Текст книги "По ту сторону жизни"

Наверное, они все же попытались отобрать ребенка, скажем, чтобы определить в школу-интернат или еще какое заведение подобного толку, но тетка не отдала. За содержание кузины ей неплохо платили. И видно, Летиция сама поняла, если, сглотнув, сказала:

– Две тысячи марок… в год… я нашла чеки… незадолго до твоей смерти. Я… мы получали эти деньги… и матушка тратила их.

Не на кузину.

А злость ведьме к лицу, вот с силой ей надобно аккуратно… темный шар, возникший над головой Летиции, разрастался, грозя заполнить комнату. Попятился к двери Полечка, кажется, осознавая, что с ведьмой связываться себе дороже.

– Я ей верила… всю жизнь верила, что только она и знает, как будет правильно… как будет хорошо…

Сестрица покачивалась. И обняла себя. Глаза ее потемнели, кожа сделалась бела, а губы обзавелись синей каймой весьма характерного вида.

– Она же… она называла меня никчемной… что бы я ни делала… все равно никчемная… я просто хочу уйти… от нее…

– И думаешь, что титул поможет?

Нет, с титулом и имуществом я все равно просто так не расстанусь, но в поддержание беседы и понимания мотивов ради… сила клубилась. Того и гляди выплеснется, оформляясь в стихийное проклятье. Вон и Диттер сунул руку в карман. Напрягся.

– Тебе помог… она получит деньги и отстанет… или я куда-нибудь уеду… на море… я никогда не была на море…

Сейчас заплачу от жалости. Я щелкнула пальцами, и облако, добравшееся до стола, заколыхалось. Слабо вспыхнула защита, активируясь, и светящееся покрывало укрыло полки с бумагами. Стол затрещал, но выдержал, как и кресло.

Ишь ты… повадились тут. Ходят, портят… Я поманила чужую силу, и та нехотя покачнулась, поползла ко мне. Она была густой и тяжелой, еще неоформившейся, но уже способной искалечить…

– Если тебе нужно только море…

Сила тронула мои ноги, словно обнюхивая, проверяя, достойна ли я ее прикосновения. Поднялась выше… куснула ткань платья, и та осыпалась серым пеплом.

Надо же, какие убийственные у моей сестрицы желания. Я присела и сунула в темное нутро шара руки. Ешь. Если сможешь.

Я вот тебя – вполне… я впитывала чужую силу, а с нею и темные эмоции, разрушавшие душу. Сколько здесь всего… и гнев, и боль, и обида… и желание смерти… а с виду такая курица беспомощная.

– Я хочу получить то, что мне полагается! – Летиция сделала движение рукой, легкое, едва заметное, и черный шар вспыхнул темным же пламенем. Оно вцепилось в мои руки, вгрызаясь в кожу сотней игл. И если бы я могла чувствовать боль, я бы закричала. А так…

– Глупенькая, – я втягивала силу, которой не становилось меньше, а главное, что, похожая на спонтанный выброс, она все-таки имела внутреннюю структуру. – Кто ж так убивает?

Сила наполняла мое тело. И оставалась внутри. Ее было много, но…

Я пила. Не кровь, конечно, но тоже неплохо… темная-сладкая… прелесть моя… я тянула и тянула, и темные нити светлели, распадались. Облако проклятья – смертельного, причем сделанного на немедленную гибель – стремительно уменьшалось, что не прибавило сестрице настроения.

– Ты… – зашипела она, мигом стряхивая остаточные нити – ага, еще немного и я потянула бы силу напрямую из тщедушного этого тельца, – ты еще пожалеешь…

Она вылетела из кабинета, от души хлопнув дверью.

– Дорогая…

– Знаешь, – я обернулась к Диттеру, слизывая капли темноты с ладони, – мне кажется, или мои родственники меня несколько недолюбливают?

Он хмыкнул и поинтересовался:

– Как ты?

Обыкновенно. И даже хорошо… в голове слегка шумит, состояние такое вот, одновременно невероятной легкости и желания совершить что-нибудь этакое, душевное… после шампанского подобное бывает. О чем я и сказала Диттеру, а тот лишь вздохнул.

