Текст книги "О бедной сиротке замолвите слово"

Глава 17

А спустя неделю меня вызвали к ректору.

Высокая честь? Или… отчисление?

Гадать бесполезно.

А вот поспешить следует. Сдается мне, что и в этом мире высокое начальство не любит ждать.

Ректорский кабинет располагался в центральном строении, которое от прочих отличалось особой пафосностью. Здесь тебе и колонны, и статуи, и мраморные полы, правда, сегодня не особо чистые. Вновь шел дождь, и дорожки развезло, а потому редкие посетители, которым случалось забрести в университет, оставляли цепочки черных следов.

Вот махонькие, детские будто бы, идут вдоль стены. И ощущение, что кто бы их ни оставил, он пытался скрыться… А вот крупные, вытянутые и наглые с виду, они пересекают холл, огибая мраморную чашу неработающего фонтана, и прямо направляются к ковровой дорожке.

Дамские…

И еще…

И я одернула себя: не в следопыта играть пришла. Стряхнув воду с волос, которые стали виться мелким бесом, я поднялась на второй этаж. Теперь направо, и вот она, массивная двустворчатая дверь с медною табличкой.

Я постучала и, не дожидаясь ответа, вошла.

– А… вас ждут, – взгляд секретаря ныне был полон любопытства и жадного ожидания, что не предвещало ничего хорошего.

Что ж, раз ждут, то…

– Добрый день, – я постаралась, чтобы голос мой звучал спокойно. Нельзя подавать виду, что ты нервничаешь, чиновники страх, как акулы кровь, чуют.

– Заходите, – ректор, мужчина неопределенных лет и несколько мятого вида, махнул рукой. – Маргарита, как понимаю?

– Да…

А вот его имя-отчество я уточнить забыла. Непростительная небрежность.

– И как вы это сделали? – в руках ректор держал фарфоровую чашечку с узеньким донцем и серебряную ложечку.

– Простите, но что именно?

– Это! – визгливый окрик заставил меня подскочить.

Надо же… мастер Ульграф… я ее сразу и не заметила.

Из-за платья, не иначе… Темно-красное и бархатное, оно удивительным образом гармонировало с обивкой кресел в кабинете. И кажется, этот нюанс не укрылся от зоркого ока почтенной дамы, не добавив ей настроения.

– Не понимаю…

Я действительно не понимала.

– Это! – она поднялась, довольно резво для своих лет, и сняла высокую прическу.

Парик.

Твою мать… нельзя же так пугать! Этак и инфаркт получить недолго, несмотря на юный возраст. А что, болезни молодеют, и вообще…

Мастер Ульграф была лысой.

Совершенно.

Брови и те, как я поняла, рисовали… и хорошо рисовали, поначалу не поймешь даже.

– Что с вами?

– Она еще издевается! – мне показалось, что мастер с трудом сдерживает желание швырнуть в меня париком.

– Что вы, как можно…

– Маргарита, – ректор меланхолично помешивал чай ложечкой и, казалось, был мыслями далек от всего, происходившего в кабинете. – Мастер очень огорчена. Вы ее прокляли?

– Что, простите? Точнее, простите, но нет… я не могу, не умею… и вообще, я ведь конструктор, а проклятия – это раздел деструкции…

Ректор прикрыл глаза и кивнул.

– И даже если бы теоретически я попробовала, то… – я сглотнула. – Разве хватило бы у меня сил и умений, чтобы обойти вашу защиту…

– Откуда ты вообще о ней знаешь? – мастер нервно коснулась жемчужной подвески.

Я пожала плечами:

– Полагаю, что ваше положение обязывает заботиться о себе…

Надеюсь, прозвучало в достаточной мере солидно.

– Как ты это сделала?

Мастера словами не проймешь. В один шаг она преодолела расстояние между нами и вцепилась мне в подбородок. Пальцы с острыми когтями сдавили щеки, и рот мой некрасиво приоткрылся.

– Как?..

