Текст книги "Превыше всего"

Когда Кэтрин еще жила со своими родителями, она пробовала лишь вино, сильно разбавленное водой. И вдруг она выпила столько бокалов крепкого бордоского и довела себя до такого ужасного состояния! Она никогда не чувствовала себя так скверно, как этой ночью, когда ее разбудила Джули. Плач девочки отзывался в ней страшной головной болью. Что заставило ее бросить столь странный вызов графу? Возможно, блеск в его глазах, которые глядели на нее так, будто владельцу их принадлежит весь мир и ничто не заслуживает его особого внимания? Эти размышления привели к неожиданному решению: Кэтрин захотелось еще раз взглянуть в лицо графа.

Спасло ее от этой очередной глупости то, что Фрэдди и Джереми, покурив, решили отправиться в библиотеку. В столовую вернулся только Жак. Он постоял, дождавшись, пока Кэтрин сядет на один из двух стоящих у камина стульев, и, наполнив бокал, подошел к ней.

– Налить вам чего-нибудь?

Девушка отрицательно покачала головой, наблюдая за ним. С бокалом вина мужчина подошел к камину и сел на второй стул. Жак несколько мгновений задумчиво наблюдал за пламенем, затем повернулся к ней и улыбнулся. Это была странная улыбка – пополам с грустью. Так улыбаются люди, которые внезапно вспомнили о чем-то далеком и болезненном.

– Расскажите, пожалуйста, о себе, мадемуазель, – попросил он, усилием воли отгоняя грусть. – Интересно узнать, как английская девушка научилась говорить по-французски как настоящая француженка. Такое произношение в школе не приобретешь.

– Это нетрудно, если девушка эта наполовину француженка, – ответила Кэтрин и, заметив удивление на лице собеседника, улыбнулась.

– Тогда все понятно. Кто же из ваших родителей принадлежал к этой благороднейшей из наций? – спросил он с легкой усмешкой.

– Моя мама. Она жила в Вердене, но уехала из Франции еще в 1798 году.

– О, поступок ее был весьма своевремен, – заметил Жак. – В Вердене, вы сказали? Как ее звали?

– Лизетт де Бурланж. А почему вы спрашиваете?

– Верден не такой большой город, а у меня там был много друзей. Но уверен, вы что-то путаете. Де Бурланжи – большое и известное семейство. Если мне не изменяет память, им удалось сохранить большую часть своих имений даже в наполеоновские времена. Не можете вы ошибаться?

– Относительно имени моей матери? Вряд ли, – ответила с доброй улыбкой Кэтрин.

– Но стой за вами столь влиятельный клан, как де Бурланжи, вы бы вряд ли оказались в такой ситуации. – Жестом руки он как бы обвел Мертонвуд с его хозяином и ее проблемами.

– Мама никогда не рассказывала мне подробно о своей семье, мистер Рабиле. Возможно, она принадлежала к какой-нибудь обедневшей ветви де Бурланжей и не могла рассчитывать на какую-то долю их богатств. А потом, уехав в Англию, она порвала все связи со своей родиной и начала новую жизнь. Думаю, что и я не должна на что-то надеяться. Да и глупо было бы рассчитывать на людей, которые на протяжении двадцати лет ничем не напомнили о себе живущей за границей родственнице.

– Вам не хотелось бы поступиться своей гордостью, не так ли? – мягко спросил Жак, стараясь не обидеть девушку. – Но поверьте, мадемуазель, во время войны часто случается, что разумный человек совершает глупость, а сумасшедший вдруг проявляет мудрость. Не все так просто.

– Но я вовсе не желаю, чтобы мне протягивали руку, мистер Рабиле. В этом нет необходимости. Я вполне в состоянии сама справиться со своими проблемами.

– Сейчас – да. Но возможно, наступит день, когда вы не сможете сами, как вы говорите, справиться со своими проблемами. Пообещайте, что подумаете о возможности связаться с родственниками. Это не повредит вам и может принести пользу.

Кэтрин начала раздражать настойчивость собеседника, она хотела возразить, но он взглядом остановил ее. В его темных глазах промелькнули предостережение и тревога за ее будущее. Девушка коротко кивнула, и этого оказалось достаточно. Лицо француза приняло прежнее выражение. Он расслабленно откинулся на спинку стула, забросил одну ногу на другую и сделал глоток из своего бокала.

