Текст книги "По ту сторону жизни"

Глава 22

Я ожидала, что их будет больше. А тут всего трое на целый заговор, причем включая Диттера, который после бессонной ночи выглядел откровенно жалким.

А вот его приятель…

…как приятель, очень сомневаюсь, что приятель.

– Надо же, ты еще жив, – фальшиво восхитился смазливый тип в сером строгом костюме. Отличнейшая шерсть. Относительно неплохой крой. А главное, умение этот костюм носить, которое порой важнее и качества ткани, и кроя.

– Как видишь.

Тип был высок. Бледен. Чертами лица обладал резкими, острыми. Особенно радовал взгляд клювообразный нос, который, как ни странно, типа вовсе не портил.

– Вижу, неплохо устроился… простите, милая фройляйн, – он поцеловал мне руку, и я испытала преогромнейшее желание ее вытереть. А я не привыкла отказывать себе в желаниях, особенно столь мелких.

За типом следовал другой, главной чертой которого была откровенная невыразительность. Пожалуй, здесь не обошлось без толики магии, ибо сколь ни пыталась я разглядеть хотя бы черты лица, не получалось. Напротив, лицо это все больше расплывалось, пока не превратилось в серое пятно.

Ах так… Другим зрением тип выглядел светом. Чистым. Незамутненным. Омерзительно ярким. Когда я проморгалась, увидела, как он исподтишка грозит мне пальцем. И палец прижимает к губам же. Молчать? Это что же, серый не в курсе, кто к его особе секретарем приставлен?

Что ж… Помолчать мне не сложно. А любопытство… поумерю.

Серый попытался занять водительское место, но я помахала ключами и указала на заднее сиденье.

– Фройляйн так строга… смотрю, старина, тебя она уже воспитала в правильном ключе, – сказано это было с легкой насмешкой, только глаза сердито блеснули. Не любит женщин? Или мертвых женщин? Или и то, и другое разом?

– И все-таки, что у тебя случилось? – Он вытянулся, насколько это было возможно и ткнул локтем секретаря в бок. – Подвинься… видишь, кого навязали… на кой ляд мне в поле жрец сдался?

Светоносный тихонько подвинулся в угол. Он сел, сжимая черный кофр, будто не было в мире вещи более ценной. Хотя… может, и не было. Со жрецами подобного ранга мне встречаться не доводилось. И, возможно, к счастью.

– Убийство.

Диттер не выглядел довольным. Напротив, он был мрачнее обычного, а еще то и дело касался волос, то дергал за прядки, то приглаживал их, то ладонь запускал, раскидывая остатки прически. Нервничает? Тоже ожидал иного?

– И ты настолько ослабел, что не способен разобраться? Впрочем, чего от тебя ждать… Он, милая фройляйн, чтоб вы знали, никогда особыми талантами не выделялся… ты рассказывай, рассказывай, чего ради меня выдернули среди ночи и порталом отправили в этот жалкий городишко.

Это он зря. Город у нас с характером и оскорблений не любит. А слово произнесенное, я не сомневалось, было услышано.

Я свернула на знакомую улочку. Днем она выглядела иначе, чистой и даже вполне себе мирной. А вот и дом. Стоит. Ничего ему не сделалось, только чуется рядом отвратительный душок распавшегося заклинания…

Светоносный моргнул. А серый… он представлялся, но имя его напрочь вылетело из моей головы. Вильгельм? Вильгар? Вольдемар? Что-то такое, обыкновенное донельзя и не сочетающееся с общим пафосом. Он подался вперед, и ноздри дрогнули. Черты лица заострились еще больше и последовал резкий приказ:

– Стой.

Я и нажала на тормоз. А тормоза у моей машины отменные. И кто виноват, что серого, привставшего было – какой нетерпеливый – швырнет на переднее сиденье? Вот жрец его, который секретарь и носитель божественной благодати, тот вполне удержался. И Диттер. И…

– Что творишь, дура?!

Вот и истинное лицо показалось.

