Текст книги "Каждый час ранит, последний убивает"

45

Габриэль проснулся в четыре утра. Он никогда не нуждался в будильнике, как будто в голове у него были встроенные часы.

Окончательно пробудился он, стоя под душем, а потом отправился в комнату в глубине дома. Когда он включил свет, его «гостья» резко открыла глаза и даже закричала.

Габриэль взял из шкафа несколько вещей и, совершенно ее не стесняясь, оделся. Девушка отвернулась, и это его насмешило.

Он выпустил на улицу Софокла, потом налил себе вторую чашку кофе.

День будет долгим, но не бессмысленным.

Когда он снова вошел в комнату незнакомки, та еще не уснула. Он поставил у кровати чашку черного чая и сел в кресло.

– Пей, – приказал он.

Девушка послушно отпила чая, сморщилась, но смогла допить до конца. Горький напиток.

– Прекрасно, – добавил Габриэль. – Скорее всего, я вернусь завтра. В крайнем случае послезавтра. Веди себя хорошо…

Она смотрела в окно и не отвечала. Как будто дулась.

– Еду работать, – уточнил Габриэль.

– И кем вы работаете? – прошептала она.

Он немного помедлил. Но в любом случае живой из дома она не выйдет. Так что…

– Убийцей.

Она резко повернула голову в его сторону. Когда их глаза встретились, она поняла, что он не шутит.

– У… убийцей?

– Да. Я убиваю, заставляю замолчать, валю, убираю, ликвидирую…

Она ничего не говорила от изумления, а он страшно улыбался.

– С ума сойти, сколько синонимов есть у слова «убивать», не находишь? Намного больше, чем у глагола «любить»…

* * *

Скоростной поезд, отправившийся из Монпелье, опустел около полудня – пассажиры вышли на Лионском вокзале. Габриэля толкали в толпе. В толпе, которая ничего не знала ни о нем, ни о его намерениях. Все эти люди, вероятнее всего, были совершенно нормальными и торопились жить.

А он никогда не торопился убивать.

Габриэль отошел в сторону от человеческого потока и закурил. Время у него было. Его жертва умрет лишь вечером. И Габриэль уже знал, каким образом.

Он подумал о своей дорогой незнакомке. Которая спала, сжав кулаки, он в этом даже не сомневался. Благодаря мудреной смеси, которую он вылил этим утром ей в чай, она проспит до завтрашнего утра. Может быть, и до его возвращения. Он был уверен, что память к ней вернется, если она будет спать. Потому что сон при сотрясении мозга – лучшее из лекарств.

Он затушил окурок об асфальт платформы и покинул вокзал. Пешком отправился в скромную гостиницу, где забронировал номер под чужим именем.

Оставил вещи и позавтракал в небольшом близлежащем кафе.

Слушал, о чем говорят люди.

О жизни, потому что она еще у них была.

О друзьях, потому что думали, что они у них есть.

О будущем, как будто собирались жить вечно.

Они не знали, что рядом за столиком спокойно завтракает убийца. Убийца без страха, но с упреком.

Когда он закончил трапезу, то отправился прогуляться по столице. Он давно тут не был.

В последний раз он гулял по Парижу вместе с Ланой.

Когда он был еще таким же, как все.

46

В этом году ее день рождения выпадает на понедельник, на следующей неделе. Таме и не снился подарок лучше.

Мадам Кара-Сантос родила два месяца назад, но захотела, чтобы Тама осталась прислуживать ей, пока она не оправится после кесарева сечения. Поэтому Тама по-прежнему живет у Кара-Сантосов по вторникам, средам и четвергам. Она так и спит на полу, но в комнате с младенцем. Прямо у кроватки, чтобы проснуться при первом же крике.

Чтобы родителей ночью ничто не беспокоило.

Малышку зовут Августина. Таме кажется, что это чудесное имя. Еще ей кажется, что ребенок выглядит не очень симпатично, но она надеется, что со временем это изменится. Хотя вообще Августина очень похожа на мать, а значит, шансов, что она станет красавицей, немного. Обычно малышка хорошо спит и будит Таму один или два раза за ночь.

После обеда в среду мадам Кара-Сантос отправилась с Августиной и Жасмин к педиатру. Адам у себя в комнате, он играет за компьютером. Он может так сидеть и играть часами.

