Текст книги "Моя безумная фантазия"

Глава 14

Помоги ему…

Мысль всплыла на поверхность из бездны сна, бледная и бесформенная, приняла резкие очертания и заставила Мэри-Кейт проснуться.

На кровати в ее комнате лежала прекрасная пуховая перина, застланная пахнущими ромашкой льняными простынями. Кровать задергивалась тяжелым пологом. Всегда стоял кувшин с горячей водой и лежали чистые мягкие полотенца, в камине никогда не гас огонь. В просторном помещении было много украшений из золота и слоновой кости. Стены оклеены французскими обоями, на окнах висели шелковые узорчатые занавески бледно-желтого цвета. Роскошная, теплая и очень уютная комната. Но в этот момент она ужасала.

Мэри-Кейт села в постели, прижав руку к груди, словно хотела унять бешеное биение сердца. Она удивилась неодолимому желанию убедиться, что с Арчером Сент-Джоном ничего не случилось.

Одежда досталась ей по наследству от какой-то неизвестной женщины, но сейчас не имело значения, как она сидит на Мэри-Кейт. И остановилась она у двери не из-за одежды, а из-за того, что не могла выйти из комнаты. Она – пленница! Девушка схватилась за дверную ручку, но та не поворачивалась. Затаив дыхание, она прильнула к двери, прижала к ее резной поверхности ладони, будто желая пройти сквозь нее, приложила щеку к выпуклому позолоченному узору.

Помоги ему…

Она не могла, ничего не могла сделать! Мэри-Кейт повернулась спиной к двери и оглядела свою красивую тюрьму. Возмущение, которое она испытывала в первые дни своего заключения, сменилось каким-то другим чувством. Раздражением? Гневом?

Красный проблеск на горизонте, как полоска крови, резал глаза. Вдалеке начиналась гроза, зигзаг молнии ткнулся в землю, воздух стал прохладнее. Помоги ему…

«Я ничего не могу сделать». Помоги ему…

«Я ничем не могу ему помочь. Пожалуйста, уходи». На секунду комната осветилась бело-голубой вспышкой. На доли секунды, показавшиеся вечностью, сияние прожгло ее мозг. Время остановилось, все стихло, прервалось даже дыхание. Лежащий на полу восточный ковер показался бледным при свете, вобравшем в себя ослепительное сияние тысячи солнц. Прошла секунда, раздался оглушительный взрыв грома, стены содрогнулись, и снова все затихло.

Мэри-Кейт чуть не упала, потрясенная мощью стихии. По телу побежали мурашки. Воздух изменился, посвежел.

Мэри-Кейт зажала руками уши, не желая признаться, что едва жива от страха, что готова забиться в шкаф. Но и там она не освободится от своей мучительницы.

Помоги ему… Он в опасности…

Послание не оставляло места для сомнений. Оно ясно стояло перед ней в утреннем свете и требовало действий. Помоги ему… – Я не могу выйти из комнаты! – услышала она свой собственный голос.

Ответом ей стал удар грома. Казалось, сотрясалось все здание. Разведя руки, Мэри-Кейт спиной прижалась к двери, пытаясь удержать равновесие.

Помоги ему…

В ней нарастало чувство отчаяния, сознание обреченности, такое нестерпимое, Что ей захотелось кричать. Ее сдерживал только заползавший в душу ужас.

Помоги ему…

Мэри-Кейт повернулась и забарабанила кулаками по золоченой резьбе, чувствуя в ответ сотрясение дерева. Но прочная дверь не поддалась, не распахнулась под натиском владевшего девушкой страха. Она била и била в нее кулаками, надеясь побороть сопротивление панелей. Стук сливался с раскатами грома, ярость природы присоединялась к ее тревоге.

Помоги ему…

Мэри-Кейт не нужно было подстегивать. Она уже и сама хотела только одного – найти его. Защитить. Спасти! Порыв ее был столь силен, что она не заметила, как до крови поранила о резьбу руки. Она не чувствовала боли, не замечала, как стекает по двери и по запястьям кровь и застывает капельками на дубовом паркете у нее под ногами.

Ей нужно убедиться, что он жив!