– А что вы скажете о себе, мистер Рабиле? Как так получилось, что вы стали работать на графа?

– Он предоставил мне независимость, прекрасные перспективы, что позволяет забыть о прошлом. Еще он подарил мне свою дружбу. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы находиться на службе у графа.

– Вы странный человек, мистер Рабиле, – произнесла Кэтрин, не задумываясь над тем, что ее откровенность очень смахивает на жестокость.

– Почему вы так решили? – спросил озадаченный собеседник.

– Вы образованны и весьма начитанны. У вас манеры аристократа. И тем не менее вы находитесь в положении слуги.

– То же самое я могу сказать и о вас, – пробормотал он с теплой улыбкой. Кэтрин покраснела. – Я француз, мадемуазель, и живу в стране, жители которой еще хорошо помнят о войне с Францией. Чем я должен был бы заняться здесь? Рыть канавы или убирать конюшни?! Я, по-вашему, залетел слишком высоко или, наоборот, опустился слишком низко? – Девушка попыталась что-то ответить, но Жак не позволил. – А, потом, мадемуазель, мы все в какой-то степени рабы. Пьяница – раб вина, игрок не в состоянии прожить без карточной колоды, обжора – оторваться от стола с яствами. Честный труд не может унизить. Лишь человек, который пытается получить что-либо, не прилагая никаких усилий, заслуживает всеобщего осуждения.

– И человек с такими убеждениями предлагает мне искать помощь у неизвестных родственников, вместо того чтобы обеспечивать себя честным трудом?

Глаза Жака – пожалуй, впервые за этот вечер блеснули по-настоящему весело.

– Сдаюсь, мадемуазель! – произнес он с галантным поклоном. Кэтрин искренне рассмеялась.

Они долго сидели у камина в спокойной, дружеской обстановке, пока тишину вдруг не нарушили донесшиеся из библиотеки возбужденные голоса. Кэтрин нахмурилась и с беспокойством посмотрела на Жака. Трудно было разобрать, кто громче кричал: граф или Джереми. И хотя нельзя было понять, о чем идет речь, но по тону можно было догадаться, что оба брата разошлись не на шутку.

Девушка поднялась и протянула французу руку. Жак вопреки правилам приличия не поцеловал руку незамужней женщины, а крепко пожал ее.

– Я думаю, что мне лучше побыстрее удалиться, мистер Рабиле, – произнесла она, пытаясь освободить свою руку.

– Но не раньше, чем вы назовете меня Жаком.

– Хорошо, Жак, – торопливо согласилась она. – А сейчас мне надо спешить, пока граф не вернулся из библиотеки и не обрушил свой гнев на нас.

– Я дал вам совет восстановить связь с вашими родственниками не только из-за денег, мадемуазель, – откровенно признался Жак. – Вам могут понадобиться защита и поддержка. Обещайте сделать это в случае необходимости.

– Что же со мной, по-вашему, может случиться?

– Существует тысяча неприятностей, которые подстерегают таких молодых девушек, как вы, мадемуазель.

– Я долгое время сама справлялась со своими проблемами, Жак. И я сомневаюсь, что когда-нибудь попаду в критическое положение.

– О, какая непреклонная гордыня! В чем, в чем, а в этом вы с графом очень похожи.

– Это нечестно, Жак, нанести мне на прощание такой удар… – тихо засмеялась Кэтрин и, растерянно улыбнувшись, направилась к выходу.

У самой двери она махнула французу рукой, поправила шелковистую каштановую прядь волос и вышла.

– Будь осторожна, Кэтрин, – прошептал он ей вслед. – Может быть, ты уже сейчас находишься в большей опасности, чем тебе кажется.

Кэтрин огорчилась, узнав утром, что Жак Рабиле уже уехал.

– Ускакал куда-то по делам графа, – быстро доложил один из конюхов, стараясь поскорее скрыться.

«Бедная крошка, – думал он, спускаясь по ступенькам крыльца. – Но уж очень хозяйственная».

