Текст книги "Каждый час ранит, последний убивает"

38

Какое-то время она пыталась сопротивляться. Веки так отяжелели… Но каждый раз, когда она закрывала глаза, то вздрагивала и снова возвращалась к жизни.

И тем не менее она погрузилась в небытие.

Когда он увидел, что она наконец заснула, Габриэль приблизился к кровати.

Сейчас или никогда.

С этим надо было покончить.

Несмотря на то что он обещал Лане, несмотря на странное чувство, которое зародилось у него в глубине души.

Несмотря ни на что.

Он решил посмотреть на нее еще несколько секунд. Господи, какая красавица! Красивая и безоружная…

Ему не хотелось снова ее душить подушкой, нужно было придумать что-нибудь другое. Самое простое – взять пистолет, который она наставила тогда на него, и выстрелить в упор. Еще он мог бы вонзить ей нож в сердце или задушить собственными руками.

Он сидел рядом с ней и размышлял.

Размышлял так долго, что наступила ночь.

Вооружившись фонариком, Габриэль вышел из дому. От ледяного холода и сильного ветра на несколько секунд перехватило дыхание. Он спустился по ступеням и зашел в мастерскую. Взял весившую несколько килограммов кувалду и быстрым шагом подошел к стоявшей около дома старой постройке. Когда он открыл дверь, та мрачно заскрипела.

Время здесь словно остановилось. Несколько дряхлых предметов мебели каким-то чудом еще не развалились, от стен отставали древние обои, в нос бил запах плесени. Габриэль положил фонарик на изъеденный жучком стол, схватился обеими руками за кувалду и начал крушить стену.

Каждый удар сопровождал крик ярости, почти вой.

Он закончил со стеной и принялся за мебель.

Бить, еще и еще. Снова и снова.

Бить пока не выдохнется, а сил у него было феноменально много.

Разрушить все, до чего можно дотянуться. Все, что можно разрушить.

Прошел почти час, пока он не обессилел. Он отбросил кувалду и упал посреди хаоса на колени. Стертые в кровь руки уперлись в пыль на полу. И тогда он начал рыдать, как ребенок. Слезы душили его, он почти кричал.

Бить, бить, бить.

Всех уничтожить, одного за другим.

Убить всех, до последнего.

39

В понедельник утром Межда отвозит меня на машине в соседний район. Потом мы поднимаемся к мадам Маргарите, строение C, четвертый этаж. Мадам Маргарита представляет собой даму средних лет, живет в маленькой квартире, Межда ее давно знает. Я прихожу туда в семь утра; в семь вечера, когда я заканчиваю работу, Межда забирает меня. И Маргарита дает ей деньги. Кажется, двадцать евро.

Мадам Маргарита хочет, чтобы я убирала всю ее квартиру по понедельникам. Это заставленная кособокой мебелью двухкомнатная квартира, в которой повсюду лежат ажурные салфетки. Тут не так богато, как у Шарандонов; скорее всего, денег у Маргариты немного.

Когда я прихожу, то начинаю с того, что меняю постельное белье и кладу его в стиральную машину. Потом я должна протереть пыль, вымыть туалет с ванной и окна. Когда я заканчиваю, то готовлю еду на несколько дней вперед. Овощной суп, который я разливаю по пластиковым контейнерам, рагу, иногда яблочный пирог. Это зависит от настроения мадам Маргариты и от того, что она покупает на рынке, который работает утром по субботам около ее дома. Пока все потихоньку варится, я глажу белье, которое она постирала на неделе.

В это время мадам Маргарита сидит у себя в кресле. Она извиняется, говоря, что у нее болят ноги; наверное, это с каждым в старости будет. Она читает журналы, в которых пишут об известных людях, об их любовных историях, разводах, изменах или проблемах с алкоголем. Кажется, ее это увлекает. Когда она не читает, то смотрит телевизор.