Когда дверь распахнулась, Мэри-Кейт чуть не заплакала от облегчения, но тут же натолкнулась на живую преграду, мешавшую ей, вставшую между ней и Арчером. Через несколько секунд она поняла, что это он и есть.

Не задумываясь, она прижала ладони к его груди, не обращая внимания, что прикасается к обнаженной коже и пачкает ее своей кровью. Она провела руками по шелку его халата, ощупала плечи, словно хотела оценить их силу, коснулась подбородка, шеи.

Сент-Джон схватил девушку за запястья, отодвинул ее от себя и увидел глаза Мэри-Кейт, в которых застыл испуг. И залитое слезами лицо.

– Скажите мне, что вы целы!.. – потребовала она и попыталась вырвать руки, тревожно оглядывая Сент-Джона с головы до ног.

Он кивнул:

– Со мной все в порядке, клянусь вам.

– Вам не плохо? Вы не ранены?

– Нет. Я не школьник, покинувший родной дом. – Он мягко отвел от себя ее беспокойные руки. – А вы не моя мать, чтобы беспокоиться о моем здоровье, мадам.

Лихорадочные движения Мэри-Кейт сменились нежными, ласкающими прикосновениями к его коже. Ее ладони кровоточили, и она отмечала Сент-Джона своей кровью, ставила личное клеймо. Арчер отошел к кувшину с водой, намочил полотенце и вернулся к Мэри-Кейт. Вытащил занозы, а потом в полном молчании стал обтирать ее руки, снова и снова, пока не смыл все следы крови.

Руки у нее дрожали. От страха? Или из-за какого-то темного чувства, соединившего двух людей с разным прошлым и сомнительным будущим. Из-за ощущения, выдававшего себя дрожью тела, пересохшими губами и перехваченным дыханием. Опасное чувство! Она давным-давно не испытывала ничего подобного.

Его пальцы двигались от запястий к локтям, стараясь успокоить Мэри-Кейт, будто они обладали волшебной способностью исцелять. С каждым движением дыхание Сент-Джона становилось все напряженнее, а ее – смягчалось. Он стоял очень близко, возвышаясь над ней, одетый в один лишь темно-синий шелковый халат. Ей захотелось распахнуть его и прижаться щекой к груди Арчера, обхватить руками обнаженное тело. Просительница, и жертва, и кающаяся грешница.

Она смотрела на него в полутьме. Слабые лучи рассвета начали проникать в открытое окно и осветили комнату, где стояли Сент-Джон и Мэри-Кейт, затихшие под напором непрошеных чувств и желаний, и ни один из них не мог произнести ни слова.

Странно, но она никогда его не боялась. Высокомерный, раздражительный, он своими резкими словами мог сильно ранить, однако она не испытывала в его присутствии страха.

Мэри-Кейт ощущала бурлящую в нем страсть. Как будто ей приоткрылась сущность этого человека, и она заглянула в такие глубины его души, о которых мало кто подозревал Она видела его гнев, слышала упреки, чувствовала боль и нечто связавшее их в этот утренний час в доме, погруженном в сон. Одиночество. Она всегда была одинока.

Она раздвинула халат и прижала ладони к его груди, будто хотела оставить там отпечаток, провела пальцами по волосам на его груди – жест скорее возлюбленной, чем перепуганной женщины.

Мэри-Кейт тряхнула головой, и все вокруг словно встало на свои места. Она вдруг со смущением увидела их обоих со стороны. Лицо у нее запылало.

Сент-Джон заключил ее в кольцо своих рук. Кровать находилась совсем рядом… Небо посветлело. Соблазн, страсть не исчезли, лишь затаились.

Надо сдвинуться с места, сделать шаг в сторону. Надо освободиться из его рук. Нельзя было касаться его груди, гладить, мечтать прижаться губами к ней…

Она ведь не распутница, что бы ни говорили злые языки. Только один мужчина знал ее, но его ласки не растревожили ее. Эдвин был сдержанным человеком, хотя и добрым по натуре, поэтому он и женился на ней. Его любовные ласки ни разу не затронули души Мэри-Кейт, не заставили пожелать их повторения, как это происходило сейчас, когда она стояла в объятиях мужчины, стражем которого ей приказано стать. Приказано духом его жены.