– Твоя сестра не носила блокиратор, – он повернул перстенек, и марево светлой силы, его окружавшей, побледнело. – Никто не надевает блокираторы на детей…

– А еще она многое умеет, – я подобрала с ковра последнюю ниточку. – И сомневаюсь, что этому учат в храмовых школах.

В общем, жизнь становилась все интересней.

Глава 19

А к вечеру в дом мой наведалась полиция.

Не буду лгать, что гостям я обрадовалась. Я устроилась в библиотеке. Горячий шоколад, домашнее удобное платье и плед, скорее для порядка, чем из желания согреться. Дневники Йохана, моего прапрадеда, личности в высшей степени занудной, обладавшей поразительным талантом утомлять с первых строк, но… ему случалось бывать в стране Хинд.

Он пошел по тропе своего деда, желая отыскать ту самую деревню. О чем и писал нудно, пространно, не забывая точно указывать, сколько и на что было потрачено денег, но при том умудряясь обходить вниманием вещи действительно важные.

Что такое хранители крови? И почему на постройку храма при доме ушло денег в три раза больше, чем положено? Откуда такие суммы за камень? За работу? Да этого камня…

Я как раз совершила почти гениальное открытие, когда размышления мои были прерваны самым отвратительным образом.

– Простите, фройляйн, я упоминал, что вы заняты… – Гюнтер выглядел отстраненно-спокойным, в отличие от дорогого герра Германа.

Этот отстранил старика и, шагнув в библиотеку, поинтересовался:

– Что вы делаете?

– Зефирки ем, – призналась я, облизав пальцы.

Зефир доставили из кондитерской, что на углу Лебяжьего переулка и современной Моргенштрассе. Расположенная на первом этаже доходного дома, она уже вторую сотню лет радовала жильцов удивительного вкуса десертами. Фирменный земляничный зефир был особенно хорош. Правда, горьковат слегка.

– Вы ж мертвая. – Он втянул воздух, и крылья хрящеватого носа раздулись, а на лице появилось донельзя обиженное выражение.

– Между прочим, – я вытерла пальцы о плед и дневник отложила. Пока. – Указывать даме на ее недостатки несколько невежливо…

В дверях виднелись еще четверо жандармов, которые топтались на пороге, явно не зная, как дальше быть.

– Поступил сигнал.

– Куда?

– В Управление… деточка, дело серьезное…

Доносы на меня писали, что в управление, что мэру… а мне – на него и, соответственно, на герра Германа, и на многих иных достойных людей. Не знаю, что они в полиции с доносами делали, я же раскладывала по папочкам. На всякий случай.

– Убийство? – Диттер не заставил себя долго ждать.

Спустился явно готовый покинуть дом в теплой компании жандармов, только вот, подозреваю, не по его душеньку они явились этакою толпой. Ишь, шеи вытягивают, словно гуси…

– Убийство, – подтвердил герр Герман. – Где вы были?

– Здесь, – я села.

Убийство – это плохо…

Нет, не скажу, что уровень преступности у нас был таков, что подобных досадных происшествий вовсе не случалось. Бывало всякое, но вот… Сигнал. Труп. Полиция в моем доме. Я, пусть и блондинка, но не дура, могу сопоставить одно с другим.

– Фройляйн не покидала дома – Диттер рядом с массивным герром Германом смотрелся как-то жалковато.

– Ага, зефирки ела… – герр Герман позволил почувствовать сарказм в голосе.

Чем ему зефирки-то не угодили? А вообще дрянной человек, да…

– И зефир в том числе.

– Кого убили-то? – поинтересовалась я.

Имею право, раз уж явились по мою душеньку.

– Соня Юльгеншнаудер, – произнес герр Герман, глядя на меня пустыми рыбьими очами. Это он к совести пытался воззвать? Или за реакцией следил.

Я пожала плечами. Знакомы? Определенно. Городок у нас маленький, соответственно, все в той или иной степени друг друга знают. Я имею в виду людей определенного круга, к которому я имею счастье – или несчастье? – относиться.

Софи была… Милой? Вполне. Слегка пустоголовой. Очаровательной. Влюбчивой ровно настолько, чтобы это в конце не испортило ту малую репутацию, которой обладала дочь торговца редкими артефактами… кажется, в их семье были еще сестры. Или брат?

