Текст книги "Каждый час ранит, последний убивает"

Она была похожа на меня.

Потом Батуль исчезла и ее место занял Атэк.

В ту ночь, а может, и день мне показалось, что мне было сто лет, что я прожила сто жизней. Я уже не была девочкой, не была собой.

Я последовала за Атэком в чрево земли. Я почувствовала ее вкус, запах, тепло. Я видела ее яркую кровь.

Как только мы поднялись на поверхность, за спиной у меня выросли крылья и я взлетела. Я летела над лесами, над столетними деревьями, я питалась их соком и их мудростью. Я летела над их кронами и поднималась все выше и выше.

Я стала пылью, облетела Вселенную, видела звезды. Слепящие, великолепные. Я летела за Атэком и видела сверху весь мир. Видела живущих в нем людей. Видела их горести, их потерянные надежды, их усилия. Видела, как у них под ногами разверзаются угрожающие пропасти.

Я была пылью, которую нес ветер. Нес на небо.

Иногда я открываю глаза. По-настоящему открываю. Оказываюсь в этой комнате, в этой жизни. Тогда я хочу только одного – снова увидеть Изри. Его такое прекрасное лицо. Слушать его голос, слушать, как он говорит, что будет обо мне заботиться.

Когда я прихожу в себя, то слышу, как в спальне плачет Межда. Ее плач – колыбельная, благословение. Исцеляющая мазь для моих ран.

Я знаю, что она меня убьет. Но надеюсь, что успею еще раз увидеть Изри.

* * *

Я открываю глаза и чуть поворачиваю голову. Он сидит у кровати на стуле и улыбается:

– Как самочувствие?

– Получше, – говорю я.

– Пить хочешь?

– Да…

Изри протягивает мне стакан чистой воды, помогает поднять голову. Потом мягко опускает на подушку.

– Теперь с Маргаритой все хорошо, – сказал он.

Мое сердце замерло.

– Она… Она все еще?..

Он кивнул. Тогда я представила, как разлагается тело моей подруги.

– Я вернул все, что у нее взяла мать, а потом вызвал «скорую». Я не стал ее дожидаться, чтобы не было проблем… Когда это случилось?

– Полтора месяца назад, – тихо сказала я. – В каком состоянии она была?

– Лучше тебе не знать.

По выражению его лица я понимаю, что ему было больно обнаружить Маргариту. И что за полтора месяца никто из ее сыновей не забеспокоился. Понимаю, до какой степени она была одинока.

Как и я.

Нет, это не так. Потому что теперь у меня есть Изри.

50

Что будет, если он не вернется?

Она умрет от голода, прикованная к кровати.

Если он вернется, она все равно умрет.

Она находится в доме убийцы. Почему?

Заслужила ли она это? Что она совершила, раз здесь оказалась? Почему ее мозг отказывается открыть ей правду о ее жизни?

Воспоминания были где-то рядом. Они не могли всплыть на поверхность сознания, но они были. Девушка безрезультатно пыталась сконцентрироваться, напрячься – туман все не рассеивался.

Солнце заливало ее комнату, был, наверное, разгар дня, – впрочем, она не имела представления о времени.

Шум мотора, радостный лай собаки, шаги в доме.

Он вернулся.

Это было и облегчением, и ужасом. Может, даже концом.

Она услышала, что он включил душ, и забралась под одеяло. Ей хотелось исчезнуть. Провалиться в небытие, стать невидимкой.

Дверь отворилась, и на пороге показался огромный силуэт ее тюремщика. Влажные от воды волосы, из одежды только полотенце на бедрах.

– Смотри-ка, Спящая красавица проснулась! – сказал он, чуть улыбнувшись.

Он открыл шкаф, вытащил свежие вещи и оделся при ней, стоя спиной.

«Никакого стыда», – подумала она.

Он был высоким, крупным. Коротко остриженные темные волосы, воловья шея. Она заметила у него на левом плече татуировку. Циферблат с мечом посередине.