Дыхание Сент-Джона, теплое и шумное, соперничало с громким стуком ее сердца. Мэри-Кейт отступила бы, но он не позволил ей отойти, крепко сжав ткань ее халата с чужого плеча и притянув к себе. Ничто не разделяло их теперь. Смутные желания охватили ее, она почувствовала вкус чего-то запретного и дорогого, как шоколад. Странные желания, если учесть, что его глаза горели гневом. Но за ним проступало другое чувство – тревожащее и властное. Желание. Мощное и опьяняющее. Он как опытный соблазнитель заманил ее в свои объятия шепотом лживых обещаний, и она поверила им. Но ведь он не умолял ее, не обхаживал, а стоял как статуя, выражающая мужское превосходство, уверенность в себе и… пугающую привлекательность.

Ей следовало бы вырваться, а не простодушно улыбаться в ответ на его взгляд и не гладить его по груди.

– Значит, вы моя награда за доверчивость? – с сарказмом произнес он, и его губы насмешливо искривились.

Руки Мэри-Кейт застыли, прервав нежные прикосновения. Арчер Сент-Джон совсем не игривый котенок.

– Я удержу вас, только если поверю? Ну же, – проговорил он, когда она отстранилась от него, – не надо смотреть на меня так, будто я убил вашу лучшую подругу. Хотя почему бы и нет, Мэри-Кейт? Меня ведь подозревают именно в убийстве, и Алиса, без сомнения, рассказала, что моя репутация становится все хуже и хуже с каждым днем, пока она где-то прячется.

Он с такой силой потянул Мэри-Кейт к себе, что она чуть не задохнулась. Статуя ожила и оказалась яростным воином. Его гнев, не сдерживаемый никакими условностями, изливался свободным потоком.

Запустив пальцы в волосы Мэри-Кейт, Арчер сжал ладонями ее голову, словно собирался раздавить череп, если не получит ответы на свои вопросы. Мэри-Кейт и глазом не моргнула, когда он резко наклонил ее назад, только ухватилась за его руки, чтобы не упасть.

– Сделка, пожалуй, стоящая, Мэри-Кейт, – прошептал он.

Его губы нашли ее ухо, опустились по мягкому изгибу шеи. Она почувствовала холодок его зубов там, где билась ниточка пульса, нежную угрозу, невысказанное предупреждение.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он, не отрываясь от ее кожи. Слова прозвучали неразборчиво. А может, это было лишь движение губ?

Сент-Джон накрыл ладонью ее шею; его лицо заслонило свет, его вопросы ворвались в ее мысли.

Но она могла предложить ему лишь правду, чистую правду, без прикрас:

– Ничего.

Пальцы одной руки по-прежнему цепко держали ее за волосы, другая легла на горло. Неужели он сейчас задушит ее, чтобы сломить упрямство? На секунду ей показалось, что так и будет: его глаза грозно блеснули. Потом хватка Сент-Джона постепенно ослабла, он отпустил ее и попятился.

Мэри-Кейт покачнулась, потерла горло и сердито взглянула на Сент-Джона, но ее взгляд не произвел на него никакого впечатления. Арчер Сент-Джон снова превратился в статую, не испытывавшую сожалений и не имевшую, по всей видимости, никакого желания извиниться.

– Я неверно выразилась, – сказала Мэри-Кейт, ненавидя себя за слабый, дрожащий голос. – Кое-что мне от вас нужно. – Она отступила при виде снова вспыхнувшего в его глазах огонька, который говорил о чувствах, истинное значение которых она побоялась бы выяснять. – Мне нужна свобода. Я буду рада никогда больше не слышать посланий вашей жены. И я жалею только о том, что заговорила с вашим кучером.

Она повернулась, вошла в утреннюю комнату и захлопнула дверь у него перед носом.

Глава 15

– Ты цел, мальчик?

Сэмюел Моршем смотрел, как Джеймс поднимается с земли. Гроза подошла совсем близко. Все утро Пинатар проявлял беспокойство: он почуял кобыл и знал, что принесет ему этот день. Такая нелепая ошибка – на Джеймса не похоже. Надо было обернуть подковы жеребца, чтобы он в возбуждении не поранил кобыл, и тот, кто постоянно имеет дело с лошадьми, знает, что для этого нужно не менее трех крепких мужчин. К тому же надвигалась гроза. Но мысли юноши блуждали где-то далеко. Как обычно в последнее время.