Тама заходит в ванную и смотрит в зеркало на свою спину. Между лопаток у нее ужасный шрам, как будто ей сам Дьявол сделал татуировку. Ей это, конечно, неприятно, но, поскольку никто не видит ее спины, она говорит себе, что это не так уж страшно. И потом, может быть, эта гадкая отметина через несколько месяцев или лет станет не такой заметной.

После этого она начинает драить ванну. Она стоит, нагнувшись, когда в ванную комнату заходит Адам. Он спускает штаны и мочится при ней. Тама не может пошевелиться от удивления, а он смотрит на нее со странной улыбкой. Потом, не сказав ни слова, уходит к себе в комнату. Тама снова принимается за работу; сцена, свидетелем которой она стала, ей отвратительна.

Несколько минут спустя он ее зовет. Она откладывает губку и отправляется в комнату к подростку.

– Что тебе надо? – вздыхает она.

– Иди-ка посмотри!

Она подходит к небольшому письменному столу, и ее взгляд упирается в экран. Адам смотрит видео. Видео для взрослых. Тама быстро делает шаг назад, ее неловкость вызывает у мальчика приступ смеха. Потом Адам прижимается к ней и просовывает руки под блузку. Тама его отталкивает, он догоняет ее в коридоре.

– Прекрати, Адам. Мне надо работать.

Он заходит с другой стороны, спокойно говоря, что ему просто хочется увидеть ее грудь. Тама снова его толкает, и ей удается добежать до ванной комнаты, где она запирается до прихода мадам Кара-Сантос.

В тот же вечер, чтобы отомстить, этот маленький кретин наврал, что я украла у него из копилки деньги. Я, конечно, все отрицала, но его мать предпочла поверить своему обожаемому сыночку. И когда на следующий день пришла Межда, мадам Кара-Сантос недоплатила ей десять евро.

Межда дала мне на глазах у всех звонкую пощечину и потребовала извиниться. Поскольку я отказалась, она ударила меня еще раз.

В машине я объяснила ей, что произошло, и она сказала, что за десять евро я могла бы и показать ему грудь. И добавила, что знала, что я ничего не украла, потому что потратить эти деньги я бы все равно не смогла. А ударила она меня, чтобы доставить удовольствие госпоже Кара-Сантос.

На прошлой неделе позвонил директор фирмы, который ей платит за уборку. В некоторых кабинетах было плохо убрано, сотрудники жаловались. Межда рассыпалась в извинениях из страха потерять свои деньги и, как только закончила разговор, набросилась на меня с хлыстом.

В последнее время я и правда так устаю, что уже не такая энергичная, как раньше. Хотя я стараюсь, как могу. Но ей этого всегда мало.

Когда-нибудь она меня точно убьет.

* * *

Сегодня Маргарита решила, что я не должна работать. Потому что у меня день рождения.

Мне четырнадцать, и она говорит, что я становлюсь все более симпатичной, хотя я и немного худая. Она приготовила мне чашку какао и усадила перед телевизором. Она специально взяла напрокат фильм. О прекрасной истории любви, от которой я не могу оторвать взгляда.

Я ни разу в жизни не смотрела кино. В конце фильма я утираю слезы. Хотя история грустной не была.

Потом мы вместе готовим обед, и, когда подходит время десерта, я обнаруживаю, что Маргарита испекла огромный шоколадный торт и украсила его четырнадцатью свечами. Потом она берет сверток, который до этого прятала в гостиной.

Это подарок. Для меня.

Я не знаю, что сказать, могу только ее поблагодарить. Я распаковываю сверток и стараюсь не порвать бумагу. Внутри лежит чудесная шерстяная жилетка, бежевая с коричневым, с перламутровыми пуговицами. Значит, это для меня она несколько недель ее вязала.

– Так тебе больше не будет холодно, – говорит она. – Я ее сделала немного побольше, чтобы она тебе долго служила!

Я ее надеваю, она идеально сидит. Я целую Маргариту в щеку и крепко обнимаю. Потом бегу в ванную, чтобы полюбоваться своим отражением.

После обеда Маргарита чувствует себя уставшей и садится в кресло, чтобы немного отдохнуть. Она дает мне журнал, потому что я не имею права убирать квартиру, потом ставит пластинку, уточнив, что это Моцарт. «Реквием».