– Мастер Ульграф… – ректор отставил чашечку. – Мне кажется, вы переходите всякие рамки… К слову, если верить браслету, то девочка действительно не прибегала к воздействию выше пятого уровня… точечные всплески, и только…

– Плевать на браслеты!

– Мастер, не забывайтесь…

– А ты, Фредерик, молчи… распоясались здесь… ничего, теперь я займусь вашей богадельней…

Ректор щелкнул пальцами, и мастер замолчала. Она открывала и закрывала рот, но не в силах была произнести ни слова.

И кажется, это только больше ее разозлило.

– Ты всегда была чересчур эмоциональна, Фиона… – ректор покачал головой и будто ненароком коснулся ладони мастера.

Очи закатились.

И та осела бы на пол, если бы ректор не подхватил ее. Он оттащил ее к креслу, а после этого повернулся ко мне и велел:

– Идите-ка в госпиталь и постарайтесь найти себе занятие до вечера.

– Меня не отчислят?

– Сложно отчислить того, кто, по сути, еще не зачислен.

Ага… значит, меня просто-напросто не зачислят.

– Не стоит думать о дурном, – ректор вновь поднял чашку. – Идите, Маргарита. И оставьте взрослые игры взрослым. Только, умоляю, постарайтесь в ближайшее время не попадаться мастеру Ульграф на глаза… она довольно злопамятна.

Он позволил себе допить чай: когда еще получится просто посидеть в тишине. Секретаря, сунувшего было свой любопытный нос, ректор отправил прочь взмахом руки.

Сплетник…

И ведь толковым мальчиком казался, но прошла пара лет, а толку… Да, бумаги он составляет неплохо и подписи подделывает достаточно умело, чтобы избавить Фредерика от опасности утонуть в море циркуляров. И не наглеет, беря скромные подарки от тех, кому срочно понадобилось изложить свое дело, но… куда подевался талантливый, хотя и обделенный силой деструктор?

И работа его научная так и осталась недописанной. Выгнать бы в люди, вытряхнуть из костюмчика этого серо-стального, галстук стянуть розовый, по последней моде. Запонки тоже прочь, виделось в том какое-то ненужное эстетство…

И пинком на кафедру.

Часов дать с две сотни – для начала, еще кураторство и общественную работу, которую тут все любят со страшной силой. И глядишь, проснется в мальчике прежнее… или не проснется уже? Главное, кто будет с бумагами возиться, пока Тилли в человека превращается?

То-то и оно… и совестно, и…

Чай был хорош. В меру крепок, слегка сладковат ненавязчивою такой сладостью, которая ощущалась лишь кончиком языка. И ректор прикрыл глаза, всецело сосредоточившись на ощущениях. Вот эти нотки вяленой травы. И кажется, легкая горчинка, вписавшаяся в букет весьма гармонично. Не солгали, и вправду интересный сорт.

Пускай остается в коллекции.

Надо полагать, с ним самим что-то этакое приключилось, если стали интересны не исследования – когда он в последний раз в лабораторию-то заглядывал? – а чаи во всем их многообразии. Ректор повернулся к стенке: за дубовой панелью, украшенной рисунком, скрывались полки, а на полках – склянки с чаями. Этикетки он подписывал собственноручно.

Тьфу, гадость какая… А ведь предупреждали, что место портит человека, не верил, рвался карьеру делать. И сделал. И дальше-то что?

Он поставил чашечку – коллекционный фарфор – на край стола, потер руки и позволил Фионе проснуться. Она, благо, сразу сообразила, что произошло.

– Как был засранцем, так и остался…

– Для тебя, дорогая… исключительно для тебя, – Фредерик позволил опереться на стол. – Для остальных я уже давно господин ректор.

– Это ненадолго, – она надела парик, воспользовавшись вместо зеркала серебряным подносом. – Сегодня же ты заявишь об отставке…

– С чего бы?

