Текст книги "Каждый час ранит, последний убивает"

41

Габриэля разбудил холод. Когда он открыл глаза, то стал вспоминать, где он, пока не понял, что уснул в конюшне. Гайя стояла с одной стороны, Майя – с другой. Он посмотрел на лежащую на соломе кувалду, потом на свои окровавленные ладони. Поднялся на ноги, погладил Гайю, тихо поговорил с ней, чтобы успокоить. Она была нервной лошадью, а Майя, наоборот, более спокойной.

Он поднялся по лестнице и как только открыл дверь, Софокл выбежал наружу, чтобы совершить свой утренний моцион. Морщась от боли, Габриэль вымыл руки, потом сделал кофе и пошел в свою комнату. Ставшую комнатой незнакомки.

Она еще спала. Ничего удивительного, если принять во внимание ту дозу снотворного, что он ей дал. Но ее сон был беспокойным. Вероятно, мозг пытался собрать воедино кусочки ее жизни.

Габриэль принял душ и продезинфицировал израненные руки, а потом перевязал.

Открыл автомобиль и сел на водительское сиденье. Дорога к Флораку кое-где покрылась изморозью, несколько раз внедорожник занесло. Городок был еще погружен в полудрему, он как будто окоченел под снегом. Габриэль купил сигареты и газету и отправился в обратный путь.

Когда он приехал к себе, то пробежал глазами статьи, задержавшись на рубрике «Происшествия». В ней говорилось о страшном убийстве честной продавщицы из Тулузы. Речь, безусловно, шла об ужасном преступлении. Убийца лишил жизни уважаемую мать семейства ради трех сотен евро. Город будоражило, во второй половине дня запланировали траурное шествие.

– Шагайте, – прошептал Габриэль. – Стадо баранов…

Он вырезал статью и положил в папку, где лежали и другие многочисленные статьи.

Включил компьютер, чтобы посмотреть мейлы, хотя он знал, что в ближайшее время не получит никаких писем.

Когда почта открылась, он застыл на стуле.

Ночью ему написала леди Экдикос.

* * *

Она открыла глаза и зажмурилась от яркого света. Солнце заливало комнату, – значит, она еще не в аду.

Она повернула голову и увидела мужчину, сидящего в том же кресле. Она прекрасно помнила, что он пытался задушить ее подушкой. Значит, память начала возвращаться, хотя ей и хотелось бы забыть это страшное мгновение.

Она чуть приподнялась, застонав от боли. Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд.

Она была ярко освещена. Он же сидел в полумраке.

– Память вернулась?

Она отрицательно качнула головой. Внутри все так же было пусто, вернее, голову как будто окутывал густой туман. Она помнила, что было накануне, но ее мозг отказывался погружаться в прошлое.

– Помню вчерашний день, – прошептала она.

– Незабываемо, я знаю, – ответил Габриэль с улыбкой. – Ладно, говорить ты можешь нормально, а это уже кое-что! Голодна?

Она не знала, в какую игру он играет. Может быть, он решил ее не убивать? Может, хочет поиграть с ней сначала в кошки-мышки? Растянуть удовольствие…

– Я хочу в туалет, – застенчиво сказала она.

Он указал рукой на поставленное у кровати ведро.

– Оно тут для этого.

Он вышел, она же замешкалась. Как будто любое движение могло стать последним. Спустя несколько мгновений ценой нечеловеческого усилия она села на край матраса. Пододвинула ногой ведро поближе к себе. У нее не было выбора, и ей пришлось облегчиться в более чем неудобном положении. Она взяла со столика платок, чтобы подтереться, затем натянула трусы. Все это с помощью одной руки, с болью в животе, рана на котором продолжала ее терзать.

Она снова легла, ее силы уже были на исходе, и стала ждать, что будет дальше.

Габриэль вернулся несколько минут спустя с кофе и бутербродом с маслом. Он смотрел, как она с аппетитом ест, а затем принес ей тазик с горячей водой, мыло, банную рукавичку и полотенце. Открыл шкаф, вытащил чистую футболку и новые трусы.