Сидя в своем старом кресле, она закрывает глаза. Я немного наблюдаю, как она спит, потом слушаю грустную, но прекрасную музыку. Это новые эмоции, новые слезы.

Я решаю немного прибрать в квартире. Проветриваю, меняю постельное белье и капаю на подушку немного духов. Пылесос не включаю, чтобы не разбудить Маргариту, просто подметаю. Потом закрываюсь в кухне и мо́ю посуду. Когда я возвращаюсь в столовую, моя подруга по-прежнему сидит в кресле, ее глаза открыты. Я подхожу и беру ее за руку.

– Вы хорошо спали?

Пластинка остановилась.

Сердце Маргариты – тоже.

Я прижала ее к себе. И долго укачивала. Я чувствовала, что уходит тепло ее жизни и на его место приходит холод смерти.

Я говорила с ней в течение нескольких часов. Потому что знала, что больше никогда с ней не поговорю. Я шепотом рассказывала ей о своих страхах, делилась мечтами и надеждами. Сказала, как я ее люблю. Люблю так сильно, что моей любви хватило бы на всех.

Медленно наступал вечер. Я подумала, что солнце больше никогда не будет светить. Ни для нее, ни для меня.

Межда приехала в девятнадцать часов и обнаружила, что я стою на коленях у кресла. Я сжимала руку Маргариты. Ледяную руку.

Межда не захотела никому ничего сообщать. Она обыскала квартиру и взяла все, что могла. Украшения, серебро, безделушки. Потом сорвала с пальцев Маргариты кольца, которые та носила, а еще серьги и цепочку.

Я смотрела, как она обворовывает умершую. Святую. Я ничего не могла поделать, я чувствовала, что меня охватывает ненависть, что я дышу ненавистью.

– Вставай, уходим, – приказала она.

– Нельзя оставлять ее так! – запротестовала я.

– Быстро, еще офис убирать.

Она схватила меня за плечо, и мы ушли из квартиры. В машине Межда предупредила, что, если я расскажу кому-нибудь, что произошло, она меня убьет.

47

Никогда ей не прощу.

Никогда.

Когда мы покинули квартиру Маргариты, Межда потащила меня к машине и отвезла на фирму. Я работала всю ночь, пока она спала в одном из кабинетов.

Когда мы вернулись, около пяти утра, Межда спрятала награбленное у себя в комнате. Вместо того чтобы дать поспать, она заставила меня массировать ей ступни. Говорит, что они у нее болят… Это длилось более получаса. Потом она сорвала с меня браслет, подарок Маргариты, сказав, что продаст его. А жилетку оставила. Наверное, потому, что не видела в ней никакой ценности.

Но для меня она очень ценна.

Наконец я смогла пойти поплакать под одеялом у себя на лоджии.

Я плакала по Маргарите.

От нее у меня остались жилетка, книга и чудесные воспоминания. Надеюсь, что кто-нибудь ее обнаружил и позаботился о теле.

Надеюсь, что теперь она покоится с миром.

Час от часу, день ото дня моя ненависть растет. Каждый раз, когда я смотрю на Между, меня тошнит. Мне хочется ее убить.

Но у меня есть только она. Она, и больше никого.

Кто я без нее? Она мой палач и мой единственный ориентир.

В этом мире мне нет места. Я никто.

Я часто говорю себе, что мне бы стоило уйти за Маргаритой. Я не знаю, очутилась ли она в раю, но это не важно. Даже в аду с ней рядом будет лучше, чем в этой жизни.

* * *

Сегодня воскресенье. На обед пришел Изри. С ним девушка, и я поняла, что она его подружка. Ее зовут Ясмина, это высокая, очень милая брюнетка. Мне бы порадоваться за него, за них, но, когда я вижу их вместе, сердце у меня разрывается. Хотя Изри мне – никто.

И главное, я для него никто.

Ясмина спросила, почему я не обедаю вместе с ними. Забавно, как Межда смутилась из-за этого вопроса. Она соврала, что я ее племянница и работаю у нее, чтобы оплатить свою учебу во Франции. Но думаю, Ясмина не поверила. После обеда она пришла в кухню, чтобы помочь мне помыть посуду. Я отказалась от помощи, объяснив, что это – моя работа, но она осталась и принялась задавать мне вопросы, на которые я не смогла ответить. Например, о школе, в которую я ходила.