Жеребец чуть не затоптал его – Джеймс едва успел откатиться в сторону, чтобы избежать удара.

– Все в порядке.

Он стоял, отряхивая пыль, на почтительном расстоянии от жеребца, который дико косился на него выкаченными глазами.

Пинатар неспокоен, да и Джеймс не в себе. Бледный как смерть и напряженный, как натянутая струна, – он опять провел бессонную ночь.

Вечерами он, бывало, шел в гостиную и немного играл на спинете. Приятные звуки, успокаивающие после хлопотного дня. Сэмюел привык к ним. Но эта музыка уже давно прекратилась, тогда же Джеймс перестал обращать внимание на разные мелочи, которые могли привести его к гибели. Словно мальчику и в самом деле было все равно, жить или умереть. И в этом, разумеется, его, Сэмюела, вина.

Сэмюел намотал повод на руку и накинул петлю на крюк, вбитый в столб ограды. Как долго тянется день! Сэмюел тяжело вздохнул. Почему сейчас, когда столько времени прошло и столько возможностей упущено, он почувствовал острое желание пойти мальчику на уступки и дать денег на любимые им занятия музыкой? Из-за непонятных снов, которые снились ему последнюю неделю? Он просыпался на заре и лежал, глядя в потолок и горюя. Он слышал плач Алисы. Она сидела под своим любимым деревом, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, и смотрела вдаль глазами, полными слез.

Он и сам не раз просыпался в слезах, уверенный, что уже больше никогда не увидит своей любимой девочки. Может, она и потерялась, но с ужасающей ясностью Сэмюел чувствовал, что ее никогда не найдут.

Может, поэтому он и решил помочь Джеймсу? Настало время платить долги.

– Пинатар подождет, Джеймс, – сказал он, похлопав молодого человека по плечу.

Джеймс был хрупкого телосложения – еще одно напоминание о его матери. Как и музыка. Сколько раз он слушал пение Каролины и думал, почему Господь дал ангельский голос женщине с сердцем грешницы? Но пути Господни неисповедимы. Трудно разобраться в своем ближнем.

– Это не очень легко, мальчик, сам-то я давно этим занимаюсь.

Сэмюел зашагал в конец выгона, к блестевшему в утреннем свете пруду. Дождь наконец прекратился.

Мужчины прислонились к ограде – два разных человека с общим прошлым. Они различались характерами, желаниями, способностями. А связывала их случайность и любовь к одной и той же женщине: тайная любовь одного и отцовская – другого.

– Думаю, тебе надо ехать учиться музыке, если, конечно, хочешь.

Сэмюел знал, что еще несколько лет назад вызвал бы этим предложением бурю радости у Джеймса. Сколько он себя помнил, мальчик всегда мечтал стать композитором. Не раз он слышал, как Джеймс говорил, что одно из его самых больших желаний – попасть в Вену и слушать там симфонии Моцарта и Гайдна.

Но теперь его подарок казался до странности ненужным. Сэмюел чувствовал себя генералом, стоявшим на залитом кровью поле битвы. Дым, гарь, груды мертвых тел и тошнотворный запах смерти. Какой смысл говорить о победе, когда она досталась такой ценой? Что теперь Джеймсу Вена?

Здесь, на ферме Моршемов, воспоминания об Алисе подстерегали на каждом шагу. Вот по этой дорожке она бегала ребенком. В ветвях этого дерева пряталась вместе с Джеймсом, когда Сесили звала их на обед. А на той двери сарая они катались, пока не погнулись петли. Тогда их обоих за это наказали.

Вдруг Джеймс подумает, что его прогоняют? Или для него уехать – значит потерять ее, забыть воспоминания, которые он хранит в сердце?

Какой ценой он дает своему мальчику свободу? Он повернулся и посмотрел на юношу, которого всегда признавал сыном. До того дня – два года назад, когда он подвыпил, разгоряченный успехом, – выиграл на скачках в Эпсоме. Виски развязало ему язык, и он сыпал своими тайнами, как монетами, которые бросал бармену.