Он оделся, сел в кресло в самом темном углу комнаты, как будто тоже желал стать тенью. Долго смотрел на незнакомку, прежде чем заговорить.

– Вспомнила что-нибудь?

– Нет.

– Странно, – вздохнул он. – Но точно вспомнишь… А может, ты врешь?

– Я не вру.

– Ладно. Допустим… Скучала?

Она не знала, что ответить. Главное, не выводить его из себя. Лучше промолчать.

– Нет, наверное, – продолжал он. – Можешь так и сказать.

Она отвернулась к окну.

– Вы кого-то убили? – решилась она.

– Да.

– К… как?

Его, казалось, удивил этот вопрос.

– Задушил.

Она закрыла глаза, стараясь не дрожать. Надо говорить с убийцей, может быть, приручить его. Но чем больше она о нем узнает, тем меньше вероятность, что он отпустит ее живой.

– А меня?

– Что тебя?

– Как вы меня убьете?

Она услышала, как закрылась дверь, и почувствовала себя совершенно одинокой. Никого не позвать на помощь, ни малейшего воспоминания, за которое можно ухватиться.

Ничего, одна пустота.

51

Изри заходил каждый день, пока я не начала вставать с кровати. Он меня кормил и поил.

Он рассказал мне о похоронах Маргариты, и я узнала, что он положил ей на гроб розу. Розу от нас обоих.

Пришли двое ее сыновей, то есть не все три. Маргариту похоронили в «квадрате для неимущих», без памятника, на котором было бы написано ее имя. Забросали землей, и все.

Я очень много плакала в его объятиях. Я бы так хотела проводить свою подругу в последний путь. Ведь я видела ее последней, говорила с ней, держала за руку.

Ведь я так сильно ее любила.

День за днем Изри вел свое расследование. Странное расследование. Вероятно, он хотел узнать, на что способна его мать.

Ему были нужны подробности того, что она со мной проделывала. К своему удивлению, мне не удалось рассказать Изри ни одной детали. Слова застревали в горле. Мои страдания и боль не находили выхода.

Он спрашивал, откуда у меня след ожога на спине, и я просто ответила, что от утюга.

Однажды вечером, когда он подумал, что я уже уснула, я услышала, как он что-то шепчет. Я не открыла глаз, просто лежала тихонько. Думаю, он плакал.

– Моя мать страдала, знаешь. Это не она, это не совсем ее вина… Она, наверное, сошла с ума…

Когда я пошла на поправку, он заверил, что Межда уже никогда не причинит мне вреда. Что он отдает мне свою комнату, что мать согласна. Что мне уже никогда не нужно будет спать на лоджии и что я могу пользоваться туалетом.

Все это казалось слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Я ему не поверила, но все-таки поблагодарила. И сказала, что буду думать о нем каждую секунду.

Затем Изри стал приходить через день, потом каждые два дня. Потом раз в неделю.

Межда оказалась терпеливой.

Ужасно терпеливой. И дьявольски умной.

Сначала она сделала все, чтобы сын ее простил. Она извинялась, умоляла. Раскаивалась. День за днем она успокаивала его ярость.

Она соврала, что стала плохой из-за дурного обращения с ней ее бывшего мужа, но что теперь она одумалась. Надо признаться, что делала она это с определенным талантом, она сыграла на слабости сына, напомнив ему о времени, когда защищала его от жестокостей отца.

Мне он сказал, что мать оступилась, что она больше не будет себя так вести и что, если я стану послушной, все наладится. Он, конечно, поверил в ее добрые намерения.

Когда Изри стал приходить реже, Межда перешла в наступление. Между нами установилась странная игра.

Игра на выживание.

Правила игры были простыми – заставить меня страдать, не оставляя следов. В конце концов, это не очень сложно. Нужно лишь хорошее воображение. И добрая доза ненависти.

Я старалась защититься, но Межда выше и намного сильнее меня. Она весит, по крайней мере, килограммов восемьдесят, во мне же нет и пятидесяти.