Пока Межда не видела, я открыла дверь на лоджию, будто бы хотела найти полотенце. Ясмина заметила на полу одеяла.

– У Межды есть собака? – спросила она.

– Нет, – ответила я.

– Тогда… зачем тут одеяла?

Я промолчала, но знаю, что она прочитала ответ в моих глазах. Межда ворвалась в кухню, взяла Ясмину под руку и увела в гостиную.

Придет ли однажды кто-нибудь мне на помощь? Теперь, когда Маргариты нет, я в этом сомневаюсь.

* * *

Межда еще не нашла нового клиента, поэтому по понедельникам я убираю ее квартиру. Мне хотелось бы, чтобы у меня была одежда черного цвета, чтобы я могла надевать ее по понедельникам. Но у меня такой нет, поэтому я нашла на полке флакон с краской для ткани и решила покрасить ею блузку и футболку. Я это сделала накануне, и утром, когда Межда наконец встала и увидела, что я вся в черном, она ужасно удивилась.

– Ты что с одеждой сделала? – бросила она мне.

– Покрасила.

– Совсем с ума сошла?

Межда стиснула зубы и отправилась в гостиную пить кофе. Она такая скряга, что я знаю – новой блузки она мне не купит.

Так что каждый день я буду помнить о Маргарите. И никогда не забуду о совершенном преступлении.

В два часа приходит Сефана. Она со мной не здоровается и устраивается в гостиной со своей двоюродной сестрой. Межда кричит, чтобы я приготовила чаю, что я и делаю. Я слышу, как Межда говорит Сефане, что Ясмина бросила Изри и что он очень переживает.

Я радуюсь этой новости, но через секунду сержусь на себя. Если Изри плохо, и мне плохо.

Когда я приношу чай, Сефана наконец на меня смотрит.

– Что ты сделала с блузкой? – спрашивает она.

– Покрасила в черный. В память о мадам Маргарите.

– О ком?

– Да брось, – говорит ей Межда. – Она просто с катушек слетела!

Я разливаю чай и – случайно или намеренно – проливаю на колени Межде. Она орет и резко вскакивает, потом бьет меня по лицу, и я теряю равновесие. Выливаю остатки чая на ковер, что окончательно выводит ее из себя. Тогда она берет чашку Сефаны и выплескивает мне в лицо.

Теперь кричу я.

Я стою на коленях на ковре, закрывая лицо ладонями.

– Иди чай делай! – приказывает она.

Я поднимаю голову и смотрю на нее в упор.

– Оглохла, идиотка? Иди делай чай!

Я встаю на ноги и продолжаю на нее смотреть. Я как будто не чувствую боли.

– Грязная воровка…

– Что-что?

– Вы можете только мертвых обворовывать! – кричу я.

Лицо у Межды становится таким же красным, как у меня.

– Я видела, как вы украли украшения и деньги мадам Маргариты, а она только-только умерла! Вы попадете в ад! Потому что мадам Маргарита – святая!

Межда бросается на меня. Она со всей силы впивается пальцами мне в шею и ругается последними словами.

Я не сопротивляюсь. Если я хочу быть с Маргаритой, то не должна ей мешать, несмотря на боль. В какой-то момент она от меня отстает, и я падаю на пол. К несчастью, я еще дышу. Межда хватает стул и с размаху обрушивает на меня.

Я терплю от этого разбушевавшегося животного один удар за другим. Я чувствую, что умираю, что проваливаюсь в пустоту. Но прежде чем покинуть этот мир, я слышу, как вмешивается Сефана.

Потом наступает полный покой.

Абсолютная чернота.

Совершенная тишина.

48

Благодаря указаниям леди Экдикос, Габриэль знал, где искать свою жертву.

Днем Юбер Фонгалон работал в импортно-экспортной фирме, которая находилась в 15-м округе Парижа. Ночью ехал в квартиру на авеню Эмиля Золя.

Там Габриэль и устроился. Прямо у входа в здание, в ожидании, что кто-нибудь откроет дверь и он сможет войти внутрь.

Фонгалон не был женат, и детей у него не было.

Сегодня вечером он умрет в одиночестве.

Пять вечера. Габриэлю, вероятно, придется долго ждать, но это не важно. Он научился терпению. Научился оставаться неподвижным часы напролет, сливаться с обстановкой.