За один вечер Джеймс превратился из сына в незаконнорожденного, лишился положения, которое, подозревал Сэмюел, и так не слишком его волновало.

– Зимой тебе понадобится помощь, – натянуто улыбнулся Джеймс.

– Я найму работников.

– Я пока останусь.

– У тебя дар. Не дай ему пропасть.

– Я уеду через месяц или два, – сказал Джеймс. Может быть, за это время что-нибудь да изменится.

Сэмюел не удивился, что его запоздалое предложение встретило такой прием. В конце концов он предлагал Джеймсу то, что тому причиталось. Ничего уже теперь не исправишь. Родство душ. Не это ли мудреное понятие связывало брата и сестру? Он никогда и не думал об этом, но, может быть, стоило гораздо раньше рассказать все Джеймсу? Все могло пойти по-другому.

Алиса не вышла бы замуж за графа Сандерхерста и не исчезла бы. А Джеймс не выглядел бы так, как сейчас, – словно жизнь вытекает из него.

Если бы все изменить! Но об этом его желании не знала ни одна живая душа. Даже теперь он не мог произнести ни слова.

Сколько лет Джеймс любил Алису? Всегда?

И не поэтому ли Алиса исчезла?..

Глава 16

Ей предоставлена свобода передвижения по Сандерхерсту.

Удивительную новость объявила ей приветливо улыбавшаяся молодая горничная, ничуть не смущаясь и не испытывая никакой неловкости при разговоре с узницей Арчера Сент-Джона. Это тут же навело Мэри-Кейт на две мысли. Или бедная девушка слишком наивна, чтобы что-то понять, или это не первый случай, когда ее хозяин запирает в своем доме невинных женщин.

Хотя, если это и было тюремное заключение, для Мэри-Кейт оно оказалось менее тяжелым, чем жизнь на свободе. Ей подавали восхитительную еду, приносили книги из хозяйской библиотеки, обращались, как с уставшей гостьей, которая только и думает об отдыхе Непривычное времяпрепровождение для женщины, которая всю жизнь работала, чтобы прокормить себя. За исключением тех месяцев, когда она сменила труд в услужении на выполнение обязанностей жены Эдвина.

Дверь осталась открытой, и Мэри-Кейт в нерешительности замерла перед нею, желая и страшась сделать первый шаг к свободе. Она не ожидала, что ее охватит такая дрожь. Она, Мэри-Кейт, была самым некрасивым предметом в этом доме.

Куда она смотрела, когда Сент-Джон тащил ее вверх по великолепной лестнице? Стены были обиты желтым шелком самого нежного оттенка, как взбитые желтки. Холл внизу украшали кружевная резьба по дереву, бронзовые ручки в форме единорогов и драконов. В конце холла висело огромное, во всю стену, живописное полотно с изображением порта. Ряды кораблей, а за ними высокие горы в дымке тумана. На переднем плане был изображен красивый корабль с выкрашенным в темно-синий цвет корпусом. Медные части снастей сияли на солнце, ветер надувал гордые белые паруса. На борту виднелось его название – «Фортунатус».

Держась за перила, Мэри-Кейт стала спускаться. На площадке она остановилась, освещенная цветными лучами, струившимися сквозь витраж, на котором святой Георгий поражал дракона. Сколько она простояла, наслаждаясь красотой картины и купаясь в потоке цвета, будто в радуге, созданной руками художника?

Вдруг девушка почувствовала мягкий толчок, будто ребенок схватил ее за юбку и потянул за собой, в свою любимую комнату, где можно играть и смеяться. Ощущение было столь явственным, что Мэри-Кейт даже взглянула вниз, чтобы убедиться, что не зацепилась за перила и не разорвала подол.

У подножия лестницы стоял надменный слуга в черном сюртуке, черных панталонах и невысоких сапогах. Мэри-Кейт приняла бы его за знатную особу, не знай она, как выглядят мажордомы. Ведь иногда они кажутся более аристократичными, чем их хозяева. Знает ли этот чопорный человек, кто она, подозревает ли, что она редко бывала в верхних этажах господских домов? Судя по тому, как он смотрел сквозь нее, знал. Она кивнула ему не менее царственно, чем он, забавляясь про себя нелепостью ситуации. Однако ей удалось подавить смешок и просто улыбнуться.