Не суть, главное, что в последний раз я видела Софи… А ведь незадолго до своей смерти и видела.

– Жаль, – кажется, эти слова возмутили герра Германа до глубины души.

– И только-то?

– Я пошлю ее семье соболезнования. И венок закажу.

Нет, а что они ждали? Рыданий и заломленных рук? Так мы не настолько близки были, у меня нет привычки страдать по чужим людям.

Герр Герман в два шага пересек расстояние, нас разделяющее. Толстые пальцы его впились в подбородок, дернули, заставив выгнуться и приподняться.

– Если это ты ее… задрала…

– Будешь пальцы в рот совать – откушу, – предупредила я, широко улыбаясь.

А что, этакие особи страх чуют, что упыри кровь. И сейчас он играет. Толково, к слову, даже я бы сказала весьма талантливо, но фальшь ощущается.

Плевать ему на убитую Софи. И на меня тоже. Но роль должна быть исполнена, и я это понимаю… мы все играем роли. Он руки убрал, вытер брезгливо о мундир и добавил:

– Уехала б ты куда… подальше…

– Увы…

А ведь разумное предложение, если разобраться. Если до жандармерии дело дошло, то слухов не избежать. Полетят по городу, обрастая кровавыми подробностями. И не то чтобы мне есть дело до слухов и людей, которые слухам верят, но…

Почему тогда мысль об отъезде пугает? Не раздражает, не кажется глупой, а именно пугает? Не потому ли, что жизнь моя отныне и навсегда связана с этим местом? Не хотелось бы…

– Герр Герман, – говорю я, потирая подбородок, – а вы не подскажете, отчего я умерла?

– От почечной колики…

– Вскрытие ведь не проводилось, откуда тогда…

– У своего дядюшки спроси… он тело осматривал.

И что? Вот так вот определил? На глазок? Я плохо представляю себе, что такое почечная колика, но сомневаюсь, что от нее умирают. И… странно это. Определенно.

С другой стороны, мне бы радоваться, что меня не вскрывали, иначе, как знать, случилось бы чудо или нет, но…

– Печать, деточка, – глава полиции постучал мизинцем по массивному своему кулаку. – Правильная печать, она многие вопросы закрыть способна…

Не для меня.

– И не обижайся, но охрану я тут оставлю. На всякий случай, – герр Герман указал на жандармов, которые так и не осмелились переступить порог библиотеки. – Инквизиция – это хорошо, но и наш присмотр быть должен…

– Только пусть на глаза не попадаются…

Двоих разместили в холле, у парадной двери, а еще двое, которым явно повезло много больше, устроились на кухне. Я слышала, как они спорят громким шепотом, как выкидывают пальцы, пытаясь разрешить конфликтную ситуацию, как расходятся…

Как урчит автомобиль, унося герра Германа и Диттера, возжелавшего собственными очами увидеть тело, а заодно и место преступления осмотреть. Нет, желание похвальное, но мог бы и меня прихватить.

– Я спать, – сказала я громко, и парочка в холле вздрогнула. – Гюнтер, будь любезен, позаботься о наших гостях… пусть чай им подадут и перекусить…

Я громко хлопнула дверью и прислушалась. Они меня боятся. И это хорошо. Надеюсь, страх – достаточный мотив, чтобы не соваться куда не просят… Забравшись на подоконник, я открыла окно.

Прохладно. И дождем пахнет. Дождь – это плохо… следы смоет, если там были хоть какие-то следы. И значит, стоит поторопиться. Переодевалась я быстро, правда, с некоторым сожалением обнаружив, что в моей гардеробной отсутствуют наряды, подходящие для прогулок подобного рода. Досадное упущение. Исправим.

Мягкие брюки в восточном стиле, широкая блуза темно-винного цвета… кушак я решила оставить в шкафу, а блузу перетянула широким кожаным ремнем. Мило… пожалуй… и удобней, нежели в платье. А если кто и заметит, то пускай. Вряд ли мое появление в шароварах произведет большую сенсацию, нежели убийство…

Жаль, я не спросила, где именно ее убили.

И повинуясь порыву, я вытащила из-под кровати шкатулку с кинжалом. Здравствуй, дорогой, прогуляемся? Сдается мне, ты слышишь смерть не хуже, чем призрачные псы моей богини.

