить, пока он бессознательно или сознательно гордится ею. Пациент, например, может сознавать свою потребность обманывать других. Для психоаналитика очевидно, что это проблемная склонность, с которой необходимо работать и в конце концов преодолеть, поскольку он отстаивает интересы реального Я пациента. Он понимает компульсивный характер потребности, то, какие нарушения она создает в межличностных отношениях и сколько теряется энергии, которую можно было бы направить в конструктивное русло. Но сам-то пациент как раз считает, сам того не сознавая, что именно его способность всех перехитрить делает его высшим существом, и втайне гордится ею. Следовательно, он заинтересован не в анализе его склонности к обману, а в анализе внутренних факторов, мешающих ему делать это в совершенстве. Пока психоаналитик и пациент не раскрывают свои карты в отношениях, у них различные планы и цели их анализа скрещены, как шпаги.

Невротическая гордость покоится на крайне шатком основании, она неустойчива, как карточный домик, и рассыпается, как и он, от малейшего дуновения. В терминах субъективных переживаний она делает человека уязвимым ровно в той степени, в какой он одержим ею. Ее одинаково легко задеть как снаружи так и изнутри. Типичные реакции уязвленной гордости – стыд и унижение. Нам стыдно, если мы делаем, думаем или чувствуем что-либо, идущее вразрез с нашей гордостью. Мы унижены, если другие делают что-то, задевающее нашу гордость, или, наоборот, не делают того, чего требует от них наша гордость. Анализируя любую реакцию стыда или унижения, представляющуюся нелогичной или не соответствующую происшествию, мы должны задать два вопроса: что в данной ситуации вызвало такой ответ? Какая именно тайная гордость была задета? Эти вопросы тесно связаны между собой, и ни на один из них нельзя ответить быстро. Например, аналитик может знать, что мастурбация вызывает сильнейший стыд у человека, который придерживается благоразумного взгляда на проблему и не стал бы порицать за это других. Здесь вроде бы можно четко определить фактор, провоцирующий стыд. Но так ли это? Мастурбация может означать разное для разных людей, и психоаналитику сложно, не вдавась в детальное изучение, догадаться, какой из многочисленных факторов, имеющих отношение к мастурбации, отвечает за возникающее чувство стыда. Означает ли мастурбация для данного пациента сексуальную активность низшего порядка, поскольку она отстранена от любви? Может быть, в этом случае удовлетворение сильнее, чем при половом акте, и тем самым нарушается представление, что оно должно быть связано только с любовью? Может быть, дело в фантазиях пациента на эту тему? Может быть, она является признанием самому себе в какой-то потребности? Для стоика это значительное снисхождение к самому себе? Означает ли она потерю контроля над собой? И в какой степени аналитику удалось уловить, имеют ли эти факторы отношение к данному случаю, в такой степени он может задаваться вторым вопросом, какую именно гордость пациента задевает мастурбация.

Вторая иллюстрация тоже демонстрирует, насколько необходима точность при разборе факторов, вызывающих стыд или унижение. Многие незамужние женщины глубоко стыдятся того, что у них есть любовник, хотя на сознательном уровне условности их не особо беспокоят. В данном случае важно сперва выяснить, страдает ли гордость женщины из-за связи с любовником. Если так, связан ли стыд с тем, что он недостаточно импозантен или предан? С тем, что она позволяет плохо к себе относиться? С ее зависимостью от него? Или ей стыдно, что у нее вообще есть любовник, независимо от его статуса и качеств? Если так, является ли замужество для нее вопросом престижа? Или ее ситуация (у нее есть любовник, но она остается «одинокой») лишний раз ей доказывает, что она непривлекательна и никчемна? Или ей надо быть выше сексуальных желаний, этакой весталкой?