Кэтрин, держа Джули одной рукой, другой осторожно высвободила ленточки своей шляпы из цепких пальчиков малышки и пошла вниз по тропинке через широкий луг в сторону мертонвудского леса. Работники наконец скосили высокую траву, и теперь идти здесь было сплошным удовольствием. Минут через десять она остановилась около небольшого холмика и, опустив довольную Джули на траву, расстелила захваченное с собой шерстяное одеяло. Кэтрин села, аккуратно расправив юбку, и посадила Джули поближе к себе. Малышка перевернулась и поползла к краю одеяла. Джули лишь недавно начала ползать и теперь ни минуты не сидела на месте. Она обнаружила в траве что-то интересное, и Кэтрин едва успела выхватить из цепких пальчиков камешек, который малышка уже тянула в рот.

– Не следует есть все, что попадается на глаза, Джули, – ласково сказала девушка, достала из кармана завернутое в салфетку сахарное печенье и, вновь усадив малышку, протянула ей лакомство. – Это куда вкуснее камешков, миленькая. – Малютка прислонилась к воспитательнице и принялась сосать печенье, пуская от удовольствия слюни. Кэтрин поджав под себя ноги, устроилась поудобнее и задумчиво посмотрела на лес.

– Вы выглядите так, будто собираетесь спрятаться в этой чаще, – раздался за спиной голос Джереми.

Девушка оглянулась, приветливо улыбнулась ему и указала рукой на свободный край одеяла. Молодой человек присел.

– Не угадали, – сказала она, – я думаю о том, что лес возле дома не мешало бы расчистить.

Молодой поросли и кустам, как правило, не давали разрастаться далее чем на пять-шесть футов от основного лесного массива. Это делалось не только для красоты, но и для того, чтобы остановить наступление леса на усадьбу. В Мертонвуде же, судя по всему, лесом давно уже никто не занимался. Некогда ухоженные, его тропинки заросли, а молодые деревца вовсю росли уже на бывшей окраине луга.

От этих размышлений Кэтрин отвлек радостный визг Джули. Они вместе с Джереми взглянули на малышку и увидели, что пухлые ручонки Джули лежат на его безукоризненно чистых брюках. От перемазанных слюной и печеньем ручек остались явные следы. Джереми вскрикнул, Джули расплылась в улыбке, Кэтрин рассмеялась.

– О, простите нас! Чтобы чувствовать себя в безопасности рядом с Джули, вам надо было надеть кольчугу или фартук, футов пяти длиной и четырех шириной, – улыбнулась она Джереми, вытирая руки девочки носовым платком и вручая ей новый кусочек печенья.

– Вы очень любите мою маленькую племянницу правда? – спросил он, глядя, как Кэтрин удобно усаживает девочку около себя, подальше от него.

– Как же ее не любить? – Девушка поправила шелковистые локоны малышки и поцеловала ее в макушку.

– Знаете, ей очень повезло. Кто бы мог подумать, что при всех обстоятельствах ее появления на свет… – Молодой человек осекся, поняв, что опять чуть не сболтнул лишнее, и бросил быстрый взгляд на Кэтрин. – вы понимаете… – промямлил он, не зная, как выйти этого положения.

– Я все знаю, Джереми, – резко, не скрывая раздражения, ответила она, – и Джули тоже все узнает, когда придет время! Не понимаю только, почему все озабочены этим. Хотя чего же непонятного! Ведь Господь запретил Латтиморам разбавлять свою чистую кровь, чтобы не испортить породу.

В последних словах звучал такой жестокий сарказм, что Джереми даже вздрогнул.

– Простите меня, Кэтрин! – покаянно произнес он, рассеянно обхватывая пальцами ручку Джули.

– Считайте, что извинения приняты, – отрывисто ответила девушка, высвобождая руку девочки.

– Но то, что ей повезло, я могу повторить, – закончил Джереми, разглядывая крошечную ладошку. Он так и не рассказал историю рождения Джулет. Однажды ночью родственники Селесты принесли ребенка к лондонскому особняку графа Монкрифа и оставили на ступеньках. Отец Селесты даже не захотел поговорить с Фрэдди, а оставил лишь краткую записку, где было сказано, чтобы граф никогда не искал встреч с ним, что Селеста умерла при родах и что они не собираются беспокоиться о дальнейшей судьбе его отродья. Фрэдди не отвернулся от своего ребенка, к тайной радости графини Монкриф. Свет был шокирован его поступком, а брат и сестра смущены.