И главное, Межда – злых дел мастер.

Я же только учусь.

* * *

Тама на мгновение застывает у зеркала в ванной.

Выглядит она ужасно.

Бледная, круги под глазами, впалые щеки. Даже на волосы неприятно смотреть.

– Что застряла? – ворчит, открывая дверь, Межда.

Их взгляды на мгновение встречаются в зеркале. Проходят долгие секунды, наполненные молчаливым соперничеством.

– Убери-ка мне тут быстро.

Тама хватается за губку и начинает чистить раковину. Межда следит за ней, сидя на краю ванны. Глаз не сводит.

– Какая ты уродина, – вздыхает она. – Мать уж точно в гробу переворачивается!..

– Моя мама меня любила.

– Твой отец говорил иное, когда тебя продавал. Ты же помнишь, да? Что твой собственный отец продал тебя, как какую-нибудь козу!

Тама чувствует, как ее сердечко сжимается. Ответить – значит начать битву. Сегодня у нее на это нет сил. И завтра тоже, скорее всего, не будет.

– Даже дешевле козы, – добавляет Межда.

Тама яростно драит фарфоровую раковину, потом долго трет зеркало.

Вдруг они слышат, как открывается дверь, раздается голос Изри. Тама чуть улыбается, Межда меняется в лице и быстро выходит из ванной.

Тама же остается на месте. Зачем спешить. Однако она уже несколько дней ждет этого момента. Момента, когда Изри вернется и она ему все расскажет.

Момента, когда он положит конец ее мучениям.

– Тама?

Девушка бросает свое занятие и идет в гостиную к Изри. Тот делает знак матери, чтобы та ушла.

– Присядем? – предлагает он.

Она садится рядом с ним на диване и прилежно складывает на коленях руки.

– Ну что?

Тама пару минут мнется, а потом решается. Она рассказывает все в мельчайших деталях.

О том, что Межда заставила ее вернуться спать на лоджию, о том, что насильно накормила ее просроченными продуктами, от которых Таму рвало кровью. О том, что Межда держала ее голову в заполненной водой раковине и чуть не утопила. О часах, которые Тама провела, стоя на коленях на деревянной палке.

С каждым словом Изри меняется в лице. Он молча выкуривает сигарету и яростно раздавливает окурок в пепельнице. Затем идет в кухню, оставив дверь открытой.

Слезы, крики, мольбы. Жестокие слова.

Межда все отрицает. Клянется, что не понимает, почему Тама так хочет их поссорить, хотя сама она изменилась и старается, как может.

– Эта девица – маленькая извращенка, она тебе врет! Хочет обвести тебя вокруг пальца, настроить нас друг против друга!

Изри ищет в кухне испорченные продукты. Осматривает лоджию, но одеял не находит. Идет в свою бывшую комнату и видит куклу Тамы на кровати. Его терзают сомнения, он не говорит ни слова и уже не знает, кому верить.

Тама чувствует себя виноватой. Виноватой из-за того, что так его мучает. Тогда она подходит к нему и шепчет:

– Ничего. Не волнуйся обо мне.

Он долго смотрит на обеих женщин.

С одной стороны, мать. Его мать. Та, что его выносила, выкормила. Да, в общем, и все.

С другой – девчонка, которую он едва знает.

Он оставляет их, бросив единственную фразу:

– Я скоро вернусь.

Как только он переступает порог, Межда бежит к окну. Смотрит, как сын садится в машину и выезжает с паркинга.

– Возвращайся в ванную, – приказывает она Таме.

Девушка ждет кары, поэтому ее не приходится упрашивать. Но появляется Межда лишь спустя пятнадцать минут. Она хватает Таму за волосы и тащит в кухню. Потом толкает так сильно, что Тама падает на пол. Межда ставит на нее стул и садится на него верхом.

Добыча обездвижена.