Часто одна и та же ситуация вызывает разные реакции. Но почти во всех случаях основными оказываются или стыд, или унижение. Девушка отвергла молодого человека, и у него первый вариант – он чувствует, что она унизила его, и реагирует по типу «Да что она о себе думает?», а второй вариант – ему стыдно, что его обаяние или его мужественность не оказались абсолютно неотразимыми. Если во время дискуссии он выразил свое мнение и оно пришлось некстати, то либо его унизили «эти проклятые дураки, которые меня не понимают», либо ему стыдно за свою неловкость. Кто-то на нем заработал, он чувствует, что эксплуататор его унизил, либо ему стыдно, что он не сумел постоять за свои интересы. Его дети не получили высший балл или не очень популярны в школе – этот факт унижает его, и он сердится на детей; либо он стыдится, считая, что так или иначе виноват перед своими детьми.

Эти наблюдения говорят о том, как важно переориентировать наше мышление. Мы склонны придавать слишком большое значение ситуации как таковой и считаем, что именно она определяет наши реакции. Например, если человека поймали на лжи, мы считаем стыд «естественной» реакцией с его стороны. Но другой человек ничего подобного не испытывает, а, наоборот, считает себя униженным теми, кто уличил его, и засыпает их обвинениями. Следовательно, наши реакции определяет не только ситуация, но в значительной степени – наши невротические потребности.

Еще специфичнее, что реакциями стыда либо унижения управляет тот же принцип, что управляет трансформацией ценностей. У агрессивного, захватнического типа личностей реакция стыда может поразительным образом отсутствовать. Иногда вначале не удается обнаружить и малейших ее признаков, даже при внимательном психоаналитическом исследовании. Это люди, которые или настолько живут воображением, что кажутся себе непорочными, без единого пятнышка, или же облачились в такую толстую броню воинствующей правоты, что все, что делают они, уже тем самым правильно. Их гордость может быть ранена только извне. Для них равносилен оскорблению любой вопрос об их мотивах. Любой человек, который осмелился поставить такие вопросы или указал на препятствие, рискует быть обвиненным в злонамеренности.

У людей смиренного типа реакция унижения полностью перекрывается чувством стыда. На поверхности они целиком охвачены тревожной заботой угодить своим надо. Но по причинам, которые обсудим позднее, такие люди сосредоточены скорее на своих фиаско в том, чтобы быть верхом совершенства, и, следовательно, чувство стыда легче овладевает ими. Таким образом, определив, какая реакция доминирует, психоаналитик способен сделать аргументированное заключение относительно тенденции в глубинной структуре.

До сих пор связь между гордостью и реакциями на ущемление гордости была простой и прямой. И поскольку это типичные связи, может показаться, что их легко проследить психоаналитику или тому, кто проходит психоанализ. Заметив какую-либо невротическую гордость, он сможет внимательно следить за тем, что провоцирует стыд или унижение. И наоборот, эти реакции будут стимулировать его к поиску стоящей за ними невротической гордости и к исследованию ее природы. Но некоторые факторы, которые затемняют эти реакции, вносят осложнения. Гордость данного лица может быть очень уязвимой, но сознательно он не выражает никаких признаков обиды. Чувство собственной правоты, как уже упоминалось, перекрывает путь чувству стыда. Гордость неуязвимостью запрещает признавать у себя чувство обиды. Божество может в принципе разгневаться на несовершенства смертных, но Его просто не задевают ни босс, ни таксист; он должен быть так велик, чтобы стоять выше этого, и достаточно силен, чтобы перешагнуть через это. «Оскорбления», следовательно, бьют по нему дважды: он чувствует себя униженным, и ему стыдно, что ему обидно. Такой человек почти постоянно находится перед дилеммой: он до абсурда уязвим, но его гордость не позволяет ему быть уязвимым вообще. Это внутреннее состояние во многом является объяснением его раздражительности.

