Текст книги "Уж замуж невтерпеж"

Ричард смеется.

И отец тоже.

– Совсем замерзла, – он берет мамины руки в свои и осторожно сжимает. – Перчатки надо надевать. Здесь холодно.

– Ничуть.

– Споришь? – он грозен, но это лишь притворство. И отец не выдерживает первым. На его смех отвечает эхо, и начинает казаться, что это сами горы хохочут.

А снег кружится.

Кружится.

И…

И Ричард тоже кружится. С мамой. С отцом. Он бесконечно счастлив, и счастья так много, что оно вырывается из горла протяжным криком. А отец сгребает его в охапку и подбрасывает. Высоко-высоко. К самому небу.

Почему…

Кто и когда забрал все это? Изменил? И… тьма плачет. Ричард теперь слышит её голос. Такой знакомый, такой до боли родной.

Глава 13
Почти мирная, в которой речь идет о комплексах и помощи ближнему

«Была она столь хороша собою, что всякий, кто кинул взгляд на лицо её, забывал обо всем, кроме этой вот красоты, пробуждающей в душе огонь, а в чреслах желание»

«Повествование о прекрасной деве морской и семи рыцарях, ею загубленных».

Брунгильда чувствовала себя лишней.

Даже не так… она и была лишней. В Замке этом, который сам походил на гору, а может, горой и был, только возведенной людскими руками. И в ней нашлось множество пещер-покоев.

Она остановилась у окна.

Огромное.

И стекло прозрачное, будто его, стекла, вовсе нет.

Мебель… красивая. Там, дома, тоже есть. Сундуки вот. Столы и лавки. Иные резьбою покрыты, но той тоже не достает изящества.

И камин белым камнем выложен.

На нем всякие штучки стоят, вроде бы просто так, но… она взяла в руки фарфоровую лошадку. Красивая. Такая, что и трогать-то страшно. А в руках Брунгильды и вовсе хрупкою кажется.

Коснулась гривы пальцем.

Вздохнула.

И вернула на место.

Именно. Все здесь слишком уж хрупкое, изящное, как эта вот лошадка. И принцессы… настоящие. А она?

Зеркало отразило Брунгильду во всей неприглядности. И драгоценное ожерелье, надетое Брунгильдой, лишь подчеркивало нелепость её. Слишком высокая. Слишком… могучая?

Из горла вырвался нервный смешок.

Там, дома, все-то было правильно. И она гордилась, что ростом, что статью. Разве слабая женщина принесет мужу сильных детей? И вовсе-то, что толку с той, которая ни весло не удержит, ни копья не подымет. А тут? Тут вот…

В дверь постучали.

И Брунгильда с радостью отвернулась, правда, появилось вдруг ощущение, что в спину ей смотрят. Из зеркала. Она даже оглянулась. Нет, никого, только её собственная тень.

Смеется.

Или…

Почудилось. Нервы. Впору этих… солей нюхательных попросить. Вот дома-то посмеялись бы. Дома… дома ей не будут рады. Ушла и… и ушла. И дальше-то что?

– Мне подумалось, что вы устали сидеть в одиночестве, – за дверью стоял Никас все в том же мятом зеленом камзоле, который еще и потерся на локтях.

И вот ему-то точно есть, чего одеть.

Тогда почему он выглядит настолько… поношенным? Неправильно это.

– Так заметно?

К Никасу Брунгильда уже привыкла. Безвредный он. Спокойный. И главное, странный, не боится ни мертвецов оживших, которых сам Ворон сторонится, ни хозяина их.

Ничего вовсе из того, чего бояться надобно.

– Немного, – он потер локоть. – Может, вы согласитесь составить мне компанию и прогуляться?

– А это…

Девицы, окружавшие принцесс, много говорили. Громко говорили. Нарочно громко говорили, что Брунгильда не сразу поняла.

Про одежду.

Манеры.

Изящество. Изящества Брунгильде не достовало, как и манер. Но манеры манерами, нужны они на Островах, как чайке лишние крылья, а понимание у Брунгильды имелось. И наверное, не очень хорошо гулять с другим мужчиной, находясь в доме жениха.

А с другой стороны… какая из нее невеста-то? Вот то-то же. И главное, что все-то понимают. Даже Ворон. Давече явился, вздыхал, взгляд отводил, а после бросил, мол, нечего переживать. И от слов его стало только переживательней.