– Вы ведь сами велели остановиться, – и ресницами похлопать… ресницы у меня хорошие, густые. Да и обличье для встречи я на сей раз подбирала донельзя тщательно. Платьице с пышной юбкой, отделанной широким кружевом. Платьице темное. Кружево тоже темное. А вот пуговки, идущие по лифу в два ряда, розовенькие, как и перышки на шляпке. Уж не помню, когда ее приобрела, однако это фетровое ведерко с перышками и искусственными цветами пригодилось. Кружевные митенки. Туфельки на каблуке. Кучеряшки, которые держались исключительно благодаря патентованному воску для волос «Наша прелесть». И капелька помады для полноты образа.

– Аккуратней надо, – он поднялся, потер грудь. – Этак и покалечить недолго… кто вас вообще за руль пустил.

– Бабушка, – честно призналась я. А что, инквизиции врать нехорошо. И было мне тогда пятнадцать лет. Первая машина, помнится, отличалась крайне скверным характером и на редкость тугим рулем, повернуть который мне удавалось, только налегая всем телом.

Ах, та машина до сих пор где-то в гараже стоит. Надо будет сказать, пусть подготовят ее для нужд инквизиции. А то ведь с этого господина станется к моей ручки загребущие протянуть.

Ответить он мне не ответил, выскочил из машины и потянулся. Следом, неловко, бочком, выбрался и жрец.

– Обращаться к тебе как? – поинтересовалась я, поскольку дознаватель спутника своего представлять нужным не счел.

– Монк, – тихо произнес он.

И голос, что характерно, был невыразительным. Вместе с тем Монк поклонился и произнес:

– Я заранее приношу прощения моей сестре за неудобства, которые причинит мой спутник и прошу… проявить некоторое терпение. Его талант несомненен, но характер…

Поганен. А еще этот засранец, чуется, избалован донельзя, поэтому и распирает его от восторга и восхищения собственною особой. Ничего, потерпим… правда, обращались явно не столько ко мне, сколько к той, что стояла за моей спиной.

– Диттер, ты идешь?

– А его как зовут? – тихо спросила я, указав мизинчиком на серого, который пританцовывал у дверей.

– Вильгельм, – так же шепотом ответил Монк.

– И он не знает…

– Во многих знаниях многие печали…

Ага. Учту.

Диттер шел, слегка прихрамывая.

– Вы ничего не можете сделать? – поинтересовалась я, поскольку Монк не спешил присоединяться к дознавателям. И он меня понял. Вздохнул. Покачал головой:

– Мне жаль, но… все, что мы могли дать – время. Однако и оно на исходе.

И Диттер это знает. Он даже смирился. Пообвыкся с мыслью о скорой кончине. Даже не пытается сопротивляться, что поганей всего. Ничего. Теперь у него есть я. И я помогу. И готова поклясться, что мысли мои не стали неожиданностью для Монка. Он слегка поклонился. Усмехнулся. А от дома орали:

– Монк, где тебя демоны носят… навязали на мою голову… отлично, Диттер… вижу, чему-то тебя да научили… что странно, определенно, странно…

Я фыркнула, борясь с желанием наградить Вольдемара проклятьем… нет, Вильгельма, надо запомнить, а то тип столь самолюбивый в жизни не простит, если я его чужим именем назову. Огляделась.

Инквизиторы были заняты. А я… У меня имелись свои дела. И вообще я не нанималась им извозчиком. На мой отъезд внимания не обратили.

Любезнейший Аарон Маркович обретался на самой окраине города, в доме старом и с виду донельзя неказистом. Неровные стены, выбеленные весьма неряшливо. Разбухшие подоконники, некогда дубовые, но ныне несколько поутратившие вид. Темные окна.

Крохотная вывеска, которую, не зная, не разглядишь. Впрочем, случайные люди здесь не появлялись. А что до дома… мало ли у кого какие привычки, тем паче что за неказистой с виду дверью меня встретила молчаливая Берта, бессменная домоправительница – и полагаю, не только она – мастера-поверенного. Берта была толстой, квадратной и носила платья всех оттенков серого.

– Вас не ждали. – С посетителями она держалась прохладно, порой откровенно хамила, но это ее хамство и потрясающую бесцеремонность – полагаю, искусственного свойства – терпели, как и прочие мелкие неудобства, ибо во всей нашей земле, а может, и в империи не было человека, более сведущего в законах, нежели Аарон Маркович.

И более изворотливого. Местами беспринципного. А главное, весьма и весьма полезного.