Добавляет неясности еще и то, что непосредственная реакция на удар по гордости может быть автоматически трансформирована не в стыд и унижение, а в другие чувства. Наша гордость, возможно, очень задета тем, что муж или любовник интересуются другой женщиной, не интересуются нашими желаниями, по уши погрузились в работу или хобби. Но, возможно, все, что мы чувствуем на сознательном уровне, – это грусть из-за безответной любви. Мы не чувствуем унизительного пренебрежения, мы можем ощущать только разочарование. Стыд кажется нашему сознанию небольшой неловкостью, замешательством или, что более специфично, виноватостью. Эта последняя трансформация особенно важна, потому что с ее помощью легче понять определенные чувства вины. Если, например, человек, выдвигая всевозможные бессознательные претензии, ужасно расстроен своей сравнительно безобидной и мелкой ложью, мы можем спокойно предположить, что ему больше хочется казаться, а не быть честным и что его гордость пострадала от невозможности сохранить видимость предельной, абсолютной правдивости. Или, если эгоцентричный человек чувствует себя виноватым за некоторую невнимательность, спросим, не стыд ли он испытывает за померкнувший нимб доброты вместо честного сожаления о том, что не был настолько чуток к людям, каким ему хотелось бы быть.

Более того, может быть так, что ни одна из этих реакций, в непосредственном или трансформированном виде, не переживается сознательно; мы осознаем только наши реакции на эти реакции. В первых рядах среди этих «вторичных» реакций находятся ярость и страх. Хорошо известно, что удар по гордости может вызвать мстительную враждебность. Она развивается на всем своем пути от неприязни до ненависти, от раздражения до гнева и слепой ярости. Иногда постороннему наблюдателю довольно легко увидеть связь между яростью и гордостью. Например, человек разъярен бесцеремонностью своего начальника или нахальством таксиста, происшествиями, которые самое большее, что могут вызвать, это раздражение. Сам он понимает только то, что справедливо гневается в ответ на скверное поведение других. Наблюдатель, в нашем случае – психоаналитик, видит, что событие задело гордость пациента, он почувствовал себя униженным и пришел в ярость. Пациент может согласиться с такой интерпретацией, на его взгляд, она вполне объясняет его чрезмерную реакцию, а может настаивать, что не считает свою реакцию чрезмерной и его гнев – законный гнев на подлость или глупость другого.

Конечно, не любая иррациональная враждебность порождена задетой гордостью, но она все-таки играет роль бо́льшую, чем это признают. Психоаналитик должен тщательно отслеживать такую возможность, особенно в части реакции пациента на него самого, на интерпретации и на психоаналитическую ситуацию в целом. Связь с задетой гордостью легко себя обнаруживает, если во враждебности есть оттенок неуважения, презрения, намерения унизить. Тут в чистом виде действует закон возмездия. Пациент, сам того не понимая, чувствует себя униженным и платит той же монетой. И после таких инцидентов обсуждать с пациентом его враждебность – значит бессмысленно тратить время. Следует прямо задать вопрос, что заставило пациента почувствовать унижение. Иногда порывы унизить психоаналитика или мысли об этом, правда не подкрепленные действиями, появляются сразу, в самом начале психоанализа, еще до того, как психоаналитик успел затронуть какое-то больное место. В таком случае вероятно, что пациент бессознательно унижен самим фактом прохождения терапии, и задача психоаналитика – сделать для пациента эту связь очевидной.

Естественно, то, что происходит во время психоанализа, происходит и вне его. И если бы мы чаще задумывались о том, что чье-то обидное поведение может быть следствием задетой гордости, мы избавили бы себя от многих мучительных и даже разрывающих сердце ситуаций. Таким образом, когда друг или родственник ведут себя недостойно, после того как мы по доброй воле помогли им, лучше не огорчаться их неблагодарностью, а подумать о том, как сильно могла быть задета их гордость тем, что пришлось принять помощь. И если позволят обстоятельства, стоит попробовать поговорить с ними об этом или помогать им так, чтобы у них была возможность сохранить лицо. Сходным образом, если мы имеем дело с презрительной установкой по отношению к людям вообще, недостаточно возмутиться высокомерием такого человека; к нему стоит проявить сострадание, как к тому, кто идет по жизни с ободранной кожей, настолько всестороннее уязвима его гордость.

