Текст книги "Полночный час"

Карен Робардс
Полночный час

1

– Куда это ты намылился?

Голос матери проскрежетал у него за спиной, словно ногтем царапнули по грифельной доске. Даже мурашки побежали по телу. Повернув дверную ручку, он со злобой посмотрел на мать и ответил неохотно:

– Прогуляться.

Как же он ее ненавидел!

Она тупо пялилась на него. Ее нелепый, в розовых цветочках халат был распахнут. Она не удосужилась или не успела застегнуться и теперь демонстрировала отвисшие груди. Крашеные волосы, темные у корней, торчали во все стороны. Все пятьдесят пять прожитых ею лет плюс дурные привычки оставили следы на ее лице. Без косметики мешки под ее глазами походили на лиловые виноградины. Шея жилистая, как у индейки. Ноги в нелепых носочках бугрились набухшими варикозными венами. «Какая же она уродина!» – подумал он.

– Уже поздно. Нечего шляться по ночам. Ты никуда не пойдешь!

Стычка происходила в кухне, в помещении длинном и узком, как кишка, где все было фальшивым – кирпичи, изображенные на линолеуме, устилавшем пол, столешница, покрытая клеенкой с рисунком «под мрамор», фанерные шкафчики, окрашенные под благородный дуб. Убожество здесь выдавалось за приверженность старомодному стилю.

На круглом столе, окруженном четырьмя шаткими стульями, неизменно красовалось блюдо с уложенными аккуратной горкой яблоками из пластика. Эти яблоки всегда были здесь, сколько он себя помнил.

– Ты забыла принять свой прозак? Или он уже на тебя не действует?

Он не хотел издеваться над ней, но так уж получилось. Если б он ушел незаметно, то неприятного разговора не возникло бы. Обычно она спала мертвецким сном и храпела, как тысяча пьяниц. К несчастью, в эту ночь она зачем-то выползла на кухню и застукала его, когда он намеревался незаметно улизнуть из дому.

– Тебе всего семнадцать, и ты живешь с нами под одной крышей. Ты обязан меня слушаться. Иначе я пожалуюсь твоему отцу!

«Она пожалуется!» Он едва не рассмеялся ей в лицо.

Кто он, его отец? Адвокатишка, вытаскивающий сомнительных клиентов из дерьма за ничтожный процент от украденных денег. Папочка не бывал дома пять дней в неделю, а частенько урывал и субботу от уикенда для своих проказ. А когда он появлялся, его прежде всего интересовали успехи старшего сына в баскетболе, а младшего он просто игнорировал, обращая на него внимания не больше, чем на старую мебель.

Плевал он на отца и мать! Что они могли ему сделать?

В подтверждение своего права на личную жизнь он напоследок громко хлопнул дверью.

Мать что-то прокричала ему вдогонку, но он уже пребывал в гостеприимной темноте ночи. Родители и соседи считали, что он лишь бледная копия старшего брата – отличника в учебе, удачника в спорте и кумира девушек. Когда солнце восходит, оно затмевает лунный диск и звезды. Так было и с ними – рядом с «солнечным» мальчиком он был никто.

Но ночные часы принадлежали ему безраздельно. Нежная теплая тьма обволакивала его, когда он выводил из гаража свою «Хонду-250» и когда с ревом мчался по тихой улице.

Когда-нибудь он вступит в игру, в которой его братец непременно проиграет.

Ухмылка появилась на его лице. Он резко свернул на дорожку, ведущую к намеченной цели.

2

Грейс долго не могла уснуть, потом забылась на короткое время, вновь проснулась, разбуженная неизвестно чем. Она накинула голубой нейлоновый халат с длинными рукавами – почему-то ей показалось, что в комнате прохладно, – но, не надевая шлепанцы, босиком отправилась в соседнюю спальню.

В два часа ночи постель Джессики была пуста!