Затем она уже не торопится…

Она связывает мне руки за спиной, срывает одежду. Потом снова садится на стул, надевает латексные перчатки и спокойно толчет в чашке жгучий перец.

Сладко улыбаясь, Межда мурлычет себе под нос. Она напевает детскую песенку, что-то вроде колыбельной для малышей.

 
Чтобы кто-то стал хорошим,
Купим сарафан в горошек,
Чтобы оградить от бед,
Купим миленький корсет…
 

Когда она встает со стула, я резко вскакиваю на ноги и, несмотря на связанные руки, бегу. Через секунду она вцепляется мне в волосы, и я снова падаю. Она снова тянет меня в кухню. Я ору, поэтому она заталкивает один из ее грязных платков мне в рот. Глаза у меня готовы выскочить из орбит, а сердце – разорваться.

Изри, Господи, вернись! Вернись сейчас же! Посмотри, на что способна твоя мать! Вернись, молю тебя…

Она заставляет меня лечь на живот, я пытаюсь ударить ее пяткой, но мне до нее даже не дотянуться.

 
Хочешь, будет на чепец
Красных розочек венец,
Драгоценностей и злата,
Чтобы поживать богато…
 

Она раздвигает мне ноги и своими цепкими пальцами засовывает в меня перец. Мажет везде, действительно везде. Боль такая, что мне кажется, что я проглотила собственный желудок. Я слышу, как она снова и снова поет эту песенку. Может быть, она пела ее для сына. У нее мягкий голос. Мягкий до ужаса.

 
Куколка моя родная
Глазки все не закрывает.
Спи, красавица, усни,
Глазки синие сомкни,
Спи, мой котик, засыпай,
Маму мучать прекращай.
Куколка моя родная
Постепенно засыпает…
 

Она хватает меня за щиколотки и тащит на лоджию.

– Кстати, он не вернется, – говорит она.

Она уходит, а мне удается свернуться калачиком и, спустя несколько минут, выплюнуть платок. Я глотаю воздух и начинаю кричать. Так громко, что мне кажется, у меня лопнет голова.

Я кричу и кричу. И не могу остановиться.

Межда возвращается со своей адской смесью и, держа меня за шею, умудряется запихнуть ее остатки мне в рот. Я не успеваю выплюнуть эту отраву, потому что она залепляет мне рот скотчем.

– Ну что, маленькая гадина, я же сказала, что ты мне за все заплатишь! – усмехается она.

Дверь закрывается, я бьюсь, как выброшенная на берег рыба. Из глаз текут едкие горячие слезы. Я задыхаюсь. Сгораю заживо.

Межда возвращается с наступлением вечера. Я, скорчившись, лежу в углу лоджии. Я постоянно плачу, мое несчастное тело сотрясают спазмы.

Межда облокачивается о стену и наблюдает за мной. Как будто любуется созданным ею самой произведением искусства.

– Я тебе никогда не рассказывала о своей дочери, – говорит она. – Может, как-нибудь расскажу. Спокойной ночи, дорогуша…

Она уходит, и я слышу ее голос:

 
Моя куколка родная
Засыпает, засыпает.
Ангелочки, сон храните,
На бочок переверните,
Ветерок, кровать качай,
Спи, малютка, баю-бай.
Мама голову теряет,
Так малышку обожает.
 

Это была одна из самых ужасных ночей в моей жизни. И одна из самых долгих. В какой-то момент я перестаю двигаться. Просто плачу и плачу. К ожогам добавляется холод. Они терзают меня по очереди.

Я не знала, до какой степени можно страдать. Так страдать и все же продолжать жить.

Глаз я не сомкнула. Ни на секунду.

В мертвой тишине я звала Изри. Умоляла. Ненавидела. Ненавидела их всех – его, отца, мать, тетю.

Кошмар продолжался, и наступал новый день. Еще один день. Лучше бы была ночь, вечная ночь.

Но, по всей видимости, смерть мной не интересуется.

