Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

Глава 3
Тирания «надо»

В основном мы до сих пор обсуждали, каким образом невротик пытается воплотить свое идеальное Я во внешнем мире: через достижения, славу, успех, власть или торжество. Невротические требования также получают конкретную направленность вовне – в виде вечных и всяческих попыток отстоять свое право на исключение в силу своей уникальности. Его убежденность в своем праве быть выше необходимости и законов позволяет ему жить в вымышленном мире, как если бы он и в самом деле был выше их. И в каких бы обстоятельствах он ни оказался существенно ниже планки своего идеала, его требования позволяют ему возложить ответственность за досадное «фиаско» на внешние факторы.

Теперь мы приступим к обсуждению аспекта самоидеализации (кратко упомянутому в главе 1), в котором фокусом является его внутренний мир. Вспомним Пигмалиона, который пытался сделать из другого свое творение, соответствующее его законам красоты. Невротик берется за работу по переплавке в высшее существо самого себя. Он ставит свою душу перед своим же образом совершенства и бессознательно говорит себе: «Забудь о том жалком существе, которым ты являешься; вот каким тебе надо быть, и быть таким идеальным – это единственное, что важно. Ты должен быть в состоянии вытерпеть все, понять все, нравиться всем, всегда быть на высоте». Это лишь немногие из внутренних предписаний. Они беспощадны и непреклонны, и я назову их «тиранией “надо”».

Внутренние предписания диктуют все, что невротику надо делать, чувствовать, знать; кем ему надо быть, а также все его табу: как и что ему нельзя делать. Я перечислю некоторые из них, сделаю краткий их обзор.

Более подробно и конкретно мы их рассмотрим далее, по мере обсуждения характерных черт каждого «надо».

Ему надо быть пределом честности, щедрости, внимательности, справедливости, достоинства, храбрости, заботливости. Ему надо быть совершенным любовником, мужем, учителем. Он должен вынести все, угодить всем, любить своих родителей, жену и страну; или же, напротив, ему нельзя заводить привязанности, ничто не должно иметь для него значения, он не должен чувствовать обиду, а должен быть всегда спокойным и умиротворенным. Он должен всегда получать наслаждение от жизни или же он должен быть выше забав и развлечений. Он должен быть непосредственным, он должен всегда сдерживать свои чувства. Ему надо знать, понимать и предвидеть все. Он обязан не сходя с места разрешить любую проблему, свою или чужую. Он должен преодолеть любые трудности, как только они появятся. Он должен всегда быть бодрым и здоровым. Он всегда должен иметь хорошую работу. Он должен сделать за час то, что остальные делают за два-три часа.

Этот обзор указывает на аппетиты внутренних предписаний и формирует впечатление о них как о понятных требованиях, но слишком жестких и трудных для исполнения. Если мы скажем пациенту, что он слишком многого ждет от себя, он согласится без колебаний, хотя иногда даже и сам об этом знает. И обычно он добавит, возможно и не прямо, что лучше ожидать от себя слишком многого, чем слишком малого. Но мало сказать о чрезмерности требований к себе, так мы еще не раскроем особых черт внутренних предписаний тех, которые проявляются при более глубоком исследовании. У них есть точки соприкосновения, поскольку все проистекают из необходимости превратиться в идеального Я, которую ощущает индивид, и из убеждения, что он это может.

И вот что с самого начала вызывает удивление – как то же самое пренебрежение выполнимостью пронизывает все стремление к актуализации идеального Я. Многие из этих требований превышают возможности любого человека. Они просто фантастичны, хотя сам индивид и не отдает себе в том отчета. И все-таки он не может не признать их у себя, когда на его ожидания падает луч ясного света критического мышления. Но интеллектуальное признание ничего не меняет или меняет не так уж много. Положим, врач, который по девять часов в день ведет прием и вдобавок активно участвует в общественной жизни, наконец ясно осознает, что при таком распорядке совсем не остается времени для серьезной научной работы. Он делает несколько неудачных попыток резко сократить ту или иную деятельность, но в итоге течение его жизни возвращается в прежнее русло. Его требование «Для меня не должно существовать ограничений по времени и силам» оказывается сильнее рассудка. Можем рассмотреть более легкий случай. Пациентка выглядела задумчивой во время сеанса – подруга пожаловалась ей на проблемы во взаимоотношениях с мужем. С мужем моя пациентка встречалась только в обществе. Сама она уже несколько лет проходила психоанализ и прекрасно знала, сколь многие психологические тонкости необходимо выяснить в любых межчеловеческих отношениях, и все же считала, что обязана была сообщить подруге, насколько прочен ее брак.