Она безотчетно повернула налево и оказалась в длинном широком коридоре с тремя дверями. Мэри-Кейт выбрала последнюю, повернула ручку и толкнула дверь.

Так, наверное, выглядит рай. Стены затянуты шелком цвета индиго, огромные – от пола до потолка – окна обрамлены затканными голубым с золотом шторами. Под ногами лежит ковер с причудливым растительным орнаментом, насыщенный цвет каждой ниточки которого вместе создает приглушенный тон. Фреска на потолке – голубое небо в белых облаках – дает ощущение бесконечной высоты залитой солнцем золотисто-голубой рукотворной долины, в которую человек поместил свои самые ценные сокровища.

В комнате расставлено несколько витрин красного дерева. В первой лежала потертая кожаная сумка. Мэри-Кейт озадаченно нахмурилась, провела пальцами по деревянной раме, но не стала поднимать стеклянную крышку. Во второй и третьей тоже было не много экспонатов – детская вязаная шапочка и манускрипт с иллюстрациями, которые выглядели старыми и хрупкими от времени. В четвертой же на синей бархатной подушечке покоился большой драгоценный камень. Трудно было угадать настоящий цвет камня – может, это кусочек бархата сделал его синим.

Мэри-Кейт подняла стеклянную крышку и, взяв камень, повернулась к свету, лившемуся в комнату через окна. Она слышала о таких камнях – бриллиантах и сапфирах, – принадлежащих королям. Но никогда раньше не видела ничего подобного, а тем более не держала его двумя пальцами, как игрушечный шарик. Драгоценность искрилась, будто пила свет, а потом неохотно его отдавала. Камень казался очень чистым, как кусочек льда голубоватого оттенка.

Она обтерла его носовым платком и положила на место.

Любая другая женщина, подумал Арчер, не дала бы ему покоя, выведывая стоимость камня, или стала бы мечтать об украшении из него. Но Мэри-Кейт наверняка не упомянет о том, что видела камень.

С галереи под потолком он с интересом наблюдал, что же заинтересует его пленницу. Похоже, ее больше прельстила игра света в гранях хрустальной вазы, а не сама ваза. Дважды ему казалось, что, следя за разноцветными отблесками на стенах, она поднимет глаза и заметит его, и дважды она следовала взглядом лишь за неверной полоской света, очарованная, как ребенок, в первый раз увидевший радугу.

Он услышал, как она засмеялась, и этот звук, низкий и гортанный, заставил его ощутить себя до странности одиноким. Он прислонился к стене и, сложив на груди руки, продолжил свое наблюдение.

Мэри-Кейт… Даже имя ей не подходит. Слишком строгое, слишком простое для нее. Ей нужно такое же необычное имя, как облако рыжих волос, как кожа цвета сливок, которая так часто розовеет. Ей следовало бы носить имя, более точно отражающее ее непокорную душу. Какая натура скрывается под маской невинности?

Впрочем, в ней столько же невинности, сколько в нем святости.

Сегодня утром она выглядела перепуганной, отчаявшейся, как мать, которая ищет потерявшегося ребенка. А в следующее мгновение превратилась в распутницу, испытывающую его выдержку. Арчер хотел предостеречь, что играть в такие игры небезопасно. Он слишком долго находился один, слишком долго у него не было спутницы, подруги, любовницы.

Она накинула пеньюар, оставленный Алисой, сшитый на женщину хрупкую и не такую высокую, не имевшую столь пленительных изгибов тела. От нее исходил изумительный аромат восточных пряностей.

Догадывалась ли она, как ему хотелось отбросить опасения и сдержанность? А вместо этого он лишь позволил себе на мгновение столкнуться с ней, ощутить ее упругое тело. Они соприкоснулись пальцами босых ног, коленями и ладонями. Неосмотрительно, глупо и… мимолетно. Арчер хотел бы изо всех сил прижать ее к двери. Острота собственного желания потрясла Сент-Джона, она грозила уничтожить все запреты, наложенные на него правилами приличия.