Свет, зажженный Грейс в холле, падал лишь на примятые подушки и небрежно откинутое одеяло. В полосе этого света высокая, тонкая фигура Грейс отбрасывала четкую тень, но, когда она сдвинулась с места, тень уродливо исказилась.

Грейс зачем-то заглянула под кровать, ожидая дурацкого розыгрыша, но тотчас поняла нелепость своего предположения. Джессики не было и в ее любимом кресле, подаренном ей в день рождения бог знает когда, где она балдела в наушниках от своей музыки.

Ее дочь не ночевала дома. И не в первый раз.

«О боже, что мне делать?»

Грейс не к кому было обратиться с таким вопросом, разве что только к богу. Мать и дочь жили одни. Грейс обожала Джессику, но в последние два месяца начала понимать, что теряет ее. Уже третий раз девочка по ночам исчезала из дома.

Сейчас была ночь понедельника, – нет, уже почти утро вторника! Джессике надо вставать без четверти семь, на первом же уроке ее ждет ответственная контрольная по испанскому. Накануне вечером Грейс пришлось целый час терпеливо выслушивать спряжения глаголов. Результат контрольной сильно повлиял бы на положение Джессики в списке успеваемости. Может быть, Грейс слишком зациклилась на учебе дочери, но ведь Джессика сама стремилась в лучшие ученицы. Но какая контрольная после бессонной ночи, проведенной неизвестно где и с кем?

Впрочем, какие-то идеи насчет времяпрепровождения дочери у Грейс все-таки были. После четырех недель учебы в колледже Джессика влилась в «крутую», как она выразилась, компанию, и это, опять же по ее словам, было большой удачей.

Все девушки носили расклешенные джинсы, топы, оголяющие живот, туфли на платформе, а их крашеные волосы сияли, как неоновая реклама. Разговор о том, что это лишь повторение давно пройденного, что сама Грейс одевалась почти так же, учась в колледже в середине семидесятых, закончился вполне философским заявлением дочери, что все в мире развивается по спирали, и мода семидесятых опять вернулась.

Согласившись с дочерью, Грейс, однако, подумала, что ее подруги – все сплошь из состоятельных семей – кончат плохо. Все, только не ее сладкая, милая девочка.

От неожиданного, громкого в ночной тишине звука Грейс вздрогнула. Источником его было колесо, на котором забавлялся Годзилла – жирный рыжий хомячок. Клетка его стояла на полке между учебниками и любимыми книгами Джессики в ярких обложках. Маленький грызун вертелся в свое удовольствие. Ему не было дела до тревог тех, кто его кормил. Годзилла не поймет и не разделит ее печаль, но все же он был, кроме нее, единственным живым существом в доме.

У Грейс было множество знакомых и родственников – отец, сестра, бывший муж. Но в свои тридцать шесть лет она не обрела никого, кому можно было позвонить в два часа ночи и поделиться своими тревогами. Все они постоянно исповедовались в своих бедах, просили помощи, ожидали совета. И она всем помогала, вытаскивала из неприятностей, но обратной связи не было. Она казалась окружающим и себе тоже самой сильной из всех, решала их проблемы, а со своими справлялась сама. И все складывалось неплохо вплоть до сегодняшней ночи.

Грейс подошла к высокому окну, отдернула тонкую занавеску, выбранную с любовью по вкусу дочери, и, как многие несчастные героини романов, прижалась лбом к холодному стеклу.

«Что я сделала не так? В чем моя ошибка? Я старалась изо всех сил…»

В должности судьи графства по мелким уголовным преступлениям ей приходилось чуть ли не ежедневно сталкиваться с юными правонарушителями, почти детьми. Когда, в какой год, месяц, день или момент они преступили грань, вышли из-под контроля родителей… и общества?

И вот теперь банальная, но печальная ситуация возникла в ее семье.

Ради Джессики она готова была отдать жизнь, ради любимой девочки она пошла бы на все. Но почему, отдавая ей все, чем располагала, даже делая карьеру только ради нее, она воздвигла стену отчуждения между собой и дочерью? И за этой стеной прячется от нее сейчас Джессика.