– Думаю, тебе хочется помыться, – сказал он, положив вещи рядом с ней. – У тебя четверть часа.

Он расстегнул наручники и положил ключ в карман.

– Советую не делать глупостей, – уточнил он холодно.

Затем закрыл за собой дверь, и она осторожно поднялась с кровати. У нее сразу закружилась голова. Она оперлась о стену и приблизилась к окну, которое выходило на крышу и кованую решетку. Оставалась дверь, но мужчина, вероятно, стоит за ней.

Тогда она помылась, как могла, каждую секунду боясь, что он войдет в комнату. Но он сдержал слово, и, когда появился, она уже оделась и сидела на кровати.

Он вытащил из кармана ключ от наручников, и она искоса на него посмотрела:

– Зачем?

– Ты угрожала мне оружием. Не помнишь?.. А я не забыл. Представляешь, как у меня к тебе сразу доверие выросло! – добавил он с циничной улыбкой.

Он схватил ее за запястье и приковал к перекладине кровати. Затем ушел, а она снова легла на постель. Положила руку на рану и закрыла глаза.

«Ты угрожала мне оружием».

Такое не забывается.

42

День перевалил за половину, и над горами начали собираться грозовые облака, готовые вот-вот разразиться молниями.

Габриэль забрал из абонентского ящика в небольшом почтовом отделении почту и сел в машину, собираясь уезжать из деревни. Как обычно, он отъехал на несколько километров, чтобы вскрыть конверт.

Он долго смотрел на фотографию будущей жертвы. На обратной стороне – адрес и некоторые сведения, благодаря которым он может выиграть время.

Он еще никогда не убивал двух человек подряд, но леди Экдикос объяснила ему, что мужчина собирается покинуть Францию и поселиться в Южной Америке. Так что его нужно срочно ликвидировать.

Габриэль включил зажигание и отправился во Флорак. Заехал на вокзал, чтобы купить билет, который оплатил наличными.

Он снова должен оставить свою незнакомку одну.

* * *

Бушевал ветер, верхушки деревьев пригибались к земле, дождь хлестал по фасаду дома.

Габриэль собрал сумку и перекусил, сидя у камина. Потом зашел к своей гостье. Она не спала, лежала, прислонившись к изголовью кровати.

– Завтра утром я очень рано уезжаю, – сказал он. – Меня не будет сутки…

Она не знала, что ответить, но он думал, что от этой новости ей станет легче. Он поставил на столик бутылку воды, положил коробку печенья.

– Если хочешь, чтобы вернулась память, надо спать, – добавил он.

– А… А если я все вспомню, вы меня все равно убьете?

Габриэль ухмыльнулся. Чтобы скрыть неловкость.

– Кто из нас двоих пристегнут к кровати? – спросил он, приблизившись к ней вплотную.

Она громко сглотнула.

– Кто из нас двоих пристегнут? – повторил Габриэль.

– Я, – прошептала она.

– Значит, вопросы здесь задаю я. Ясно?

Она решила не реагировать, погрузившись в молчание.

– Так что советую тебе подготовить правильные ответы, – заключил он. – Спокойной ночи.

Он закрыл дверь, и она начала плакать.

Спокойной ночи. Даже если эта ночь будет последней.

43

Я прихожу к Маргарите около восьми утра. Мне она кажется уставшей, и я спрашиваю, как она себя чувствует.

– Все в порядке, дитя мое, – уверяет меня она. – Что это у тебя с лицом?

– Ерунда. Ударилась о дверной косяк. Чертова дверь…

Я надеваю блузку, и из-за этого движения след от ожога начинает страшно гореть. Я морщусь, дыхание перехватывает, у меня не получается сдержаться, и я кричу.

– Тебе больно? – волнуется Маргарита. – Ты поранилась?

Я отрицательно качаю головой. Это даже не вранье, потому что меня поранили.

– Не волнуйтесь.