Увы, ни время, ни место не подходили для утоления страсти. Женщина, разумеется, тоже. Все эти мысли пронеслись в его мозгу, но были остановлены вожделением, возникшим в его чреслах. Он приподнял ее подбородок, ее губы раскрылись навстречу ему. Как хорошо было бы смешать ее дыхание со своим! Обладание! Какое красивое слово для столь примитивного чувства!..

Дыхание и остановило его. Едва заметное дуновение, тихий вздох, легче прикосновения перышка, и все же он услышал его. И узнал сквозившее в нем возбуждение.

Женщина сомнительной добродетели.

Ее прислала Алиса.

Вспомнив об этом, он содрогнулся от боли. Потом на смену ей пришла не злость, как он ожидал, а усталость, как будто взяли свое бессонные ночи последнего года.

Непонятная женщина, опасная. А может, и нет, подумал он, наблюдая за показавшимися из-под пеньюара лодыжками.

В ней есть что-то от ребенка, надежда, которую не так легко разрушить, дух, который нелегко сломить. Словно само собой разумеющееся, она предложила ему невозможное и ждала, что он примет это. Он принял, оценив характер, измысливший такую историю. Арчеру с неожиданной силой захотелось и самому стать ребенком, забыть о своих многочисленных обязанностях взрослого человека, отбросить в сторону титул – на час, а может, и больше. И играть, как играют друг с другом дети, охваченные радостью и счастьем.

Мысли, приятные тем, что никогда не станут реальностью… Мэри-Кейт не ребенок, невинной ее тоже не назовешь. Она чужой человек с тайными намерениями. Сент-Джон нисколько не сомневался, что ее появление означает постепенное возвращение в его жизнь Алисы, что бы ни говорила на этот счет Мэри-Кейт…

– Вы часто этим занимаетесь? Изучаете своих гостей с таким пристальным вниманием?

Арчер чуть не подпрыгнул от этих слов и поглядел вниз. Она, улыбаясь, смотрела на него, окутанная солнечным светом. Очаровательная улыбка – без злости, презрения или упрека за утреннюю сцену. Он не мог не улыбнуться в ответ, вынужденный к перемирию ее открытостью:

– А кто не загляделся бы на женщину, играющую радугой?

Она не ответила и на сей раз одарила его улыбкой, которой испокон века пользуются женщины, чтобы и увлечь, и предостеречь.

– Я думал, вы предпочтете прогулку на свежем воздухе, – добавил Сент-Джон.

– Мне показалось, что пойдет дождь.

Он пропустил мимо ушей эту ложь. На небе не было ни облачка.

– Или прогулку по менее уединенным помещениям Сандерхерста.

– Это какое-то особое место?

Арчер стал спускаться вниз по лестнице. В детстве он часто прятался здесь от матери или от отца.

Наконец он оказался рядом с ней и вдохнул бы запах ее духов, если бы она позволила себе такую роскошь. Он не мог представить, чтобы ее носовой платок пах розами или сиренью. Разве что сандаловое дерево, восточный акцент, намек на тайну? Совсем не женский запах.

– Я вторглась в запретное помещение? – Мэри-Кейт поспешно огляделась.

– Эта комната известна только членам семьи, и многие пропускают ее. Я удивился, что вы так легко ее нашли. – Он приблизился на шаг. – В детстве это была моя любимая комната. Я прятался тут и играл на галерее в пиратов. Не рассказать, скольких несчастных я заставил пройтись по доске над морем. – Едва заметно улыбнувшись, он взглянул вверх, на галерею. – Как ваши ладони? Сент-Джон протянул руку, и она положила свои ладони на его раскрытую ладонь. Он внимательно осмотрел их. Кроме одной-двух царапин, ничто не указывало на довольно сильное кровотечение.

– Вы непредсказуемый человек, Арчер Сент-Джон.

– В каком смысле, Мэри-Кейт Беннетт? Улыбка у него получилась такой же, как у нее, – дразнящей и бесконечно мягкой. Его удивило, с какой легкостью он выказал свои чувства.

– У вас ужасно грозный взгляд и нежнейшее прикосновение.