Я слышу, как в кухне часы пробили десять. Дверь на лоджию открывается, появляется Межда. Она срывает скотч, который мешал мне заорать, и смотрит прямо в глаза:

– Ты должна понять, Тама. Ты должна понять, что ты – никто… Ты принадлежишь мне, и только мне. Я тебя купила, ты – моя. Как мебель, шмотки, как все, что тут есть. Если еще раз пожалуешься Изри… Будет еще хуже, это я тебе обещаю…

Я киваю, и она меня развязывает.

– Можно, я пойду помоюсь? – прошу я слабым голосом.

– Сначала приготовь мне завтрак. Есть хочу.

* * *

Конечно, у меня остались следы. Которые я не смогла показать Изри, когда он пришел три дня спустя. Межда правильно рассчитала, что я никогда не решусь показать ему эту часть своего тела.

Когда он спросил, все ли у меня в порядке, я просто ответила, что да. Он не заметил, что мне больно ходить и еще больнее сидеть.

Межда думала, что победила, и была на седьмом небе от счастья.

Но и я умею играть. Я так давно имею дело со злом, что хорошо узнала его правила.

Обычно Изри заходит в субботу или в воскресенье, когда я в квартире.

Так что в прошлую субботу я собрала самую красивую одежду Межды и положила ее в стиральную машину. Вылила в барабан целую бутыль хлорки и оставила на добрый час, а потом поставила на стирку. Затем я развесила одежду на лоджии, как обычно. Ее прекрасные яркие марокканские платья, белье, платья на выход, туники. Все можно было выбрасывать на помойку.

В общем, я была собой довольна.

Я хотела ее спровоцировать, чтобы она вышла из себя, забыла угрозы сына и избила меня. Как можно сильнее.

Когда она увидела одежду, то осталась стоять с открытым ртом. Потом начала орать, как сумасшедшая. Схватила меня за волосы и уже занесла руку. Но в последний момент сдержалась.

И тут она мне улыбнулась. Ужасной улыбкой.

Ее сын пришел после обеда, и Межда начала перед ним рыдать. Показала ему одежду и сказала, что я свожу ее с ума.

Изри подошел ко мне, я подумала, что он меня ударит. Но он просто сказал, что я его разочаровываю. Что я такая же повернутая, как его мать. Потом он ушел и хлопнул дверью.

Следующую ночь я провела на балконе привязанной к перилам и с кляпом во рту. К счастью, было не очень холодно.

Сегодня суббота. Этой ночью, вернувшись после уборки на фирме, я решила, что буду хитрее самого хитрого хитреца.

С утра, пока Межда еще валялась в кровати, я взяла спички и в нескольких местах прижгла себе кожу. На внутренней поверхности бедер, на плечах. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать. Потом бью себя с размаху разделочной доской в живот. Как можно сильнее. Пока не подкашиваются ноги.

Затем одеваюсь и готовлю завтрак для этого чудовища.

Изри приходит в полдень. Они с матерью устраиваются в гостиной, и пока они беседуют, я натираю себе луком глаза.

Потом начинаю им прислуживать. Изри внимательно на меня смотрит, он заметил, что у меня глаза красные и слезятся. Когда он спрашивает, как у меня дела, я принимаю испуганный вид перед тем, как ответить, что все хорошо. Я желаю ему приятного аппетита и говорю, что приготовила его любимое блюдо.

Они заканчивают обедать, и я начинаю мыть посуду. Как я и надеялась, Изри приходит ко мне в кухню. Он держится несколько холодно и недоверчиво.

– Вкусно было? – спрашиваю я.

– Точно все в порядке?

– Да, не волнуйся.

– Почему ты тогда плачешь?

Я вытираю слезы.

– Ничего, – шепчу, – пустяки.

Он хмурится:

– Не играй со мной в эти игры, Тама… Если тебе есть что сказать, вперед.

Я бросаю полный ужаса взгляд в направлении гостиной и не произношу ни слова. Тогда Изри закрывает дверь и возвращается ко мне:

– Ну? Скажешь? Да или нет?