Утюг был позавчера. У меня все еще высокая температура. Несмотря ни на что, я начинаю работать. Я так рада провести день здесь, вдали от Межды. Но из-за ожога работать сложно. Каждое движение вызывает острую боль, которая меня постепенно убивает. Я постоянно вытираю со лба пот, слезы катятся из глаз, и я ничего не могу с этим поделать.

В полдень я все еще не закончила убирать. Я сделала в два раза меньше, чем обычно. Когда Маргарита зовет меня обедать, я захожу в кухню.

– Присаживайся, – приглашает она. – Сегодня я тебе купила рулет с сыром, а на десерт будет сюрприз!

Я сажусь и задеваю спинку стула. И снова кричу.

– Да что с тобой, Тама?

Врать, снова и снова. Потому что, если я скажу ей правду, она может захотеть поговорить с Междой, а если поговорит, то, думаю, можно прощаться с жизнью.

– Спина болит. А когда сажусь, то становится хуже.

– Ах, бедняжка! И кажется, у тебя температура?

– Небольшая. Наверное, простудилась, насморк подцепила или еще что-нибудь такое…

– Межда дала тебе таблетки?

Нет. Только мораль прочитала.

– Подожди, я сейчас приду.

Маргарита берет палку и ковыляет в подсобку. Там она открывает ящик с лекарствами и приносит мне зеленую упаковку.

– Это аспирин, чтобы температуру сбить.

– Спасибо, мадам Маргарита.

– Можешь звать меня просто Маргарита! – сказала она и чуть улыбнулась.

Мне хочется плакать, но я сдерживаюсь. Выпиваю таблетку и вгрызаюсь в рулет, слушая Маргариту, которая рассказывает мне о своей молодости в Алжире. О том, как она встретила мужчину своей жизни, как они поженились. Она мне об этом рассказывала уже раз пять, но мне не надоело, наоборот. Это такая прекрасная история!

– Ты тоже однажды встретишь мужчину. И с первого взгляда поймешь, что это он! – добавляет она, подмигивая.

Я вдруг вспоминаю об Изри, и сердце у меня сжимается.

Маргарита говорит, чтобы я достала из холодильника маленькую коробку. Внутри лежит великолепное слоеное пирожное.

– Это «наполеон»! Ты такое уже ела?

– Нет.

Этот десерт – само объедение. Каждый кусочек смягчает мои боль и страдания.

– Ты дочитала книгу, которую я тебе дала две недели назад?

– Нет… у меня было не очень много времени на чтение в последнее время.

Отводя взгляд, Маргарита говорит:

– Межда объяснила мне, что ты – ее племянница и работаешь, чтобы немного помочь семье… То, что ты так делаешь, хорошо. Ты молодец. Но лучше бы ты ходила в школу, нет?

Я тоже смотрю в сторону и вытираю набегающие слезы.

– Я стараюсь учиться сама, – говорю я шепотом. – Когда есть силы.

– Сколько у тебя братьев и сестер?

– Думаю, двое. Два брата.

– «Думаешь»?

– Когда я уезжала из Марокко, у папы было два сына от новой жены. Но с тех пор у него, может быть, появились еще дети.

– То есть… у тебя нет новостей о твоей семье?

Ну вот. Она смогла заставить меня плакать. Она встает и идет меня обнять. Никто со смерти мамы меня не обнимал. Мои слезы превращаются в неиссякаемый поток.

– Где твоя мама?

Я с трудом говорю, что она умерла, а потом горло снова перехватывает от слез.

– Бедняжка моя…

Она гладит меня по спине, и я еще сильнее плачу, потому что мне очень больно. Я чуть отстраняюсь, хотя мне бы хотелось остаться в ее объятиях навсегда.

– Я закончу убирать, – произношу я, вытирая слезы. – Не передавайте Межде наш разговор, хорошо?

Маргарита медлит. Наверное, она все поняла.

– Она не отдает тебе деньги, которые ты здесь зарабатываешь, так?

Я больше не могу сдерживаться. Маргарита падает на стул, сжимает кулаки.

– Вы же ничего ей не скажете? – всхлипываю я.