– Но может, соизволят принять? – Я сунула Берте коробку из кондитерской, и она скривилась.

– Я сладкого не ем.

– Я ем. Сделайте чаю. Зеленого, пожалуйста. Сахар не кладите.

Она поджала губы, явно испытывая преогромнейшее желание выставить меня прочь. И кого другого, пожалуй, выставила бы, но… с нашим родом Аарон Маркович был связан не только пятью десятками лет совместной практики, но и кровной клятвой, которая позволяла мне чуть больше, нежели прочим.

– А вам советую попробовать. Безе ныне особенно хороши…

Я кинула перчатки на поднос. И устроилась в гостиной.

Старый ковер, местами протертый. Пара кресел, которым явно место в лавке старьевщика. Низенькая софа, одну ножку которой заменяла пара кирпичей. Столик обшарпанный, прикрытый скатертью, более напоминавшей половую тряпку. Вазочка со сколом.

Ничего не изменилось. Даже сухой букет в вазе, кажется, тот же самый, что и год тому…

– Дорогая, не буду лукавить, я несказанно рад нашей встрече. – Аарон Маркович разменял восьмой десяток, но выглядел вполне себе бодрым.

Он был высок. Сухопар. И смуглокож. Темные волосы его изрядно побило сединой, на лице прибавилось морщин, нос стал больше, а губы – уже. Тонкая шея. Белоснежная рубашка. Галстук, завязанный двойным узлом. Домашний темный костюм. Плоская цепочка для часов, свисающая из кармашка мышиным хвостом…

– Ваше появление всегда ознаменует что-то интересное… прошу…

Меня Аарон Маркович принимал в кабинете, который разительно отличался от уродливой гостиной. Дубовые панели. Темные ковры. Мебель, явно сделанная на заказ. Особенно хорошо было кресло: темная кожа, посеребренные гвоздики и головы горгулий на подлокотниках. И главное, что в мордах их кривых усматривалось несомненное портретное сходство с хозяином.

– Сегодня я скорее по делам иным… мне стало известно, что мой дед… и возможно, мой отец заключили некий договор, касающийся Летиции… моей сестры.

Эта фраза далась нелегко.

Аарон же Маркович слегка наклонил голову, что можно было растолковать и как согласие, и как предложение говорить дальше.

– Не так давно ей… стало известно о своем происхождении. – Я выпустила когти и убрала их. – И она желает обратиться в суд, дабы взыскать… скажем так, свою долю наследства.

Приподнятая бровь. Удивление?

– Возможно, в обычных условиях договор и не позволил бы ей на что-то претендовать, однако… – я погладила металлические нашлепки на подлокотниках гостевого кресла. – Ввиду последних событий… и руководствуясь соображениями… практичного склада… мне интересно, насколько Имперский суд будет склонен… прислушаться к этой просьбе.

Аарон Маркович задумался. Хмыкнул. Потер подбородок, который, сколько себя помню, всегда был выбрит гладко.

– Я же говорил, вы всегда преподносите интересную задачу… да, полагаю, до вашей смерти у… вашей родственницы не было бы шансов опротестовать договор. Но, как вы выразились, нынешние обстоятельства создают прецедент.

Значит, шансы у поганки есть.

– Могу ли я взглянуть на договор? Раз уж являюсь заинтересованной стороной…

Со старика станется отказать, особенно если в договоре имеется пометка специфического характера. Но Аарон Маркович кивнул и поднялся. Он подошел к одному из семи шкапов, что вытянулись вдоль стен, занимая все пространство комнаты. Сделанные из каменного дуба, сдобренные заклятиями, они хранили немало тайн.

Поговаривали, что время от времени находились желающие заглянуть за темные дверцы, пролистать бумаги, а то и просто незамысловато сжечь со всем содержимым, но вот что с ними происходило, о том история умалчивала.

Сейчас я видела сиреневое марево заклятий. Сложные. Красивые.

Дверца открылась беззвучно, и темная папочка на завязках, казалось, сама прыгнула в руки Аарону Марковичу. Он положил ее на стол, аккурат на середину белой салфетки. Потер подбородок. Потянул за завязки. Мне уже случалось наблюдать нехитрый сей ритуал, однако, признаюсь, ныне я следила за каждым жестом. Нет, не было у меня подозрений, что он скроет бумагу. Безупречная репутация Аарона Марковича – сама по себе состояние, а уж вкупе с кровной клятвой и вовсе надежнейшая гарантия честности.