Я куплю ей цветов. Белых. Ее и без того окружает темнота, а цветы… цветы почти любой женщине способны настроение поднять. И еще, пожалуй, золото… те украшения, которые повесили на статую, как-то чересчур уж мрачны. А заодно посмотрим, права ли я в своих предположениях.

Мой далекий предок, судя по характеру записей, отличался изрядной скупостью, чтобы просто взять и переплатить за камень.

Я раскрыла створки. Подергала их, убеждаясь в крепости. Дотянулась до старого плюща… если у меня каким-то чудом получилось по потолку ходить, то, исключительно теоретически, спуск по стене не должен составить проблемы. Я вздохнула…

Если сорвусь, то не погибну. Уже хорошо. Я решительно перемахнула через подоконник. И тело меня не подвело.

Благовоспитанные леди по стенам не лазят, а я… я ловко спускалась, цепляясь, когда за камень, когда за плети плюща, который потрескивал, но держался. Вот босые ноги коснулись травы. Втянулись когти. И я прислушалась. Не зря, к слову… наш любезный герр Герман оставил охрану и в саду. Двое слева, двое справа… пара собак, которые при моем появлении завыли, но благой порыв их был оборван.

– Заткнитесь уже… – этот голос раздавался откуда-то из-за розовых кустов.

Пахло от человека потом и брагой. Он явно был нетрезв, а заодно крепко недоволен судьбой и жизнью в целом. Я обошла его, стараясь держаться в тени. Напарник, устроившись на лавочке, тихо дремал, сунув под пухлую щеку ладони.

Забор. Ограда. Дорога… машину незаметно не выведешь, но дом мой расположен почти в самом центре городка, так что управлюсь как-нибудь… Я шла по следу, а потом в какой-то момент след потерялся, зато появилось четкое ощущение места, куда мне во что бы то ни стало необходимо попасть.

Поворот. Тихая улочка. Еще поворот. И еще одна улочка, перекрытая простынями. Их вешали на натянутых между домами веревках, и в темноте простыни казались серыми. Они пахли щелочью и дегтем, и влажные прикосновения их были неприятны. Где-то неподалеку истошно заорал кот.

А я остановилась. Рядом. Почти уже…

Мелькнула тень, то ли человека, то ли не совсем… а улочка становилась у́же. Дома – грязнее. Здесь уже пахло опиумом, и не тем безобидным, который продавали в аптеках по полмарки за бутыль, но иным, смешанным с травами, сдобренными заклятиями…

Соня потребляла?

Пожалуй… все мы пробовали его. Иным хватало раза, чтобы понять, что даруемое забвение ложно, кто-то привыкал, видя в опиумных шариках еще один способ заполнить пустую жизнь, и странное дело, мир грез не трогал подобных людей. А были и те, кто добровольно и с превеликой охотой уходили на ту сторону.

Соня… Не знаю.

Я остановилась у темного дома, который среди соседей выделялся какой-то особенной неустроенностью. Зияли провалы пустых окон. Расползались лужи под крыльцом. И само оно, развалившееся, представлялось этакою преградой.

А жандармов не было. Странно. Если уж меня охранять поставили, то почему бросили без присмотра место преступления?

У порога возились крысы. При моем появлении они на мгновенье замерли, а затем вернулись к делу… я старалась не разглядывать, что же именно они едят.

Первый этаж. Пустота. Почему этот дом до сих пор не снесли? И кому он принадлежал… у меня тоже имелась собственность весьма сомнительного свойства, однако не настолько же… в нашем чистом городке и этакие трущобы… куда герр Герман смотрит?

Или… Поговаривали, что разумную дань платили ему не только лавочники и проститутки, но и все, кто желал вести дела в этом городе.

Я поднялась выше. А лестница изменилась. Да и вообще… Дом был, а вони – нет… а ведь должно бы. Но здесь пахло цветами и, пожалуй, мастикой. Ступени каменные. Перила, пусть не дубовые, но сделанные отлично… мозаика на стене. Откуда здесь мозаика?

Я когтем попыталась отковырнуть цветной кусочек. Крепко держится. И все элементы на месте, что вновь же говорит: дом не так прост, каким хочет казаться.