– Иначе я добьюсь твоего увольнения… Или ты забыл, с кем имеешь дело? – она убрала со щеки невидимую пылинку.

– Разве мне позволено будет? – Фредерик слегка склонил голову.

Время никого не щадит, но к некоторым оно особенно сурово. И пусть внешне Фиона все так же хороша… нет, почти все так же хороша, стоит быть честными с собой, однако характер… некогда ее заносчивость казалась очаровательной.

Очарование исчезло.

– Но позволь спросить, на каком основании?

– Ты не справляешься…

– С чем? Университет работает. Мы принимаем студентов, мы выпускаем магов. Факультеты заполнены. Лаборатории функционируют, исследования ведутся. Мы планируем начать строительство нового корпуса, и финансирование, заметь, позволяет это сделать без… внешней поддержки.

Фиона поджала губы.

И голову задрала.

Еще немного, и парик свалится. Или нет? Фред слышал, что их смазывают особым клеем, от которого, правда, у многих бывает раздражение. Может, это зуд делает ее такой непримиримой?

– Эта девчонка…

– Ничего тебе не сделала… во всяком случае, любое расследование покажет, что твои обвинения, мягко говоря, нелепы. И вообще, дорогая, почему из всех именно она? Ты ведь во дворце большую часть времени проводишь, а он еще тот гадючник – и местных тварей куда больше, и знаний, и возможностей.

Поджатые губы.

И гневный взгляд.

– Или ты вышвырнешь ее отсюда…

– Или?

– Я уже сказала…

– Не подумав, Фиона, не подумав. Допускаю, что твоя заклятая подруга очень хочет вновь прибрать сиротку к рукам, однако предупреди, что к девочке не только она присматривается. И на твоем месте я бы отступил… если, конечно, хотел бы сохранить место фрейлины, а то ведь поговаривают, что ее величество жаловалась, будто ее окружают одни старухи. Глядишь, его величество и прислушается, заменит кого…

– Ты мне угрожаешь? – а теперь Фиона удивилась. У нее никогда не получалось изображать удивление.

Гнев.

Или вот презрение.

Или еще отвращение… да, отвращение получалось особенно ярко, а вот удивление выглядело неестественным.

– Я тебе говорю, что ты несколько переоцениваешь свои силы. Ты всего-навсего председатель попечительского совета, который изрядно всем надоел. Конечно, явных причин инициировать твою смену не было, но… думаю, если поставить вопрос на голосование, результат будет очевиден.

– Ты не посмеешь!

– Да и вообще, если разобраться, попечительский совет занимается финансированием, и только… а здесь у нас все в порядке. Девочка учится на свои средства, а потому вы даже выдачу стипендии оспорить не можете… ее просто нет.

Фредерик сцепил руки.

– Ты заигралась, Фиона… ты так твердо верила в собственную силу, что постепенно убедила себя, что всесильна, но это фикция, иллюзия. И с меня станется ее разрушить. Не заставляй меня это делать.

Утро началось с сюрприза.

Роскошный букет роз и знакомый рыжий тип бесплатным приложением к цветам. Тип подпирал стену, которая, к счастью, была достаточно крепка, чтобы выдержать этакое безобразие. Ибо тип при ближайшем рассмотрении оказался широкоплеч, массивен и весьма неплохо сложен.

В анатомичке ему цены бы не было.

– Прекрасные цветы для прекрасной девушки, – молвил он хрипловатым голосом, протягивая букет.

– Ангина?

Принимать розы я не спешила, а то мало ли…

– Что? – тип моргнул.

Кстати, веснушки его не портили, хотя, судя по бледности их, рыжий настоятельно пытался избавиться от этакого недостатка, несовместимого с аристократическою мордашкой.

– Хрипишь, – говорю. – Горло побаливает? Тогда тебе в госпиталь… полоскать надо, а то мало ли…

Он неуверенно хохотнул:

– А у тебя чувство юмора имеется.

– Еще две ноги, две руки и голова.