– У нее есть вы, и это многого стоит, – только и сказал Джереми.

– Спасибо, Джереми. Вы очень милы! – Взгляд Кэтрин заметно потеплел.

Джереми покраснел, и девушка отвернулась, чтобы еще больше не смущать молодого человека.

– Вообще-то я пришел попрощаться.

– Попрощаться? Но вы же только что приехали!

– Да, – угрюмо произнес он. – Но после вчерашнего вечера чем я буду дальше от Фрэдди, тем будет лучше для нас обоих.

– Я слышала, как вы ссорились.

– Ссорились? Да это было настоящее сражение! О, простите, Кэтрин! – Джереми опять покраснел.

– Все нормально, Джереми. Мы уже выяснили, что несдержанность – одна из ваших дурных привычек, не так ли?

– Несдержанность и постоянные разногласия с братом. Об этом я, по-моему, забыл сказать. Да?

Девушка улыбнулась и кивнула головой.

– И в чем же вы с ним не сходитесь? Если, конечно, вы можете сказать об этом мне.

– Почему нет? Правда, все так запутано… – Он пригладил свои непокорные каштановые волосы. – Отец оставил мне все имения, кроме родового, которое принадлежит Фрэдди. Понимаете? Оставил мне имения, но не оставил денег на их содержание.

– Но в таком положении находится довольно много людей, – спокойно заметила девушка.

– К сожалению. Но у них нет такого Фрэдди, как мой брат.

– Он не хочет помочь вам? – удивилась Кэтрин. Это противоречило впечатлению девушки о графе.

– Напротив. Он хочет сделать меня своим наследником, передать мне все деньги и помогать получать доходы от них, – почти простонал он.

– По-моему, это очень благородно с его стороны, Джереми. Что вас смущает?

– Ничего, кроме Фрэдди. Он подчиняет своей полной власти все, чем владеет, – пытался объяснить Джереми. – Я не желаю быть его наследником, не хочу выпрашивать, каждый фартинг, я не хочу постоянно объяснять каждый свой поступок, совершенный без его ведома! Называйте это гордостью, называйте независимостью, не в этом дело, Кэтрин. – Он посмотрел умоляющим взглядом на нее, пытаясь найти понимание. – Я хочу жить собственной жизнью, свободной от Фрэдди. Если бы Фрэдди не зарабатывал так много денег в последние десять лет, мы бы не имели того, что имеем сейчас. И Фрэдди прекрасно понимает свою заслугу.

– Но вы же можете жениться на богатой наследнице и оказаться в таком же положении, – вполне разумно сказала Кэтрин и подхватила Джули, которая опять поползла к траве.

– В этом есть различие.

– В чем же разница, Джереми? Чем отличаются деньги, принадлежащие вашей семье, от тех, которые достанутся вам в результате женитьбы?

– Я допускаю, что для вас разницы нет, – произнес он, опустил глаза и стал беспокойно выдергивать траву, – а для меня все гораздо сложнее.

– Почему?

– Потому, что у меня уже есть богатая невеста, и, откровенно говоря, ее богатство не имеет для меня большого значения. Но для ее семьи далеко не безразлично, что я богатый землевладелец и бедняк одновременно.

– А вас, конечно, привлекают к ней не только деньги?

– Кэтрин! – серьезно начал говорить Джереми. – Даже если бы у нее вообще не было денег, это ничего не меняет. Я готов сам зарабатывать деньги, даже если придется трудиться для этого целыми днями, как Фрэдди. Я уверен в этом, ради Бет я смогу. Фрэдди страшно рассердился, узнав, что я хочу сейчас жениться. Он считает, что я еще слишком молод. Можете себе представить? Говорит, что следует подождать по крайней мере еще лет пять. А я не хочу ждать! Я все равно женюсь, даже если отец Бет не даст за ней ни пенни.

– А Бет с вами согласна?

– Настолько, что предложила бежать, – признался он, счастливо улыбнувшись.