Искренние, доверительные отношения матери и дочери дали трещину.

В последний раз, явившись с вечеринки у подруги, Джессика клялась, что выпила лишь пару банок пива, а виски ей пролил на платье какой-то неуклюжий идиот.

В суде эту версию Грейс восприняла бы скептически, но дочернюю ложь проглотила молча. Джессика явно врала, и она позволила ей врать и не оборвала это жалкое вранье сразу, как следовало поступить.

Роковая ошибка матери, да к тому же еще и судьи. Впредь Грейс ее не повторит.

«Но у кого же узнать, где сейчас Джессика?»

У соседей? У всех соседей такие же одинаковые двухэтажные дома. Никто ничем не выделяется и не хочет выделяться, дабы не привлечь особого внимания налоговой службы. Идеальная улица для патрульных полицейских. Никаких происшествий, драк и громогласных скандалов.

Грейс успокаивала себя, безуспешно пыталась убедить, что ее тревоги напрасны, что все образуется и что таков удел всех матерей. Но ее мучило ощущение потери. Джессика предала ее, отдалилась, обрекла на муки одиночества. А может быть, Грейс слишком многого требует от дочери?

Вдруг на лужайке перед домом она увидела бегущего человека. Скорее это промелькнула тень, призрак, а не человек из плоти и крови.

«Черт побери! Кто это? Неужели Джессика?»

Было так темно, ей не удалось разглядеть фигуру ночного гостя. Кто-то, пренебрегая выложенной мелким гравием дорожкой, напрямую пересекал газон. Грейс сорвалась с места, ее босые ноги прошлепали по ступенькам лестницы и по паркету холла.

Входная дверь была не заперта! Такого никогда прежде в их доме не случалось.

Клены и дубы, росшие перед домом, уже сбрасывали листву, и сухие листья кружились в воздухе, словно гигантские мотыльки. От ветра поскрипывали подвешенные на цепях качели, и казалось, что на них раскачиваются какие-то невидимки.

Неуверенная, что это ее девочка, Грейс на всякий случай крикнула:

– Джессика! Вернись!

Грейс почудилось, что, услышав ее окрик, призрак повернул голову и замедлил бег.

Но тут залаяла собака Уэлчей. Это был скотчтерьер с противным визгливым голосом. Видимо, ее забыли на ночь впустить в дом, и теперь заливистый лай как бы подтолкнул бегуна. Он метнулся, как вспугнутый олененок, и бегом преодолел оставшиеся до калитки ярды.

Грейс тяжело дышала, сердце откликнулось болезненным уколом. Однако в ней проснулся охотничий азарт. Забыв, что она босиком, Грейс устремилась в погоню. Одним прыжком она преодолела ступени крыльца и так же, как неизвестный бегун, сошла с петляющей дорожки на газон, сокращая путь.

Трава была жесткой и больно колола босые ступни. Опавшие листья оказались скользкими, словно глянцевые страницы, вырванные из журналов и рассыпанные по ковру. Запах сгоревшей листвы пропитал ночной воздух, и от него першило в горле. Грейс наступила на что-то острое, то ли камешек, то ли сучок, вскрикнула от боли, но не остановилась.

Калитка в низкой кирпичной ограде затворилась за бегущим призраком. Но через пару секунд Грейс толкнулась в нее и выскочила наружу, прежде чем калитка успела закрыться.

И здесь ее нога наступила на что-то мягкое. Она споткнулась и со всего размаха упала на тротуар. При соприкосновении коленей и локтей с асфальтом ее пронизало будто электрическим током, а потом обожгло болью. У нее вырвался громкий стон.

На этот звук убегающий человек на мгновение обернулся и исчез за поворотом. И только теперь, при свете уличного фонаря, Грейс убедилась, что гналась совсем не за Джессикой. Длинная куртка, почти до колен, и черная кепка никак не могли принадлежать Джессике. Вряд ли она прятала их у себя в шкафу специально для ночных вылазок.