Я сказала пациентке, что она ожидает от себя того, что никому не под силу, и напомнила о множестве вопросов, которые необходимо выяснить, прежде чем мы получим хотя бы смутное представление о факторах, задействованных в подобной ситуации. Оказалось, что она отдавала себе отчет о большинстве перечисленных мною трудностей, но все же считала, что должна обладать неким шестым чувством, которое позволяет преодолеть все трудности.

Могут быть и другие требования к себе, не такие фантастичные по сути, но они показывают полное пренебрежение к условиям, при которых могли бы быть выполнены. Так, многие пациенты расчитывают, что пройдут психоанализ гораздо быстрее, чем другие, поскольку исключительно умны. Но прогресс пациента мало зависит от его интеллекта. На деле умение рассуждать часто используется для торможения прогресса. Большую роль играют эмоциональные силы пациента, его способность быть честным и брать на себя ответственность.

Ожидание легкого успеха распространяется не только на продолжительность курса психоанализа в целом, но и на процесс достижения глубинного прозрения (инсайта). Например, только научившись замечать некоторые из своих невротических требований, пациенты уже считают, что полностью их переросли. И упорно игнорируется то, что здесь нужна терпеливая работа, что требования никуда не денутся, пока не исчезнет эмоциональная необходимость в них. Они верят, что их ум, как главная движущая сила, преодолеет всё. Естественно, за этим неизбежно следуют разочарование и растерянность. К примеру, учительница может ожидать, что, имея долгий опыт преподавания, ей будет легко написать статью на педагогическую тему. Но если слова все же не стекают сами с ее пера, она испытывает глубокое отвращение к себе. Дело в том, что она проигнорировала или отбросила справедливые и важные вопросы. Есть ли ей что сказать? Облечен ли ее опыт в четкие и полезные формулировки? И даже если ответы на эти вопросы утвердительные, для статьи по-прежнему необходима самая обычная работа по приведению мыслей в порядок и их изложению.

Внутренние предписания, в точности как политический произвол в полицейском государстве, действуют с совершенным пренебрежением к внутрипсихическому состоянию человека – к тому, что он в данный момент способен чувствовать и делать. Например, есть очень распространенное надо – это «надо никогда не обижаться». Непременного соблюдения этого правила, которое подразумевает слово «никогда», было бы, наверное, чрезвычайно трудно добиться. Многие ли чувствуют или чувствовали такую уверенность в себе, такое благодушие, чтобы никогда не обижаться? Во всяком случае, это идеал, к которому можно стремиться. Если серьезно относиться к такому намерению, это означает необходимость большой и кропотливой работы над нашими бессознательными требованиями безопасности, над гордыней или, короче говоря, над каждым фактором нашей личности, который делает нас уязвимыми. Но тот, кто считает, что ему никогда не следует обижаться, вовсе не руководствуется настолько конкретной программой работы. Он просто отдает себе безусловный приказ, отрицая или игнорируя факт своей реальной уязвимости.

Давайте рассмотрим другое требование: мне всегда надо быть понимающим, сочувствующим и готовым помочь. Я обязан найти путь к сердцу преступника. И это требование не совсем фантастично. Встречаются люди, достигшие подобной духовной силы, как епископ из «Отверженных» Виктора Гюго. У меня была пациентка, для которой фигура епископа Мириэля стала важным символом. Она считала, что должна походить на него. Но, в отличие от епископа, у нее не было ни одной установки или качества, которые давали бы ей силу вести себя с преступником так, как описано в романе. Время от времени она занималась благотворительностью, поскольку считала, что ей надо быть сострадательной, но она не испытывала сострадания. В действительности она не испытывала особенно теплых чувств ни к кому. Ее сдерживал вечный страх, как бы кто-нибудь не извлек из ее отношения выгоду. Всякий раз, когда она не могла найти свою вещь, она думала, что ее украли. Хотя она и не отдавала себе в том отчета, но невроз сделал ее эгоцентричной, сосредоточенной на собственных интересах, что прикрывалось компульсивными смирением и добротой. Хотелось ли ей в тот период знать о себе такое и работать над этим? Конечно, нет. И здесь тоже в ход шли слепые приказы, которые могли привести только к самообману или к несправедливой самокритике.