– Если хочешь… Но теперь, когда я это знаю, я не хочу, чтобы ты сюда приходила. Я думала, что это деньги для тебя, для твоей семьи…

Я кладу ладонь ей на руку:

– Пожалуйста, не делайте этого… Не выгоняйте меня! Потому что вы – единственный человек, которого мне приятно видеть. Потому что я хотела бы, чтобы понедельники были каждый день…

Теперь плачет Маргарита. А обнимаю ее я.

– Рассказывай, – просит она глухо.

– Меня зовут не Тама, – тихо говорю я. – Меня зовут…

Я все ей рассказала. Почти все. Но умолчала о том, что меня били ремнем, о гвозде в руке или об утюге. Потому что, я уверена, Маргарите было бы тяжело это слышать. Она хотела вызвать полицию. Я так испугалась, что стала умолять ее никуда не звонить, иначе меня арестуют и посадят в тюрьму. Она начала убеждать меня в обратном, но я ей не поверила. Еще я ей объяснила, что Сефана рассказала обо мне всякие ужасы моему отцу, поэтому, если я вернусь домой, меня там не примут.

И Маргарита поклялась, что ничего не скажет полиции или Межде. А мне сказала идти отдыхать, уверяя, что уборка подождет. Она показала мне на кровать, где я проспала четыре часа. Постель была такой удобной…

Маргарита разбудила меня за несколько минут до прихода Межды. Протянула купюру в десять евро и уточнила, что это мне. Я отказалась, я ведь и уборку не закончила, но она пригрозила, что рассердится, если я не возьму деньги. Тогда я положила деньги в карман. Она станет давать мне деньги каждую неделю, пока однажды я не смогу вернуться домой.

– Я хотела бы дать больше, но у меня совсем крохотная пенсия.

Я была так тронута, что опять расплакалась.

Потом приехала Межда и повезла меня убирать на фирму. Как мы и договаривались, Маргарита ничего ей не сказала, но странно посмотрела. Надеюсь, что эта толстая корова ни о чем не догадалась.

* * *

Несколько дней назад Тама слышала, как Межда разговаривает с пенсионером, который живет в квартире этажом ниже. Они беседовали на лестничной площадке, но дверь была приоткрыта, поэтому Таме удалось услышать, о чем они беседовали. Межда врала, что принимает у себя племянницу, которая приехала во Францию, чтобы полечиться от серьезного психического расстройства.

– Девочка страдает от ужасных приступов сумасшествия! Она начинает орать, и мне ее никак не успокоить! Простите за беспокойство…

Мужчина больше ни о чем не расспрашивал, просто пожелал ей терпения.

Что же касается соседей напротив, которые тенью скользили по коридору, Тама поняла, что речь идет о китайцах-нелегалах, безропотных и незаметных. О таких же рабах, как и она, которые живут ввосьмером в трехкомнатной квартире. Но они такие тихие, что их практически никогда не слышно.

То есть звать на помощь Таме некого.

Даже Изри.

В последние недели молодой человек молчит. И она не знает, заговорит ли он с ней когда-нибудь, потому что уверена, что Межда рассказывает ему о ней всякие враки. Наверное, что-то гадкое.

Когда он раз в неделю заходит проведать мать, то оставляет ей пачку денег. Он носит огромные часы, полностью золотые, и в окно Тама видела, как он садился в великолепную спортивную машину. Она еще не знает, чем Изри занимается, какая у него профессия, но, по всей видимости, он хорошо зарабатывает. Тама очень рада, что он устроился в жизни, ведь ему не всегда везло. Как-то Маргарита заговорила о бывшем муже Межды. Тот был очень грубым мужчиной, бил жену и сына. Так что Таме не составляет труда представить, что вытерпел Изри.

Деньги, которые ей дает Маргарита, Тама прячет на лоджии. Она нашла маленький мешочек, который прикрепила скотчем снизу к доске, на которой стоит стиральная машинка.