Он думал о Лане, и на его каменном лице играла улыбка. В памяти проносились воспоминания, и он практически забывал о шуме вокруг.

Оставалась только Лана. Ее смех, ее привычки. Мягкость ее движений, блеск глаз.

Все, что ему не удалось спасти.

Юбер Фонгалон вернулся домой около шести тридцати вечера. Он набрал код и толкнул дверь в свой зажиточный дом. Сел в лифт и поехал на шестой этаж. Нажал на выключатель, но свет не зажегся. Лампочка была разбита, и он пробурчал несколько ругательств в адрес управляющей компании, продолжая продвигаться в темноте до своей квартиры. Вытащил из кармана ключ, с трудом нашел замочную скважину. Когда он наконец вставил ключ, ему на плечо легла чья-то рука. Он подпрыгнул, в глаза ему ударил слепящий свет, за которым прямо в солнечное сплетение последовал электрический разряд.

Когда Юбер Фонгалон очнулся, то обнаружил себя лежащим на постели в собственной спальне. Секунду спустя он понял, что его за руки и за ноги привязали к кровати. Он запаниковал, стал рвать веревки. Попытался закричать, но во рту у него был кляп.

Он повернул голову и заметил сидящего на стуле Габриэля.

– Зря стараешься, – заявил тот. – Ты не можешь ни двигаться, ни говорить.

Габриэль встал и приблизился к своей жертве.

– Хочешь что-то сказать?

Фонгалон кивнул.

– О’кей, я вытащу кляп. Но если закричишь, убью, ясно?

Габриэль вырвал изо рта жертвы тряпку. Фонгалон несколько раз сплюнул, затем глубоко вдохнул.

– Кто вы?

Банальный вопрос. Но не банальный ответ.

– Я призрак… Призрак Ланы.

Фонгалон поднял брови:

– Что вам от меня нужно?

– Извини, но на второй вопрос у тебя права нет, – вдохнул Габриэль.

Он снова запихнул кляп и заклеил своей жертве рот скотчем. Потом сел на стул и скрестил ноги.

– Тебе сложно дышать, потому что я надел тебе ошейник, – сказал он. – Только не простой. Из мокрой кожи… Кожа начнет высыхать – стянется и в результате задушит тебя. Предупреждаю, это долго и болезненно. Но чтобы ускорить процесс, я включил отопление на максимум…

Фонгалон попробовал закричать, тряхнул головой, снова натянул веревки.

– Я мог бы оставить тебя умирать в одиночестве, но я человек осторожный, – добавил Габриэль. – Так что, если не возражаешь, я посижу тут до конца… Я не тороплюсь, поезд только завтра утром, в девять. Хотя ты умрешь раньше.

Через несколько минут Фонгалон устал бороться. Он вытянулся, поняв, что освободиться у него не получится. Снова повернул голову к своему мучителю и посмотрел на него умоляющим взглядом.

– Я хочу рассказать тебе о Лане. Она любила лошадей, оперу и чай. Любовные романы, фильмы ужасов… Ну и меня любила. Не переносила кофе, вечерние платья, туфли на шпильке, молочный шоколад… Вставала рано, ложилась поздно. Говорила, что спать – значит терять время. Потому что жизнь коротка. А мне кажется, она слишком длинна. А тебе?.. Гм… Тебе, конечно… Знаешь, Лана любила смеяться. Она была чудной, красивой.

Габриэль говорил долго. Когда он замолчал, Фонгалон был мертв. Его вытаращенные глаза уставились в потолок. От промежности доносился резкий запах.

Тогда Габриэль опустошил ящики и шкафы. Разорвал декоративные подушки, положил в рюкзак кое-какие украшения и вышел из перевернутой вверх дном квартиры.

Он шел по ночному Парижу. Что-то шептал, плакал.

Когда он вернулся в отель, то упал на кровать и сразу заснул.

В сотнях километров от столицы девушка тоже спала. Глубоким, но беспокойным сном.

Ее свободная рука безнадежно цеплялась за простыню. Сердце сильно билось, подхватывая быстрый ритм проносящихся в мозгу воспоминаний. Может быть, утром от них не останется и следа…

49

Пусть ноги утопают в теплом песке. Пусть кожу ласкает пыль.

Тама бежит, бежит не останавливаясь.

Она летит на крыльях свободы, несется вперед.