Грейс протянула руку и нащупала предмет, который послужил причиной ее падения.

Плюшевый медвежонок?

Он был неотделим от Джессики. Она прижала его к груди, когда ей подарили его в пять лет, и не расставалась с ним по ночам все последующие десять лет. Из обычной игрушки он стал ее талисманом. Когда Грейс желала дочери спокойной ночи и уходила к себе, Джессика засыпала с мишкой, крепко обняв его. И вот теперь он валялся неприкаянный на проезжей части дороги, и его стеклянные глаза тупо смотрели в ночное небо.

3

– Когда вы в последний раз видели свою дочь, судья Харт? Назовите хоть примерное время.

Седовласый патрульный полицейский – Дж. Д. Зелински согласно именной бирке на нагрудном кармане форменной голубой рубашки – был вежлив, даже почтителен в соответствии со статусом Грейс – представительницы местного правосудия. Она его не знала, хотя наверняка они встречались в коридорах и в зале суда пару-тройку раз.

В Бексли была собственная полицейская служба для разбирательства транспортных происшествий и прочих конфликтов, а также мелких нарушений закона. Такие, в общем-то, незначительные, безвредные «детские» преступления сплошь и рядом совершались в маленьких городках, но Грейс очень сомневалась, что местные блюстители порядка так уж охотно являются в суд по делам несовершеннолетних для дачи показаний. Однако он знал, кто она, что было и хорошо, и в то же время плохо. Пунктуальная и дотошная в отношении документов, Грейс имела репугацию жесткого, несговорчивого, не терпящего пустой болтовни юриста. Не все копы это ценили. Особенно если они имели привычку опаздывать или плохо подготовленными приходить в суд.

Облизывая пересохшие губы, прилагая усилия, чтобы выглядеть хладнокровной и уравновешенной, как этого требовала ее профессия, Грейс подумала, что в данный момент она совсем не ощущает себя судьей. Сейчас она была просто испуганной матерью, чье единственное и горячо любимое дитя пропало неизвестно куда. Матерью, которая, проснувшись среди ночи, обнаружила, что ее дочь пропала, а какой-то незнакомец удирает со всех ног из ее дома.

Возможно, два этих события никак не были связаны между собой.

Она вздрогнула от пронизавшего ее холода, вызванного дурным предчувствием. Оно и заставило ее вызвать полицию.

Можно ли надеяться, что исчезновение Джессики – это ее очередная ребяческая выходка, или с ней произошло нечто страшное? Первое было вполне возможно, но материнская интуиция вопреки логике подавала сигнал тревоги.

Грейс чувствовала, что Джессика в опасности.

Полицейский попросил рассказать обо всех событиях по порядку.

– Где-то после десяти я зашла к ней в комнату пожелать спокойной ночи.

Ей удавалось контролировать свой голос, но ее нервное напряжение выдавали подрагивающие пальцы, глубоко впившиеся в искусственный мех игрушечного медвежонка, которого она держала у себя на коленях. Ладони, содранные в результате падения, горели огнем, как и кровоточащие коленки. Одеваясь в спешке, Грейс схватила первые попавшиеся брюки и водолазку. Она сидела на обтянутой золотистой тканью тахте, на самом краешке, словно готовая спрыгнуть с нее в любой момент.

Патрульный Зелински расположился в кресле напротив, взгляд устремлен прямо в лицо Грейс, в руке шариковая ручка, на колене раскрытый блокнот.

Его невозмутимость сводила Грейс с ума. Он вел себя так, как если бы пропажа Джессики была из ряда обычных происшествий, вроде угона автомобиля. Грейс ощущала, как холод пробирает ее до костей.

Раньше в доме, как ей казалось, было теплее. До того, как она увидела пустую спальню дочери. Сейчас комната напоминала ей холодильник.