– Похоже, что ваша юная леди подала отличную идею.

Кэтрин взяла Джули за пухленькую ножку и пощекотала пятку. Та залилась таким звонким смехом, что молодой человек отвлекся от своих невеселых мыслей и невольно посмотрел в их сторону. Однако девушка отвела глаза.

– Очень часто, Джереми, в наши планы вторгаются посторонние и разрушают их. Стройте ваше счастье, где вы хотите и когда вы хотите.

– Конечно! И если мы с Бет сделаем это, то причиной семейного скандала буду я, а не Фрэдди, как обычно.

– Расскажите мне наконец, почему ваш брат приобрел столь скандальную известность. Ведь это связано не только с Джули.

Последние слова девушка произнесла почти шепотом, склонившись к головке девочки.

– Дело в том, что Фрэдди живет по собственным законам, – улыбнулся Джереми. – А это раздражает многих людей. Кроме того, большинство из высшего общества никогда не простят ему, что он стал так фантастически богат. Если бы он приобрел состояние за карточным столом или спекуляцией, это было бы для них приемлемым. Но Фрэдди занимается торговлей и владеет фабриками. Причем он не просто является владельцем фабрик, но и лично управляет ими. Не говоря уж о том, что он презирает мнение света. Он не женился на Селесте, даже когда ее отец вызвал его на дуэль. Он открыто критиковал английские власти за отношение к Наполеону, говорил, что мы заслужили Ватерлоо, потому что было преступной глупостью оставить этого человека в живых.

– Теперь многое понятно, – отозвалась Кэтрин.

– Ко всему прочему Фрэдди никогда не лицемерит. Если ему что-то не нравится в вас, он сразу покажет. Его во многом можно обвинять, но только не в двуличии. Как говорит мама, он не из тех, кто пытается сгладить глупость дураков.

Выходит, не только у нее граф Монкриф создает столь противоречивое впечатление. Эта мысль обрадовала Кэтрин, на душе немного потеплело. Нет, конечно, то, что она почувствовала, никак нельзя было назвать жалостью. Жалеть графа никому бы и в голову не пришло. Скорее это походило на сочувствие. В конце концов он вступил в противоречие с тем самым сословием, которое породило и сделало его таким. А вот то, что граф Монкриф ни в грош не ставит чужое мнение о себе, ей следует запомнить.

Как бы то ни было, Кэтрин стала думать о своем хозяине лучше, и настроение ее улучшилось. Заглянув на кухню, она улыбнулась кухарке и поблагодарила ее за вкусное печенье.

– Джули оно очень понравилось, Нора.

– Мои ребятишки тоже находят его неплохим, мисс. Я рада, что Джули одобрила мою стряпню. – Женщина занялась сковородой с тарталетками, повернувшись к плите, явно не желая продолжать разговор.

Кэтрин давно отметила странное отношение Норы ко всему, что касалось Джули. Это была добрая женщина с золотым сердцем, она хорошо относилась к Джули, но с какой-то скованностью. О причине этого нетрудно было догадаться. С точки зрения Кэтрин, было непонятно, как можно переносить на ребенка отношение к его родителям, их внебрачной связи. Для самой Джули сейчас это не имеет никакого значения.

Граф стоял в прихожей и снимал перчатки, когда Кэтрин вошла в холл и направилась к лестнице. Она торопилась искупать Джули перед сном. Они одновременно подошли к лестнице и почти столкнулись друг с другом, Кэтрин улыбнулась и извинилась. Она впервые со времени их знакомства вежливо с ним заговорила:

– Прошу прощения, сэр, – произнесла Кэтрин c улыбкой. – Я совершенно не собиралась мешать вам подниматься по собственной лестнице.

Она посмотрела на Джули, которая беспокойно вертелась в ее руках. Личико и ладошки малышки были все еще перепачканы крошками от печенья, несмотря на все старания Кэтрин ликвидировать остатки недавней трапезы.

– Ваша дочь не столь изысканна и изящна, как ее отец, – добавила девушка, прикрывая девочку локтем и оглядывая графа.