А в ней – голос разума, говоривший, что возник этот Ромео недоделанный неспроста. И как-то вот… не нравилась мне этакая активность. То местная тайная полиция, то… дамочка эта с явным намерением избавиться от моей скромной особы, то этот, с розами… Розы одуряюще пахли.

– Цветы возьми, – он протянул букет и на колено бухнулся.

Цветы я взяла.

И в комнату отнесла. А что, этакой красоты мне пока не дарили, надо пользоваться моментом.

Рыжий не исчез.

Но, протянув руку, представился:

– Малкольм.

– Маргарита, – ответила я, не сомневаясь, что он уже в курсе. А руку проигнорировала, целовать он собрался, пожимать ли, мне едино. Я вообще на завтрак опаздываю…

Интересно, он по собственной инициативе явился или Айзек послал?

– Знаю, – он улыбнулся еще шире. – Я тебя давно заметил, но… не решался подойти.

Ага, он вообще по жизни скромняжка и неженка, а что наглый, так исключительно ввиду обстоятельств… ну и из-за отсутствия понимающей трепетной девы рядом.

Проходили.

– Ты такая суровая…

– Ага.

Я попыталась протиснуться мимо Малкольма, но была остановлена.

– Не спеши.

– У меня по расписанию завтрак.

– Так, может, вместе позавтракаем? – и бровями пошевелил. Он что, всерьез полагает, что это сексуально? Еще бы подмигнул, намекая на что-то этакое…

– А давай, – меня разбирал смех.

Нет… или местные девицы слишком уж неизбалованны, или Малкольм этот важная шишка, о чем все знают, а потому закрывают глаза на такие мелкие недостатки, как легкая дурковатость. Иначе и не скажешь… Он подхватил меня под ручку и, наклонившись к самому уху, засопел. Надо полагать, сопение это должно было показать всю глубину страсти, но вместо этого получалось тепло и щекотно…

– Лишь только увидев тебя, я понял, что мы созданы друг для друга… ты была так холодна…

– Как айсберг в океане.

– Что?

– Айсберг. Большой и холодный…

– Аха… – опытного ловеласа айсбергом не остановить, сопение усилилось, надеюсь, слюнявить ухо он не станет, этого я точно не вынесу. И вообще, нет у меня привычки лобзаться с первым встречным. – Поверь, детка, тебя ждет удивительный день…

А то… Варнелия пообещала пустить меня в мертвецкую.

И не просто пустить. Самостоятельное вскрытие… нет, не полностью, конечно, самостоятельное, но в общем и целом… и вообще, главное – сделать первый шаг.

И не опозориться.

Рыжий что-то лепетал про луну и звезды на небосводе, мою несравненную красоту и легкость нрава… Тут он, конечно, несколько поторопился, но не разочаровывать же человека с ходу. А главное, интересно, что он умудрялся и идти, и ухо мое терзать местной поэзией, и второй рукой размахивать…

В столовой Малкольм очнулся.

Моргнул.

Покрутил головой и спросил:

– А мы здесь зачем?

– Завтракать, – я сунула рыжему поднос. – Или у тебя другие идеи есть?

Идеи у него имелись, по глазам вижу, но не для столовой же… и вообще, пусть воплощает их не с моим участием.

– Здесь? – уточнил он, заслоняясь подносом.

– А где?

– У меня в покоях будет удобней…

Кому-то, возможно, и удобней, но не мне. То есть он действительно полагал, что я настолько одурела от счастья, что рысью бросилась в его покои? Нет, общежитие повышенной комфортности тут рядышком, но… не может же человек настолько наивным быть?

Или может?

В голубых глазах плескалась обида. Еще немного, и расплачется.

– Кашу бери, – велела я, направившись к раздаче.

– Кашу?

– Овсянку. Молочную. Она очень полезна для желудка…

– Ненавижу овсянку, – Малкольм с трудом удержался, чтобы не потыкать в желтоватую горку каши. Это он зря, готовили здесь весьма прилично, а что кто-то к другому привык, так это его проблемы.