Что поделать… Правильным клятвам я верю больше, чем словам.

– Прошу, – он подвинул папку ко мне. – Ознакомьтесь…

Заявление. И выписка из храмовой книги о рождении ребенка, отцом которого указан… ага, значит, законность рождения сестрицы все же признали… выписка из родильного дома. Свидетельства доктора… не сомневаюсь, что в обмен на оное ему неплохо заплатили, а после наградили клятвой. Так вернее… свидетельство медсестры… Результат сравнительного анализа крови, подтверждающий родство.

Я поморщилась.

Все-таки вот… неприятно, да… определенно, неприятно осознавать, что отец, пусть и под влиянием приворотного зелья, но матушке изменил.

А вот и признание… Добровольное. Облегчающее вину, но усугубляющее срок… писано кратко и явно под диктовку, поскольку подобная краткость дражайшей тетушке в жизни не свойственна.

Итак, пятнадцатого марсаля, на день Благодарения, она, зная, что мой отец находится дома один…

Ах да, храмовое благодарение приходится на лето, мы как раз на море выезжали. Наверное. Все же я тогда сама в пеленках была. Не суть важно.

…явилась… воспользовалась средством, подаренным ее собственной матерью… и еще храмовым эликсиром плодородия. С целью…

Все сухо. Скучно. И обыкновенно. Ей удалось затащить отца в постель, все же зелье – где они взяли его? – было отменным, но и отцовская защита дала о себе знать, пусть и с запозданием. Он заплатил свояченице денег, явно желая замять неловкий эпизод…

Это я думаю. Про деньги она ничего не написала. А вот про беременность – вполне. Она рассчитывала, что ее возьмут второй женой. Я дважды перечитала фразу, а потом, ткнув в нее пальцем, развернула бумагу к Аарону Марковичу.

– Серьезно? Подобное вообще возможно?

Он надел очки – стекла в них, к слову, были простыми, – и чуть наклонился вперед. Ага. Зрение у него отличнейшее, я бы с такого расстояния и буквы бы не различила.

– Если опираться на прецедентное право времен Фридриха Мягкого, то становится очевидно, что в случае, когда какой-то из родов отличается малой численностью и вследствие стоит под угрозой полного исчезновения, его глава имеет право принять некоторые меры. К примеру, взять нескольких жен. Или заставить своих детей взять нескольких жен…

Ага. Теперь хотя бы понятно, на что тетушка рассчитывала. Вторая жена – это… это вторая. И жена.

Интересно, откуда она вообще об этом праве узнала? Зато понятно, почему необходима беременность. Родись мальчик, и тогда… отец никогда не скрывал, что хочет сына, но и вторую жену, не говоря уже о третьей или четвертой, приводить не собирался.

В общем, чем дальше, тем оно страннее.

А вот и сам договор. Отказ от претензий. Отказ от права наследования, который признается недействительным в случае смерти иных носителей родовой крови при условии доказанности, что субъект договора не имеет отношения к оной смерти. Заковыристо и…

И поскольку фактически акт смерти состоялся и был засвидетельствован надлежащим образом, то у сестрицы моей появляется вполне законное право подать на меня в суд.

Что там еще полезного?

Ежемесячное содержание… и сумма немаленькая. Но что уж говорить, состояние наше позволяло вырастить не один десяток бастардов. Ага… обязательства… по отношению к субъекту, опекуном которого назначается… Проверки состояния здоровья. Отчеты.

Отчеты, к слову, прилагались. Краткие, но довольно обстоятельные. Еще имелся образец волос, ногтей и первый выпавший зуб. Акт обследования на наличие способностей… а вот и еще один договор с некой фрау Биттерхольц, ведьмой из Бержери, – копия свидетельства, равно как и права на осуществление семи видов деятельности, включая проклятия первого уровня, прилагаются – о наставничестве.

Ага, значит, все-таки не было навязанного силой артефакта, зато имелась ведьма-наставница, обошедшаяся казне рода в пятьдесят тысяч полновесных марок. И это не считая все того же ежемесячного содержания.