«Возможно, – подумала она, отвлекая себя от пугающих мыслей, – на меня так действует обстановка гостиной». Стены были покрашены в голубой цвет, тяжелые шторы на окнах из плотного голубого шелка, прошитого золотыми нитями, обюссонский ковер на полу тоже был серо-голубым. Паркет из темного дерева блестел так же, как мраморная каминная полка. Все было отполировано, протерто, без пятнышка и пылинки и выглядело ледяным на ощупь. Один лишь предмет излучал тепло, выбиваясь из общей цветовой гаммы, – рисунок пастелью над камином.

Это был портрет шестилетней Джессики. Джессика со светло-каштановыми косами, в белом передничке поверх желтого платьица казалась на картине такой серьезной, торжественной и такой похожей на Грейс. Портрет притягивал ее взгляд, и в груди щемило все сильнее с каждым разом, когда она смотрела на девочку на картине.

Где же Джессика?

Они уже прошлись по первому кругу, и теперь вопросы повторялись. Партнер Зелински, белокурая женщина лет тридцати с небольшим, совсем незнакомая Грейс, обследовала наверху комнату Джессики, пока старший офицер вторично допрашивал хозяйку дома о событиях этой ночи, соблюдая ту же последовательность в вопросах.

– Да, она была уже в кровати.

– Что побудило вас снова проверить, на месте ли она?

– Сама не знаю. Я внезапно проснулась и пошла к ней. А ее в комнате не было…

Грейс крепче сжала медвежонка, бесчувственная к боли в израненных ладонях. «Мистер Косолапый» – так всегда к нему обращалась Джессика. Грейс украдкой опять глянула на портрет, едва сдерживая слезы.

– Это ее медвежонок. Она всегда усаживала его перед сном на столик возле кровати. Ее любимый медвежонок… Он лежал за оградой у дороги. Тот, за кем я гналась, выронил его. Значит, он побывал в ее комнате. Я боюсь, что он что-то сделал с Джессикой…

Испытываемый ею страх придал ее словам оттенок мрачного пророчества.

– Не волнуйтесь так, судья Харт. Уверен, что мы найдем ее. Я уже поднял всю полицию на ноги, и все ищут вашу дочь.

Полицейский помолчал, потом снова продолжил свои расспросы:

– Тот человек, которого вы преследовали, это был мужчина? Вы уверены? Он был один?

У Грейс перехватило дыхание. В памяти всплыл несчастный Джон Беннет Рэмен и почему-то начал жутко выплясывать перед ее мысленным взором. Там все было как в страшной сказке. Незваный гость, пробравшийся в дом в предрассветной мгле, пропавший ребенок, а затем изуродованный труп.

«Твои опасения смехотворны!» – одернула она себя, но ничего не могла поделать с материнским инстинктом, который настойчиво твердил, что следует ждать плохих вестей.

– Да, это был мужчина. И он был один.

– Вы уверены, что с ним не было вашей дочери?

– Да, уверена.

– Вы сказали, что ваша дочь и прежде покидала дом по ночам, не извещая вас.

Признаваться в этом во второй раз было так же унизительно, как и в первый.

– Да, она ускользала ночью дважды за последние месяцы. Она первокурсница, новенькая в колледже и…

Ее голос сник, когда блондинка в полицейской форме вернулась в гостиную и многозначительно кивнула Зелински. Грейс застыла на месте, ее мускулы мучительно напряглись.

– Не возражаете, если я осмотрю остальные помещения? – спросила ее женщина.

«Сара Эйрис», – прочла Грейс ее имя на бирке.

Тело сынишки Рэмена было найдено в подвале. «Остановись! – прикрикнула на себя Грейс. – С Джессикой все в порядке. Иного не может быть». Грейс попыталась придать голосу твердость:

– Нет, то есть я не возражаю. Может, проводить вас?

Эйрис обменялась взглядом с напарником.

– Нет, благодарю вас. Я не заблужусь.

Блондинка вышла.

Грейс прошиб холодный пот.

– Когда вы выходили через парадную дверь, была ли она заперта?

Говоря это, Зелински поглядывал в свой блокнот, куда он записал предшествующие ответы Грейс.