В поисках причины удивительной слепоты разных надо мы снова оставим (пока что) многие вопросы без ответов. Однако нам, по крайней мере, понятно (поскольку надо – результат погони за славой, а их функция – переделать человека в его идеал), что предпосылка их действия такова: для меня нет и не должно быть ничего невозможного. И понятно, что такие существующие условия не нуждаются в проверке.

Эта тенденция наиболее проявляется в требованиях, обращенных к прошлому. Применительно к детству невротика важно не только выяснить, под влиянием каких факторов начался невроз, но и опознать нынешние установки пациента по отношению к неблагоприятным воздействиям прошлого. Они определяются не столько добром или злом, причиненными ему, сколько сегодняшними потребностями. Если, например, ему сильнее всего хочется излучать любовь и тепло, он окутает годы своего детства золотой дымкой. Если ему хочется надеть на свои чувства смирительную рубашку, он может считать, что любит своих родителей, потому что их положено любить. Если он напрочь отказывается отвечать за свою жизнь, он может обвинять родителей во всех своих трудностях. В свою очередь, мстительность, сопровождающая последнюю установку, может выражаться открыто или вытесняться.

И наконец, он может впасть в противоположную крайность, создавая впечатление, будто он принимает на себя абсурдное количество ответственности. В этом случае он вполне в состоянии осознавать, насколько воздействуют запугивающие и стесняющие ранние влияния. Признаем, что его сознательная установка довольно объективна и правдоподобна. Он может указывать, например, что его родители вели себя так, потому что иначе не могли. Иногда пациент сам удивляется, почему же он не испытывает негодования. Одна из причин отсутствия сознательного осуждения – интересующее нас ретроспективное надо. Хотя пациент сознает, что совершенного с ним вполне достаточно, чтобы раздавить любого, он должен был выйти из этого невредимым. У него должно было хватить внутренних сил и стойкости, чтобы не позволить этим факторам влиять на него. А раз они на него повлияли, это доказывает, что он с самого начала был слабаком. Другими словами, он, будучи реалистом до определенного момента, говорит: «Это была помойная яма, до краев наполненная лицемерием и жестокостью». А затем резко меняет свой взгляд на это: «Хотя я не мог не дышать всей этой гадостью, я должен был вырасти чистым, как кувшинка вырастает на болоте».

Если бы он мог принять на себя реальную ответственность за свою жизнь, он бы думал о другом, а не об этой фальшивой ответственности. Он признал бы, что ранние события не могли не повлиять на него неблагоприятно. Он бы видел, что его трудности (не имеет значения их источник) осложняют его настоящее и будущее. И тогда он с большим толком распорядился бы своими силами, чтобы перерасти свою проблему. Вместо этого он оставляет ее на полностью фантастичном и несерьезном уровне своего требования: на него это не должно было повлиять. Когда пациент в дальнейшем пересматривает свою позицию и, скорее, хвалит себя за то, что обстоятельства его детства не раздавили его полностью, можно считать это признаком прогресса.

Установка по отношению к своему детству – не единственная область, в которой ретроспективные надо прикрываются этой обманчивой личиной ответственности и столь же бесполезны. Кто-то будет утверждать, что ради блага друга надо было сказать правду; кому-то другому надо вырастить своих детей здоровыми, а не невротиками. Естественно, мы все сожалеем о неудаче. Но следует подумать о ее причинах и чему-то научиться. И лучше признать, что, оценивая наши невротические проблемы времен «неудачи», мы, может быть, действительно сделали тогда все, что могли. Но для невротика мало сделать все, что можно. Каким-то чудом надо было сделать что-то еще.