– Я не думаю, что кто-то здесь рискнет усомниться в вашей добродетельности, – сказал Никас и руку подал. А Брунгильда приняла.

Как так поменялось?

На Островах он был лишним. Не таким. Слишком мелким. Слабосильным. Неудобным. А теперь вот выходит, что сама она… не такая.

– И куда пойдем? – а вот руки у него были белые и гладкие. Собственные показались вдруг Брунгильде огромными. И еще пальцы загорели, а на иных и сухие пятна мозолей виднелись. – Только не в сад. Там эти…

– Фрейлины?

– Они самые.

– Что ж, понимаю… на редкость никчемные создания, – Никас сам прикрыл дверь. – Но положение обязывает. Без свиты путешествовать как-то… не принято, что ли. Принцессе.

Замок производил впечатление.

Сперва размерами. Уж на что общинный дом казался Брунгильде большим, но он и пятой части двора не занял бы. А тут вот…

…и внутри все иначе обустроено.

Коридоры эти.

Комнаты.

Золото и мебель такая вот, которую тронуть страшно. А приходится, и Брунгильда первый день вовсе маялась, опасаясь ненароком что сломать или там разбить.

– Скажите, – Никас шел, глядя под ноги. – Как вам спалось?

– Нормально, – Брунгильда пожала плечами. – Крепко.

– А сны… видели?

– Я?

Сны-то ей прежде снились. Раньше. Давно. Когда она была совсем маленькой и забот не ведала. И оттого сны были яркими, веселыми. Порой она даже будто бы птицею становилась, поднимаясь над морем высоко-высоко. И глядела с небес на Острова, на корабли.

А еще…

Почему он спросил?

– Видите ли… – Никас остановился. Огляделся.

И Брунгильда поглядела.

Коридор.

Длинный такой. И полутемный. Окно одно и где-то там, позади. Тускло светятся камни, плодят призраков. И как-то стало не по себе вдруг.

Будто холодом по спине потянуло.

– Я бы хотел попросить вас о помощи. Честно говоря, не уверен даже, что получится, но… – он слегка замялся, отчего вид у него сделался вовсе несчастный. – И что это не есть та самая авантюра, против которых меня предостерегал дядюшка. Однако…

– Дурное снилось, – нашла в себе силы сказать Брунгильда.

А еще подумала, что, возможно, этот вот человек, неказистенький, слабый телесно, мог бы стать хорошим мужем.

И жаль, что не получится.

– Понимаете… мой дед… вернее его жена… её полагали ведьмой. Она и вправду обладала силой, пусть и не такой, как у вас.

– А какая у меня?

– Яркая, – теперь Никас глядел на неё. – Вы не видите, а я вот… оказывается, вижу. Здесь. Там-то нет, а тут… вот…

Он развел руками.

– Вы многое умеете.

– Я? – Брунгильда хмыкнула.

Вот уж и вправду многое. Сети плести. И укладывать. Разбирать. Чистить рыбу. Сушить. Солить семью способами. Еще лодкой править. Или вот с ветрами говорить. Но кто ж этого не умеет-то?

Разве что эти… наряженные.

Но им и не надобно.

Брунгильда представила ладхемку с кривым ножом в одной руке и тушкой трески в другой, и фыркнула. Вот уж и вправду, нелепица.

– И если вы согласитесь поделиться… – он замялся. – Понимаете… я бы хотел узнать, что произошло с моим отцом.

Брунгильда кивнула.

Похвальное желание. И понятное. Ей-то уж точно.

– И что надо делать?

Только под сердцем кольнуло. Выходит, пришел он вовсе не потому, что о ней, Брунгильде, беспокоился. Нет. Пришел он, ибо понадобилась.

Укололо и… отпустило.

– Немного вашей крови. И силы. Поверьте, это очень простой обряд. И я уверен, что у нас получиться… – Никас явно ожил.

– И когда?

– Сейчас, если вы не имеете других дел. Чем скорее… не знаю, у меня просто предчувствие такое, что нужно поспешить. И… я никогда не прощу себе, если не попробую.

Он моргнул и поглядел виновато.

– Я… извините, пожалуйста. Я взял на себя труд все приготовить. Но… вам придется… заглянуть в гости. Клянусь, что и в мыслях не имею оскорбить вас! Или покуситься на вашу добродетель.

Вот уж… смешной человек.