– Она не была заперта. Она была заперта, когда я ложилась спать, но потом оказалась открытой.

– Что натолкнуло вас на мысль, что тип, которого вы преследовали, побывал у вас в доме?

– Открытая дверь и еще медвежонок. Это медвежонок Джессики. Полагаю, что он забрал игрушку из ее спальни, а потом выронил или бросил, когда я погналась за ним. Никаким другим способом медвежонок не мог попасть туда, где я его нашла.

– Может быть, ваша дочь вынесла ею на улицу и там уронила? Не в эту ночь, а раньше?

Грейс отрицательно мотнула головой.

– Он был на столике у кровати, когда она засыпала. Я в этом уверена. И ей не пришло бы в голову вынести его наружу, а еще менее вероятно, что она уронила его и оставила лежать на тротуаре.

Зелински вновь сверился со своими записями и вновь поднял взгляд. Сейчас он смотрел на Грейс откровенно испытующе.

– Как вы оцениваете свои отношения с дочерью, судья Харт?

Как ни была Грейс испугана и растеряна, она все же удивилась. Такой неожиданный поворот в разговоре имел целью еще больше усугубить происходящий кошмар. Она снова облизнула губы.

– Как хорошие… как очень хорошие большей частью. Конечно, мы иногда расходились во мнениях… когда она подросла. Проблема тинейджеров, вы понимаете, но…

В парадную дверь постучали. Оба – и Зелински, и Грейс – одновременно вскочили.

– Я открою!

Уронив медвежонка на тахту, она поспешила в холл. Полицейский последовал за ней.

Стук повторился, пока Грейс поворачивала бронзовую ручку, источавшую холод. Затем она потянула ее на себя, и тяжелая дверь отворилась. На крыльце горел свет – он горел сейчас везде, по всему дому, и соседи, несомненно, гадали, что у нее стряслось.

В ярком освещении она разглядела мужчину, который смотрел на нее через старомодный защитный экран из плотной стальной сетки. Он был выше шести футов ростом, черноволос. Густая темная борода скрывала нижнюю часть его лица. Его фигура выделялась четким силуэтом на фоне садовых фонарей. Одет он был в армейскую куртку и джинсы.

– Миссис Харт? Судья Харт? – Его взгляд переместился за ее спину. Он узнал Зелински, слегка кивнул ему и снова уставился на Грейс.

– Да. В чем дело? – Ее рука невольно схватилась за горло. Явился ли этот человек с плохой вестью? Она знала, что так всегда бывает, когда на пороге дома появляется коп. «Господи, пожалуйста, – молила она. – Только не Джессика».

– Детектив Доминик Марино. Полиция графства Франклин. У меня в машине находится молодая леди. Похоже, что это ваша дочь.

– Что?!

Невероятное облегчение, словно волна, вознесло ее наверх, сделав тело невесомым. На какой-то момент Грейс пришлось схватиться за дверную ручку, чтобы не оторваться от земли. Ноги не держали ее, но все же она нашла в себе силы спросить:

– С ней все в порядке?

Не выслушав ответа, Грейс распахнула дверь, задев пришельца плечом, и устремилась мимо него к стоящей на проезжей части улицы машине.

Он повернулся вслед удаляющейся женщине и с опозданием ответил:

– Относительно…

Ветер унес его голос, и он не достиг ушей Грейс.

Она проигнорировала полицейскую машину с мигалкой. Та стояла здесь уже давно – на ней прибыли Зелински и Эйрис. Рядом припарковался изрядно побитый голубой «Камаро». Грейс подергала запертую дверцу со стороны водителя, затем наклонилась, всматриваясь сквозь боковое стекло в неосвещенное нутро машины.

Разглядеть что-нибудь там было сложно.