Мадам Маргарита как-то сказала мне, что родилась в Алжире. Что долго там жила, а потом переехала во Францию, но хотела бы остаться в Алжире, в этом я ее хорошо понимаю. Что я меньше понимаю, так это то, что она постоянно ругается на арабов. Называет их «чурками». Иногда она зовет их «туземцами». И все они будто бы воры или террористы. Мне она тоже, кстати, поначалу не доверяла. Ходила за мной и говорила, как с дурочкой.

Но сейчас она скорее милая, а еще мне нравится, что около полудня она позволяет мне пообедать за столом. Я могу выпить стакан лимонада и съесть кусок пиццы, которую она специально для меня покупает. На десерт – шоколадное печенье. Это единственный настоящий обед за неделю!

Маргарита давно потеряла мужа, у нее трое сыновей, но она всегда одна. Я считаю, это печально. Они живут далеко и не могут приезжать к ней, но иногда звонят.

Когда-то Межда жила в соседней квартире, так они и познакомились. Так что Маргарита видела Изри, «когда тот был еще крохотулькой». Она мне рассказала, что, когда родители ссорились, Изри всегда прятался у нее.

До приезда Межды Маргарита дарит мне несколько конфет с солодкой, которые я прячу в карман, чтобы съесть вечером у себя на лоджии. Потом она говорит мне «спасибо и до понедельника».

Мадам Маргарита мне нравится, и понедельники тоже нравятся.

Но каждый вечер, в понедельник, как и в любые другие дни, я думаю о Сефане. Спрашиваю себя, не грустно ли ей. Но больше всего я думаю о Вадиме. Я надеюсь, что ему не так тяжело, как мне, и что он по-прежнему рисует для меня.

И надеюсь, что он еще не позабыл обо мне.

По ночам я часто резко просыпаюсь. Мне кажется, что я слышу его голосок, что он меня зовет из-за стенки. Тогда я закрываю глаза и говорю с ним, стараюсь его успокоить. Говорю, что однажды мы снова увидимся.

* * *

Во вторник надо очень рано вставать, потому что Кара-Сантосы живут на другом конце города. Межда везет меня к ним и забирает только в четверг вечером.

Манюэль и Мари-Виолетт Кара-Сантос живут в красивом доме. У них двое детей – Жасмин, ей семь лет, и Адам, ему тринадцать, как и мне. Кара-Сантос руководит фирмой, которая занимается обрезкой деревьев и уходом за садовыми участками, а жена сидит дома. Она ждет третьего ребенка, он появится на свет через четыре месяца, если все будет хорошо.

Я остаюсь у них на три полных дня и сплю в кухне. Каждый вечер я вытаскиваю коврик и подушку из шкафа в прихожей и расстилаю себе «постель» между столом и холодильником. Еще у меня есть плед, им можно накрыться, если холодно. В первый день, когда я к ним приехала, мадам Кара-Сантос хотела купить мне надувной матрас, но Межда сказала ей, что лучше не надо, потому что я предпочитаю спать прямо на полу.

Так что я сплю на полу.

Здесь у меня ничего нет, даже Батуль. Ночью я думаю об отце и о тете Афак. Спрашиваю себя, посылает ли по-прежнему Сефана десять евро каждую неделю моей семье. Думаю, нет… Еще я спрашиваю себя, хорошо ли «новая Тама» заботится о Вадиме. А потом засыпаю.

У Кара-Сантосов, как и у Маргариты, я убираю, стираю, глажу и готовлю. Когда дети возвращаются из школы, я кормлю их полдником, а когда они заканчивают делать домашние задания, мне надо проверить, приняли ли они душ. Потом я накрываю им в кухне. Они очень нервные, капризные и грубые. Мне они совершенно не нравятся, и это взаимно.

Утром я получаю печенье и стакан молока. В обед ничего, а вечером кусок хлеба с плавленым сыром.

У мадам Кара-Сантос проблемы с вынашиванием будущего ребенка, поэтому ей нужно все время лежать. Я приношу ей теплое питье и еду в спальню. Именно поэтому до родов ей постоянно нужен кто-то дома. А поскольку ее муж давно знаком с Междой, то она меня сюда и пристроила.