Покуситься.

А еще подумалось, что, может, Брунгильда была бы и не против, сыщись кто, кто рискнул бы покуситься. Да только… вряд ли.

Обидно.

Зеркало.

Черное. Круглое. В оправе из серебра. Оправа изящная, с цветами и дивными птицами. Птицы расправляют крылья, а цветы сделаны столь тонко, что вовсе кажутся живыми.

– Это зеркало было подарено отцом моей матушке в день их свадьбы, – его Никас держал на ладонях весьма бережно.

И на круглый стол укладывал осторожно.

А ведь тяжелым выглядело. И выходит, что не так он слаб, каким кажется.

Брунгильда наблюдала.

Из короба появились черные свечи, толстые и уродливые с виду. К ним совершенно не хочется прикасаться. И Брунгильда убирает руки за спину.

– Я прочитал в одной книге, – Никас свечи расставляет вокруг зеркала. – Что душу умершего можно призвать.

Склянки.

Он ведь готовился.

Точно готовился, ведь здесь откуда было бы взяться всему вот этому?

Никас осторожно вылил содержимое первой склянки на зеркальную гладь, и та покрылась чем-то черным.

– Я хотел провести обряд дома, но… честно говоря… Храм весьма не одобряет подобное. Они полагают сие чернокнижием, хотя я ведь не собираюсь подчинять дух!

Еще несколько капель из другого фиала.

Из третьего.

И поверхность зеркала становится прозрачной.

Одна за другой загораются свечи.

– Я почти даже решился… отыскал одну штуку, которая могла бы закрыть меня от глаз Храма… не успел. Дядюшка появился… вот… я тогда подумал, что так даже лучше. На Островах нет храмовников.

Два клинка. Узкие и тонкие.

Хищные.

Рука сама потянулась к тому, что ближе. Рукоять его украшала драконья пасть, вновь же серебряная, пусть даже металл потемнел от времени. Глаза дракона сияли алым.

– А потом вот… все закрутилось. И мы тут оказались. Вы не стесняйтесь.

– А можно?

– Отчего нет? Это весьма старый артефакт. Как меня уверили. Хотя, конечно, – из Никаса вырвался нервный смешок. – Никогда нельзя быть полностью уверенным. Ритуальный нож. Вроде бы даже принадлежал кому-то из чернокнижников.

Он был красивым, этот нож.

Тонкий, что игла.

Острый.

И дракон почти как настоящий. То есть, наверное, если бы в мире сохранились драконы, они бы выглядели аккурат, как этот.

– Я проверял у… одного верного человека. Тот клялся, что нет на нем следов темной силы. И обряд совершенно безопасен.

Пламя свечей выровнялось.

– Его в прежние времена использовали весьма широко. Для поиска пропавших, если имелись подозрения, что человек мертв. Или вот для того, чтобы выяснить обстоятельства дела, особенно, когда совершено было убийство. Вы извините, я когда волнуюсь, делаюсь чрезмерно говорлив. Теперь нужна кровь одаренного и кровь близкого родственника. Нет, нет, для меня вот этот.

Второй клинок выглядел более… простым, что ли?

Ни драконов на рукояти, ни драгоценных камней.

Рука дрожит. И Никас смущается.

– И-извините… никогда прежде… я вообще боли боюсь. И многого боюсь. Не только боли. Но… не приходилось как-то. Мне представлялось, что это будет проще. Вы… вы не могли бы? Мне до крайности неловко просить.

– Давай, – Брунгильда взяла нож. – Сколько крови надо?

– П-признаться, я н-не уверен. Это от волнения. П-простите. Написано было, что нужна кровь, а вот количество.

Нож лежал в руке. Рукоять удобная, а вот сам клинок какой-то никчемушный. И коротковат, и форма такая, что ни мяса порезать, ни рыбу выпотрошить.

– А ты уверен?

Запястье было белым.

– Вдруг да вся понадобится?

Никас слегка побелел. Но губу прикусил и головой мотнул.

– Нет. Если бы так, то была бы заметка. В той книге… имелись всякие обряды… честно говоря, Храм очень не одобряет подобные книги. Точнее совсем не одобряет. И… и она попала случайно. Да. Так вот, когда нужна вся кровь, то так и пишется, что смертная жертва. Вы… вы режьте, чтобы она текла.

Порезать-то не сложно.