Несмотря на то что Фрэдди только что вернулся с верховой прогулки, одежда на нем была безукоризненно чистой и выглядел он так, будто все утро провел дома. И только растрепавшиеся на затылке волосы да завитки, упавшие на лоб, говорили об обратном.

– Пришлось немного потренировать Грома, – пояснил он, взглянув на Кэтрин с любопытством. – Опасаюсь, что Джереми его совершенно испортил.

Они одновременно шагнули на ступеньку вверх.

– О, конь, наверное, теперь вздрагивает при каждой звуке и все время нервничает?

– Откуда вам это известно?

– У моего отца была неплохая конюшня. Однажды случилось так, что нам потребовался священник, а ехать было некому. Пришлось посылать человека на лошади, который едва умел ездить верхом. Отцу потом пришлось затратить не менее двух недель, чтобы Эпикитус стал опять доверять всаднику.

– Эпикитус?

– Отец любил давать необычные имена. Например, для наших овец, пока стадо не было большим, он придумывал очень милые клички. Особенно мне нравились прозвища баранов.

– И как же он их называл? – спросил граф, отмечая, что на лице Кэтрин не появляется столь уже привычное упрямое выражение.

– О, это все довольно глупо на самом деле.

– Продолжайте, Кэтрин. Терпеть не могу людей, которые начинают рассказ, но никогда не заканчивают его. Ну так как же звали ваших баранов?

– Диоген, Зевс, Морфей и еще в том же роде. Ах да, Приам, – тихо сказала она, с трудом сохраняя на лице улыбку.

Хохот графа наверняка был слышен даже на кухне.

– Это был баран, высматривающий благородную овечку, – превосходный баран, сонный баран, да еще и мужественный баран?

– Да, я думаю, что так, – ответила девушка, и ее улыбка стала более открытой.

Они стояли уже наверху. Граф с удивлением обнаружил, что даже не помнит, как они поднимались по ступенькам, – так он был очарован новым выражением лица Кэтрин. Вновь – и не в первый раз – он подумал, что хочет узнать как можно больше об этой девушке. Судя по ее изящной грации, правильной речи и образованности, она явно из благородной зажиточной семьи, а вместе с тем вынуждена трудиться, зарабатывая себе на жизнь. Что стоит за спиной этой девушки, которая свободно рассуждает о греческой мифологии и с любовью говорит о лошадях? Он совершенно не предполагал наличие у воспитательницы таких манер. Она обращается с кухаркой так же, как и с Джереми. Ее отношение к графу никогда не отличалось дружелюбием, не считая, правда, сегодняшнего разговора.

Кэтрин между тем ощущала, как с каждой минутой улетучивается ее расположение к графу, уступая место прежней нервной настороженности. Как могла она опять забыть о его опасном очаровании? Граф стоял слишком близко и, похоже, насмехался над ней. Как она могла вообразить, что этот высокомерный человек может испытывать к кому-то добрые чувства!

– Кэтрин…

Граф произнес это тихим, мягким голосом и в то же время со скрытой угрозой. Кэтрин почувствовала, как по ее спине пробежала дрожь, и она напряглась, словно струна.

– Да? – произнесла она на удивление для самой себя спокойным голосом, мечтая о том, чтобы граф отошел от нее и дал ей возможность пройти. Джули, уставшая от солнца и игр, уже спала у нее на руках, тяжело навалившись ей на шею. Но это совершенно не остановило ее отца.

– Ничего, – произнес граф. – Просто Кэтрин, – неожиданно он наклонился и, прежде чем девушка могла что-либо предпринять, поцеловал ее в пульсирующую на шее жилку, а затем губы его опустились ниже, под платье, у которого почему-то оказалась расстегнутой верхняя пуговица.

Позднее Кэтрин говорила себе, что она не оттолкнула графа только потому, что у нее на руках была Джули. Она доказывала себе, что не запрокидывала голову и не желала, чтобы подольше продлилось блаженное ощущение, которое дарили его нежные губы и горячий влажный язык. А еще она отказывалась признать, что ошеломленно стояла, будучи не в силах произнести ни слова, когда граф тихо засмеялся, ласково потрепал Джули по щечке и с кошачьей грацией спустился вниз по лестнице.

Обманывать себя Кэтрин научилась мастерски.