Мадам Кара-Сантос обращается ко мне, только если надо что-то приказать сделать. Она запретила мне разговаривать с ее детьми, чтобы я не могла на них плохо повлиять. Я не очень понимаю, что это значит, к тому же времени на беседу у меня особо и нет.

Кара-Сантос возвращается поздно и ужинает в спальне вместе с супругой. Он тоже со мной не общается. Даже не смотрит в мою сторону, как будто я прозрачная.

В четверг вечером Межда меня забирает, потому что с пятницы по понедельник к Кара-Сантосам приходит свекровь Мари-Виолетт, так что я им больше не нужна. Межде дают шестьдесят евро наличными.

Когда мы уезжаем от Кара-Сантосов, Межда везет меня прямо на фирму. Потому что вечером по понедельникам, четвергам и пятницам я там тоже работаю. Почти всю ночь убираю в кабинетах.

Межда паркует машину у нужного здания и открывает мне дверь, от которой у нее есть ключи. Закрывает за мной, а сама ложится на диван в одном из кабинетов, пока я прибираю. Я так хочу спать, что эти ночи кажутся мне бесконечными. И потом я с самого утра не получаю еды, поэтому у меня часто кружится голова. Но у меня нет времени на отдых: здесь много кабинетов.

Мы никогда никого не встречаем, но я знаю, что в пятницу вечером в кабинете, где спит Межда, появляется конверт с деньгами. Я спросила у нее, кто убирает здесь по вторникам и по средам, но она мне ничего не ответила.

Межда просыпается около четырех утра, в это время я должна закончить работу. Мы садимся в машину и возвращаемся в квартиру. Часто я засыпаю на заднем сиденье машины. Когда мы приезжаем, то мне наконец разрешается пойти поспать, с пяти до семи. Не больше, потому что по пятницами я работаю еще у одних людей. Это соседи Межды, месье и мадам Бенхима. Они живут этажом ниже. Как и у Маргариты, у них я должна убрать за день квартиру, постирать и погладить. Несмотря на то что нужно спуститься всего на этаж, я не имею права идти туда одна, и Межда меня провожает, закрывает на ключ, а потом забирает. Может быть, она боится, что я убегу? Но я не знаю, куда мне идти…

Я никогда или почти никогда не встречаюсь ни с кем из семьи Бенхима. Они оба работают, и иногда я вижу их, когда они возвращаются после работы. Они, наверное, хорошо знакомы с Междой, потому что доверили ей вторые ключи от квартиры. Раз в месяц они дают ей деньги, которые я заработала.

Вечером по пятницам, как только я заканчиваю у них убирать, я возвращаюсь на фирму, чтобы снова заняться ночной уборкой.

По выходным я остаюсь у Межды и занимаюсь уборкой у нее в квартире. А я-то думала, что тут будет меньше работы, чем у Шарандонов… Как я ошибалась!

Я подсчитала, что благодаря мне Межда зарабатывает сто евро в неделю, не считая того, что она получает на фирме в пятницу вечером. Думаю, что это много, но она постоянно напоминает мне, что я ей дорого обхожусь, больше, чем зарабатываю.

Я ломаю голову, но не понимаю, как я могу ей «дорого обходиться». У нее я ем еще меньше, чем у Шарандонов, я постоянно хочу есть. Вечером мне полагается яблоко или банан. Утром кусок хлеба с цикорием. К счастью, иногда мне удается незаметно взять что-нибудь из холодильника. Кусок сыра, помидор или йогурт.

Я живу здесь два месяца, а силы уже на исходе. Спину и плечи ломит практически постоянно. Еще часто ноют ступни. Один раз я пожаловалась Межде, сказав, что она дает мне слишком много работы и что я недостаточно сплю. Она молча встала с дивана и подошла к шкафу. Вытащила оттуда кожаный хлыст, приказала мне полностью раздеться и долго била, по спине, по ногам, по рукам и даже по животу. Потом вытолкала меня из комнаты на улицу и следом выбросила мою одежду. Ночь я провела на балконе, без одеяла.