Подхваченная обжигающим ветром пустыни, она даже не запыхалась.

Перед ней – неизвестность.

За ней – ад.

Легкость, нежность. Невесомость.

Воздух не удушливый. Просто теплый. Теплый и питательный, как амниотическая жидкость в материнском чреве.

Никаких звуков, никаких угроз. Никакой боли.

Больше никакого страха.

Горизонт безоблачен и безопасен.

Тама бежит.

И вот он появляется из небытия и летит к ней навстречу. Атэк порхает в ярком небе у нее над головой. Она слушает, как он поет, это так красиво, так чисто.

Я знала, что ты не умер!

Он – ее проводник.

Каждый шаг уносит ее прочь от несправедливости, от страдания, от унижений. От всего того, что до этого мгновения составляло ее жизнь. Она слышит, как бьется ее сердце, раньше оно никогда так не билось.

Ее сердце и сердце Атэка.

Она не слышит ничего другого. Ни ворчания, ни криков, ни воплей ярости.

Тама в раю.

Шаг, еще один, ее взор устремлен в небо.

Вдруг она падает в пропасть.

В бесконечную пропасть.

Тама открывает глаза. На несколько секунд она перестает дышать, пытается понять, где она. Ей требуется несколько долгих минут, чтобы узнать лоджию, понять, что рядом лежит ее одеяло. Она пытается пошевелиться, но тело пронзает боль. Тело кричит от страданий.

В одном месте болит еще сильнее, чем в остальных. Таме не удается точно определить, где именно. Кажется, в левом плече. Она решает не шевелиться и старается вспомнить, что с ней произошло.

Вы можете только мертвых обворовывать…

По лицу катятся обжигающие слезы.

Ее сон был так прекрасен. Солнце, небо, утопающие в теплом песке ноги. Атэк, ветер, пустота. Спокойствие.

Если смерть похожа на этот бег в пустыне, если смерть означает чувствовать себя легкой, как перышко, то Тама хочет умереть. Еще раз.

Умереть прямо сейчас.

Умереть, и ничего иного.

Она покинула рай, но ей удалось добраться до своего одеяла. Ползком, как смертельно раненное животное. Не в состоянии достать до выключателя, она сворачивается калачиком в темноте, ее трясет. Ее тело – один большой синяк, кровоподтек. Тама – одна сплошная рана. Ее ступни заледенели, голова горит.

Почему она все не умирает? Почему так цепляется за жизнь?

Занялся день. Затем снова зашло солнце. Тама открывала глаза раза два или три. Не больше.

Дверь же на лоджию не открылась ни разу.

Тама не может двигаться, поэтому вынуждена мочиться под себя, на одеяло. Среди этого хаоса она спрашивает себя, как она будет его отстирывать, потому что одеяло не влезает в стиральную машину, оно слишком большое.

Снова день. Тама этого не видит. Ее качает на волнах кровавого океана, бросает об острые скалы. Вдали плавают осколки того, что когда-то было, вероятно, ее сновидением.

Мозг горит пламенем, во рту сухо, как в пустыне.

Еще одна ночь.

Таме снится, что она пьет воду. Литры воды.

Таме снится, что ее обнимают дружеские руки.

Таме снится, что она умирает, раз и навсегда.

* * *

Откуда-то доносится мягкий голос:

– Тама? Ты меня слышишь?.. Тама?

Она уже слышала этот голос, ей всегда нравилось его слышать.

– Тама?

С первого раза открыть глаза не получается. На секунду ей кажется, что она различила лицо Изри – наверное, галлюцинация.

– Тама, очнись…

На этот раз она обнаруживает, что над ней и правда склонился Изри.

– Ты меня видишь?

Она шевелит распухшими губами, но не произносит ни звука. Изри уходит и возвращается со стаканом воды. Помогает ей пить, отчего она чуть не задыхается.

– Тихонько… Вот, молодец.

Из глаз Тамы брызнули слезы, и взгляд Изри затуманился. Он гладит ее по щеке, долго смотрит на лицо. Его почти не узнать, так оно изуродовано. Изри берет Таму на руки и несет вон из лоджии. Открывает ударом ноги дверь в свою бывшую комнату и опускает девушку на кровать. Он подкладывает ей под затылок подушку и начинает ее раздевать. Снимает блузку и футболку. Она остается только в своем розовом лифчике и белых трусиках. Когда Изри видит ее тело, он приходит в ужас. Везде кровоподтеки и шрамы. Тама снова потеряла сознание, и он переворачивает ее на бок, отчего может увидеть огромный ожог на спине. От ярости он стискивает зубы и выходит из комнаты. Появляется спустя три минуты, держа в руках еще один стакан воды. С аспирином.