Мужчина в коричневой кожаной куртке, приоткрыв дверцу с противоположной стороны, вылез из машины и выпрямился, небрежно опершись рукой о крышу. Она открыла рот, чтобы заговорить с ним, но он ее опередил:

– Если это ваша дочка там, внутри, то советую вам впредь получше за ней присматривать. Сколько ей? Четырнадцать? Пятнадцать? Ей надо быть в своей кроватке ночью, а не шляться по улицам.

Ошеломленная его грубостью и высокомерным, поучительным тоном, Грейс беспомощно моргала, не зная, что ему ответить. Он мало был похож на полицейского, как и тот, кого Грейс видела на крыльце. Один с бородой, другой нет, но оба выглядели как-то несолидно. Способны ли они разобраться в истории с Джессикой?

– Пожалуйста, отоприте дверцу, – попросила Грейс, как только вновь обрела дар речи.

Мужчина нырнул обратно в машину, и в салоне тускло засветилась лампочка.

Джессика скорчилась на заднем сиденье, занимая лишь малую его часть. Голова ее откинулась на подлокотник, разделяющий сиденье пополам, волосы разметались, глаза закрыты, одна рука бессильно свесилась. Она спала или была без сознания, и только застегнутый ремень безопасности удерживал ее на сиденье.

Страх, отпустивший было Грейс на несколько коротких мгновений, вновь захлестнул ее. Он лишь приобрел новую форму.

– Джессика! – позвала Грейс и вновь безуспешно подергала дверную ручку. Затем постучала в окошко. – Джессика!

Дочь никак не реагировала. Скудное освещение салона все же позволяло Грейс разглядеть неестественный румянец на ее щеках. И без того тонкое девичье личико обострилось, глаза запали, полуоткрытые губы Джессики пересохли и потрескались.

– Джессика! – повторила Грейс в отчаянии, а затем воскликнула: – Отоприте же дверь наконец!

На этот раз это звучало как приказание копу, – а она предполагала, что человек у машины все же полицейский, а не какой-нибудь посторонний. Он наблюдал за ней, ни разу не шевельнувшись, чтобы ей помочь. Когда они встретились взглядом, его лицо не выразило ничего, кроме каменного равнодушия.

– Не паникуйте. Она всего лишь пьяна.

– У нее диабет, – сдавленно произнесла Грейс.

Она с трудом втянула в себя воздух. Ее легкие словно сжимали стальными обручами. Она могла взорваться, нагрубить, впасть в истерику, но ради Джессики пыталась владеть своими эмоциями.

Замок отчетливо щелкнул. Грейс рванула дверцу на себя, наклонилась и потрогала пышущую жаром щеку Джессики.

Дыхание со знакомым кислым запахом означало повышенное содержание сахара в крови. Этот запах смешивался с густым ароматом спиртного, который витал над Джессикой подобно облаку.

– Джессика! Джесс!

Встав коленями на сиденье, Грейс потрясла дочь за плечо. Ресницы дочери затрепетали.

– Мам? – последовал вялый отклик.

– Джесс!

Глаза Джессики вновь закрылись. Она отключилась. Грейс трясла ее, легонько шлепала по щекам.

– Джесс!

На этот раз девочка не отозвалась.

Дверца со стороны Джессики распахнулась.

– Ей-богу, леди, если она диабетик, то тем более вы не должны позволять ей шататься черт знает где!

Коп смотрел на Грейс с явным осуждением. Их разделяло безжизненное тело Джессики. Теперь Грейс впервые близко увидела его лицо. Он был черноволос, смугл, небрит и выглядел неряшливо. Его глаза сузились, встретившись с ее взглядом, густые брови нахмурились, сошлись на переносице.

– Это вопиющее пренебрежение своими родительскими обязанностями.

– Я ничего подобного ей не позволяла, – отчеканила Грейс. – Давайте обойдемся без нравоучений. Джессике требуется срочная медицинская помощь. Не поможете ли вы мне переложить ее в мою машину?

Внешняя сдержанность Грейс вовсе не соответствовала нарастающей в ней панике. Какое-то мгновение коп молча рассматривал ее.