С тех пор я больше не осмеливаюсь что-либо говорить, но чувствую, что успокоиться не могу. Я хочу возмутиться, закричать. Все вокруг сломать.

По вечерам я плачу. От усталости или тоски, уже и сама не знаю. А еще от ярости и несправедливости. Я думаю о Вадиме, его мне по-прежнему очень не хватает.

Нужно было все рассказать Изри. Я видела его всего два раза с тех пор, как покинула дом Шарандонов, но я знаю, что он скоро зайдет к матери. Может быть, ему удастся уговорить ее не так нагружать меня работой? Может быть, в его власти хоть немного облегчить мою жизнь здесь?

Он моя единственная надежда. Моя последняя надежда.

40

Сегодня понедельник. Лучший день недели.

Сейчас полдень, и мы обе садимся за стол в кухне. На этой неделе у нас пицца с чоризо и лимонад. На десерт Маргарита купила для меня в кондитерской маленькое шоколадное пирожное. Пирожное только одно: Маргарита утверждает, что ей нельзя из-за диабета. Но я думаю, что оно ей дороговато.

Пирожное называется «опера», никогда не ела ничего вкуснее.

Я даже расплакалась.

Маргарита тоже растрогалась и гладит меня по щеке. Я ей говорю, что все в порядке, что просто я очень рада быть здесь, с ней. Я вытираю слезы и варю кофе. Она спрашивает меня, чего бы мне хотелось, я от удивления немею. Немного размышляю и говорю:

– Книгу.

– Книгу? Ты читать умеешь?

По-видимому, это ее изумляет.

– А где ты научилась читать?

– В моей бывшей семье.

– Гм… И какую же книгу?

– Интересную. Где счастливые люди.

Она улыбается и поднимается на ноги. Ей тяжело ходить, поэтому она берет палку и исчезает в гостиной. Проходит три минуты, и она приносит мне книгу. Книжка маленькая, ну и хорошо. Так ее будет проще спрятать на лоджии.

– Спасибо, – благодарю я Маргариту, рассматривая книгу. – Я верну ее вам, когда прочитаю!

– И тогда я тебе другую дам, если захочешь.

Я радуюсь.

– Только Межде не говорите, хорошо?

– Хорошо, – улыбается Маргарита. – Это будет нашей маленькой тайной!

Книга старая, страницы пожелтели от времени. Но это большое сокровище. Бесценное. Я громко читаю название, как будто хочу ей доказать, что не обманываю:

– «Малыш», Альфонс Доде.

– Это прекрасная книга, вот увидишь, – добавляет Маргарита. – Уверена, она тебе понравится.

Она пьет кофе, а я начинаю мыть посуду.

Я бы хотела, чтобы неделя состояла только из понедельников.

* * *

Межда заглядывает в кухню и сухо говорит Таме:

– Сын придет обедать. Так что приготовь что-нибудь вкусное, ясно?

– Да, мадам.

Как только Межда выходит, Тама улыбается. Она смотрит, что есть в холодильнике и шкафчиках, ищет самые лучшие продукты, чтобы выполнить поручение хозяйки дома, но на самом деле, чтобы доставить удовольствие Изри. Она вспоминает, что он любит курицу, и находит в морозилке тушку. Она решает приготовить курицу с лимонами, а на гарнир овощи и рис с шафраном. На закуску она сделает марокканский салат.

В половине двенадцатого обед готов, стол накрыт, а на кухне витает приятный аромат. Изри приходит после полудня, обнимает мать и наливает себе стакан виски.

– Тама? – громко зовет он.

Девочка сразу прибегает.

– Добрый день, – говорит она, застенчиво улыбаясь.

– Привет… Не дашь льда?

– Сейчас.

Тама спешит принести ему полную чашку льда, и он кладет в напиток два кусочка. Пока Изри закуривает, Межда открывает окно, которое выходит на балкон.