– Выпей, станет полегче…

Он поддерживает ее за шею и помогает поднять голову.

– Кто это с тобой сделал? – спрашивает он.

В ответ – лишь страх в глазах.

– Кто, Тама? – жестко повторяет он. – Мать, так? Говори свободно, ее нет дома…

Тама хотела бы избежать вопросов, на которые у нее нет права отвечать. Изри накрывает ее одеялом и снова гладит по щеке. Несмотря на все полученные удары, это лицо его притягивает. А глаза… Сверкают, как тысяча огней. Изри никогда не видел ничего красивее этого скорбного взгляда.

Проходит несколько минут, и Тама может уже кое-что сказать.

– Изри? Они по… похоронили ма… мадам Мар… гариту?

Таме сложно произносить слова, но она надеется, что Изри ее поймет.

– Кого?

– Мар… гариту, ко… которая… жи… вет в… Сор… бье…

Лицо Изри сереет.

– Маргарита умерла?

– Нес… колько не… дель назад.

– Несколько недель… Значит, ее точно похоронили!

– Но… ее… кто-нибудь… видел?

Молодой человек хмурится:

– Успокойся, Тама. Расскажешь попозже, хорошо? Потому что я ничего не понимаю…

– Нет! – стонет Тама. – Нужно… уз… нать…

Тогда, собравшись с последними силами, она ему рассказывает обо всем, что произошло в тот проклятый понедельник. О праздничном торте, о жилетке, о «Реквиеме» Моцарта, о сердце Маргариты, о преступлении Межды. Ее слова и мысли путаются. Но, несмотря ни на что, молодой человек в конце концов разбирает то, что она хочет сказать.

– Не может быть! – кричит он. – Ты лжешь!

Тама всхлипывает, цепляясь за руку Изри. Вдруг слышится шум входной двери. Тама в ужасе.

– Отнеси меня… на… на лоджию! – умоляет она, пытаясь подняться.

Изри прижимает ее к постели:

– Лежи тут. Мать я беру на себя.

Он закрывает дверь комнаты. Таму трясет от страха, от холода, от боли. Она слышит, как Межда с сыном разговаривают. Они быстро переходят на крик. На визг.

– Ты не имеешь права так с ней обращаться! – взрывается Изри.

– Я ее купила, она мне принадлежит! Что хочу, то и делаю! – отвечает мать.

– Ты видела, в каком она состоянии? Ты с ума сошла? Убить ее хочешь?

– Не суй нос не в свои дела!

Дверь комнаты распахивается, и появляется гневное лицо Межды.

– Что она тут забыла?

Когда Межда срывает одеяло, Тама начинает орать. Тогда Изри вмешивается.

– Ночь она проведет здесь, – заявляет он.

– Да ни в жизни!

Он хватает мать за руку, выводит в коридор и кричит:

– Тама рассказала мне о Маргарите… Это правда, что она умерла и что ты оставила ее гнить в кресле?

– Я боялась, что полиция начнет меня расспрашивать! – оправдывается Межда, сбавив обороты. – Я подумала, что кто-нибудь ее да найдет. Она все равно померла, так что…

– Так что ты ее обворовала?

– «Обворовала»? О чем это ты?

– Тама мне все рассказала!

– Ты что, веришь этой скотине, а не собственной матери? Она меня так ненавидит, что еще и не такое скажет!

– Серьезно? Даже не знаю, за что это она тебя так ненавидит! – иронизирует сын.

– Изри, дорогой, ты правда думаешь, что я на такое способна? Она врет, уверяю тебя. Придумывает, лишь бы мне гадость сделать…

– Может быть, – соглашается Изри.

Тама сдвигает одеяло и ставит на пол ногу. Падает. Ей удается на четвереньках добраться до коридора.

– Оставайся в постели! – приказывает ей Изри.

Тама ползет в комнату напротив, в спальню Межды.

– Ты куда это? – вскрикивает мегера.