Аттестат… а моя сестрица, оказывается, училась прилично. Мои результаты общеимперского выпускного экзамена, который сдавали все, невзирая на то, было ли обучение домашним или же школьным, куда как поскромнее.

Уровень силы. Добровольное согласие на частичное ограничение оной, и рядом вновь же чек… да признать ее в открытую обошлось бы дешевле. И не понимаю претензий.

То есть…

Я закрыла папку.

И что мы имеем? Род древний. Заслуженный. И отмеченный немалою силой, которую я ввиду нынешнего состояния не сумею передать наследникам, даже если я решусь усыновить кого-нибудь – безумная на самом деле идея, – лазейка все равно останется.

Значит… Придется делиться.

– Копии сделаете? – поинтересовалась я. И Аарон Маркович провел ладонью над папкой. Вот как у него удавалось? Сперва на столе появился призрачный силуэт копии, затем он налился красками, стабилизируясь, и минуты не прошло, как папка обрела вполне завершенный облик.

Что ж, с одним делом разобрались. А вот второе…

– Скажите, – я прикрыла веки, вспоминая события последних дней. – Среди ваших… клиентов не случалось непредвиденных смертей?

Глава 23

– Смерть в большинстве случаев приходит без приглашения. Вам ли не знать.

Он убрал оригинал документов в шкап. Сам же завязал ленточки на копии, подвинул ко мне.

– Вы слышали, что с Соней приключилось несчастье…

– Я слышал, что вы ее убили?

– Неужели?

– Так говорят…

– А что еще говорят?

– Что вы сделали это из мести, поскольку она отбила у вас жениха…

– Но у меня нет жениха!

И не было никогда, за исключением одного давнего случая, когда я была еще молода, неопытна и наивна. Но тот жених уже давно попал в брачные оковы, составив чужое личное счастье, и Соня была ни при чем.

– Слухи тем и хороши, что факты им без надобности, – заметил Аарон Маркович. – Я полагаю, на самом деле вы не имеете к этой смерти отношения, однако… боюсь, общественное мнение уже сложилось.

И не в мою пользу.

– А все-таки… в последние пару лет не случалось ли иных смертей… – Сформулировать, что я пытаюсь узнать, было непросто. – Среди людей молодых… славившихся легкостью характера и… полагаю, предпочитающих праздное препровождение. Смертей не то чтобы подозрительных, но… скажем так, неправильных?

Можно будет, конечно, заглянуть в городскую библиотеку и полистать газеты, почитать некрологи, но с Аароном Марковичем как-то надежней. И быстрее.

– И возможно, незадолго до смерти люди эти, допустим, менялись… становились нервозны или тревожны… может быть, готовились к скорому отбытию или предпринимали иные действия, которые могли бы быть трактованы подобным образом…

Аарон Маркович снял очки. Сложил. Убрал в кожаный футляр. Провел пальцем по золотому тиснению и тихо произнес:

– То, что вы уже умерли, еще не значит, что вас нельзя убить.

– Это я уже поняла, – я склонила голову.

Он поднялся.

Промолчит? Если в деле замешан кто-то из его клиентов… нет, хотелось бы верить, что Аарон Маркович в достаточной мере благоразумен, чтобы не связываться с подобной мерзостью, но в жизни всякое бывает.

– Когда я пятьдесят лет тому обратился к вашему деду с предложением… я не имел ничего, кроме этого дома и худой практики. Мои родители имели несчастье родиться бедными… Мне же, полагавшего себя в достаточной мере предприимчивым, многого пришлось добиваться самому.

Уважаю. И не мешаю человеку делать вид, что мне изливают душу. В прилив откровенности не верю, не та у него натура.

– Я получил разрешение на практику, но… выяснилось, что мир закона, во-первых, весьма узок, во-вторых, хорошо обжит. И чужакам там не слишком рады… мне было позволено брать мелкие дела, тяжбы, за которые платили сущие гроши, но хуже того, что были они по сути своей скучны и однообразны. Что же до большего, то… у меня ушло десять лет, чтобы понять: куда бы я ни подался, я так и останусь забавным чужаком, полагающим, будто острого ума и знания закона достаточно, чтобы достичь успеха… именно тогда я и отправился к вашему деду. Он как раз обратился в одну весьма известную контору за консультацией и получил ее, но ответ его не удовлетворил. А я… я сумел ознакомиться с делом. Я явился в ваш дом и заявил, что сумею отстоять его интересы…

– И он вас принял.