Он отпустил ее руки и отвернулся. Похоже, она никогда не следит за своими словами.

– У вас не было братьев или сестер, если вы представляли себя одиноким пиратом?

Сент-Джон повернулся к ней и улыбнулся:

– Я был единственным наследником, если хотите знать. Моя мать сказала мне, что, выполнив свой долг перед Сент-Джонами, больше не пускала отца в свою постель. Естественно, она призналась в этом, только когда я достиг совершеннолетия. Ребенком я думал, что у меня будет брат или сестра, тер свой волшебный камень и надеялся, надеялся.

Мэри-Кейт ничего не ответила, какая-то дымка заволокла ее глаза. Не глядя на Арчера, она отвернулась и устремилась к алмазу, лежащему под стеклом на бархатной подушечке, а потом удивила Сент-Джона, подойдя к выставленной тоже под стеклом детской шапочке.

– Говорят, она принадлежала Генриху Восьмому, – непринужденно проговорил Сент-Джон. – Один из моих предков присутствовал при его рождении и, по слухам, приводил юному Гарри молоденьких девушек. – Он подошел и встал рядом, не подавляя ее, но и не выпуская из поля зрения. – В ответ тот оказался весьма щедр к семейству Сент-Джонов.

– Вы храните шапочку как высокую награду? – Улыбка снова тронула губы Мэри-Кейт. Хотел бы он знать, какая мысль ее вызвала. – А сумочка? С ней тоже связана какая-то история?

– Это кошелек первого из Сент-Джонов, он до сих пор хранит запах сандалового дерева. Вполне подходящая вещь, чтобы напоминать о предках и об источнике нашего богатства.

Она отвернулась и пошла к другой витрине. Он остался на месте.

– Вы не спросили про алмаз.

– Поскольку вы не верите почти ни одному моему слову, Сент-Джон, сомневаюсь, что поверите моему объяснению.

– Я на минуту забуду о своей недоверчивости.

– Я не люблю драгоценности да и вообще ценные вещи, которые могут пропасть.

Он поднял крышку витрины и взял камень, который она до этого подставляла свету.

– Камень, которым я очень хотел владеть, – тихо проговорил Арчер. – По крайней мере до тех пор, пока отец не увидел, что я его трогаю. – Он замолчал.

– И что он сделал?

Сент-Джон вернул камень на место и взглянул на Мэри-Кейт.

– Высек меня так жестоко, что я неделю не мог встать с постели. Как видите, я не принадлежал к его любимцам хотя и был единственным ребенком. Интересно, что бы он сделал, если бы у него было еще на ком поупражняться? – Брошенный на Мэри-Кейт взгляд был полон сарказма. – Даже моя мать его не выносила, а она находит общий язык с большинством людей.

– Таким образом вы узнали, что за все надо платить.

– Как вы догадались? Вы хорошая ученица, Мэри-Кейт. Что или кто вас так хорошо учил?

– Рассказываете мне о своем детстве в обмен на рассказ о моем? – Она с укоризной, но в то же время задорно посмотрела на него. – Я была единственной девочкой из десяти детей. Вы хотели брата или сестру, а я хотела, чтобы меня хотя бы заметили среди остальных.

– Однако вы сказали, что у вас нет родных, или вы забыли о такой малости?

На ее лице появилось замкнутое выражение, сквозь которое, казалось, не смог бы пробиться ни один лучик света. Словно она собрала все свои тайны, аккуратно запрятала их поглубже и тщательно застегнулась на все пуговицы.

– Вы не расскажете мне? Ваша цель заставить меня гадать, пока вы будете кутаться в плащ таинственности?

– Для чего? Продлить мое пребывание здесь? Сделаться объектом жалости? Или лишить вас ваших денег? Я вовсе не такая, какой вы себе меня представляете. – Она покачала головой, будто упрекая его. – Моя семья бросила меня, Сент-Джон. Вот и вся история.

– Но у вас же есть брат!

– Я ему не нужна, – тихо произнесла девушка и, подняв глаза, обнаружила, что Сент-Джон пристально смотрит на нее.

– Почему у меня такое чувство, что вы обречены на поиски? – так же тихо спросил он. – Вы не успокоитесь, пока не отыщете своих родственников, так?