– Тебе не следовало бы курить, сынок, это вредно для здоровья!

– Мам, не начинай, ладно?

Тама ставит на стол корзинку с лепешками и бутылку воды. Потом – закуску и раскладывает ее по тарелкам. Она замечает, что Изри поменял прическу и набил на руки татуировки. На левую – дракона, на правую – череп. Когда Изри смотрит на Таму, она волнуется.

Во время обеда Изри с матерью общаются мало. Тама следит, чтобы у них было все, что требуется. Она ждет комплиментов за свою работу. От Изри, потому что знает, что от Межды можно ждать только упреков.

Но Изри с ней не заговаривает. Лишь несколько раз бросает взгляд, улыбается. Это уже много.

После того как она принесла им кофе, Тама начинает мыть посуду. Она видит, как Изри с матерью выходят на балкон и что-то обсуждают, и Изри закуривает. Межда размахивает руками, как будто рассказывает ему нечто важное.

Десять минут спустя Изри приходит в кухню к Таме и делает себе вторую чашку кофе. Он присаживается к столу, рядом с Тамой, и сердце у нее начинает биться, как сумасшедшее. Она чувствует, что молодой человек смотрит на нее. На Таму это всегда производит удивительное впечатление.

– Столько тебе сейчас лет?

– Тринадцать с половиной, – отвечает она.

– Настоящая невеста уже!

Тама поворачивается и улыбается ему.

– И очень симпатичная…

– Спасибо, – шепчет Тама.

– Это правда, я так думаю.

Таму бросает в жар, несмотря на все усилия сдержаться, она становится пунцовой.

– Краснеешь?! – веселится Изри.

Тама не отвечает, только ломает пальцы.

– И как тебе тут, нравится?

Тама поднимает голову. Сейчас или никогда. Надо ему сказать. Но это не так просто. Он видит, что она мнется, и хмурится.

– Ну же, давай, – говорит Изри, приближаясь. – Она на балконе, цветы свои поливает…

– Мне… Нет, не очень, – шепчет она.

– Почему?

– Я работаю каждый день и три ночи в неделю… Это много. Поэтому я устаю. Очень. И еще… твоя мать меня избила и заставила спать на балконе.

Изри пристально смотрит на нее, не говоря ни слова. Тама пытается понять, что выражают его серые глаза, но не может.

– Раз она тебя ударила, значит ты что-то плохое сделала, нет?

– Нет! – защищается Тама. – Я просто ей сказала, что она заставляет меня слишком много работать.

Изри закуривает.

– Ты меня за идиота держишь?

Тама открывает рот, но слов не находит.

– Она мне кое-что про тебя рассказала. Кое-что интересное…

Тама пытается собраться с мыслями:

– Что?

– Она мне сказала, что Сефана тебя выгнала, потому что ты плохо вела себя с ее мужем. Будто бы ты с ним заигрывала?

Тама смотрит на него и не понимает. Играют с кошками или собаками. При чем тут мужья?

– Что это значит?

Изри встает прямо перед ней, проводит рукой под юбкой. Тама сжимается.

– Заигрывать? Вот что значит, – выдыхает молодой человек ей на ухо.

Тама опускает глаза.

– Ведь ты еще совсем мала…

– Я ничего плохого не сделала. Это он, не я!

– Серьезно?.. А еще она сказала, что ты ее обозвала. Что назвала ее «старой шлюхой».

Сердце у Тамы сжимается.

– Неправда! – возмущается она.

– Что, моя мать – лгунья?

– Я ее не обзывала! – кричит Тама дрожащим от слез голосом.

Изри хватает ее за плечи, ей кажется, что ее взяли в тиски.

– Черт, ты меня разочаровала! – бросает молодой человек. – Очень разочаровала. Мать расстраиваешь, а ведь она могла и не помешать Сефане, и та выбросила бы тебя на улицу… Еще раз так сделаешь, будешь иметь дело со мной, это я тебе обещаю. Ясно?