Тама снова падает на ковер, но вытаскивает из-под кровати спрятанную там коробку. Межда не успевает вмешаться, и Тама показывает:

– Я не вру! Смотри…

В коробке лежат украшения, несколько безделушек. Изри узнаёт серьги, с которыми Маргарита никогда не расставалась. Он оборачивается к матери:

– Что ты на это скажешь?

– Не знаю, откуда коробка! – защищается Межда. – Тама сама это все украла!

Изри резко бьет ее по щеке, отчего Межда отлетает к стене.

– Ах ты дрянь…

Потом берет Таму на руки и несет на кровать.

– Не бросай меня! – умоляет она. – Межда меня убьет!

Он закрывает дверь, и Тама слышит, как он снова орет на мать.

– Она останется у меня в комнате, ясно? Если ты ей еще что-нибудь сделаешь, пожалеешь!

Межда плачет, умоляет. Может быть, даже падает перед ним на колени.

– Поняла?!

– Да, да!

– Я скоро вернусь, и если ты ее хоть пальцем тронешь, удавлю!

Он уходит, Межда идет за ним в коридор:

– Сынок, подожди! Подожди… Послушай меня, да подожди же!

Но дверь грохает, и Тама закрывает глаза. Она не знает, доживет ли до вечера, но ей становится значительно легче.

Когда она открывает глаза, над ней нависает Межда.

– Слушай хорошенько, прошмандовка, ты за все заплатишь. Дорого заплатишь… Ты даже не представляешь, что тебя ждет.

Сказав это, Межда уходит, а Тама улыбается.

Изри знает, что она не врет. Изри ее защищает. И главное, Межда только что потеряла доверие своего единственного сына.

Тама улыбается. Она так давно ждала этого момента. Момента, когда правда наконец восторжествует над несправедливостью.

Остальное не важно. Даже сама смерть не важна…

* * *

Благодаря аспирину боль чуть ослабла. Но она по-прежнему не дает мне подняться с кровати. Каждый раз, когда я делаю вдох, мне кажется, что изнутри меня пожирает какое-то злобное животное.

Я часто ухожу в мир снов. Снова попадаю в эту странную пустыню, встречаю там Атэка, он как будто хочет что-то мне показать, указать путь.

Путь свободы?

В моем последнем сне я шла за ним несколько километров и совершенно не чувствовала усталости. За огромной дюной показалась деревня. Несколько бедняцких домов, которые жались друг к дружке, будто хотели укрыться от яростных лучей солнца.

У одного из них сидела моя мать. Она плакала.

Я медленно подошла и положила руку ей на плечо. Моя рука дрожала.

Когда она подняла голову, то не увидела меня. Ее дикий взгляд блуждал в пустоте.

– Мама? Мама, ты меня слышишь? Это я, мама…

Она по-прежнему меня не видела, но мой голос как будто достиг ее души, и тогда ее грусть испарилась как по мановению волшебной палочки. Я прижалась к ней и крепко обняла.

И наши сердца снова забились как единое целое.

Она смотрела вдаль и говорила, что я должна сражаться, снова и снова. И что однажды мы встретимся. Что мы опять будем вместе.

Это был всего лишь сон, лихорадка.

Но он казался таким реальным.

И таким прекрасным.

Иногда я снова погружаюсь в черное небытие. Падаю, падаю, и ничто не может меня удержать. Перед тем как открыть глаза, я наконец оказываюсь на самом дне. Как будто очень глубокого колодца. Наверху – ночь, бледный дрожащий свет. Там, далеко-далеко, есть небо. До которого не достать.

Высоко в небе – Атэк, он смотрит на меня, зовет. Он хотел бы, чтобы я набралась сил и вылезла на поверхность.

Но сил мне не хватает.

Мне их всегда не хватало. Я слабая, я это знаю.

Иначе я бы не была рабыней.

В другой раз, не знаю, когда это было, я услышала смех Батуль. Она смеялась и рассказывала дурацкие девчачьи истории. Она пела для меня своим тоненьким голоском. Она взяла меня за руку и повела на вершину горы. Там было холодно, стояла ночь. Я подняла руки и смогла достать до неба. Небо было пушистым, мягким и прохладным.

Когда мы спустились вниз, я прошла по тысяче деревень, увидела тысячи людей. И бабушку, я уверена. Хотя я ее не застала. Она походила на Маргариту, походила на маму.