– Выслушал. И счел мои доводы разумными… то дело мы выиграли, опираясь на один мало известный прецедент… Вы же понимаете, что малая известность закона не отменяет его обязательности к исполнению? Как бы там ни было, я получил кое-какую известность, а заодно уж предложение, от которого отказываться счел неразумным. Так началось наше сотрудничество…

Он потер переносицу.

– Ваш род… дал мне не только поддержку… и не буду лукавить, отчасти благодаря вашему деду я стал тем, кем являюсь ныне… я в курсе многих тайн, пусть большинство их утратило свою актуальность. А еще чувствую себя обязанным. И когда меня известили о вашей смерти, признаться, я был немало огорчен, хотя и продолжал надеяться… Я хочу, чтобы вы не сомневались. Ваша смерть никоим образом не повлияла на клятву. Я по-прежнему всецело предан вам…

– Не роду?

– Пока ваша сестра официально не включена в число действительных членов рода и не прописана в книге наследования, вам…

Обожаю его пространные уточнения.

– …и потому я бы настоятельно советовал не вмешиваться в то дело, в которое вы, судя по всему, уже вмешались.

Я наклонила голову. Увы, сдается мне, в покое меня не оставят. После того как инквизиторы всколыхнут наше болотце, вони здесь будет изрядно. А я… как ни крути, удобнее всего обвинить в смертях подобного толка злую нежить…

Аарон Маркович присел за стол и, вытащив белый лист, принялся писать.

Я не мешала. Я пыталась вспомнить.

Так уж вышло, что в последний год я много внимания уделяла делам, в результате несколько выпала из светской жизни. Я имею в виду той, которая выходит за рамки нескольких мероприятий, обязательных к посещению.

Но что-то ведь слышала…

Спешный отъезд Патрика. Парень отличался на редкость легким нравом и умением влипать в неприятности. И потому отъезд его в колонии сочли лишь способом избежать нежеланной свадьбы… или долгов?

Не помню. Что-то такое говорили, но мы с Патриком приятельствовали и только.

Смерть Гертруды, девицы мрачноватой, решительной, даже в опиумном дурмане сохранявшей на редкость мрачное выражение лица.

Кажется, у нее случилось несварение. Или приступ аппендицита, который не сумели распознать вовремя. Разлитие желчи? Версии разнились, а я…

Аарон Маркович протянул листок. Пять имен. И Патрика – первым.

– Мне казалось, он уехал…

– Его семья, – Аарон Маркович потер переносицу, – сочла, что подобная версия будет более уместна, нежели правда.

– А правда?

Молчание.

– Он ведь не сам умер…

Взгляд в сторону и осторожное:

– Его семья полагает, что сам. И смерть его была на редкость безобразна…

Настолько безобразна, что, полагаю, на некролог они не расщедрились.

Гертруда…

– У девушки остановилось сердце… – Аарон Маркович позвонил в колокольчик. – Ее родные предположили, что произошло это… скажем так, не случайно, однако в жандармерии их уверили, будто смерть эта всецело естественна.

– Вы не верите?

Судя по тому, сколько она пила, не пьянея, Гертруда была здоровее всех нас вместе взятых. Да и… высокая девица мощного телосложения. И никакой тебе бледности, никакой слабости… помнится, как-то, будучи в легком подпитии, она поспорила… с Соней? Со мной? Проклятье, не помню. Главное, что Гертруда взвалила на плечи Адама и трижды пробежалась с ним по залу. Нет, могло статься, конечно, что образ жизни несколько подорвал здоровье…

Вспомнился вдруг зеленый шар целительского амулета. Неужели не отреагировал бы на проблемы с сердцем?

Я молчу. И Аарон Маркович тоже. А его домоправительница же входит без стука. И я удостаиваюсь в высшей степени неодобрительного взгляда.

– Чего?

– Принесите, будьте любезны, кофе… с коньяком. На двоих, – уточнил Аарон Маркович. – И постарайтесь не расплескать.