И главное, изображена-то Кхари-многорукая, пляшущая в цветах дурмана. Темные колокольчики, тронутые божественной силой, тускло поблескивали. Глаза богини, сделанные из полудрагоценных камней, смотрели с насмешкой.

Я поклонилась. На всякий случай.

Выше.

И тонкая пелена отвращающего заклятья. Сплетенное весьма тщательно, оно распространялось до первого этажа, надежно отпугивая крыс и людей, не имевших защиты.

Две вазы.

И еще одно заклятье, которое попыталось воспротивиться моему появлению. Задрожала сеть. Прогнулась. И когда я дернула за опорную нить, рассыпалась. А где-то наверху зазвенели колокольчики, предупреждая о визите незваного гостя.

Пусто. Почему так пусто? Я догадывалась, что это за место.

Только для своих… только для избранных… годовой взнос в двадцать тысяч марок и такое же пожертвование служителю храма, и тогда, быть может, ты получишь заветную золотую маску-пропуск.

Неужели тихая Соня была частью «Темного лотоса»? Места, о котором говорили – как без этого, ведь в нашем захолустье любая мало-мальски приличная тайна быстро перестает быть таковой, – но неуверенно, я бы сказала, что слухи расползались слишком уж разные…

Место, где позволено все. Опиум самого лучшего качества. И вовсе запрещенный дурман, именуемый «слезами Кхари». Он туманил разум, открывая якобы путь к истинному прозрению, но… мне случалось встречать таких вот прозревших спустя пару лет после того, как вступили они на дорогу очищения.

Оргии. В сексе как таковом не было ничего нового… но здесь… я провела пальцем по темной стене, на которой виднелись золоченые отпечатки ладоней.

Запах крови проник сквозь тяжелый аромат сандала. В темных подставках догорали палочки. Ненавижу благовония, у меня от них голова болит. Болела.

Я поднялась еще на этаж. Красная дорожка. И комнаты без дверей. Я заглянула в ближайшую. Разобранная кровать. Цепи. Плети. И набор шелковых платков… у всех разные забавы, девочки из публичного дома много рассказывали мне, так сказать, о странностях клиентов…

А вот комната без кровати, зато со стулом, к которому явно кого-то привязывали. И целый арсенал пыточных инструментов. Меня слегка замутило…

Еще одна. На сей вид вполне обыкновенная, не считая разве что зеркал, которые с готовностью отражали любое мое движение.

Вздох. Выдох.

И запах крови становится острее… еще одна пыточная, на сей раз с сооружением, прикрепленным к потолку. И на нем, словно рыбина, болтался мертвец. Довольно свежий.

Смуглокожий. И мужчина. Правда, достоинство его теперь лежало на столике, но…

Я вышла.

Мерзковатое ощущение, что этот сюрприз не первый. И по-хорошему стоит убраться отсюда, позвать Диттера, пусть уж инквизиция разбирается с рассадником порока. Но я иду дальше…

Бассейн, берега которого выложены белой и голубой смальтой. Белые дельфины и белые корабли. И белые кракены, в чьих щупальцах запутались дельфины и корабли.

Темная вода. Жухлые лепестки. Две девушки, распятые на дне. Их цепи достаточно длинны, чтобы они пытались выбраться и…

И мне предлагали сюда вступить?

Что такое двадцать тысяч? Деньги – пыль, а вот возможности, безграничная власть, которую я получу… Я отказалась.

Следующий мертвец лежал на прозекторском столе, к столу привязанный. Я не хотела смотреть в лицо этому мальчишке – ему вряд ли исполнилось больше двенадцати, но все равно смотрела. Не удержалась. Подошла. Провела пальцами по векам, закрывая глаза.

– Я клянусь своей новой жизнью, – сказала я ему на ухо.

А лица не тронули. Искромсали тело. Сняли кожу. Отрезали пальцы… а лица не тронули, и оно, искаженное мукой, казалось почти живым.

– Я найду того, кто сделал это… и принесу его сердце на алтарь моей богини.

Меня услышали. И мертвец стал обыкновенным мертвецом. Пусть легким будет путь души его на дороге вечного перерождения. А я… я двинусь дальше.