Меньше известно о том, как та же самая враждебность, ненависть или презрение могут оборачиваться против себя, если мы чувствуем, что сами задели свою гордость. Жестокие самоупреки – не единственная форма, которую может принимать этот гнев на себя. У мстительной ненависти к себе есть так много воплощений, которые нас могут завести довольно далеко, и мы потеряем нить рассуждений, начав обсуждать их как реакции на удар по гордости. Поэтому мы вернемся к ним в следующей главе.

Страх, тревога, паника могут быть реакциями на унижение или его предвосхищение. Предвосхищающие страхи рождаются в преддверии экзаменов, публичных выступлений, социальных ситуаций или свиданий; в таких случаях его обычно называют «страхом перед сценой». У этого термина хороший описательный потенциал, если мы используем его метафорически, для обозначения некоего иррационального страха перед публичным или частным «спектаклем». Он включает ситуации, в которых мы или хотим произвести хорошее впечатление (например, на новых родственников, на важное лицо, даже на официанта в ресторане), или начинаем что-то новое, включаемся в новую работу, делаем первые шаги в рисовании, идем учиться на оратора. Те, кто испытывает этот мучительный страх, часто говорят о нем как о страхе перед неудачей, позором, насмешками. Кажется, что именно этого они и боятся. Тем не менее стоит отказаться от этого пути, потому что он ошибочно предполагает рациональный страх перед реальной неудачей. Он игнорирует факт, что неудача – вещь очень субъективная. «Неудачей» может быть неабсолютная слава или совершенство, и предчувствие такой ситуации – истинное воплощение мягких форм «страха перед сценой». Человек боится выступить не так великолепно, как требуют его надо, а потому боится, что будет ущемлена его гордость. Страх может проявляться и в более тяжелой форме, которую мы поймем позднее; при ней бессознательные силы, управляющие человеком, блокируют его способность к непосредственному акту выступления. Страх перед сценой – это страх человека, что из-за своих саморазрушительных тенденций он будет смешон и неловок, забудет текст, «захлебнется» и вместо победной славы покроет себя позором.

Другая категория предвосхищающих страхов касается не качества выступления, а перспективы делать нечто, задевающее гордость, – просить повышения или просить об услуге, подавать прошение, делать предложение, – потому что это предполагает возможность отказа. Предвосхищающие страхи могут наступать перед половым актом, если невротик считает, что есть риск быть униженным.

Страх может проявиться вслед за «оскорблениями». Многих людей пробирает дрожь, они словно в лихорадке, у них перехватывает дыхание или они испытывают другие реакции страха в ответ на недостаток почтения либо высокомерное поведение по отношению к ним. В этой реакции смешаны ярость и страх, причем отчасти это страх перед собственной жестокостью. Похожие реакции страха могут следовать за чувством стыда, при этом стыд как таковой человек испытывать не будет. Но зато человек может внезапно почувствовать, как его переполняет неуверенность или даже паника, если он был неловок, робок или груб. С одной женщиной во время поездки произошел интересный случай. Она ехала на машине вверх по горной дороге, которая кончалась тропинкой, идущей к вершине. По крутой тропе вполне можно было бы пройти, не будь так грязно и скользко. В придачу женщина было одета совсем не для похода: новый костюм, туфли на высоких каблуках. Не имея даже палки для ходьбы, она все же отправилась наверх, но, поскользнувшись несколько раз, отказалась от своей затеи. Отдыхая, она увидела далеко внизу большую собаку, яростно лающую на прохожих. Она испугалась, и это ее удивило, потому что обычно она не боялась собак, да и не было веских причин бояться именно этой собаки – рядом были хозяева. Она попробовала понять, что же происходит, и вспомнила случай из ранней юности, который вызвал у нее ужасный стыд. Она поняла, что нынешняя ситуация также вызывает у нее стыд – она испытала «неудачу», не сумев взобраться по горной дороге. «Но, – сказала она себе, – было бы действительно глупо карабкаться во что бы то ни стало». Потом она подумала: «Но мне надо было справиться». Таким образом, она получила ключ к ситуации: она поняла, что ее «глупая гордость», как она назвала это, была ранена и поэтому возникло чувство беспомощности перед возможным нападением. Как мы поймем позднее, она была беспомощна перед собственным нападением на себя и экстернализировала опасность. Хотя этот самоанализ не был полным, он сработал достаточно эффективно – страх исчез.