Точно так же понимание любого текущего ограничения неприемлемо для того, кого угнетает диктатура надо. С любыми трудностями надо покончить немедленно. Делается это по-разному. Чем более человек подвластен силе воображения, тем более вероятно, что он просто вообразит освобождение от своих трудностей. Поэтому пациентка, открывшая у себя непреодолимое влечение к власти серого кардинала и увидевшая, как это влечение влияет на ее жизнь, на следующий день была убеждена, что это влечение – дело прошлое. Она не должна быть охвачена влечением к власти – и она им не охвачена. После нескольких таких «улучшений» мы увидели, что ее стремление иметь реальный контроль и влияние было лишь проекцией ее магической воображаемой власти.

Начав осознавать трудности, другие пытаются их нейтрализовать чистым усилием воли. Вот тут можно зайти далеко. Например, мне вспоминаются две девочки, которые считали, что не должны бояться ничего. Одну из них страшили грабители, и она заставляла себя спать одной в пустом доме до тех пор, пока не избавится от страха. Другая панически боялась плавать в мутной воде, воображая, что ее может укусить змея или рыба. Она заставляла себя переплывать кишащий акулами залив. Обе пытались переломить свой страх. Может быть, эти случаи – вода на мельницу тех, кто считает психоанализ новомодной глупостью? Разве они не показывают, что достаточно лишь взять себя в руки? На самом деле страх перед грабителями или змеями был только явным, открытым проявлением всеобъемлющих, но скрытых мрачных предчувствий. Мощное подсознательное течение тревоги никак не нарушал брошенный ей одинокий вызов. Одиночный симптом исчезал, никак не коснувшись реального расстройства.

При психоанализе мы можем наблюдать, как у определенного типа лиц включается этот механизм силы воли, когда они начинают осознавать какую-то свою слабую сторону. Однажды они решают придерживаться бюджета, общаться с людьми, быть уверенными в себе или более терпимыми. Это было бы замечательно, если бы они так же стремились понять подоплеку и источники своих затруднений. Жаль, что к этому они проявляют недостаточный интерес. Им не нравится даже первый шаг – увидеть весь объем своих проблем. На самом деле, он прямо противоположен их колоссальному стремлению заставить проблемы исчезнуть. К тому же они считают, что им надо быть достаточно сильными, чтобы сознательно побороть трудности, поэтому осторожное, тщательное высвобождение для них – признание слабости и поражения. Эти искусственные усилия, конечно же, рано или поздно ослабнут, и в лучшем случае нарушение будет немного поставлено под контроль. Оно, несомненно, было движимо подсознанием и никуда не исчезло, просто приобрело более замаскированный вид. Естественно, что психоаналитик должен не поощрять подобные усилия пациента, а анализировать их.

Большая часть невротических нарушений сопротивляется даже самым яростным попыткам контроля. Сознательные усилия совершенно бесполезны при депрессии, при запущенных проблемах в работе и при постоянных, всепоглощающих мечтаниях. Казалось бы, это должно быть ясно всякому, кто уже что-то понял за время психоанализа. Но ясность мышления не распространяется на «Я должен с этим справиться». В результате пациент еще больше страдает от депрессии и т. д., поскольку вдобавок к ее болезненности она со всей очевидностью демонстрирует отсутствие у него всемогущества. Иногда психоаналитику действительно удается поймать этот процесс в самом начале. На одном сеансе психоанализа пациентка оценивала степень своей погруженности в мечты. Стоило ей проговорить в деталях, как утонченно пронизаны мечтами все ее действия, как она поняла, насколько ей это вредит и насколько мечты крадут ее энергию. На следующем сеансе она чувствовала себя несколько виноватой и извинялась, что мечты не исчезли. Но уже зная о ее требованиях к себе, я сказала, что было бы невозможно и неразумно уничтожать их искусственно, поскольку со всей вероятностью они все еще выполняют важную функцию в ее жизни – со временем мы поймем, какую именно. Она почувствовала большое облегчение и призналась мне, что уже подумывала избавиться от них через силу. Но ей это не удалось, и она считала, что я за это буду ее презирать. Она спроецировала на меня свои ожидания от себя.

Многие реакции депрессии, раздражения или страха во время психоанализа наступают у пациента не в ответ на то, что он обнаружил у себя неприятную проблему (по мнению многих психоаналитиков), а в ответ на чувство, что нет сил разделаться с ней немедленно.