– Тогда не бери, – разрешила я.

Его желудок – его проблемы.

Каша.

Компот и булочка… или от булочки стоит воздержаться? Все-таки вскрытие… одно дело – со стороны наблюдать, и другое – самой проводить. Как бы не опозориться. Варнелия тогда меня точно больше к мертвецкой не допустит и будет права. Нет, булочку я на потом возьму. Будет настроение – съем после, а нет…

Ела я быстро, а Малкольм ковырял свою овсянку с разнесчастным видом. Пара девиц, еще недавно упорно игнорировавших меня как личность, теперь пялились с немалым любопытством. Хорошо, что Марека нет, а то опять устроит…

– Слушай, – я допила компот и подобрела. – А у тебя дел никаких нет?

– Есть, – оживился Малкольм.

Компот он лишь понюхал.

– Так занимайся.

– Я занимаюсь, – и опять эта псевдосексуальная хрипотца, и взгляд томный в придачу, только левый глаз как-то невольно дернулся, несколько подпортив впечатление. – Ты мое самое важное дело…

– Всей жизни…

То есть этот недоумок намерен сопровождать меня? Или… надеюсь, это не та самая охрана, которая была обещана мне как свидетелю? То есть не мне обещана, но… поздновато приставили, и доверия она не внушает совершенно.

Нет уж, вероятно, и вправду Айзек поручил приятелю присмотреться ко мне и выяснить настроение.

Зачем?

А кто их, мажоров, знает.

– Ясно, – я отнесла грязную посуду и, сунув булочку в сумку, сказала: – Как знаешь…

Что интересно, мастер Варнелия моему сопровождению если и удивилась, то виду не подала. Бровку приподняла так, выражая интерес, и только. Махнула в сторону шкафа, велев:

– Переодевайтесь, и жду вас внизу.

Халат и для Малкольма нашелся. Рыжий, к слову, замолчал наконец. То ли запас стихов иссяк, то ли сообразил, что у меня к ним иммунитет. Одевался он споро, вопросов не задавал, чем, признаюсь, поразил. И спускался первым, ручку подав, а то мало ли, вдруг столь трепетное создание, как я, навернется ненароком, так и не добравшись до мертвецкой.

И дверь распахнул прелюбезнейше, разве что не поклонился.

Пахло здесь… характерно так пахло. Льдом, формалином и мертвой плотью. Узкая комната, темный шкаф вдоль стены. И знакомого вида дверцы, подсказывающие, что содержимое этого шкафа не для всех. Секционные столы. И столики с инструментами. Стеллажи с запасом банок. Темная бутыль с консервирующим раствором.

Шкафчик, где хранились перчатки и шапочки.

– Ваш номер – третий, – мастер Варнелия присела на стульчик в углу. – Постарайтесь аккуратно…

Я сглотнула.

Вся моя бодрость куда-то исчезла, а под ложечкой неприятно засосало. Господи, куда я лезу… я ведь когда-то решила, что люди – не мое, что с животными проще, и, в конце концов, в этом мире, полагаю, тоже ветеринары нужны, но…

Я не сумею.

Не смогу.

Успокоиться. И сделать шаг. Третий номер… на дверцах цифры… первый ряд… открыть и выкатить. Стальные ножки падают с грохотом, и этот звук отрезвляет.

С чего это я вдруг так распереживалась? Он ведь мертв, и что бы я ни сделала, хуже не станет… определенно не станет… а если вдруг… мастер Варнелия здесь.

Она не торопит.

Молчит.

А Малкольм помогает развернуть каталку. И маску надвигает. Правильно, а я про маску забыла. От вони она вряд ли защитит, но в остальном технику безопасности соблюдать надо. Перчатки липнут к коже, и ощущение не самое приятное, руки будто чужие. Приходится несколько раз сжать кулак и подвигать пальцами, чтобы привыкнуть к ним.

Справлюсь.