Реакция гнева нам более понятна, чем реакция страха. Но в последнем примере они взаимосвязаны, и понять одну без другой невозможно. Обе реакции возникают потому, что мы любой урон нашей гордости воспринимаем как ужасную опасность. Это происходит из-за того, что уверенность в себе подменяется гордостью. Но это еще не полный ответ. Как мы увидим позднее, невротик живет, балансируя между гордостью и презрением к себе, поэтому ущемленная гордость ввергает его в пропасть презрения к себе. Учитывая эту наиболее важную связь, мы поймем многие приступы тревоги.

Даже если обе реакции – и страх, и гнев – в нашем сознании не имеют ничего общего с гордостью, они, как дорожные знаки, указывают нужное направление. Вопрос становится еще более сложным, если эти вторичные реакции не проявляются как таковые, потому что подавляются по различным причинам. В этом случае они вносят свой вклад в определенную симптоматику, провоцируя депрессии, пьянство, психосоматические расстройства. Или же каждодневная потребность держать на привязи эмоции гнева и страха может уплощить нашу эмоциональную жизнь. Постепенно не только гнев и страх, но и все чувства притупляются и оскудевают.

Что касается невротической гордости, то особенно коварно сочетание ее жизненной важности для человека с тем, что она делает его чрезвычайно уязвимым. В результате этого возникает напряжение, которое из-за его силы и постоянства столь невыносимо, что от него ищут избавления, автоматически пытаясь восстановить уязвленную гордость или избегая любой опасности для нее.

Не ошибусь, если скажу, что потребность сохранить лицо – наипервейшая, и есть не один путь осуществить ее. На самом деле этих путей, замысловатых и прямых, столько, что придется ограничиться самыми важными и распространенными. По самому эффективному и «популярному» направляет порыв отомстить за то, что было воспринято как унижение. Мы обсуждали его как враждебную реакцию на боль уязвленной гордости и на боязнь того, что нашу гордость ранят. Но мщение может быть и средством самоутверждения. Оно базируется на вере в то, что, вернув оскорбление обидчику, мы восстановим нашу гордость. Эта вера в свою очередь основана на чувстве, что обидчик, задев нашу гордость, поставил себя выше нас и тем самым нас унизил. Нанеся ему большую обиду и отомстив, мы перевернем ситуацию. Мы будем торжествовать, а он будет побежден и унижен. Невротическая месть имеет цель не «поквитаться», а «вернуть с лихвой». Ничто меньшее, чем полное торжество, не может восстановить воображаемого величия, замешанного на гордости. Именно способность восстанавливать гордость придает невротической мстительности невероятную устойчивость и отвечает за ее компульсивный характер.

Поскольку мстительность мы подробнее[25]25
  См. в главе 8 о захватнических решениях.


[Закрыть] обсудим позже, сейчас я только представлю в общих чертах некоторые ее существенные моменты. Способность отомстить настолько важна для восстановления гордости, что она сама может быть ее предметом. В сознании определенного невротического типа она приравнивается к силе, и часто – это единственная доступная ему сила. И наоборот, неспособность «дать сдачи» обычно отмечается как слабость, неважно, какие внутренние и внешние факторы запрещают мстительные действия. В результате, когда такой человек считает себя униженным, а внешняя или внутренняя ситуация не позволяет ему отомстить, он страдает вдвойне – от первоначального «оскорбления» и от «поражения», противоположного мстительному торжеству.