Берта вышла, громко бухнув дверью.

– Почему я ее терплю?

Меня мучил тот же вопрос, но его я оставила при себе. Следующее имя. Некий Конрад Бруттельшнайдер. Не знакома… вернее, скорее всего, знакомство это носило характер случайный, а потому не запомнилось.

– Покончил с собой… – прокомментировал Аарон Маркович. – Теоретически из-за несчастной любви… правда, его сестра уверяла, что никакой любви не было и брат ее отличался, скажем так, некоторым непостоянством, но…

– Она к вам приходила?

Легкий наклон головы.

– Увы, я не берусь за расследования… а мой старинный друг, к которому я направил девушку, не так давно исчез… бесследно… и меня это несколько опечалило.

Именно поэтому, надо полагать, Аарон Маркович делится своими соображениями. Нет, он не нарушает слова, не выдает чужих тайн и не выдаст, даже ради старого друга – репутация его безупречна – но вот свои мысли…

И еще одно имя. Вновь незнакомое.

– Девушка покончила с собой. И сомнений в том нет…

– Но?

– Прислуга упоминала, что перед смертью Марта вела себя крайне… необычно. Она боялась. Запирала комнату. Отказывалась выходить из нее. Говорила что-то о скорой смерти… и просила отвезти ее в отделение Инквизиции. К сожалению, это было сочтено за нервическое расстройство…

Что ж, инквизиция у меня имеется.

Берта вплыла с подносом в руках, который был столь стар, что оставалось удивляться лишь тому, как он вовсе не развалился в руках Берты. На подносе стоял щербатый кофейник, темный, с пятнышками грязи сливочник и пара чашек, причем обе со сколами.

Тарелка мне досталась треснутая. А сливки явно были прокисшими.

– Невозможная женщина…

Последнее имя. Адлар.

Смуглокожий блондин, чья внешность была в достаточной мере экзотической, чтобы заподозрить примесь чужой крови. Он отличался на редкость уравновешенным нравом, и я, пожалуй, даже рассматривала его кандидатуру на роль супруга. Нет, речь не шла о любви, но…

Взаимная симпатия имелась. Да и в целом мы с ним легко находили язык. Вот только когда он исчез, я этого не заметила. И теперь… пожалуй, теперь я ощущала что-то, что можно было назвать угрызениями совести.

– Неосторожное обращение с неизвестным артефактом, – Аарон Маркович достал из ящика стола флягу. Коньяку он плеснул щедро, наверное, надеясь перебить мерзковатый вкус пережаренного кофе. – Тело было сильно изуродовано… и есть подозрение, что смерть наступила далеко не сразу, но… его нашли на третий день, когда прислуга забеспокоилась, что молодой человек так и не покидал лаборатории.

Неосторожное? Более осторожного человека я не помню. Он и пил-то мало, скорее просто чтобы не выделяться из компании. А вот опиум не употреблял вовсе и мне не советовал. Несколько раз мы оказывались в одной постели, но и там он проявлял редкостное для мужчины благоразумие. На меня оно навевало тоску, но… Посторонние артефакты? Он бы в силу характера и не прикоснулся бы к подобному…

…Аарон Маркович поднял флягу.

– В последние несколько лет ко мне обращались с… предложениями сомнительного свойства, и всякий раз все более настойчиво.

– Кто?

Он развел руками.

– Знаю лишь, что они могут позволить себе амулеты хорошего качества… незадолго до происшествия с вами мне было сказано, что мое упрямство… может иметь некоторые весьма печальные последствия. И если я надеюсь на защиту, которую дает мне кровная клятва, то весьма скоро это препятствие… исчезнет.

Надо же.

И даже так… и не стоит ли мне вписать еще одно имя? Хотя видит Кхари, я не имею отношения к безумству того дома.

– Вам стоит уехать.

Аарон Маркович отмахнулся.

– Мне за мою жизнь угрожали столько раз, что я уж со счету сбился… и нет, я понимаю, что угроза угрозе рознь, однако же моя совесть – мой судья. Да и дело затевается прелюбопытнейшее… если позволите, я дам вам совет: не связывайтесь с местечковой жандармерией. Там умных людей нет, а вот глупые и при честности своей многое испортить способны…