И докажу… я не позволю взять и отчислить себя просто потому, что кому-то не по нраву мое здесь пребывание.

Мы вместе разворачиваем каталку, и Малкольм весьма сноровисто раздвигает лапы светильников. А ему явно приходилось работать здесь, и значит, я просчиталась: не настолько он примитивен, как хочет казаться. Свет вот грамотно поставил. И сделал шаг в сторону, позволяя мне самой снять простыню.

В глазах его почудилась… насмешка?

Не дождется.

Я сделала глубокий вдох и выдох и решительно взялась за край, моля, чтобы тело под ней не было…

Молодым.

Или женским, или детским… Нет, никто бы не позволил мне вскрывать ребенка, разумом я это понимала, но сердце, подстегнутое выбросом адреналина, стучало как сумасшедшее.

Мужчина.

Немолодой.

Какое недовольное выражение лица. И вроде бы понимаю, что довольным ему быть не с чего, все-таки мертвец, но… он и при жизни не отличался легкостью нрава. Морщины говорят за себя.

Он часто хмурился.

И эти вот носогубные складки… и на лбу тоже… лысоват, но лысину, судя по всему, привык скрывать. Кожа шелушится, а такое бывает от клея. Я, повинуясь порыву, коснулась пальцами лба. И глаза закрыла… перчатки мешали. Я уже научилась чувствовать живых, а мертвое воспринималось иначе. Я видела все, но… будто сквозь туман.

Крупная печень, слишком крупная, с характерными весьма изменениями. Камни в желчном. Сузившиеся протоки… поджелудочная почти не работала, и, надо полагать, при жизни он страдал приступами панкреатита.

Сердце заплыло жирком.

Но не оно убило… нет… стенки сосудов стали хрупкими, как стекло. И вот один лопнул, и не первое кровоизлияние. Пожалуй, если бы ему вовремя помогли, шанс имелся, но…

– Смерть от кровоизлияния в мозг, – я убрала руку, испытывая огромное желание ее вымыть.

– Вот так сразу? – Малкольм удивленно приподнял бровь. – Проверять не станем?

– Станем, – вздохнула я. Способности способностями, а умения оттачивать надо. Хотя… будем честны, оттачивать пока нечего, но я не сдамся.

Как ни странно, вскрытие прошло куда лучше, чем я ожидала. Отчасти в том имелась немалая заслуга Малкольма, который оказался идеальным ассистентом. Он помогал ненавязчиво, не пытаясь показать собственное превосходство, но просто подавая нужный инструмент и редко, крайне редко, позволяя вмешаться словами…

– Не бойся, – сказал он, когда я замерла, не решаясь сделать первый надрез. И добавил то, что я уже говорила себе: – Хуже ему уже не сделаешь.

И я решилась.

Я не знаю, как долго мы были внизу – по ощущениям, целую вечность, – но, выбравшись наружу, я просто села на лавочку и закрыла глаза.

– В первый раз всегда тяжело, – он присел рядом.

– Кто ты такой?

Глаз я не открывала.

Тепло.

И хорошо. Солнышко светит, ветерок гуляет… лужи небось просохли, а вот земля вряд ли успела. И в сад не сунешься, там под тонким травяным ковром водяные ямы прячутся, целиком не заглотят, но ноги промочу.

– Малкольм.

– Это я уже слышала.

Двигаться не хотелось. Сидеть и сидеть… и еще немного есть, но голод был приглушенный, далекий, будто и не голод даже, но эхо его слабое.

– Ты Малкольм… приятель Айзека… такой же состоятельный обалдуй, в голове которого девки, цацки и собственная нев… невероятная крутость.

– Ага…

– Я так сперва решила, только… ты, уж извини, из образа вышел.

– Когда?

– Сейчас…

Малкольм вздохнул и попросил:

– Никому не говори, ладно?

– Не буду.

Тем паче приятельниц, чтобы почесать языком, у меня нет. Мастер, думаю, в курсе маленьких странностей рыжего, а остальным они мало интересны.