Я вытираю полотенцем руки и потом приподнимаю свою длинную блузку. Так что становятся видны ожоги на бедрах.

– Больно, – просто отвечаю я. – Но пройдет.

Изри меняется в лице:

– Это она?

Я со страдающим видом киваю.

– И тут, – добавляю я, показывая ожоги на плечах.

Потом задираю футболку, и он видит, что у меня совершенно фиолетовый живот.

– Не говори ей ничего! – умоляю я снова. – Иначе она опять будет меня мучить!

Изри быстро идет в гостиную, а я улыбаюсь.

Жутко улыбаюсь.

Моя стратегия прекрасно сработала. Изри орал на мать, а я упивалась победой. Межда сказала, что это я сама обожглась или это сделали те, у кого я убирала на прошлой неделе.

Но Изри ей не поверил и страшно на нее кричал. Каждое грубое слово было музыкой для моих ушей.

Один-один.

Победа на победу.

И хотя я знаю, что эта война меня убьет, сдаваться не собираюсь. Я пойду до конца. Я даже думала заколоться прямо в сердце ножом, чтобы Изри окончательно возненавидел свою мать. Чтобы она навсегда его потеряла.

Может быть, я так и сделаю.

Потому что я боюсь не смерти.

Я боюсь жизни.

52

Габриэль принес несколько поленьев. Похолодало еще сильнее, и обогреватель не справлялся. Он растопил камин и немного перед ним посидел. Ему всегда нравилось смотреть на пляшущие языки пламени.

Он устроился рядом с Софоклом, который спал как убитый.

Ниоткуда появилась Лана и подошла к нему.

– Этой ночью я убил Фонгалона, – прошептал он.

– Не надо было, – ответила она.

– Я знаю, что ты этого не одобряешь. Но таковы правила, которым я решил следовать…

Софокл навострил уши, как будто слова хозяина были предназначены ему. Он смотрел на Габриэля и пытался понять, что того мучает.

– А теперь нужно найти в себе силы избавиться от моей незваной гостьи, – вздохнул Габриэль.

Лана исчезла. Она редко задерживалась подолгу. Тогда Габриэль повернулся к псу и странно улыбнулся:

– А может, оставить ее тут? Ты как думаешь? Хочешь, чтобы она тут побыла?

Софокл завилял хвостом и повалился на спину.

Габриэль поднялся, поставил еду на поднос и пошел с ним в комнату незнакомки. Горел свет, девушка сидела на краю кровати.

– Добрый вечер, вот твой ужин.

Он пододвинул к гостье поднос, освободил ей запястье и сел в кресло. Девушка не пошевелилась.

– Почему ты не ешь?

Молчание, прерываемое лишь звуком ее дыхания.

– Хочешь умереть от голода? – продолжал он. – Кстати, мне это только на руку…

Она наконец подняла голову и бросила на него яростный взгляд. Он улыбался.

– Я уже вырыл тебе могилу. В лесу… Милое местечко, сама увидишь. Хотя что это я, ничего ты не увидишь, но поверь на слово. Прекрасное место, чтобы провести в нем вечность.

Губы девушки начали дрожать, глаза заблестели.

– Боишься умереть?.. Прости, что за идиотский вопрос! Все боятся смерти. Все, без исключения… Мне ли не знать! Но не хочу портить тебе аппетит.

Она поправила закрывающую ей глаза челку. Этот машинальный жест смутил Габриэля. Так всегда делала Лана.

– Давай поешь, – снова заговорил он.

– Я не голодна, – прошептала его гостья.

– Я не спрашиваю, голодна ли ты, я прошу тебя поесть. И я ненавижу, когда меня не слушаются.

Она чуть помедлила, готовая к сопротивлению. Но посмотрела ему в глаза и передумала. Взяла вилку и наколола кусок чего-то в тарелке. То, что он ей приготовил, казалось вкусным.

Но для девушки все имело один и тот же вкус. Вкус смерти.