Он губу закусил, отвернулся и видно, что теперь боится. Чудак-человек. Как на Проклятые земли отправится, так ему не страшно, а как царапину получить, так прямо весь трясется.

Брунгильда хмыкнула и полоснула клинком по коже.

Острый.

И полоса вспухла кровью. А та закапала на зеркало. И капли сперва расплывались черными кляксами, чтобы после впитаться в серебряную гладь.

– Теперь мне понадобится и ваша кровь. На самом деле можно и без нее обойтись. Но я читал, что кровь человека с ярко выраженным даром способна усилить любое заклятье, – на руку свою Никас глядел. И только на неё. И на кровь, что продолжала течь.

Брунгильда протянула руку.

– Хватит и пары капель. И… и кажется, я совершенно ни на что не способен. Только клинок… да, тот, второй. Он не отравлен. Если хотите, попробуйте на мне…

Пробовать Брунгильда не стала.

И боли она не боялась.

Да и не было её. Только глаза дракона полыхнули алым. И голова закружилась. Запахло вдруг…

– Смотрите в зеркало, – неожиданно жестко произнес Никас.

Кровь падала.

Капля за каплей.

Капля… красные. Нарядные. Красные бусы были у матери. А ей достались они от её матери, и той – от её. И никто-то на островах не помнил уже, откуда они взялись. Поговаривали, что их принесла в своих сундуках прекрасная Кримхильд, чьи волосы были подобны золоту.

Золота тогда хватало.

И в матушкиных сундуках тоже. Брунгильда любила перебирать его, примеряя то тяжелые запястья, слишком большие, слишком тяжелые для тонких рук её. И не менее роскошные массивные ожерелья, вес которых сгибал шею.

Она надевала перстни.

И примеряла серьги, а матушка смеялась, говоря, что когда-нибудь все-то будет её, Брунгильды. Но вот остались лишь бусы. Оказалось, что красный камень, из которого они были сделаны, ничего не стоит.

Или дело в том, что Брунгильда не нашла в себе сил расстаться с ними?

Они ведь помнили тепло матушкиных рук.

– Смотри. Что ты видишь?

Ничего.

Темноту.

Кромешную. И страшную. Было время, когда она боялась темноты. И крыс тоже. И ветра. Грома. И всего-то, не понимая, что жизнь и вправду страшна.

– Сосредоточься. И позови его.

Кого?

– Повторяй за мной. Силой, данной мне, я призываю душу твою…

Она повторяла, не находя в себе сил отказаться. Или отвернуться от тьмы, что задрожала и расползлась, как расползается предрассветный туман. И как он, тьма оставляла на скалах ошметки. Те таяли.

– Покажи, что произошло!

Этот приказ отзывается болью в голове. Но Брунгильда повторяет его. И тьма окончательно покоряется её слову.

Глава 14
Об опасности старых городов и старых знакомых

«Сказала ведьма слова заветные, и покатилось колечко да по тарелочке, запертый путь отворяя. Глядел королевич, и открывались пред ним все тайны, какие только в мире были»

«Сказ о проклятом царевиче и хитрой ведьме»

Город.

Пред Брунгильдой открывается город. Огромный. И очень-очень старый. Она видит каменные колонны, покрытые зеленым мхом. И древние строения. Некоторые разрушены, иные уцелели, но выглядят так, словно вот-вот развалятся. В городе душно.

И пахнет лесом.

Этот запах Брунгильде одновременно знаком и незнаком. Она дышит им. Влажным. Распаренным. Полным самых удивительных ароматов, которые, сплетаясь воедино, перерождаются в ужасающую вонь. И дышать приходится ртом, правда, прикрыв его платком.

Город… тонет в болотах. Там, с краю. Они подошли вплотную и даже пересекли черту, добравшись до древнего храма. Или это не храм?

Брунгильда видит его чужими глазами. И чувствует непередаваемый восторг.

Тоже чужой.

Он был прав!

Она?

Он! Он знал! Он всегда знал, что город существует. А отыскать его – дело времени. И вот теперь осталось всего ничего. Добраться до храма. Он идет по улице, сквозь каменные плиты которой проросли диковинные дерева. Он сгибается, пробираясь через петли лиан. И мелкие мартышки орут. Им вторят птицы, которые привыкли, что место это принадлежит им.

Пускай.