– И вообще, может, я такой… разносторонний…

– Днем девушек развлекаешь, а ночью вскрываешь трупы?

– Вроде того…

Я все же открыла глаза, подтянула сумку поближе. Какое счастье, что в ней булочка есть… Покосившись на Малкольма, сосредоточенно жующего травинку, я со вздохом разломила булочку пополам. Ну, почти пополам, все-таки помог…

– На, – я протянула меньший кусок рыжему, и тот принял, не скривившись. – Так тебя Айзек послал?

– Вроде того…

– А придурка зачем играешь?

– Я не придурок, я очаровательный!

– Очаровательный придурок, – не стала спорить я. Мне мама, еще когда в здравом уме была, говорила, что надо искать компромиссы.

– Девушкам обычно нравится…

Он обиженно выпятил губу, но так жевать было неудобно, а потому гримаса исчезла так же быстро, как и появилась. Некоторое время мы сидели молча, каждый погружен в свои мысли.

– А ты могла бы сделать вид, что влюблена в меня? – спросил Малкольм и, когда я закашлялась, заботливо похлопал по спине.

– Это еще зачем?

– Понимаешь… тут скучно… действительно скучно, хоть на стены лезь… в город нельзя…

– Почему?

Малкольм махнул рукой.

– …вот и приходится изгаляться… мы с Раймондом поспорили, кто первый тебя очарует.

Охренеть, детская непосредственность.

– Очарует – это в смысле в койку уложит?

– Да.

– Ага… и ты раньше подсуетился?

– Раймонд вчера в карты проиграл, так что у меня день форы. Ты не подумай, мы не хотели ничего плохого… это просто игра…

Для него.

И для Раймонда, надо полагать, но не для девиц, решивших, будто это все взаправду.

– Айзек ваш тоже…

– Раньше – да, но не теперь…

Я пнула Малкольма по ноге, но пинок получился довольно вялым, все же сидели неудобно.

– А чистосердечное признание, между прочим…

– С этим признанием я вполне могу к мастеру пойти. Думаешь, поймет?

– Не надо! – Малкольм поднял руки. – Послушай, мы же… мы же видим, когда девица и сама не против замутить. Мы не трогаем тихонь или таких, которые с прибабахом… и отбивать не отбиваем… ну, специально. Просто есть некоторые… – он на всякий случай отодвинулся. – Красавицы, которые… очень хотят выйти замуж. Не важно за кого, лишь бы при деньгах. Берем такую девицу и начинаем ухаживать… сначала я, потом Рай… Никто особо не сопротивляется…

Идиоты.

Нет, с чего я решила, что если он знает, с какого конца за скальпель браться, то и умный? А ведь день неплохо начинался, да…

– Это весело, смотреть, как она мечется, не зная, кого выбрать. У Рая семья очень состоятельна, а я единственный сын и наследник. И титул повыше… Обычно никому не отказывают, понимаешь? Разводят – назначают свидания в разные дни, чтобы вечер со мной и вечер с ним… прогулки по расписанию…

Вдвойне идиоты.

– Мы устраивали небольшие… провокации. Интересно смотреть, как они мечутся, выкручиваются, лгут. Чем дальше, тем больше лгут. И постепенно запутываются во всей этой лжи. За все время лишь одна, слышишь, одна девушка сказала, что нас двое и что мы оба симпатичны, но не настолько, чтобы впрягаться в соперничество…

Ага, значит, сами виноваты, а эти двое просто мимо проходили.

Нет, а ведь так хорошо сидели, я к нему даже попривыкла, человеком воспринимать стала, а тут тебе… И вот что ему сказать помимо того, что придурки они с приятелем редкостные.

Малкольм, почувствовав мое настроение, сказал:

– Подыграй мне.

– С какого перепуга?

– Скучно же…

– Это тебе скучно.