Как утверждалось ранее, в погоне за славой, как правило, присутствует потребность в мстительном торжестве. Будучи основной мотивирующей силой в жизни, она образует порочный круг, выйти из которого невероятно сложно. Желание возвыситься над другими любым доступным путем так огромно, что укрепляет всю потребность в славе, а с нею – невротическую гордость. Воспаленная гордость, в свою очередь, укрепляет мстительность и тем самым увеличивает потребность в торжестве.

Следующий по важности путь восстановления гордости – это потеря интереса к ситуации в целом или к людям, каким-то образом ранившим эту гордость. Многие люди теряют интерес к спорту, политике, интеллектуальным занятиям и т. д., потому что их нетерпеливое желание превзойти всех, сделать нечто совершенное, не находит реализации. Ситуация настолько может выбивать их из равновесия, что им легче бросить все затеи. Они не знают, что случилось: им просто становится неинтересно, и прежнее дело они заменяют другим, на которое заведомо хватит их возможностей. Хорошему преподавателю поручают задание, которое он не может выполнить сразу или считает зазорным, и у него снижается интерес к преподаванию. Такие изменения установок также связаны с процессом обучения. Одаренный человек начинает с энтузиазмом учиться актерскому мастерству или живописи. Его учителя или друзья находят его вполне перспективным и поощряют его. Но при всех своих талантах назавтра он просыпается все еще не Бэрримором и не Ренуаром. Ему становится ясно, что он – не единственный талантливый студент в классе. Естественно, что его первые шаги получаются неловкими. Все это ранит его гордость, и он может внезапно «понять», что драматическое искусство или живопись «не для него» и «на самом деле» он никогда не интересовался этим. Его запал остывает, он пропускает занятия и вскоре совсем забрасывает эту деятельность. Потом он хватается за другое дело, только чтобы повторилось то же самое. Иногда по экономическим причинам, иногда по инерции он продолжает заниматься выбранным делом, но с таким безразличием, что занятия не приносят результатов.

Тот же процесс мы можем наблюдать и в отношениях с людьми. Конечно, человек может нам разонравиться и по серьезным причинам: возможно, мы с самого начала переоценили его или наше развитие повело нас в разные стороны. Но в любом случае стоит хорошенько поразмыслить, почему наша симпатия обернулась равнодушием, а не прикрываться нехваткой времени или изначальными ошибками. Может быть, эти отношения на самом деле задели нашу гордость. Может быть, наш нечуткий приятель сравнил нас не в нашу пользу с другим своим приятелем. Может быть, он даже стал меньше нас уважать. Может быть, мы подвели его, и теперь нам перед ним стыдно. Все это не лучшим образом отражается на любви и браке и внушает нам горькую мысль «Я больше не люблю его».

Все эти отказы сопровождаются значительной потерей энергии и зачастую большими страданиями. Но самое печальное в них то, что мы теряем интерес к нашему реальному Я, потому что не гордимся им, и к этой теме мы еще вернемся.

Есть и другие пути восстановления гордости, они хорошо известны, но в таком контексте не всегда понимаемы. Например, мы сказали что-то, потом нам показалось это глупостью или еще хуже – неуместным, бестактным, высокомерным, заискивающим, – и мы стремимся забыть сказанное, отрицать его или утверждать, что имели в виду другое. Такое отрицание все равно что искажение происшедшего – мы стремимся уменьшить нашу долю участия, отбросить определенные обстоятельства и преувеличить другие, истолковать в свою пользу – и в конце концов мы отмыты добела и наша гордость целехонька. Неприятное происшествие можно отложить в памяти, но смахнув с него грязь извинениями и оправданиями. Да, я устроил безобразную сцену, но потом три ночи не спал, и не я ее начал. Я его обидел, был нескромен, невнимателен, но не со зла. Я подвел друга, который на меня понадеялся, но мне катастрофически не хватило времени. Все эти извинения могут отчасти или полностью соответствовать действительности, но они призваны не смягчать обстоятельства, а полностью сглаживать происшедшее. Сходным образом, многие люди считают, что достаточно извиниться, чтобы исправить ошибку.