Он не собирается оставаться здесь надолго. Город… интересен. И потом, позже, он зарисует его во всем мертвом великолепии. Но сейчас нужно добраться до храма.

Он останавливается, чтобы разглядеть получше огромные статуи. Люди? Боги? Они колоннами устремляются к небесам, и лиц не разглядеть. Хотя он пытается. Но те высоко, да и покровы зеленых мхов не знают уважения к богам.

Или все-таки людям?

По лбу течет пот. И по спине. Одежда вся промокла, то ли от этого пота, то ли от влажности. Местные бояться идти сюда. Проклятое место.

Наивные дикари.

Глупые.

Пускай. И даже то, что сбежали носильщики, уже не имеет значения. На наемников тоже плевать. Трусы. Ничего. Он справился. И вернуться сумеет. Город, что удивительно, оказался не так уж далеко от побережья. Так что выберется. Но сперва – храм.

Чем ближе к нему, тем сильнее затхлый запах болота.

И мартышки замолкают, а с ними и птицы. Становится тихо. И эта тишина заставляет тянуться к оружию. Нет, он не боится гнева забытых богов. Скорее уж джунгли – такое место, в котором следует быть осторожным.

Хищники здесь водятся.

– Хищники, – шелестит вдруг налетевший ветер. И в какой-то момент кажется, что статуи оживают. Это заставляет ускорить шаг.

Немного.

И еще немного. Остатки древней колоннады. Статуи… уже не богов. То ли люди, то ли странные существа, в облике которых явно проглядывают звериные черты. Впрочем, в мире много удивительного. И он проходит мимо.

Идет к двери.

Останавливается.

Одна створка сорвана, лежит, зарастая грязью, а другая уцелела, но опасно накренилась, повиснув на древних петлях. Створки огромны. И украшены сложным узором. Его он рассмотрит позже, а то и вовсе… если выйти к берегу, подать сигнал, его услышат. И можно будет вернуться сюда с командой.

С людьми, которые понимают, сколько ценностей может скрываться в подобном месте.

Именно.

Но пока… он заходит внутрь. И останавливается. В храме царит сумрак, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть.

А Брунгильде плохо. Она теперь понимает, что она – это не тот человек, который ведет её улицами мертвого города. Она… она там.

В другом месте.

Она сидит. И смотрит в зеркало, на котором расплывается озеро из её крови. И не только её. Эта кровь и становится нитью. Но её надо оборвать.

Только…

В храме гулкая пустота. И божественная прохлада, которая заставляет человека зажмуриться от наслаждения. Там, где и днем, и ночью царит невероятная жара, прохлада ценнее золота.

Но и золото есть.

Вон оно, на полу, как и описывалось в книге. Надо же… огромные плиты… интересно, они покрыты золотом или же на самом деле сделаны из него? Золотом окованы колонны, что поддерживают свод. Золотом убраны статуи, скрывающиеся меж колонн.

Золота много.

Его хватит, чтобы окупить экспедицию. Да и не только окупить. Он вернет долги и станет богатым человеком. Очень богатым. Он докажет, что все они ошибались. И еще заставит завидовать его успеху. Человек подходит к ближайшей статуи и морщится. Золото… золото – это хорошо, но неудобно. Тяжелое оно.

Другое дело драгоценные камни. А их нет.

Человек переходил от статуи к статуе, исполняясь разочарования. А Брунгильда – гнева. Разве можно так? Это ведь чужой дом… старый, заброшенный, забытый, но ведь дом! И он в нем – лишь гость.

А гости не ведут себя так.

Вот человек довольно хмыкнул.

– И все-таки оно того стоило, – сказал он, потирая руки. – Какое чудовище.

Сам он… чудовище.

На каменном троне, там, где уже подобралось болото, протянуло зеленые лапы гнили и слизи, выбираясь на золото пола, сидела женщина. Она была… пожалуй, страшна.

Многорука.

И волосы её падали на плечи тугими локонами. То есть, сперва показалось, что локонами, но затем Брунгильда увидела, что это – змеи. И исполненные с таким мастерством, что казались они живыми.

Как и сама женщина.

Она была огромна, выше обычного человека.

И нага.

Но нагота её не казалась стыдной. Напротив, она была столь естественна, что иного и представить не выходило. Руки и ноги женщины украшали браслеты.

А браслеты – камни. Крупные. Темно-синего густого цвета.

Еще один, размером с кулак взрослого человека, крепился во лбу.