Она спрашивает себя, сколько стоит билет в Марокко, но понимает, что ей нужно много времени. Очень много. В любом случае она не знает, как сесть на самолет или на корабль, когда у тебя нет никакого удостоверения личности. И потом отец не захочет ее видеть, в этом сомневаться не приходится.

Тама закончила читать «Малыша», на это потребовалось два месяца. Маргарита дала ей еще одну книгу. Называется «Пора тайн»[4]4
  «Пора тайн» — третья часть автобиографического романа Марселя Паньоля «Воспоминания детства».


[Закрыть], Таме не терпится начать ее. Но она может читать только по субботам и вечером по воскресеньям, и в эти дни так устает, что сразу засыпает, Межда все-таки вернула ей оба одеяла.

У нее по-прежнему болит место ожога, хотя Маргарита и купила девочке заживляющую мазь. Тама не рассказывала ей об утюге, сказала, что обожглась, когда готовила. Но мазать кремом спину – дело непростое…

В прошлый понедельник, пока Тама убирала квартиру, Маргарита приготовила настоящий обед. Фаршированные овощи и пирог с абрикосами. Девочка столько съела, что ей было тяжело встать со стула!

Тама больше не заводит разговоров с Междой. Говорит тихо, смотрит смирно. Старается не поднимать на нее взгляд.

Подчиниться, выжить.

«Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Что желаете на ужин, мадам?»

Она взяла за привычку плевать в чай или кока-колу, которые приносит Межде. И в блюда, которые готовит, тоже. Это ни к чему не ведет. Но эта смехотворная месть – все, что ей остается.

44

Сегодня мадам Кара-Сантос в очень плохом настроении. Она постоянно посылает меня за водой, за едой или просит помочь сходить в туалет. На самом деле она прекрасно ходит, но постоянно боится упасть, а это риск для ребенка.

Если бы она увидела женщин из моей деревни, которые продолжают работать, когда уже почти рожают, то, думаю… не так бы капризничала!

Конечно, я ничего не говорю, делаю все, что ей хочется. И я не плюю ей ни в напитки, ни в блюда, потому что не знаю, опасно это для ребенка или нет.

Пока я надрываюсь, убирая квартиру, она, не переставая, жалуется. На прошлой неделе я стояла на четвереньках и чистила плитку в ванной, пока она удобно расположилась в кресле и перебирала квитанции. Вдруг она сказала:

– Тебе повезло, Тама.

Я в удивлении подняла голову. Мне очень хотелось услышать продолжение.

– Может быть, ты этого не понимаешь, но тебе повезло. Живешь и ни о чем не думаешь! Ни квитанций, ни налогов! На всем готовеньком. Решать ничего не нужно…

Она закончила свою тираду долгим идиотским вздохом. Я подождала, может, она добавит, что хотела бы оказаться на моем месте, но до этого она не дошла. Я спросила себя, нужно ли вообще что-нибудь на такое отвечать. Но, естественно, я не сдержалась. Я долго подбирала верные слова и потом произнесла:

– Вы совершенно правы, мадам Кара-Сантос. По счетам мне платить не надо, но это, вероятно, оттого, что я ничем не владею. Из этого следует, в общем-то, что у меня брать нечего… Представляю, как ужасно, когда за вами следит налоговая, и от всего сердца сочувствую!

Она чуть нахмурилась и с глупым видом приоткрыла рот, ничего не говоря. Это придало мне храбрости.

– Я осталась без матери в пять лет, и мне повезло – меня забрали из семьи, когда мне было всего восемь. Я познала еще одну радость – не ходить в школу и учиться читать и писать самой, сидя в неотапливаемой постирочной… И – огромное везение – я работаю примерно сто часов в неделю совершенно без зарплаты. Вы правы, мадам, мне очень повезло.

Она возмущенно посмотрела на меня и ушла к себе в комнату, даже не попросив о помощи. Так что, думаю, она прекрасно справляется сама.

Сегодня четверг, и я возвращаюсь от Кара-Сантосов, проведя у них три дня и две ночи. Как только я покину их квартиру, мне нужно будет еще убрать в офисе, пока эта жирная свинья Межда будет храпеть на удобном диванчике.