Изри уходит около четырех, не попрощавшись. Я глажу вещи Межды, а она опять валяется на диване перед телевизором.

Мне грустно. И меня трясет от ярости.

Я больше не нравлюсь Изри. Он считает меня грязной, презирает меня. Поэтому мне еще тяжелее, чем обычно. Слезы капают на одежду Межды. Вот бы они были из кислоты и прожгли бы ей дырки.

Все это из-за нее. С самого начала – из-за нее. Это она приехала за мной, когда мне было восемь лет. Она забрала меня из семьи и привезла в эту проклятую страну. Далеко, так далеко от кладбища, где покоится моя мама.

Вдруг она меня зовет. Как будто собаку подзывает. Я вздыхаю, отставляю утюг и иду в гостиную.

– Да?

– Да, мадам! – раздраженно поправляет она.

– Да, мадам?

– Пить хочу.

Я возвращаюсь в кухню, наливаю в стакан питьевой воды и сразу приношу.

– Да не воды, дурочка! Кока-колы.

Я сжимаю зубы и ухожу в кухню. Заменяю воду на колу, плюю в стакан и перемешиваю. Потом приношу стакан и ставлю на журнальный столик.

– Что-нибудь еще, мадам? – спрашиваю я тоном, который мне кажется нейтральным.

Межда смотрит на меня, у нее злобный вид.

– Ты как со мной разговариваешь? – бросает она.

– А вы не рассказывайте Изри обо мне всякие гадости! – произношу я с некоторым апломбом. – Врать нехорошо. Особенно собственному сыну.

Она ошеломлена моей наглостью, и я ухожу. Мне стало легче, намного легче. Пусть даже я дорого заплачу за свои слова. Она, наверное, скоро придет и хлыст захватит. Но мне уже все равно.

Она является меньше чем через минуту, ее лицо обезображено гневом. Руки пусты, может быть, я избегу хлыста.

– Думаешь, что ты имеешь право огрызаться на меня? – кричит она.

– Я просто говорю правду. Обижаются только на правду.

От ярости она багровеет, хватает меня за волосы и кидает об стену. Я сильно ударяюсь лицом, мне кажется, что у меня сломан нос. В любом случае из него идет кровь. Потом она срывает с меня блузку и футболку. Я отбиваюсь, кричу. Но она намного сильнее меня, мне не хватает сил.

– Я научу тебя слушаться, отребье!

Она пригибает меня к столу, держит, давя всем телом мне на затылок. Берет утюг и прикладывает между лопаток. Меня пронзает боль и распространяется по всему телу.

Ад.

Я горю в аду.

Я кричу так сильно, что срываю голос. И замолкаю.

* * *

Я стараюсь выкрутиться, вырваться. Но я так слаба… Я всегда была так слаба.

Кто-то хватает меня, ужасно рычит и запускает мне острые когти глубоко в спину. Клыками рвет мои легкие, разрывает внутренности. Я открываю рот, но мои крики беззвучны.

Чтобы позвать на помощь, надо существовать. Существовать хотя бы для кого-нибудь.

Я резко просыпаюсь, вызванный лихорадкой кошмар отступает.

Межда забрала у меня оба одеяла. Я лежу прямо на плитках пола, лежу на боку, меня трясет и тяжело дышать. Пальцы от невыразимой боли свело судорогой.

Я думаю только о боли. И ни о чем ином. Я вижу Батуль, она сидит неподалеку и, кажется, очень строго на меня смотрит. Как будто судит. Указывает на меня единственной рукой и выносит приговор.

– Бороться бессмысленно, дурочка, как ты не можешь этого понять?

Да, ты права, подружка. Я давно должна была понять, что сражаться бессмысленно.

Бунтовать – значит жить. Но это значит и страдать.

Особенно страдать.

Этой ночью, когда я переставала стучать зубами, когда переставала стонать и плакать, я клялась.

Клялась, что больше никогда не буду бунтовать.

В этом горячечном бреду я клялась, что всегда буду со всем соглашаться.