– А вот это – совсем другое дело, – сказал человек и, вытерев вспотевшие руки об одежду, подошел ближе. – Какая красота…

Он вытащил нож и, вставив между драгоценным сапфиром и металлом, надавил. Камень вышел легко. И следующий.

Брунгильду била дрожь.

И желание отвернуться. Но тот, кто держал её, сжимая голову в своих ладонях, требовал:

– Смотри!

И она смотрела.

Вор! И мерзавец! И разве можно вот так… разве…

Можно.

Камни исчезали в особом отделении пояса. И когда были собраны все, человек задрал голову, прикидывая, как добраться до последнего. Высоковато, конечно, но если подтянуться.

Он оперся на руку.

Вот так.

И еще выше.

Хрустнула и рассыпалась каменная змея, обдав мелкой пылью. И человек выругался. Но не отступил. Острие вошло в голову каменной богине, чтобы застрять.

– Твою же… – человек подергал нож, но тот держался крепко. – Ну же…

Мелькнула мысль отступиться. Того, что он взял, достаточно. Хорошая добыча. А за этим, последним, можно и вернуться. Потом. Когда он выйдет к побережью.

Но сама мысль о том, что придется бросить это сокровище раздражала до крайности. И человек подналег. Он надавил на клинок всею тяжестью тела. И тот вошел в камень.

С тихим хрустом.

По каменному лицу богини пробежала трещина. И Брунгильда заплакала от жалости к ней. Разве можно так? Вот так… разве…

– Отлично, – алый камень упал на ладонь и человек потер его об одежду. – Просто отлично…

Он сунул добычу в кошель.

Спрыгнул.

Огляделся с явным сожалением. Больше не было рядом ничего-то, что могло бы представить интерес. Вот и все.

Человек отвернулся и направился к выходу.

Шаг.

И шелест.

Он остановился. Тишина. Ничего. Ни теней, ни… конечно, ничего. Нервы.

Шаг.

И снова шелест. Чуть громче… еще шаг. Он спешит. Он уже переходит на бег, понимая, что нельзя оставаться. И страх, первозданный, первобытный, гонит его вперед.

А шелест становится громче. И он знает, что это шелестит.

Змеи.

Они стекают с головы богини, падая на пол тонкими нитями медных гадюк, и толстыми шнурами старых кобр. Они пока медлительны.

И сонны.

Они сплетаются узлами, обнимаются, согревая друг друга. И повинуясь воле той, что все еще прекрасна, несмотря на трещины, спешат покарать наглеца.

А он, оглянувшись на свою голову, замирает, ибо весь пол вдруг, все плиты золотые, все узоры на них, вдруг покрываются ковром змеиных тел.

А умирать от яда не больно.

Оказывается.

И только Брунгильда кричит. Она слышит свой крик. И хрип, раздирающий горло. Слышит и ничего-то не может сделать.

Она бьется.

И тонкая нить, сплетенная из крови и силы, лопает.

Оглушает.

И Брунгильда почти задохнулась. Она тонула где-то.

В нигде.

Во тьме, что сделалась плотной, тягучей. И тьма обнимала её. Тьма шептала многими голосами, повторяя имя Брунгильды. Тьма окутывала, тянула в себя. Она раскрылась голодной пастью водоворота, и Брунгильда поняла, что не выплывет. Что утянет её в глубины.

Хорошая смерть.

Тьма – то же море, только силы. А она… она ведь любит море.

Надо бороться.

Плыть.

Но… она слаба. Куда слабее, чем ей казалось. И зачем? Чего ради? Тут спокойно. Тут она дома. Никто не станет смеяться. Или шептаться. Глядеть с отвращением. Что ей терять? Здесь она не нужна, да и дома её не ждут… не примут… и пусть мир велик, но достаточно ли велик, чтобы в нем нашлось место для Брунгильды?

Она почти сдалась, когда покров тьмы вдруг треснул, высвобождая тень.

Та возникла перед Брунгильдой.

И вскинула руки, заставляя очнуться.

Губы тени дрогнули.

И Брунгильда услышала:

– Борись…

Бороться.

Именно.

Она дочь Торвальда. И внучка Харальда. Она дитя Островов и моря. Она ходила к Огненным скалам и ныряла в разлом, пытаясь найти хоть что-то, что можно было бы продать.

Она…

Выплывет.