Безграничная власть. Так шептались. И не понимали, почему не спешу я воспользоваться гостевым приглашением. А я… я ведь подумывала заглянуть, исключительно из любопытства…

В следующем алькове красные стены. И пол. И камень алтаря застлан красным покрывалом, на котором стоит золотая миска, наполненная гниющей плотью. Черви. Мухи. И темная статуя богини, уста которой запечатаны золотом. Кхари застыла, стоя на одной ноге. Руки ее были разведены, и в каждой лежал череп. Я закрыла глаза…

Сила. Кажется, эта статуя была куда как не проста. Возможно даже, она являлась одним из редких истинных изображений божества, созданных на земле Хинд. Но почему тогда ее бросили…

И… Нити силы, исходившие от статуи, будто вязли в темной полусфере чужого заклятья. Я коснулась ее, и полусфера вспыхнула, стала плотнее. От нее воняло тленом и…

Они пытались не воззвать к богине, а связать ее! Проклятье!

– Я не уверена, что сумею освободить тебя, – сказала я, глядя в залитые расплавленным золотом глаза. – Но я попробую…

Мне почудилось, что воздух дрогнул. Я услышана? Определенно.

Я… для этого была возвращена? Нет… слишком это… сомнительно. Не в силах человеческих удержать божественную суть, даже если она лишь малое эхо истинного божества, но…

Не думать. Просто коснуться полога. Просто потянуть силу. Просто… пить ее, захлебываясь, сдерживая рвотные порывы, надеясь, что полог истончится раньше, чем я сойду с ума. Сила была тяжелой и вязкой, душной, гнилой. Она корежила меня и…

Я справилась. Беззвучно лопнули нити остова. И сам полог осыпался призрачным пеплом. А я… я опустилась на колени. Сейчас. Надо немного посидеть… посидеть и… потом встать… уйти.

Найти. Где-то здесь умерла Соня. И я поднялась. Все еще мутило, да и эта выпитая сила сделала меня слабой, но я справлюсь. Я должна отыскать это место, брошенное – теперь в этом не оставалось сомнений, – пока следы не стерлись окончательно.

Выше. И следующий этаж. Здесь не было пыточных, обыкновенные комнаты, правда, без дверей… членам общества нечего скрывать друг от друга? Некоторые дверные проемы занавешены полупрозрачной тканью, которая колышется…

Мертвецы… И здесь они. Лежат на подушках… молодые девушки, порой вовсе девочки… одни наги, украшены лишь золотыми ошейниками… другие разрисованы, третьи почти одеты, правда, наряды эти странны… Девочка в меховой лисьей шубке с хвостом лежит возле кальяна и на мертвых губах ее блуждает улыбка. Вот два мальчика сплелись в объятьях.

Герману многое придется объяснить… Если это место найдут. Если…

Я застыла, пораженная внезапной мыслью… а ведь не найдут. Отвращающее заклятье наложено хорошее и продержится не один день.

Вонь? Блоки тоже работают. Запахи не выйдут за пределы дома. Да и… вонью никого не удивишь. Можно и иначе, к примеру, устроить пожар… пожары ведь случаются… а мертвецы… кто станет разбираться, от чего погибли бедняки в худом доме?

Нет уж. Я потрясла головой. Я не позволю. Я… Закрыть глаза. Сосредоточиться. Призвать силу и не только свою. Кхари, которая рождена тьмой от тьмы, которая пьет свет, как пьют вино. На губах твоих кровь и слезы отчаявшихся. В ушах твоих – стоны и крики. Под ступнями твоими – пепел сожженных сердец. Утешительница. Избавительница. Несущая смерть и тем оказывающая милость. Прошу, ты видишь моими глазами… ты есть справедливость, последняя, к которой может обратиться каждый, пусть и называют тебя воплощением смерти, но я-то знаю…

Сила клубилась. Силы становилось больше. Она, вобрав в себя ту, заемную, растекалась по стенам дома, связывая их, обрекая на нетленность. Она тронула тела, раз и навсегда остановив разложение. Она… остановила время. Вот так. Теперь никто не сможет сжечь или утопить это место. Сравнять его с землей заклятьем. Или уничтожить как-то иначе. И я готова была поклясться, что сила, звучавшая во мне, несла отголосок одобрения: боги не любят, когда люди начинают играть в них.