Таким образом, внутренние предписания, в чем-то более радикальные, чем другие способы поддержания идеального образа, тоже ставят себе не реальные перемены, а немедленное и абсолютное совершенство. Внутренние предписания пытаются заставить исчезнуть несовершенства или сделать так, чтобы совершенство казалось достигнутым. Это становится особенно явным, если, как в последнем примере, внутренние требования экстернализуются. Тогда человеку становится не важно, каков он, и даже то, от чего он страдает. Только видимое для окружающих тревожит, заставляет дрожать руки, вспыхивать румянцем щеки, чувствовать себя неловко в социальных ситуациях.

Следовательно, различным надо недостает нравственной опоры искренних идеалов. Попавшие в их тиски не стремятся, например, просто стать честнее, а желают достичь кристальной честности; а до нее всего-то пара шагов или она уже достигнута в воображении.

Они могут в лучшем случае добиться совершенства манер, как мадам Вю, изображенная Перл Бак в романе «Женский павильон». Перед нами женщина, которая внешне всегда правильно поступает, чувствует и думает. Мы знаем, как обманчива внешность таких людей. Они сами не понимают, с чего бы это у них возникает страх перед улицами или функциональное расстройство сердечной деятельности. «Как же так?» – вопрошают они. Ведь они всегда знали, как распорядиться своей жизнью, были первыми учениками, руководителями, идеальными супругами и примерными родителями. Но в конце концов неизбежно возникает ситуация, с которой они не могут справиться своим обычным способом. А другого способа они не знают, и их душевное равновесие нарушается. При знакомстве с ними психоаналитик видит то огромное напряжение, в котором они живут, и даже ему порой удивительно, как это им до сих пор удалось прожить в таком состоянии и не получить серьезные расстройства.

Чем больше мы проникаемся природой надо, тем яснее видим, что разница между ними и настоящими критериями нравственности или идеалами не количественная, а качественная. Одной из грубых ошибок Фрейда был его взгляд на внутренние предписания (некоторые черты которых он отметил и описал в качестве Супер-Эго) как на основу нравственности вообще. Отмечу не самую тесную их связь с вопросами нравственности. Вполне справедливо, что приказания, касающиеся нравственного совершенства, занимают лидирующее место среди надо, так как вопросы морали важны в жизни каждого человека. Но мы не можем отделить эти особые надо от других, в равной степени настоятельных, но детерминированных бессознательной самонадеянностью, как, например: «Мне надо в воскресенье выбраться из автомобильной пробки» или «Мне надо уметь рисовать без кропотливого труда и обучения». Мы должны помнить, что многим требованиям, кроме того, явно не хватает нравственной оправданности. «Мне надо уметь выходить с пользой из любой ситуации», «Мне надо получать все лучшее», «Мне надо отыграться». Только представив картину в целом, мы сможем в должной перспективе увидеть требование нравственного совершенства. Подобно другим надо, оно пронизано духом самонадеянности, а его цель – приумножить славу невротика и сделать его богоподобным. В некотором смысле оно – невротический эрзац нормального стремления к нравственности. А если к этой подмене добавить бессознательную нечестность, которой прикрывают дефекты, то требование нравственного совершенства предстает уже не нравственным, а безнравственным явлением. Нам необходимо четко видеть эти отличия, чтобы пациент мог в итоге перейти от мира притворства к развитию искренних идеалов.

У надо есть еще одно качество, отличающее их от подлинных норм. В предыдущих рассуждениях оно тоже есть, но является слишком весомым и заслуживает отдельного обсуждения. Это их принудительный характер. Идеалы тоже властны нас принуждать. Например, идеалы диктуют, что нужно нести взятую на себя ответственность, мы стараемся так и делать, невзирая на трудности. Но следовать идеалу – это то, чего мы в конечном счете хотим, или то, что считаем правильным. Желание, суждение, решение определяем мы сами. И поскольку при этом мы в согласии с собой, усилия такого рода дают нам свободу и силу. А в покорности надо ровно столько же свободы, сколько в «добровольном» сотрудничестве с диктаторским режимом или в его восхвалении. В обоих случаях нас постигнет немедленная кара, если мы не выполним, что от нас требуют. В случае внутренних предписаний – это ужасная эмоциональная реакция несостоятельности, содержащая целый набор из тревоги, отчаяния, презрения к себе и саморазрушительных импульсов. Постороннему наблюдателю она может показаться несоразмерной причине, ее вызвавшей. Однако эта реакция соразмерна тому, что для индивида имеет значение.