Вот так.

– Спасибо, – Брунгильда не знала, как говорить здесь, где бы она ни находилась, но тень протянула руку и коснулась её. И тьма коснулась. И прикосновение это подарило боль.

А боль подстегнула.

И Брунгильда рвалась вверх. Выше. Быстрее. Туда, где дребезжал слабый огонек. Высоко. Слишком высоко. Но она сумеет. Она… она смогла выплыть тогда, из водоворота, когда ногу свела судорогой. И лодку провести сквозь бурю, что налетела с севера. Она… она на многое способна.

На то, что не сумеют те слабые хрупкие девицы, которые смеялись над ней. И когда у нее почти получилось, силы иссякли. Это было так обидно, так…

Тьма рассмеялась.

И… и превратилась в дорогу. В тонкую-тонкую, словно нить, тропу.

– Прочь, – жесткий голос заставил её отступить. А другой, мягче, позвал:

– Возвращайся.

И Брунгильда вернулась.

Изменения Ричард почувствовал шкурой. Будто за шиворот горсть битого стекла сыпанули, ко всему со льдом перемешанного.

Тьма вдруг пришла в движение.

И Замок забеспокоился.

– Что за… – Ксандр закрутил головой, явно чувствуя, если не то же самое, то нечто весьма сходное. – Что тут происходит.

– Ритуал, – Ричард поднял палец к губам и застыл, прислушиваясь.

Кровь.

Кровь была пролита.

Слово сказано. Запретное. Кем? Здесь, в Замке… и ритуал еще длился. Тьма же, приняв дар, играла с глупцом, который решил, будто он умнее прочих.

А значит, оставался шанс.

– Вот ведь… – проворчал Ксандр, отряхиваясь. Черты лица его заострились, а в глазах блеснула опасная краснота. – А я говорил, что от этих гостей одни проблемы…

Ричард не дослушал.

Тьма звала. И требовала. И… он шею свернет тому придурку, который решил поиграть с ним и с Замком. И… он сорвался на бег, боясь одного, что не успеет. Но Замок, до того молчаливый, даже равнодушный к Ричарду, спешно открывал двери.

И эту вот, явно запертую, распахнул, вывернув засов.

Комната.

Чья?

Взгляд зацепился за смутно знакомого человека, кажется, он с Островитянами пришел, пусть и отличался от них разительно. Сейчас человек сидел на полу. Зеленый камзол лежал тут же, грудой мятого бархата.

Пахло кровью.

Могильные свечи чадили, выпивая проклятый воск. И дым их сплетался сетью, накрывая искореженное заклятьями зеркало. Над ним, замерев, вцепившись обеими руками в оправу, да так, что та помялась, склонилась островитянка.

Брунгильда.

Крупная, но такая тихая, застенчивая девушка. Что за…

– Не мешайте нам! – человек вскинул голову и посмотрел на Ричарда красными глазами. – Уже почти…

Почти догорели свечи и в дыме их появилась характерная горечь, свидетельствующая о том, что черта пройдена. И ритуал должен быть завершен.

Ритуал…

– Что ты ей дал? – Ричард рывком поднял человека.

А тот, глупец, попытался отмахнуться.

– У меня получилось! А вы мешаете!

От пощечины голова его – Никас, человека звали Никас – мотнулась, а губы лопнули, подкармливая дым кровью. И человек ойкнул, прижал ладонь к этим разбитым губам.

– Что за ритуал?

– Она видит, вы понимаете?! Видит…

Островитянка сидела и слегка покачивалась. И говорила. Тихо. Шепотом. Так, что и разобрать-то слова получалось с трудом.

– Она его нашла! Моего отца и… и я тоже видел! Сейчас она пойдет дальше, и покажет мне, где искать.

– Убери его, – Ричард швырнул идиота Ксандру. – Запри. Внизу. Пока. Потом разберемся.

– Вы не имеете права! Я гражданин…

Ксандр перехватил гостя за горло и тот заткнулся.

Потом и обмяк.

Плевать.

Ричард опустился рядом с девушкой и коснулся её шеи. Холодная. И сама бледна. Эта бледность проступает сквозь загар, отчего кожа кажется серой, словно пеплом припорошенной. Щеки запали. Губы обескровлены, но шевелятся, пусть слов уже и не разобрать.

А свечи того и гляди погаснут.

Думать.

Зеркало.