Дети возвращаются из школы, их привела соседка, и как только они приходят, то сразу идут поздороваться с матерью к ней в комнату. Пока они болтают, рассказывая, что произошло за день, я готовлю им полдник – свежевыжатый апельсиновый сок (Мари-Виолетт не хочет, чтобы они пили сок из магазина, не знаю почему) и бутерброд с маслом и четырьмя кусочками шоколадки. Я так хочу есть, что съела бы что угодно, но не сразу беру кусочек шоколадки, которую кладу на язык, закрыв глаза.

Жасмин и Адам врываются в кухню и набрасываются на бутерброды. Кара-Сантос возмущенно кричит, потому что они забыли вымыть руки. Я смотрю, как они выполняют материнское указание, и протягиваю чистое полотенце.

Будут ли однажды и у меня дети? До сегодняшнего дня я никогда не задавала себе этого вопроса. Наверное, потому, что я давно перестала думать о своем будущем.

Я как будто постоянно стою перед неприступной стеной. Как будто за этим куском бетона есть жизнь и эта жизнь меня ждет, а я не могу в нее попасть.

Жасмин и Адам ссорятся. Они начинают драться, и я их разнимаю. Адам нехорошо на меня смотрит.

– Ты пра́ва не имеешь до меня дотрагиваться, служка! – орет он.

– Тама – не служка, милый, – вяло поправляет его из своей комнаты Мари-Виолетт.

Но этот балбес прав.

«Служка». Вот кто я. И буду ею всю жизнь.

* * *

– Ты иногда слушаешь музыку? – спрашивает Маргарита.

– Слышу иногда по телевизору, – отвечает Тама.

– Поставить тебе?

– Конечно!

Маргарита выбирает пластинку и включает проигрыватель.

– Это Шопен, – говорит она. – Вальсы.

Продолжая протирать мебель, Тама погружается в неизъяснимое удовольствие. Музыка устремляется ввысь, и Тама попадает на седьмое небо.

– Это так прекрасно…

– Да, прекрасно… Знаешь, чтобы полюбить кого-то, действительно полюбить, нужно его хорошо узнать. И так же с музыкой – чтобы полюбить музыкальную композицию, нужно ее хорошенько узнать. А не то это называется любовью с первого взгляда!

Маргарита замолкает и хитро улыбается, а Тама отвечает:

– То, что вы говорите, тоже прекрасно.

– Ну что ты!.. Видишь сверток на столе? Это тебе!

– Мне? – шепчет Тама.

– Ну да, скоро же Рождество. Откроешь?

Тама откладывает тряпку и садится за стол, а потом разворачивает чудесную подарочную упаковку. Она такая красивая, что Тама не осмеливается ее разорвать.

– Давай же, открывай! – нетерпеливо просит Маргарита.

Тама наконец достает коробочку и вся светится в предвкушении чуда. Коробочка белого цвета, продолговатой формы.

– Что это?

Маргарита не отвечает, просто улыбается. В коробочке оказывается великолепный серебряный браслет с орнаментом.

– Нравится?

Тама переводит взгляд с браслета на Маргариту и обратно. Ей не хватает слов, чтобы выразить то, что она чувствует.

– Мне его подарила мама, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас. Теперь он твой.

– Я не могу его принять!

– Конечно можешь. Я бы хотела, чтобы теперь его носила ты. Потому что у меня нет дочери.

– Он слишком красив для меня, – шепчет Тама, кладя браслет обратно в футляр.

– Что это значит?

– Я… Я ведь просто уборщица, вы же знаете. Просто уборщица, и ничего более…

Лицо Маргариты суровеет.

– Слышать этого не хочу! – возмущается она.

– Но ведь так и есть…

– Ерунда, вот что! Ты храбрая и умная девочка! Вот кто ты. И я запрещаю тебе об этом забывать.

Тама сдерживает слезы и смотрит на сверкающий браслет. Маргарита берет украшение и надевает Таме на запястье.

– Он тебе очень идет, милая моя.