Позволю себе привести еще пример принудительного характера внутренних предписаний. Среди деспотичных надо одной женщины было: «Надо предвидеть всякие непредвиденные обстоятельства». Она очень гордилась тем, что называла своим даром предвидения, помогающим ей оберегать семью от опасностей, своей предусмотрительностью и осторожностью. В ее планы также входило уговорить своего сына пройти психоанализ. Но она не приняла во внимание влияние приятеля сына, настроенного резко против психоанализа. Когда она поняла, как ошиблась, сбросив со счетов этого приятеля, последовала физическая шоковая реакция, ей казалось, что земля уходит из-под ног. На самом деле сомнительно, что влияние приятеля на ее сына было столь значительным, как она думала, и что она могла бы заручиться его поддержкой в любом случае. Шок и коллапс стали реакцией на внезапное озарение: ей надо было подумать о нем. Похожая ситуация, когда другая женщина, с большим опытом вождения, слегка толкнула едущий впереди автомобиль. Полицейский попросил ее выйти из машины, и у нее возникло страшное чувство нереальности происходящего, хотя происшествие было пустяковым, а полицейского она не боялась, поскольку была уверена в собственной правоте.

Тревожная реакция часто ускользает от нашего внимания, поскольку немедленно срабатывают привычные защиты от тревоги. Так, один мужчина, который считал, что ему надо быть идеальным другом, вдруг понял, что был груб с другом, когда тому требовалась помощь, и ушел в запой. Женщину, которая считала, что всегда надо быть милой и приветливой, мягко упрекнула подруга за то, что та не пригласила на вечер одну их знакомую. Ее мгновенно охватила тревога, она была близка к обмороку и почувствовала усиленную потребность в дружбе – это был ее обычный способ сдерживать тревогу. Другой пример: мужчина под давлением неисполненных надо испытывал острую потребность в сексуальных контактах. Сексуальность стала для него средством восстановить пошатнувшееся самоуважение и почувствовать себя востребованным.

Видя такие каверзы со стороны надо, мы уже не усомнимся, что они обладают принудительной силой. Человек исправно функционирует, пока живет в согласии со своими внутренними предписаниями. Но отлаженный механизм дает сбой, когда сталкиваются два исключающих друг друга надо. Например, один врач считал, что надо быть идеальным врачом и все свое время отдавать пациентам. Но ему надо было быть еще и идеальным мужем и отдавать жене столько времени, сколько ей требуется для счастья. Когда он понял, что и то и другое одновременно невозможно, он приобрел тревогу в мягкой форме. Тяжелых последствий удалось избежать, потому что он немедленно разрубил гордиев узел, решив переехать в сельскую местность. Это означало оставить все надежды на дальнейшее обучение и рискнуть своим профессиональным будущим.

После психоанализа проблему удалось все же разрешить. Этот случай показывает, какое отчаяние вызывает конфликт внутренних предписаний. Одна женщина чуть не сошла с ума, потому что ей не удавалось быть идеальной матерью и идеальной женой. А не получалось это потому, что последнее означало быть в полном подчинении у мужа-алкоголика.

Естественно, противоречия между надо затрудняют или делают невозможным принятие рационального решения, ведь противоположные требования настоятельны в равной степени. Один пациент потерял сон, потому что не мог решить: надо ехать с женой в короткий отпуск или надо остаться работать в офисе. Надо оправдать ожидания жены или предполагаемые ожидания шефа? Вопрос, чего он сам хочет, даже не приходил ему в голову. А одних только надо явно недоставало для решения проблемы.