– А чего ты хочешь? – Малкольм булку доел до последней крошки. А нечего было в столовой от каши нос воротить.

– Чтобы ты с приятелем своим сгинули, и желательно навсегда…

– Маргарита, я же без колес останусь, если проиграю!

– За дело…

– Ну скажи, что я тебе сделал…

Мне – ничего, а за других я не отвечаю, именно поэтому и промолчу про их фокусы, пусть сами со своей совестью разбираются, если, конечно, она вообще у них имеется.

– А хочешь, я тебе заплачу…

– Передай своему приятелю, что цветы у меня есть, пусть пирожные принесет…

– Зачем?

Я пожала плечами: интересно, какие могут быть варианты?

– Есть буду…

Малкольма, похоже, подобный вариант не устроил. Он схватил меня за руку – а не привык мальчик к отказам, ишь, разозлился. Он мне откровенность, а я, вместо того чтобы проникнуться и согласиться на авантюру, нос ворочу.

– Отпусти…

– Детка, не надо спешить… Мы же можем быть полезны друг другу. Рай не обидится, потом вместе посмеемся…

Ага, они, может, посмеются, только, чувствую, мне не до смеха будет.

– Я ведь могу полезным быть… Тебе страсть до чего не хватает полезных знакомств.

Знакомств мне как раз хватает, и с избытком, о некоторых я с превеликим удовольствием позабыла бы, но кто ж позволит. Малкольм же, обняв меня за плечи, прижал к себе. Пахло от него хорошей туалетной водой и еще – самую малость – моргом.

– Мы хорошо проведем время…

– В твоей постели?

– Почему нет… поверь, ты не пожалеешь.

Я закатила глаза: эта фраза уже оскомину набила. И почему мужики через одного так уверены, что способны подарить райское наслаждение?

– А потом я тебе заплачу… у тебя ведь напряг с деньгами, верно? Тысяч пять устроит?

От обиды ком в горле застрял.

Вот, значит, как… заплатит он… и ведь раздувается от осознания собственной щедрости. Конечно, такого красавца бесплатно принять должна бы, но раз уж такая пакостливая уродилась…

Малкольм опять засопел в ухо, а потом не придумал ничего лучше, как лизнуть меня в шею.

Твою ж…

Я попыталась его оттолкнуть, но куда там, силищи у этого придурка рыжего хватало.

– Не дергайся… что ты…

И под блузку полез.

– Руки! – рявкнула я, а заодно уж пнула в колено. А что, ботинки у меня хорошие, крепкие, за то и выбирала.

Малкольм зашипел и отпустил-таки.

– Не кочевряжься, детка. Кому ты здесь вообще нужна?..

Он пятнами пошел. То ли от гнева, то ли… Скотина! Кому нужна? Не его ума дело…

– Или думаешь, Рай больше предложит? Не дождешься…

Я хотела просто уйти.

Убежать.

Я не гордая, когда надо, то бегаю весьма себе неплохо, но вот… обида не отпускала. Почему они со мной так? Сначала там, потом здесь. Мне казалось, что я уже свыклась, шкуру нарастила, а тут… мелочь такая по сути своей… Подумаешь, козел, так мало ли их на пути встречалось? Не повод еще в истерику ударяться, только…

– Не наживай себе неприятностей, детка, их у тебя и так хватает… – он снова шагнул ко мне, а я, отступив, мазнула ладонью по глазам, убеждаясь, что предательские слезы кипят лишь внутри, и тихо сказала:

– Да чтоб у тебя только на коз и вставал…

Стало легче.

Будто лопнуло внутри что-то… от этого и горечь на языке, и шум легкий в ушах…

Головой я потрясла, и шум исчез. А Малкольм… Малкольм рассмеялся:

– С фантазией, детка… нам с тобой будет весело.

Прозвучало это почти угрозой.

Но останавливать он не стал, а я… я ретировалась со всей поспешностью. Ну их… надеюсь, все же брюнет не заявится, а то двоих я точно не выдержу.