– Но Межда не захочет, чтобы я его оставила у себя!

– Пусть только попробует забрать! Я поговорю с ней сегодня вечером, не волнуйся. Этот браслет теперь твой.

Тама бросается на шею к своей подруге и долго держит ее в объятиях.

Да, понедельник – единственный день, в котором хочется жить.

* * *

Сегодня воскресенье. Я, как обычно, встаю в шесть часов. Но я не должна шуметь, чтобы не разбудить отвратительную, храпящую в спальне свинью. Я подумала и решила, что несправедлива по отношению к свиньям, коровам и другим животным, и рассмеялась.

Я снимаю браслет и кладу в коробку. Межда разрешает мне носить его только по понедельникам, а в другое время заставляет снимать. Говорит, что он для меня слишком дорогой.

– Все равно что бисер перед свиньями метать.

Думаю, она хотела бы такой же. Так что каждый вечер я надеваю браслет и молюсь за Маргариту.

Я писаю в ведро и моюсь в раковине на кухне. Раз Межда спит, я не буду стесняться, включу горячую воду!

Рождество прошло, и, кроме Маргариты, мне никто ничего не подарил, даже новую блузку. Та, что в прошлом году была подарена Сефаной, стала мне мала. Больше не могу ее застегнуть, потому что грудь у меня опять увеличилась. Но Межда сказала, уже в сотый раз, что я и так ей слишком дорого обхожусь.

Сегодня особенный день. На обед придут Шарандоны. Я не могу решить, хорошая это новость или плохая. Но в любом случае у меня много работы. Мне надо приготовить обед на восьмерых. Потому что Изри тоже будет.

Межда попросила меня приготовить традиционную еду. На закуску пастиллу[5]5
  Пастилла – марокканский слоеный мясной пирог, который по традиции готовят из мяса молодых голубей.


[Закрыть], как основное блюдо – рыбный таджин[6]6
  Рыбный таджин – блюдо из крупных кусков мяса (или рыбы) и овощей, томленное в собственном соку в течение нескольких часов.


[Закрыть]. На десерт она купила набор пирожных.

Наконец она встает около десяти и идет в кухню выпить кофе. Она смотрит, как я справляюсь, и бросает, что я медлительная и плохо работаю, что мать меня ничему не научила. Я хочу ей ответить, что просто у той не хватило времени, но предпочитаю промолчать. Она все орет и орет, но обед все-таки почти готов. Выпив кофе, она исчезает, собираясь принять душ.

В прошлый понедельник Маргарита разрешила мне воспользоваться ванной комнатой. Я впервые в жизни приняла душ. Не слишком горячий, потому что спина все еще доставляет мне страдания. Никогда еще я не чувствовала себя такой чистой! Маргарита сказала, что я могу мыться в свое удовольствие каждый понедельник.

Думаю, эта женщина – ангел. Мой ангел-хранитель, моя счастливая звезда. Бабушка, которой у меня никогда не было. Ради нее я готова на все.

Пока я убираю квартиру, она включает музыку, потом всю вторую половину дня вяжет в кресле. Так я открыла для себя Моцарта, Баха, Вивальди и многих других композиторов.

После «Поры тайн» она дала мне «Маленького принца». Поскольку у меня больше нет словаря, я отмечаю слова, которые не знаю, а по понедельникам прошу у Маргариты объяснить мне их значение.

На прошлой неделе она дала мне басни Лафонтена. Вроде бы он их много написал, но в книге только десяток басен. Одна из них напомнила мне Между: «Лягушка, хотевшая сравняться с быком».

Потому что Межда усыпает себя с ног до головы золотыми украшениями, душится духами и носит красивую одежду. Может быть, она принимает себя за принцессу, хочет казаться прекрасной, хотя нутро у нее гнилое.

Она тоже рабыня. Рабыня своего внешнего вида. Зависящая от того, что о ней думают другие.

Межда выходит из ванной и возвращается в кухню. Она надела зеленое с золотом марокканское платье и тщательно накрасилась. Несмотря на все усилия, ее уродство бросается в глаза.