Человек не отдает себе отчета ни в силе гнета внутренней тирании, ни в природе ее происхождения. Но существуют большие индивидуальные различия в отношении к тирании и в ее восприятии. Они простираются от уступчивости до бунта. Хотя каждый из нас имеет все элементы кардинально разных установок, обычно та или иная берет верх. Забегая вперед, можно сказать, что установки по отношению к внутренним предписаниям и то, насколько человек с ними уживается, определяются тем, какая страсть в нем сильнее – к власти, любви или свободе. Позднее мы обсудим эти различия, а пока я лишь кратко укажу на их связи с надо и нельзя.

Захватнический тип, для которого решающей является власть, склонен отождествлять себя со своими внутренними предписаниями и (сознательно или бессознательно) гордиться своими нормами. Он пытается так или иначе воплотить их в жизнь, потому что не сомневается в их правильности. Предписания определяют его поведение. Ему надо быть всем для всех, он должен знать обо всем лучше всех, ему нельзя ошибаться, ему все должно удаваться с первой попытки. Да чего уж там, надо выполнить все, что приказывают его надо. И, как он думает про себя, он действительно соответствует своим высочайшим нормам. Его величайшая самонадеянность не позволяет даже предположить возможность неудачи, он отбрасывает ее в сторону, если она случается. Его правота столь же суровая, сколь и деспотичная, поэтому в своих глазах он никогда не ошибается.

Чем больше он погружен в свое воображение, тем меньше ему необходимо прикладывать реальные усилия. Его вполне устраивает быть абсолютно бесстрашным или честным в мечтах, неважно, насколько в жизни он подвержен страхам или бесчестен. Он не проводит четкой границы между «я должен быть таким» и «я такой», хотя, возможно, и для нас она довольно расплывчатая. Немецкий поэт Христиан Моргенштерн прекрасно отобразил это в своем стихотворении. Прохожего сбил грузовик, он лежит в больнице со сломанной ногой. Из газеты он узнает, что по той самой улице, где это случилось, грузовикам ездить запрещено. Он делает вывод, что все случилось во сне. Он заключает – «как ножом отрезал», что не может случиться ничего такого, чего не должно случаться. Чем больше воображение берет верх над рассудком, тем больше размывается указанная граница, и человек видит себя идеальным мужем, отцом, гражданином – тем, кем ему надо быть.

Смиренный тип, которому любовь кажется решением всех проблем, также считает, что его надо – закон, не подлежащий обсуждению. Но, судорожно пытаясь жить как надо, он почти всегда чувствует, что это у него не получается самым досадным образом. Поэтому центральный элемент его сознательных переживаний – самокритика, чувство вины за то, что он – не высшее существо.

Когда обе эти установки по отношению к внутренним предписаниям доходят до крайности, они уже не позволяют человеку анализировать себя. Абсолютная уверенность в своей правоте не позволяет увидеть свои недостатки. Впадание в другую крайность – всемерную готовность чувствовать себя виноватым – опасна тем, что осознание своих недостатков угнетает человека, а не освобождает.

И наконец, «ушедший в отставку» тип личности, кого идея «свободы» манит сильнее всего, более прочих двух типов склонен восставать против внутренней тирании. Поскольку свобода – или то, что он принимает за нее, – так много для него значит, он реагирует на малейшее принуждение. Он может взбунтоваться даже пассивно. При этом все, что он считает нужным сделать – закончить работу, прочитать книжку, выполнить супружеский долг, – превращается в его сознании в принуждение и вызывает сознательное или бессознательное возмущение и отказ участвовать «в этом». Если то, что надлежит сделать, он все-таки делает, то делает со страшным напряжением, порожденным внутренним сопротивлением.

Бунт против надо может принять активную форму. Можно попытаться вышвырнуть все надо за борт и, впадая в противоположную крайность, настаивать на том, чтобы делать только то, что приятно и когда это приятно. Если бунт принял-таки крайние формы, то тогда это уже бунт отчаяния. Если уж он не может быть венцом благочестия, целомудрия, искренности, тогда он будет «отпетым» – склочником, бабником, лжецом.

Иногда покорный своим надо человек входит в полосу бунта против них. Обычно этот бунт направлен против внешних ограничений. Его описание мы найдем в работе Ж. П. Маркана. Он показал нам, как просто бунт подавить, по той самой причине, что сдерживающие внешние нормы имеют могущественного союзника во внутренних предписаниях. И после всего пережитого человек остается со своей скукой и неприкаянностью.