Кровь. Клинки… заговоренный, прикормленный смертной жертвой в том числе. Он рядом с девушкой, как и второй. Зачем второй? Или… точно, Никас использовал его для себя.

А Брунгильде подсунул проклятый.

И… его кровь? Её кровь. Она проводник. Куда?

– Он привязал её к мертвецу, – выдохнул Ричард и попытался вытащить зеркало из закостеневших рук. – Спроси, он позаботился о том, чтобы привязать её душу к телу?

– Слышал? – Ксандр слегка разжал руку на горле и дружелюбно заметил: – Говори, или сердце вырву.

– З-зачем?

– Сожру. Так-то я на диете, но для тебя исключение сделаю.

– Я… я не знаю! Я хотел лишь, чтобы она посмотрела… посмотрела, что случилось с моим отцом. Я читал, что в зонах аномальных связь между миром живых и миром мертвых особенно сильна. И можно посмотреть… призвать душу к ответу! Но нужен кто-то сильный. И ритуал я нашел…

– То есть, не привязал, – Ричард понял, что и его сил не хватит, чтобы разжать пальцы. Разве что ломать. Но и то не факт, что поможет. – Убери его. Хотя нет. Постой. Кровь нужна.

– К-кровь… – попытался взвизгнуть мужчина, но снова захрипел.

– Не задави ненароком, – Ричард попытался заглянуть в глаза девушке. Так и есть, затянуты тьмой. И… где она?

Далеко.

Очень далеко.

И сумеет ли вернуться?

Проклятье… и ведь обвинят-то Ричарда. А главное, что будут правы. Он виноват. Он не досмотрел. Не уследил. Не… успокоиться надо.

– Сколько? – Ксандр поднял придушенного мужчину с легкостью. – Крови?

– Лей. Сколько… не важно. Надеюсь, хватит. И свечи. Быстро.

– Погоди, – Ксандр огляделся. – Так не успеем. Давай иначе. Я открываю. Ты держишь. И… если вдруг, то вот.

Он снял с шеи цепочку с круглой бляхой медальона.

– Там. Игла. Освященная. Действительно освященная. Мне её дал один хороший человек. Если вогнать в тело, я… умру окончательно.

Медальон был холодным. Металл нагревается от плоти, но если плоть жива. И… почему-то особенно несправедливым это показалось.

– Ты ведь сам все понимаешь, – Ксандр уложил тело мужчины, который еще дышал, но был тихим и спокойным, рядом. И сел возле принцессы. Красные глаза его уставились на дым. – Там чужак. Мешает вернуться.

Ричард понимал.

И сдавил в руке медальон.

Он убьет эту сволочь… ту, из-за которой девушка почти ушла, а Ксандр… Ксандр долго жил, но это еще не повод умирать за других.

Нет.

Ничего. Они справятся.

Кровь мужчины полилась на зеркало. И девушка покачнулась.

– Держись, – Ричард взял её за руку. – Ты слышишь меня?

Нет.

– Погоди… – Ксандр полоснул себя когтем по запястью. У личей кровь темная, тягучая, что деготь. И падала капля с оглушительным звоном. От этого звука, слышимого лишь Ричардом, мир покачнулся. И границы его поплыли.

Привычно.

Знакомо.

Мерзковато. Ричард никак не мог отделаться от ощущения, что сама тьма, там, на той стороне, липка и грязна. И грязь эта просачивается в самую душу.

Потерпит.

Оглядеться.

Отыскать нить, истончившуюся до предела. Сил у девушки почти не осталось.

– Возвращайся, – позвал Ричард, сделав шаг на путь тени. – Возвращайся…

Но когда перед ним возникла туманная фигура мужчины, чем-то донельзя похожего на Никаса, он сказал:

– Прочь.

А потом вновь позвал:

– Возвращайся.

И сила его вплелась в нить, укрепляя её, создавая в то, что будет понятно разуму человека, который никогда-то не сталкивался с миром иным.

Тропа развернулась, пробиваясь сквозь туман и пыль, готовая вести… куда? Не важно.

– Возвращайся, – теперь, когда нить окрепла, Ричард осторожно потянул за ней. Вот так… и снова… границы дрожат. Тьма ищет выход. Тьма беспокоится. И надо бы спешить.

Ксандру опасно вот так касаться её.

Надо…

– Возвращайся.

И она услышала.