– Садитесь. Мы отвезем вас. – Он хлопнул дверцей, отошел от машины и позвал: – Домни!

Грейс устроилась на заднем сиденье, приподняла и сжала в ладонях голову дочери. Кожа Джессики была сухой и немного шершавой на ощупь, как змеиная чешуя. Обычно такого Грейс не замечала.

– Джесс! Джесс! – повторяла она как заклинание дрожащим голосом.

– Куда ее везти? В госпиталь?

Второй коп – тот, что раньше стоял на крыльце, по имени Доминик, заглянул в машину. Его несимпатичный напарник уже занял место впереди на пассажирском месте.

– Да, – кивнула Грейс.

– Пристегивайтесь! – скомандовал грубиян, в то время как Доминик усаживался за руль.

Когда он захлопнул свою дверцу, в машине стало темно. Грейс накинула и закрепила ремень, придвинулась как можно плотнее к дочери, приподняла ее свесившуюся руку.

– Что с ней? Она в шоке или что-то другое? – В голосе Доминика ощущалось легкое беспокойство. Он наблюдал за Грейс в зеркало заднего вида, пока запускал мотор и выводил машину на проезжую часть. Очевидно, его напарник успел сообщить ему о диабете.

– Ой, я забыла запереть дом! – Грейс всполошилась, только когда машина на большой скорости миновала несколько кварталов. Особенно ее это не волновало, на соседей можно было положиться, но, учитывая ночные события…

Ее удивило, что с момента, как Доминик постучал в дверь и до сих пор, незнакомец, проникший в ее дом, напрочь вылетел у нее из головы. Страх за Джессику довлел над всем.

– Полицейские позаботятся, чтобы все было заперто. – Это подал голос Мистер Грубиян в процессе жестокой схватки с собственной кожаной курткой, от которой он освобождался в тесном салоне машины.

– Вот. Накройте ее.

Он передал Грейс куртку, хранившую его тепло и запах. В который уже раз они встретились взглядами. Выражение его лица никак нельзя было разглядеть в темной машине, но Грейс кожей ощущала его неприязнь.

– Спасибо.

Ради Джессики она приняла куртку с благодарностью и тут же укрыла дочь, подоткнув края под податливое неподвижное тело.

– Не стоит благодарности, – сказал Мистер Грубиян и полностью развернулся к Грейс и Джессике. – Что, ей так плохо?

Грейс поймала его взгляд в зеркале над ветровым стеклом. Она предпочла бы, чтобы он смотрел на дорогу. Его задачей было доставить их поскорее в госпиталь, а не отвлекаться на поучения, как ей следить за своей дочерью.

– Не знаю. Впрочем, думаю, да.

Произнести это стоило Грейс неимоверных усилий. С одной стороны, неплохо, что Джессика спит или потеряла сознание. Узнав, что ее везут в больницу, она бы яростно сопротивлялась этому. Она ни в какую не соглашалась пасовать перед своей болезнью, стыдилась и не признавалась в ней посторонним. И смертельно боялась больницы.

– Как это вы не знаете? – Мистер Грубиян упрекал Грейс и был одновременно искренне удивлен.

– Я не специалист по сахарному диабету. Степень опасности всегда трудно определить.

В отблесках проносящихся мимо уличных фонарей Грейс заметила, что сидящие впереди копы многозначительно переглянулись.

– Многое зависит от того, получала ли она свою порцию инсулина вовремя и когда в последний раз ела. В данном случае я не могу сказать, насколько в ее состоянии повинен алкоголь, а насколько – болезнь. Я не думаю, что она находится в коме, но и уверенности, что это не так, у меня тоже нет. Все может быть, но я противлюсь этой мысли.

– Мы тоже, мэм, – неожиданно горячо поддержал ее Доминик и нажал на газ.

Грейс опустила безвольную руку дочери на колени и закрыла глаза. Она едва удерживалась от того, чтобы не вырваться из замкнутого пространства машины и не помчаться впереди, в свете ее фар, все увеличивая скорость.