Она внимательно смотрит, что я приготовила, и пеняет, что я еще не закончила.

– А Вадим придет? – спросила я.

Она взглянула на меня с презрением:

– Конечно придет!

Потом хитро улыбнулась и с удовольствием добавила:

– Но знаешь, он о тебе уже и не помнит! Давно забыл. Ладно, давай поторапливайся. И чтобы к их приходу все было готово.

– Да, мадам.

Без четверти двенадцать обед готов, стол накрыт. Ровно в полдень Шарандоны звонят в дверь. Межда их шумно встречает. Я встаю в дверях кухни, чтобы забрать их пальто, сумки и подарки. Это моя роль. Сефана с мужем заходят первыми. Я тихо с ними здороваюсь, а они делают вид, что не замечают моего присутствия. Потом заходят дети. Когда Вадим меня видит, то замирает на месте. Мое сердце тоже замирает. Потом его лицо освещает широкая улыбка.

– Тама!

Забыв поздороваться с тетей, он бросается мне на шею. Я обнимаю его сильно-сильно, а он обвивает мою шею руками; не его вина, что у меня снова начинает болеть спина. Но сейчас это сладкая боль. И сердце чуть не разрывается от счастья.

– Я скучала! – говорю я, сдерживая слезы.

– И я!

На лице Сефаны появляется гримаса ревности.

– Вадим, хватит! – кричит она. – Испачкаешься…

Но сын ее не слышит. А я не слушаю.

– Отстань от ребенка! – приказывает Межда.

Я ставлю Вадима на пол и глажу по щеке. Он вытаскивает из кармана два сложенных вчетверо листа бумаги и протягивает их мне:

– Это тебе.

– Спасибо! – говорю я, убирая рисунки в карман блузки. – Потом вместе посмотрим, договорились?

Мать хватает его за плечо и тянет к себе. Ко мне подходят Фадила и Адина. Каждая целует меня в щеку. Потом Фадила протягивает мне небольшой сверток:

– Это шоколадные конфеты. Я знаю, ты их любишь…

Шарандоны вне себя. И это их дети! Даже Эмильен, с которым мы никогда особенно не ладили, подходит, чтобы со мной поздороваться.

– Иди на кухню! – грубо приказывает Межда. – Не стой как истукан!

Я слушаюсь, но за спиной у меня выросли крылья.

От обеда почти ничего не осталось. Значит, было вкусно. Пока я прислуживала, я чувствовала, что Шарандон несколько раз на меня посмотрел. Липким взглядом.

Но я на него не смотрела. Ни секунды.

Во время десерта Изри, который много выпил, сказал, что я «зашибись как готовлю». Наверное, это комплимент.

После обеда Вадим пришел ко мне в кухню, и мать не смогла ему помешать. Он рассказал мне о школе и о своей новой учительнице. Я с беспокойством слышу, что он с трудом выговаривает некоторые слова и немного заикается. Потом я вытаскиваю из кармана его рисунки.

На первом Вадим изобразил маленького мальчика, совсем одного, в большом доме. На втором рисунке – девочка посреди чистого листа. Ни дома, ни сада, ни солнца. Только девочка, на которой милое платье в синюю клетку. А вокруг пустота.

Я спрашиваю, хорошо ли обращается с ним новая Тама, он ничего не отвечает.

Когда Шарандоны собираются уходить, Вадим начинает плакать. Он цепляется за меня, и отец силой тащит его к двери.

Сердце защемило.

Как только они ушли, Межда сказала, что я плохо себя вела, что забыла свое место. Так что она меня накажет, оставит без обеда.

Но главное – она заставляет порвать рисунки, которые мне подарил Вадим.

И все-таки это прекрасное воскресенье, прекрасный зимний день.

Я была так рада увидеть Вадима. Так тяжело было снова с ним расставаться. Но теперь я знаю, что он меня никогда не забудет.

Эта мысль помогает мне справиться с болью и с голодом. Потому что с остальным ни Межда, ни Сефана ничего поделать не могут.